Текст книги "Пожиратели облаков"

Прибыл чай – чашечка, чайничек и тарелочка с печеньками, все любовно расставленное на помятом жестяном подносе. Официант отступил от столика едва ли не с поклоном.

Нет, Дах Элис она о помощи просить не будет. Маловероятно и то, что в этой ситуации поможет Аунг-Хла. Откупаться от постовых – это он умеет, но помочь с растаможкой – дело совсем иного, высшего порядка. Но может, он хотя бы знает, что это за «птицы»? Затем есть еще в Мандалае один американец, с которым она несколько раз общалась. Фред. Точно Фред? Типа из вольных слушателей при университете, свободно владеет бирманским, знает языки качинов и шанов[6]6
  Южно-азиатские народности, проживающие в т. ч. в Мьянме.


[Закрыть]. Может, ему что-нибудь известно о том, как можно обойти этих гнид-таможенников, в Мандалае, по его словам, он обретается уже несколько лет. Правда, несмотря на все свое знание экзотических языков, умным он Лейле отнюдь не показался. Кроме того, (и здесь впору поморщиться), держалась она с ним несколько заносчиво. Он, помнится, спросил, не желает ли она экскурсию по Мандалайскому дворцу. Но она на тот момент еще только что прибыла и думала, что дел будет по горло, не до дворцов, да и видела она их перевидела столько… К тому же на вид Фред был не из тех, с кем можно степенно рассуждать о фасадах, оконных проемах и зубчатых стенах. И не только.

В чайной Лейла просидела примерно до трех пополудни – для Бирмы более-менее конец рабочего дня. Бо́льшую часть этого времени она вчерне набрасывала имэйл Дилану. Соотношение его ответов было примерно один к трем, но, во-первых, своих младших братиков нужно не забывать; во-вторых, хотелось узнать о его подруге, а в-третьих, не пьянствует ли мама и что там у Роксаны за новый чудо-шеф.

Затем она по своему одноразовому бирманскому сотовому набрала Аунг-Хла. Связь на ее работе была чем-то весьма специфичным – справедливости ради отметим, не по вине «Руки помощи»; тут дело в стране проигравшего социализма (точнее, в военной автаркии левого толка). У Лейлы был смартфон, способный принимать некоторые звонки из-за рубежа (но отнюдь не все). Был также стационарный телефон в офисе, который ей полагалось иметь, так сказать, по уставу. Затем еще спутниковый телефон (предмет большой гордости «Руки помощи»), а вдобавок местный сотовый. Но иностранцам договоры на мобильную связь заключать не разрешалось, а потому местный мобильник у Лейлы был всегда разовой безделушкой, купленной на улице. Восемьдесят минут за десять баксов. И каждый раз, покупая новую трубку, она заводила себе новый номер (трубка была новой лишь на словах, а на деле бэушная – вот вам, переработчики вторсырья из стран высоких технологий; общий привет). Ну а поскольку номер постоянно менялся, то и звонки были, по сути, только исходящие – все равно что неразлучно таскать с собой маленькую телефонную будку.

Нужно было переподтвердить завтрашнюю поездку с Аунг-Хла. Когда она назвала ему пункт назначения – городок Мьо-Тхит в штате Качин, пятьсот километров к северу, – он несколько напрягся. Лейла знала, что обстановка там сейчас жестковата из-за сепаратистов, но Мьо-Тхит, по ее мнению, был все же не так далеко на севере, к тому же непосредственно на главной автостраде. Если выехать рано, а дела сделать быстро, то глядишь, получится обернуться за один день.

Заполучив на трубку Аунг-Хла (она у них была на двоих с еще одним таксистом), Лейла заручилась его согласием – утром он заедет, – но насчет «обернуться за один день» нет и еще раз нет.

– Нельзя ни в какую, – ввернул он фразу.

– Ну тогда мы найдем себе гостиницу, – сказала Лейла. – Остановимся где-нибудь в Мьо-Тхите.

Его неуверенность передалась через эфир. Он что, колеблется? Наверное, не стоило говорить «мы»? Или это вопрос его времени, оплаты?

– Я заплачу тебе больше. Двойной тариф.

Сказала и тут же об этом пожалела. Неровен час подумает, что деньгами ей сорить нет ничего проще – качай как воду из колонки. Сама же ему рассказывала о своих долгах в студенчестве.

– Плата та же самая, – сказал он, заставив ее озадаченно моргнуть. – Но гостиница. Думаю, она не будет… полезной для здоровья.

Им с Аунг-Хла надо будет подыскать где-нибудь место под ночлег, сказала она себе той ночью. Поездка предстояла важная. В Мьо-Тхите жила одна женщина, с которой Лейле необходимо было встретиться.

Студенты-медики, которых она на сегодня определила как будущих стипендиатов, были все из сравнительно успешных бирманских семейств. Это были молодые женщины, способные продвигать себя, вполне основательные претендентки. Но Лейле хотелось найти и женщин, которые обычно такие возможности упускают. Быть может, из-за ее сестры Роксаны. Дело в том, что когда-то, когда Роксана была еще юна, кто-то попытался втереться на ее место, но нашлись люди, которые сказали Меджнунам: ваша дочь инвалид, но она еще и гений.

Женщину в Мьо-Тхите звали Ма Тхири – двадцативосьмилетняя сиделка с ножным протезом, своими силами создавшая клинику в деревушке посреди нищего, опасного региона заброшенной и отсталой страны. О пренатальном обслуживании в той клинике наглядно свидетельствовало заметное снижение детской смертности среди местного населения. Для Лейлы эта женщина смотрелась кандидатом, который мог бесспорно выиграть от трехлетнего обучения в американском медицинском колледже.

А жара-то, жара-то какая: для ночи просто невероятная. Верхние части рук так и липнут к грудной клетке; исключение только для мест, где мешает майка. В двухкомнатной квартире Лейлы был потолочный вентилятор, сейчас он работал. Но тарахтел, взволнованно сопел и вращался так идиотски неравномерно, что месил воздух фактически с нулевым эффектом. Когда Лейла сюда только что заехала, кровать стояла внизу по центру, под вентилятором, но ни одной ночи не удавалось заснуть с этим гадским спрутом, загребающим воздух своими лопастями, и свою кровать – сетчатое железное лежбище – Лейла отодвинула на три метра к окну. Но и при этом проклятущий спрут мешал спать, и тогда она разработала процедуру отхода ко сну, включающую (пошагово) выключение всего света, холодный моросящий душ и наконец обруб вентилятора.

Пластиковая головка душа, фыркая, пускала хилые прохладные струйки, которые щекотно стекали Лейле по ключицам и далее вниз по грудям, животу и бедрам, смывая липкую пленку испарины и желтоватый налет мелкой, как тальк, пыли, что скапливалась на коже (и когда успевала?). И так изо дня в день. На минуту-другую в темной душевой Лейла отрешалась от всех проблем, ощущая себя бездумно и блаженно, как жучок на листике. Думалось о Калифорнии, родине (приемной родине вообще-то). Она вовсю наяривала на велике, а ее братишка стоял во весь рост сзади, опершись ступнями о выступы оси. Или она шагала по настилу Редондо-Бич в своей любимой желтенькой ветровке, а ее крупная старшая сестра неумело катилась рядом на роликах.

Затем, выйдя из душа и осторожно ступая нагишом по темной комнате, Лейла вырубала вентилятор и птахой спархивала на свое продавленное ложе. Простыня натягивалась до груди и облекала, синевато-призрачная, словно лунный свет. В голове, понемногу оживая, начинали кружиться беспокойные мысли. Лейла же лишь вслушивалась в свое дыхание, взятое взаймы у воздуха, и лежала безмолвно: пускай себе блуждают. Хочешь заснуть апрельской ночью в Мандалае – лежи не шевелясь.

Аунг-Хла был возле ее дома в шесть утра, и они поехали. Все шло вполне себе благополучно, пока не уткнулись в длинный строй машин, застывший возле невесть откуда взявшегося блокпоста. Было перекрыто встречное движение. Лейла поглядела на Аунг-Хла: волнуется? Да вроде бы нет. И она села, набравшись терпения. Спустя полчаса с противоположной стороны показались два больших внедорожника. Когда они с ревом пронеслись мимо, караульщики разблокировали дорогу. До Мьо-Тхита добрались к часу дня. С самого прибытия это место показалось Лейле откровенно зловещим. Собаки здесь испуганно жались из страха перед камнями, которые в них никто не бросал. Двери на улицах закрывались, едва лишь стоило туда ступить. Продавец колы, подавая бутылочку, избегал смотреть Лейле в глаза. А в чайной на унылой главной площади она заметила, что Аунг-Хла приходится явно несладко (похоже, из-за того, что его здесь считают за прихвостня: ишь, катает иностранку).

Когда Лейла разыскала ту маленькую клинику, ей пришлось час дожидаться, пока у Ма Тхири появится время с ней присесть. Это раздражало, но куда денешься: женщина, безусловно, была занята со своими пациентами. Разумеется, это важнее, чем болтать с какой-то там иностранной богачкой, которой завтра уже и след простынет. Интересно, а сама она поступила бы не так, поменяйся они местами? Ведь понятно, за кого ее здесь принимают; более того, за кого она сама себя выдает: за богачку. Этот вопрос во всех его формах досаждал и мучил: какую все-таки роль играют здесь деньги? Безусловно, огромную. Быть бедным унизительно. Клиника была, прямо скажем, грязновата. По маленькой приемной вежливо просеменила пятнистая кошка. Н-да. Ох уж это извечное противопоставление «богач – бедняк». Сытый голодного не разумеет. Видимо, от этого и становятся марксистами?

Но опять же, есть нечто в этом духе жертвенности, приземленной жизни рядом со страждущими; нечто такое, что осеняет душу благодатью. Или это всего лишь романтизация нищеты? Бр-р-р, какое лицемерие. Исподволь насчет этих подавленных, обделенных бирманцев можно быть уверенной разве что в одном: глядя на них, ни за что, ни при каких условиях не хочется уподобляться им. И поступиться хотя бы частью того, что имеешь от жизни.

Разговор с Ма Тхири проходил в маленькой смотровой, стены которой были увешаны призывами вроде «Руки мой перед едой», а также агитпропом о совместном труде на общее дело (не иначе как по требованию партийного руководства) – дескать, только так можно искоренить невзгоды и негативные явления. Было и кое-что и из медицины: анатомические атласы и плакаты по самодиагностике, при виде которых какая-нибудь школьная медичка в Канзасе кинулась бы наутек.

Бирманский у Лейлы был примерно на таком же уровне, что и английский у Ма Тхири, и, должно быть, поэтому при разговоре произошло то, что бывает нечасто: вместе с языковыми сложностями они делились всеми нюансами своей работы и сопряженными с ней рисками. Во всех своих предыдущих собеседованиях Лейла неизменно имела дело с отчаянием конкурсанток, видя их жгучее, неприкрытое желание сделать что угодно, лишь бы ухватить тот призок, которым она перед ними маняще помахивала. Сейчас же до нее через какие-то десять минут дошло: вполне вероятно, что Ма Тхири никакой такой стипендии от нее и не хочет. И ощутив эту раздвоенность, Лейла со стороны услышала, как у нее самой от изумления дрогнул голос.

– Но почему? – спросила она. – Почему тебе за это не ухватиться? Подумай: ты же можешь потом сюда вернуться с обогащенными знаниями, опытом.

– Но если я потом сюда захотеть не вернуться?

Бессвязный, казалось бы, набор слов, но в конце его печальная улыбка, значение которой было вполне ясно. Как недавно Лейла, Ма Тхири сейчас размышляла над дилеммой богатства и бедности. Она хотела сказать, что опасается, как бы Запад не загубил ее для привычной жизни в здешних суровых условиях; для тягот, сносить которые суждено только ей, а не кому-то еще.

– Значит, ты просто должна настроиться на возвращение, – ответила на вопрос Лейла (точнее, она сказала «ты должна хорошо-хорошо решить вернуться» – это все, на что хватало ее словарного запаса; как по-бирмански «настроиться», Лейла не знала).

Хотя удивительным было уже то, чего сумела у себя достичь Ма Тхири – ее клиника, и разговор шел в основном об этом. Она рассказала, что создала ее из-за матери, которая умерла от… (слова Лейла не разобрала, а переспрашивать не решилась, но ухватила главное: трагедию можно было предотвратить, и от мысли об этом Ма Тхири все еще не находит себе покоя).

На клинику поступают деньги от одного христианского благотворительного фонда (платеж должен прийти и в этом году); скоро, возможно, приступит к работе еще одна медсестра. Ма Тхири вздохнула, а затем улыбнулась:

– Ты мне в этой медшколе, может, дашь еще и мужчину?

По всей видимости, она имела в виду мечтательного неумехудоктора из замшелого сериала про больницу; Лейла рассмеялась.

– Нет, – недолго думая определилась с решением Ма Тхири.

Слишком уж многим она нужна здесь. Из-за того что английский у нее был скудный, в ее рассуждениях слышалась толика бахвальства.

– Я здесь слишком важна, – сказала она. – Никто другой этого делать не умеет.

Оказалось, у нее на руках еще сестра и брат, а также больной отец.

– Да, и у меня тоже, – кивнула Лейла.

Хотя ни Дилан ни Росксана нигде и ничем ее не удерживали, а отец пребывал по-прежнему в добром здравии.

К тому времени как разговор у них подошел к концу, Лейла выжала из Ма Тхири обещание, что она все-таки еще раз подумает. Хотя было ясно, что решение этой женщиной принято и насчет «подумать» сказано просто из вежливости. Покидая клинику, Лейла чувствовала себя как сконфуженный Эд МакМахон[7]7
  Эдвард Лео Питер МакМахон-младший (1923–2009) – американский комик.


[Закрыть], шлепающий обратно к своему фургону со здоровенной купюрой из картона.

Той ночью в Мьо-Тхите Лейла в своей гостинице была одна-одинешенька. В смысле, не единственным постояльцем, а вообще единственной живой душой. Человек, которого она приняла за хозяина заведения, вскоре ушел, а затем ушла и женщина, стиравшая на крыше простыни. Лежала Лейла на сыроватом пенистом матрасе под москитной сеткой. В большущей комнате стояло еще пять таких лежанок, каждая задернута белесой сеткой словно саваном (легче легкого представить себе, как там затаились призраки, насильники, или убийцы с мачете, или же призрачные насильники-убийцы, тоже с мачете). В санузле, помаргивая, жужжала флуоресцентная лампа и звучно стекала вода из неисправного крана. Москитную сетку пробовала снаружи на прочность крупная мохнатая ночная бабочка. Каждые полчаса где-то за стенкой встряхивался к жизни электрогенератор – сначала утробное «хлюп», а затем «ж-ж-ж-ж…». Надо было проявить больше упорства, когда Аунг-Хла настаивал остановиться в таксистской ночлежке внизу по улице. Так нет же, нам отели подавай. Насколько там, интересно, более убого, чем здесь?

Когда за окном наконец посветлело, за ней заехал Аунг-Хла. Лейла рассказала ему о ночи, проведенной здесь в кромешном одиночестве (пожалуй, зря: он усовестился, что оставил ее здесь, и наорал на владельца на бирманском, из которого она не поняла ни слова).

– Аунг-Хла, а может, взорвем эту хлабуду? – сказала Лейла на английском, когда он отъезжал. Миляга рассмеялся, очевидно подумав, что она изрекла нечто мудрое.

Сразу за городом, километрах в десяти, двое юных солдат на блокпосту решили проверить разрешение иностранки Лейлы на въезд. И взялись за это с пристрастием: приказав ей сесть на белый пляжный стульчик в своей душной деревянной будке за гнутым полосатым шлагбаумом, перегородившим проезд меж двух бетонных тумб, принялись скрупулезно выписывать с ее бумаг все до последней циферки (даже просроченный абонемент в бассейн Окленда, штат Калифорния, показался им важным документом). Аунг-Хла они приказали оставаться в машине.

Спустя полчаса Лейла увидела, что Аунг-Хла стоит непосредственно у дверного проема. Жестом он молча указал: нужно делать ноги. Лейла встала, а Аунг-Хла резко вошел и с ходу напустился на солдатиков с напором, обрывая их всякий раз, когда они хотели что-то ответить или возразить: примерно так ведет себя взрослый, пытающийся урезонить хулиганистых юнцов. Он не церемонясь сгреб с фанерного стола содержимое бумажника Лейлы и стал ее выводить, так сказать, задним ходом обратно к своей «Тойоте». Солдаты увязались следом. Видя, что Лейла уже усаживается на заднее сиденье, Аунг-Хла самовольно поднял шлагбаум, не переставая при этом непререкаемым голосом переговариваться с солдатами. Один из них счел, что это уже слишком и, запальчиво что-то провопив, выпростал из кобуры бурый пистолет. Аунг-Хла на это лишь вытянул руку в сторону дороги и сказал оруну, по всей видимости, что-то жесткое – очень жесткое, поскольку солдатик утихомирился. Выждав пару секунд, шофер повернул ключ зажигания и чинно отъехал с блокпоста. Лейла подавила в себе позыв нырнуть на своем сиденье – как в кино, где персонажи укрываются от пуль.

Когда они отдалились за пределы видимости, Аунг-Хла погнал со все менее благочинной скоростью. Трясясь на выбоинах, Лейла по напряженности позы шофера угадывала, что его подгоняет страх. «Тойота» неслась, виляя по дорожным ухабам. По неразборчивым словоизлияниям с переднего сиденья Лейла улавливала, что солдаты были или пьяны, или под дурью. Отставив от мизинца большой палец, Аунг-Хла изобразил вначале буль-буль из горлышка бутылки, а затем, сдвинув вместе большой и указательный, затяжку косячком. После этого указательный он назидательно поднял и задвигал им на манер метронома – туда-сюда, туда-сюда, девяносто ударов в минуту: нет, ни-ни, ни в коем разе, никуда не годится. Жест отрицания получался хорошо, красноречиво; рука недвижно держалась под пальцем, а глаза Аунг-Хла смотрели на Лейлу из зеркала заднего вида.

С магистрали машина свернула и поехала в объезд по широкой щебеночной дороге, лентой стелящейся вверх по холму в направлении леса. Лейла поймала себя на том, что доверяет сейчас своему шоферу куда больше, чем когда-то с выбором супа. Аунг-Хла между тем пытался объяснить, куда именно они направляются. И до нее дошло следующее: «Начальство тех нетрезвых солдат обретается вон там, наверху. Если пожаловаться на них до того, как они доложат начальству о пронесшемся через блокпост таксисте с белой девицей, то все будет в порядке. Беспокоиться не о чем».

Может статься, Аунг-Хла кого-то там знал. Свата, брата. Племянника. Прадедушку. В словах, означающих у бирманцев степень родства, черт ногу сломит. Когда в поле зрения очертился еще один блокпост, Аунг-Хла бросил на заднее сиденье что-то вроде марлевого саронга: мол, прикройся. Лейла завернулась в похожее на простыню одеяние, верхнюю часть кулем обмотав вокруг головы. Аунг-Хла свернул к обочине перед блокпостом, заглушил мотор и сказал ей оставаться в машине.

– Оставайся в машине, – так и сказал, на четком английском.

Выйдя из «Тойоты», он пошагал на сам блокпост – бесспорно, более солидный, чем предыдущий: переделанный транспортный контейнер, с прикрученным сзади потеющим от зноя кондиционером и телескопической мачтой со зловещего вида отростками спутниковой антенны на шестиметровой высоте. Для борьбы с автонарушениями здесь применялся уже не тщедушный шлагбаум, а металлический настил с выдвижными зубьями, рвущими покрышки, как собака тряпку, – лучше не рисковать. Из машины было видно, как Аунг-Хла приветствует одного из дежурных на языке тела – жестом сердечным и одновременно покорным. Человек, которого он приветствовал, повел его в контейнер, но прежде чем дверь сзади закрылась, шофер двумя поднятыми за спиной пальцами исхитрился дать Лейле знак: молчи, все будет нормально.

Лейла сидела в машине. Было всего десять утра, но уже через несколько минут в салоне сделалось так жарко, что невольно ощущаешь себя плюшкой в микроволновке. Лейла вожделенно поглядела на тень под соседним деревом. Но Аунг-Хла велел быть начеку, и ослушиваться его указаний она не собиралась. Сдвинув со лба марлевую завесь, Лейла старалась сидеть неподвижно. Теперь понятно, отчего такая жара благоприятствует буддизму: она поощряет спокойствие. От выдохов ткань рядом над подбородком слегка колыхалась. Глаза как-то сами собой остановились на фотографии дочек Аунг-Хла, прикрепленной изолентой к солнцезащитному козырьку. На ней они сидели треугольничком на фоне якобы горного пейзажа. Сколько им, интересно, на тот момент было лет – шесть, восемь и десять? А вон и подвыцветшая распечатка цифрового снимка машины, в которой Лейла сейчас сидела. На нем «Тойота» стояла перед зеленым плакучим деревом на чистом, будто подметенном темном асфальте. Да, композиция выигрышная, безусловно, выигрышная. К приборной доске на «липе» был прикреплен аналоговый циферблат. Винил постепенно накалялся, и часы казались таймером на печке.

К блокпосту подкатил большущий «Мицубиси». Жадные до покрышек зубья помоста спешно задвинулись, и внедорожник прогремел поверху. С заднего сиденья выбрались двое. Лейле эта пара показалась странноватой: один на вид бирманец лет пятидесяти, второй больше похож на неформала-хипстера откуда-нибудь из «Старбакса»: майка, шорты, квадратные очки, большие наушники и рюкзачок с ноутбуком. Оба быстро подошли к контейнеру-крепости, где старший учтиво приоткрыл дверь для младшего. Происходящее отвлекло Лейлу от ее текучей медитации. Затем еще двое белых вылезли с передних сидений и стали – что? ковыряться в зубах? Нет, просто вставили себе в жвала по порции жевательного табака. Лейла как-то однажды такое пробовала: на второй секунде чуть не облевалась. Мужчины находились в полусотне шагов. Они о чем-то переговаривались, но о чем именно, по губам не прочтешь. Лейла попробовала вновь убаюкать себя в сонный покой. Ей уже лучше удавалось осваиваться с ситуациями, над которыми она не властна.

Между тем те двое, выйдя из машины, тронулись в ее сторону и остановились в тени дерева, где так жаждала очутиться она. Но дойдя, не остановились, а стали нервно похаживать, будто кого-то караулили. Выправка как у секьюрити или военных, только без знаков отличия и униформ. От открытого окна «Тойоты» их отделяло не больше пяти метров. Оба в черных, плотно облегающих голову очках, из-под которых они наверняка изучающе оглядывали периметр. Тот, что помоложе (пусть будет Первый), засек пассажирку, но взгляды обоих прокочевали мимо. Через марлевую ткань Лейла видела их как на ладони; при этом оба разговаривали так, будто были одни. Разговор шел на английском с американским акцентом.

– …гаденыш думает, мы у него на побегушках? – сварливо сказал Первый, сплевывая бурую жижку на грязь у себя под ногами.

– Да какая разница, что он о нас думает, – отмахнулся Второй.

– Я в смысле, кто он такой? Всего лишь технарь гребаный, не больше. Здесь он для установки софта всего-то. Ты разве не знаешь?

– Представь себе, не знаю, – огрызнулся Второй. – И ты тоже. А знаем мы только то, что он в пакете. Встречаем, провожаем. Это, кстати, всё, что ты должен знать.

– Может быть. Но я знаю и то, что этот хрен посылал меня за своим чемоданом – кремы там или что. Вот что я знаю, – сказал Первый досадливо. – Дерьмо все это, вот что я скажу.

Второй на этот критический выпад ничего не сказал. Но сплюнул (кстати, изящнее, чем Первый – эдакой струйкой по дуге). Легкое встряхивание головы давало понять, что он поводит из-под своей змеючьей оправы глазами.

Между тем Первый не унимался:

– Носить шмотки нам не полагается. Нарушение инструкции. Хрень и все эти ротации, каждые полтора месяца. И жратва – полный отстой. Если это курятина, то тогда я Пэт Сейджек[8]8
  Пэт Сейджек (р. 1946) – популярный американский телеведущий.


[Закрыть].

– Тебе платят? – резко спросил Второй Первого. На руках и шее у него выступили жилы.

Судя по тому, как Первый притих, платить ему действительно платили. Тем не менее было заметно, что он по-прежнему вне себя: стоял в позе крутого парня, а когда сплевывал, то кривился так, будто и табак вызывал у него презрение.

– То ли дело работа с пакистанцами, – горько вздохнул он. – Вот это действительно была работа.

– Слушай, – потерял терпение Второй. Оба они смотрелись одинаково – как кувалды, только Второй был немного постарше. – Если думаешь бугриться, то тебе в этом бизнесе осталось лет пять, не больше.

– Да ничего я не бугрюсь, – примирительно буркнул Первый. – Лучше уж так подвизаться, чем гребаным таксистом.

При этом Второй из-под оправы поглядел на Лейлу. Он ее наверняка оценивал: не уши ли тут развесила? Надо было продемонстрировать свой отвлеченный вид. Из своего изящного ранца, незаметного этим двоим, она достала пакетик семечек, привезенных из Мандалая. С шуршанием вынув его из газетной обертки, семечки Лейла принялась деликатно подносить ко рту и пощелкивать в грубоватой манере, подсмотренной у местных женщин. Похоже, сработало: Второй перестал на нее пялиться и снял с губы волоконце табака. Лейла настроила свои уши, можно сказать, на полную катушку.

– Я просто говорю, – обиженным голосом продолжил Первый, – что не подписывался быть каким-то там посыльным в Бирме.

– Мы в Китае, – поправил Второй.

– А, ну да. В Китае, – согласился Первый.

В эту минуту из блокпоста по металлическим ступеньками сошел Аунг-Хла; попутно он бурно благодарил тех, кто оставался в контейнере. Двое «кувалд» чутко притихли и всю дорогу до машины провожали его взглядами.

«Ни слова, ни слова со мной по-английски», – мысленно заклинала Лейла, когда Аунг-Хла открывал дверцу.

– Ну вот, всё у нас тип-топ! – громко, звонким от радости голосом объявил он с улыбкой (еще бы, такое сложное дело успешно провернуто).

Заслышав английскую речь, «кувалды» зримо напряглись и недобро воззрились на Лейлу из-под очков.

– Никакого сейчас английского, Аунг-Хла, – бросила она на бирманском голосом высоким, несколько в нос, стараясь звучать как местные. Бирманский – язык тоновый, но Лейла, как большинство европейцев, с неохотой соблюдала тоновость, подозревая, что звучит при этом как обиженная кряква. – Эти люди недобрые, – зачастила она на местном. – Говори сейчас только на бирманском.

Аунг-Хла, мгновенно все поняв, тотчас выдал совершенно непонятный на слух пассаж на родном наречии.

– Поехали, – потребовала она. – Уезжаем сейчас же.

Аунг-Хла дал по газам, и «Тойота», рванув, помчались по дороге, которой приехала сюда. Лейла отыскала в рюкзаке свои нарядные часы для бега и нажала кнопку отсчета времени.

По дороге она пыталась втолковать Аунг-Хла суть происшедшего. Это было непросто. Как по-бирмански «подрядчики» или «наемники», она не знала; получилось сказать «солдаты, которые не работают на правительство». А когда она рассказала, что американцам по закону не разрешается работать в Мьянме, Аунг-Хла заметил:

– Но ты ведь работаешь.

Той ночью, после того как они возвратились в Мандалай и Аунг-Хла высадил Лейлу возле ее дома, она заполнила для «Руки помощи» бумаги, которые позволяли бы ей платить Аунг-Хла не как обыкновенному таксисту, но как «необходимому резиденту». В конверт она вложила эквивалент трехсот долларов и, покорпев, сумела скопировать на нем имя Аунг-Хла бирманскими завитушками, после чего сунула конверт в рюкзак. Лейла собиралась отдать эти деньги ему, стараясь думать только о той выгоде, которую это вознаграждение принесет ему, но не о том колоссальном различии в их положении, которое через это наглядно проявится.