Текст книги "Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные"

Дэвид Слоан Уилсон
Собор Дарвина
Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные

David Sloan Wilson

Darwin’s Cathedral:

Evolution, Religion, and the Nature of Society

Перевод на русский язык Андрея Ядыкина

Оформление обложки Виктории Брагиной

Серия «Жизнь со смыслом»

© Licensed by The University of Chicago Press, Chicago,

Illinois, U.S.A. © 2002 by The University

of Chicago. All rights reserved.

© Ядыкин, А.А… перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Но теперь он хотя бы понял свою религию: суть ее крылась в том, как относиться к единоверцам.

Исаак Башевис-Зингер

Введение. Церковь как организм

Истинная любовь означает возрастание всего организма, где все члены взаимно зависимы и служат друг другу. Такова видимая форма скрытой работы Духа – организм Тела, управляемый Христом. И такое же мы видим среди пчел, собирающих мед с одинаковым усердием.

Андреас Эренпрайс

Цитата, приведенная выше, взята из сочинений гуттеритов – христианского движения, возникшего в Европе пять веков назад и ныне процветающего в виде коммун, разбросанных по всему северо-западу Северной Америки. Верующие часто сравнивают свои общины с единым организмом, а порой – даже с колонией общественных насекомых. Примечательно, что изображение улья можно встретить на дорожных знаках Юты – «штата мормонов», а дзэн-буддийские монастыри в Китае и Японии нередко построены так, что напоминают человеческое тело (Collcutt 1981).

Но возможно ли представить религиозную группу как организм? Может ли такая гипотеза со всей серьезностью считаться научной? В моей книге – да, и в этом и состоит ее цель. Организмы рождены естественным отбором. Отбор и мутации идут на протяжении бесчисленных поколений, и в их ходе организмы обретают свойства, позволяющие выжить и размножиться в сложившихся условиях обитания. Я намерен рассмотреть группы – и, в частности, группы религиозные – именно как организмы в вышеуказанном смысле.

Где наиболее эффективна наука? Там, где ее предмет можно свести к четко сформулированным гипотезам, призванным сделать те или иные предсказания об измеряемых аспектах мира. К несчастью, многим предметам нашего интереса предстоит долгий и трудный путь до таких вершин. А идее, согласно которой сообщества людей представляются организмами, пришлось совершить особенно трудное путешествие. Для одних она столь очевидна, что ее незачем и проверять. Другим она кажется настолько искусственной и надуманной, что ее можно лишь высмеивать. Воспринять ее серьезно? Ни в коем случае! Но если разумные люди, беседуя об одном и том же, так расходятся в своих оценках – может, они просто говорят на разных языках?

Да, стоит только взглянуть на то, как воспринимали идею «общества-организма» в разные научные эпохи и в различных научных дисциплинах, и перед нами предстанет самая настоящая Вавилонская башня. И, обнаружив это, я понял, что передо мной стоит еще одна задача, не менее важная, чем уже названная. Прежде чем рассмотреть, может ли представление о религиозной группе как об организме выступить в качестве серьезной гипотезы, я должен составить словарь и грамматику «перевода», которые позволят осмысленно говорить о такой концепции с представителями различных дисциплин.

Мое исследование требует равного внимания как к биологии, так и к обширной литературе, посвященной нашему виду – человеку. Теория эволюции объясняет, почему социальные группы – обратив внимание на гармонию и согласованное действие их частей, – можно уподобить индивидам. А проверить эволюционную теорию можно, лишь если мы глубоко знаем, как живут организмы в их среде обитания. Мы называем религиозные группы «организмами»? Значит, мы должны привлечь гигантское наследие самых разных дисциплин: это теология, история, антропология, социология, психология… Увы, еще никому из тех, кто принял это наследие, не удалось поистине им овладеть. Однако я предпринял искренние и серьезные усилия и ожидаю, что судить меня будут по стандартам истинных мастеров.

Попытки изучать поведение человека в свете теории эволюции часто вызывают скептицизм и неприятие – и у ученых, затворившихся в своих башнях из слоновой кости, и у тех, кто не имеет к науке никакого отношения. Но мне почему-то удается общаться со скептиками всех мастей дружески и продуктивно. Возможно, отчасти дело в том, что я вижу себя учеником, а не учителем: это мне необходимо учиться у них. А если они найдут, чему научиться у меня и у моего подхода, в основу которого положена эволюционная теория, тем лучше. А еще я соглашаюсь со многими возражениями, выдвинутыми против прежних эволюционных теорий человеческого поведения.

Не думаю, что человек по природе неизбежно эгоистичен. Есть же у нас искренний альтруизм и нравственность! Они ведь не растаяли как дым! И вряд ли природу человека можно полностью объяснить исключительно в терминах генетической эволюции. Она что, навеки высечена в камне со времен неолита? Нет и нет! Полагаю, эволюция человека – процесс стремительный и непрерывный, но возможен он лишь с помощью механизма, широко понимаемого как культура. А это в свою очередь означает, что природа человека никогда не станет незыблемой. Зло это или благо – вопрос другой. И, что немаловажно, я не разделяю враждебности, которую многие эволюционисты – от Гексли (1863) до Докинза (1998) – питали к религии.

Для кого эта книга, и о чем она повествует? Постигая религию, мы должны ответить на вопросы, выходящие далеко за ее пределы. Что такое, по сути, общество людей? Сборище индивидов, преследующих только собственные интересы? Или по праву цельный организм? Мыслители искали ответы веками, но согласия нет, как не было его и пятьсот, и две тысячи лет тому назад. Возможно, ответов на эти глубинные вопросы и нет, а сами вопросы лишь будут всегда порождать мнения и не более. Но назовите меня дерзким, а я не перестану утверждать, что ответы есть и дать их может эволюционная теория, которой от роду всего-то несколько десятилетий. Эта книга написана для всех, кому интересно представление об обществе как организме. А важна ли для читателя религия и имеет ли он академический багаж – это неважно.

И еще надеюсь, что эту книгу, несмотря на ее строгий научный подход к религии, прочтут верующие. Духовность – это в какой-то мере чувство причастности к чему-то большему, чем ты сам. А религия – это собрание представлений и заведенных порядков, в которых проявляется почтение к духовности[1]1
  За это элегантно выраженное определение спешу выразить благодарность профессору Эрику Дитриху.


[Закрыть]. Научная теория, принимающая эти утверждения, не может враждовать с религией. Меня самого религия кое в чем даже восхищает, хотя я и не отвергаю того, что под ее именем вершилось немало ужасного. Собственно, гипотеза, представленная в этой книге, лучше любой иной объясняет ту смесь из благ и злодеяний, с которыми ассоциируется религия. По крайней мере я так утверждаю.

Зачастую религию определяют как веру в сверхъестественные силы. Однако это определение нередко считается поверхностным и неполным. Будда возражал, когда его признавали божеством – он заявлял, что просто прозрел и нашел путь к просветлению. Да, я в курсе, что буддизм в том виде, в каком он сейчас исповедуется, переполнен богами, но мнение его основателя до сих пор имеет значение. И если религия все же превыше простой веры в нечто сверхъестественное, то, возможно, наука и не столь ей враждебна, как часто принято считать. Я разделяю некоторые ценности религии, и потому восторгаюсь определенными ее аспектами. Я никогда не пытался скрыть этот факт, и, надеюсь, он не оказал вредного влияния на мои занятия наукой. Я также никогда не пытался скрыть свою глубокую оптимистическую уверенность в том, что мир может стать лучше, чем он есть или был, и в том, что есть путь, ведущий к просвещенности. Ведь от ученого никто не требует оставаться безразличным к проблеме человеческого благополучия!

Итак, я написал книгу для самого широкого круга читателей – и для тех, у кого есть опыт в науке или исповедании какой-либо религии, и для тех, у кого такого опыта нет. Но я должен начать с основ, и не могу рассмотреть особые проблемы так глубоко, как могли бы того хотеть мои ближайшие коллеги. Подобные вопросы обсуждаются в научных журналах: я указал целый список таких в концевых примечаниях. В то же время я не стремился упростить материал в угоду неискушенной публике. Серьезная интеллектуальная работа, пусть и на уровне основ, не так уж и легка. Поэтому мой воображаемый читатель имеет интерес к упражнениям ума и получает от этого удовольствие в той же мере, как многие – от упражнений физических. Разбираться в спорте гораздо увлекательнее, чем просто знать исход соревнования. Заниматься спортом еще увлекательнее. И эта книга очень похожа на науку «в движении»: она приглашает читателя стать знатоком и, возможно, даже самому принять участие в увлекательной игре. А что до ее итога – игра еще не кончилась!

Биологи часто испытывают трепет, граничащий с религиозным, перед загадками природы – когда видят таинственное насекомое, в точности похожее на древесный лист; когда наблюдают за тем, как рыба без усилий скользит сквозь толщи вод; когда становятся свидетелями поразительных физиологических процессов, позволяющих противостоять энтропии… И, возможно, если мы представим группы людей отдельными организмами, мы испытаем такой же трепет при мысли о самой религии – даже рассмотренной в исключительно эволюционной перспективе.

1. Воззрения эволюционной биологии

Очевидно, что племя, заключающее в себе большое число членов, которые наделены высокоразвитым чувством патриотизма, верности, послушания, храбрости и участия к другим – членов, которые всегда готовы помогать друг другу и жертвовать собой для общей пользы, – должно одержать верх над большинством других племен, а это и будет естественный отбор.

Чарлз Дарвин

Через религию часто объясняют цель и порядок на всех уровнях бытия – от небесных светил и общества до действий человека или иных созданий. Однако Дарвин показал, что свойства, неотъемлемо присущие в таких словах, как «целесообразность», «порядок», «приспособляемость» и «организм», могут возникать в результате естественного отбора. К сожалению, эволюционная концепция целей и порядка имеет четкие границы и применима к индивидам, но не к группам. И поэтому представления об обществе как о едином организме – даже об Организме, – нередко принимаемые как данность верующими и мыслителями, не разделяющими теорию эволюции, необходимо исследовать со всей серьезностью именно в свете эволюционной теории.

Применимо ли к религиозным группам понятие «организм»? Это мы и оценим – и начнем наше исследование с более общего вопроса: а применимо ли оно к группам как таковым? Эта глава призвана заложить фундамент исследования и покажет, как мыслили о группах эволюционные биологи от Дарвина до наших дней; при этом особое внимание мы уделим взглядам на эволюцию человека (см. обширнейший обзор в Sober and Wilson 1998). О, это увлекательная история! Хотя Дарвин был характерно проницателен, многие его последователи некритично полагали, что общества, способные к адаптации, развиваются так же, как и приспосабливающиеся индивиды. Выражение «на благо группы» использовалось с той же легкостью, что и выражение «на благо индивида». Однако позже, примерно с 1960-х годов, сама идея адаптации на уровне групп отвергалась так решительно, что весь последующий период развития эволюционной биологии можно смело назвать «эрой индивидуализма». К счастью, наука не обречена быть маятником, который в отсутствие трения вечно колеблется из крайности в крайность. Поэтому сегодня все чаще ученые занимают умеренную позицию: они признают, что группа способна развиться в единое целое, способное к адаптации, но лишь в особых условиях. И здесь на авансцену возвращается религия, однако уже не как теологическое объяснение целей и порядка, а как итог эволюции, позволяющий группам приспосабливаться к окружающей среде как единое целое – хотя бы в какой-то мере.

Адаптация и функциональное мышление

Базовое представление об адаптации и восприятие групп как единиц, обладающих таким свойством, существовали задолго до дарвиновской теории эволюции. Оксфордский словарь английского языка определяет адаптацию как «действие или процесс, суть которого составляет приспособление чего-либо к чему-либо». Творения рук человеческих часто приспособлены к назначению. Лук призван выпускать стрелы. Стрела – лететь по воздуху и пронзать цель. Так и форма организмов, и их поведение зачастую явно приспособлены к достижению определенных целей. Шкура белого медведя позволяет ему сохранять тепло и скрываться на фоне льдов. А добычу он выслеживает, подбираясь к ней как можно ближе и нападая украдкой.

Думая о предмете или организме как об имеющем цель, мы мыслим функционально. Это может многое нам дать, если эта цель и правда есть. А если ее нет? Тогда мы совершим ошибку. Спросив себя, чего хочет сосед, вы, возможно, поймете его намерения. А спросив, чего хочет Луна – разве что сочините народную сказку. А обратное верно для нефункционального мышления. Валун катится с холма без цели. У него есть лишь траектория, и если мы не хотим под него попасть, ее необходимо предсказать. Если думать о валуне как о хищнике (или о хищнике – как о валуне), мы просто погибнем. Два образа мышления, функциональный и нефункциональный, столь отличаются друг от друга и столь полезны в уместных ситуациях и вредны в неуместных, что они, вероятно, развивались как отдельные когнитивные навыки (Hauser and Carey 1998; Tomasello 1999).

Функциональное мышление давно применяли к социальным группам. Платон сравнивал разные классы общества с органами единого организма. Религиозная мысль полна таких аллюзий: например, апостол Павел говорил о Церкви как о теле, а о Христе – как о ее главе (см. 1 Кор 12). Примерно так же утверждал англиканский епископ Джозеф Батлер (Butler [1726] 1950, 21): «То, что мы созданы для общества и содействия его счастью, столь же ясно, как и то, что мы были задуманы с намерением заботиться о своих собственных жизнях, здоровье и частном благополучии». Основатели социальных наук беззастенчиво рассуждали об общественных организмах, увенчанных групповым сознанием (Wegner 1986). Однако, хотя сравнение общества с организмом порой и выглядит убедительным, в иных случаях оно ведет к ошибочным выводам. Да, организованная армия, идущая в наступление, более похожа на хищника, чем на катящийся валун. Но нищие попрошайки как класс не выполняют функции органа в обществе-организме. О них, конечно, тоже можно помыслить функционально, хоть и на более низком уровне, и сказать, что личная жадность членов общества ведет к неравному распределению его ресурсов. Как видим, к социальным группам идея адаптации не всегда применима однозначно и уместно.

Основная проблема общественной жизни

Первую действенную научную теорию адаптации предложил Дарвин. Эволюция объясняет адаптивный план на основе трех принципов: это фенотипическая изменчивость, наследственность и последствия приспособленности организма. К фенотипическим признакам теория относит все, что можно пронаблюдать и измерить. Индивиды в рамках группы почти никогда не бывают одинаковы и обычно различаются как раз по фенотипическим признакам. Более того, потомки часто похожи на родителей как из-за общности генов, так и вследствие других факторов, таких как усвоение культурных норм. Наследственность важно понимать как взаимосвязь родителей и потомков, какой бы механизм ее ни обеспечивал. Такое определение позволит нам при рассмотрении эволюции человека говорить не только о генах. И, наконец, приспособленность индивидов к условиям окружающей среды – их способность выживать и оставлять потомство – зачастую зависит от фенотипических признаков. Взятые в единстве, эти три принципа ведут к, казалось бы, неизбежному итогу – фенотипические черты, усиливающие приспособленность организма, в череде поколений будут возрастать. Теория Дарвина настолько проста, что ее можно объяснить в одном абзаце, но следствия из нее настолько глубоки, что она преобразила саму науку о жизни, и это позволило великому генетику Феодосию Добжанскому (Dobzhansky 1973) сказать: «Ничто в биологии не имеет смысла, если не рассматривается в свете эволюции».

Адаптация определяется в терминах выживания и оставления потомства – и этот факт ставит пределы тем видам адаптации, которые могут считаться эволюционными. Мы оценим эти пределы, но сперва рассмотрим, как развивается адаптация на уровне индивида. Вот, скажем, цветовая мимикрия. Представьте стайку мотыльков, отличающихся друг от друга по степени совпадения их окраски с растениями. В каждом поколении самые заметные мотыльки становятся жертвами хищников, а наиболее способные к мимикрии выживают и дают потомство. И если потомки имеют сходство с родителями, то в целом мотыльки становятся все более и более неотличимыми от окружающих растений. Любой, кто имел возможность наблюдать насекомых, в точности похожих на лист, вплоть до прожилок и ущерба, оставленного травоядными, не может не восхититься тем, сколь потрясающие адаптации особей порождает естественный отбор.

Теперь рассмотрим этот же процесс на уровне группы, в примере, когда особи предупреждают друг друга о приближающемся хищнике. Представьте стаю птиц, и пусть их отличает друг от друга склонность отслеживать появление хищника на горизонте и кричать, когда тот замечен. Кто лучше всех способен выжить и дать потомство? Самые зоркие? А вот и нет! Если слежение за горизонтом отвлекает от поиска пищи, то самые бдительные добудут меньше, чем их безразличные к появлению хищника сородичи. Если крик привлечет внимание хищника, то дозорные, предупреждая других, ставят под угрозу себя. И тем самым птицы, которые не следят за горизонтом и при виде хищника молчат, повышают свои шансы выжить и оставить потомство по сравнению со своими бдительными соседями.

Эти два примера показывают, что эволюционное представление об адаптации не всегда совпадает с представлением интуитивным – особенно на уровне групп. Легко представить себе стаю птиц как адаптивную единицу – иными словами, единое целое, способное к адаптации, – и, мысля функционально, предсказать ее свойства. Вся стая следует правилу «один за всех и все за одного», особи-дозорные все время начеку, стремятся отследить хищников как можно раньше и криком предупредить сородичей-едоков… Вот только, к сожалению, шансы выжить и оставить потомство у особей, действующих в интересах группы, не больше, чем у особей, которые получают блага, не разделяя общих затрат. Поскольку теория Дарвина опирается всецело на различия в способности к выживанию и оставлению потомства, она, как кажется, не способна описать группу как адаптивную единицу. И это можно назвать фундаментальной проблемой общественной жизни: группы действуют наилучшим образом, когда их члены приносят друг другу благо, но этот тип организации нелегко соотнести с биологической приспособленностью.

И мы начинаем понимать, почему представление о религиозных группах как об адаптивных единицах не выводится напрямую из эволюционной теории. А из рассмотренных примеров становится ясным, что на основе этой теории трудно представить адаптивными единицами группы любого рода – в том числе и созданные людьми.

Решение фундаментальной проблемы по Дарвину

Дарвин осознавал фундаментальную проблему социальной жизни и предложил ее решение. Пусть у нас не одна птичья стая, а несколько. Даже больше: пусть в стаях разная доля «крикунов», или дозорных, подающих сигнал о приближении врага. Тогда, даже если «крикун» не обладает преимуществом приспособленности в своей стае, у самой стаи – благодаря дозорным – шансы выжить больше, чем у стаи, где дозорных нет. В известном отрывке из «Происхождения человека» Дарвин (1871, 166) примерно так же объяснял эволюцию нравственных добродетелей, будто бы созданных для того, чтобы группа их носителей процветала.

Не следует забывать, что, хотя высокий уровень нравственности дает каждому человеку в отдельности и его детям лишь весьма небольшие преимущества над другими членами того же племени или вовсе не приносит им никаких выгод, тем не менее общее повышение этого уровня и увеличение числа даровитых людей, несомненно, дают огромный перевес одному племени над другим. Очевидно, что племя, заключающее в себе большое число членов, которые наделены высокоразвитым чувством патриотизма, верности, послушания, храбрости и участия к другим – членов, которые всегда готовы помогать друг другу и жертвовать собой для общей пользы, – должно одержать верх над большинством других племен, а это и будет естественный отбор. Во все времена и на всей земле одни племена вытесняли другие, а так как нравственность составляет один из элементов их успеха, то ясно, что общий уровень нравственности и число одаренных людей должны постоянно стремиться к увеличению и нарастанию.

Дарвин предполагал, что три аспекта естественного отбора – фенотипическая изменчивость, наследственность и последствия приспособленности – могут проявляться и на уровне групп. Поэтому может существовать такая популяция групп (множество племен или птичьих стай), которые отличаются по фенотипическим признакам (стандарты нравственности, предупреждающие крики), определяющим способность к выживанию и оставлению потомства (успех в межплеменных столкновениях, избегание хищников). И если существующие группы наследуют черты групп-предшественниц, значит, группы точно так же, как и индивиды, могут развиваться в адаптивные единицы.

Решение Дарвина элегантно и, возможно, даже очевидно – в ретроспективе. Действительно, если адаптации развиваются под влиянием различий в выживании и оставлении потомства, то и на групповом уровне они развиваются через те же самые различия. Однако все же предложенное решение имеет два ограничения, о которых всегда надо помнить.

Во-первых, то, что группы могут развиться и стать более приспособленными, не означает, что они непременно такими станут. Дни, когда аксиомой считалась идея о том, что группы представляют собой адаптивные единицы, давно канули в Лету. Для развития групп требуются особые условия. А возникнут эти условия или нет – это еще неизвестно. Силы, препятствующие повышению приспособляемости, всегда имеют место, и группа не всегда может преодолеть их влияние. В случае с нашими птицами групповой отбор благоприятствует стаям, в которых есть бдительные стражи, предупреждающие о появлении хищника. Но в то же время отбор внутри группы работает на тех особей, что набивают до отказа свои зобы и думают лишь о спасении своих перышек, завидев хищника на горизонте. Если мы хотим увидеть в группе адаптивную единицу, мы не только должны показать, как работает межгрупповой отбор, но и доказать, что он сильнее, чем противостоящий ему отбор внутри группы. Поэтому мы вынуждены ввести понятие многоуровневого отбора, отражающее возможность того, что естественный отбор действует на более чем одном уровне биологической иерархии.

Во-вторых, даже когда группы все же развиваются в адаптивные единицы, часто они приспосабливаются вести себя более агрессивно по отношению к другим группам. В сценарии Дарвина нравственные добродетели распространены среди членов племени, но направлены против других племен. Отбор среди групп не устраняет сам конфликт, а лишь поднимает его на уровень вверх по иерархии – от индивидов внутри групп к группам внутри популяции. И самое большее, что может сделать групповой отбор – это сформировать группы, похожие на организмы в гармоничном сочетании и согласованной деятельности своих частей. Мы уже знаем о конкуренции и хищничестве особей в биоценозах, и то же самое можно ожидать в группах с высоким уровнем приспособленности. Да, это может расстроить тех, кто ищет универсальную мораль превыше групповых границ – но это исходит напрямую из представления о группе как об организме. Я не хочу сказать, будто поиск универсальной морали – дело безнадежное, а лишь показываю, что она не следует с непреложностью из теории группового отбора. А в религии, как хорошо известно, люди ведут себя нравственно по отношению к тем, кто в одной с ними группе, и враждуют с теми, кто вне ее; к этой теме мы вернемся еще не раз в следующих главах.

Забегая вперед, мы уже сейчас можем сказать: изучать религию в свете теории эволюции довольно сложно. Да, религиозные группы можно представить как адаптивные единицы. Но очевиден ли такой вывод? Неизбежен ли он? Ни в коем случае. Есть и важная альтернативная гипотеза: согласно ей, некоторые проявления религии – это порождение внутригруппового отбора, приносящего выгоды одним членам группы за счет других. Кроме того, возможна и масса нефункциональных объяснений: эволюция не ограничена лишь естественным отбором (Gould and Lewontin 1979; Williams 1996). И вероятность всех этих возможных объяснений зависит от множества факторов, в том числе и от соотношения сил между уровнями отбора. Дополнительная сложность возникает еще и от того, что и генетическая эволюция, и культурная эволюция сами являются многоуровневыми процессами, влияющими друг на друга. И пусть эта книга посвящена эволюции – но не только генетической. Перефразируя Дарвина, скажу, что во все времена и на всей земле религиозные системы возникали в избытке, соревнуясь друг с другом и нерелигиозными социальными организациями. Хотя различия между вероучениями определяются культурой, это не мешает тому, что религиозные группы процветают или терпят крах из-за собственных свойств – и не мешает передавать эти свойства, пусть и в измененном качестве, группам-потомкам. Человеческий разум, если перейти на другой временной масштаб – это продукт генетической эволюции, шедшей на протяжении тысяч поколений, во время которой люди подразделялись на малые группы охотников-собирателей. И потому, к каким бы группам мы сегодня ни принадлежали, наша генетически врожденная психология, возможно, отражает влияние и внутригруппового, и межгруппового отбора (Barkow, Cosmides and Tooby 1992; Boehm 1999). Оценка этих возможностей и соотнесение их с природой современных религиозных групп станут серьезным научным начинанием, которое потребует десятилетий научного труда.