Текст книги "Каков есть мужчина"

Глава 7

За обедом на следующий день он сидит в смущении. А женщины держатся как обычно. Чармиан занята едой, она почти не говорит и почти не смотрит на него. Разговор ведет Сандра.

– Вы не были в бассейне утром, Бернард, – замечает она.

Он говорит, что был на пляже.

– И как – понравилось?

Он говорит, что да.

– Мы не очень любим море, верно? – спрашивает она.

Чармиан отвечает, старательно обгладывая куриную ногу!

– Ну, вроде.

– Я боюсь акул, – признается Сандра.

– Думаю, здесь с этим не должно быть проблем, – говорит Бернар.

Но Сандра стоит на своем:

– О, тут есть акулы. И потом, у меня всегда полные трусы песка. Везде песок. Вы понимаете, о чем я? Даже дома нахожу его потом. Через несколько недель.

– Ясно, – говорит Бернар.

– Вам уже наладили душ? – интересуется она.

– Нет.

– Нет? Это же просто неуважение. Вы должны быть настойчивее, Бернард.

– Да, пожалуй, – соглашается он.

– Вы здесь уже почти неделю, а его так и наладили. Это просто неприемлемо.

– Да.

Бернар опять несмело смотрит на Чармиан. Она как будто избегает его взгляда.

– Сегодня вечером у нас конная прогулка, – вдруг сообщает Сандра.

– Конная прогулка?

– Точно. Наш гид все устроил.

– Тут бывают конные прогулки?

– Очевидно.

После обеда, когда они стоят в холле, он обращается к Чармиан:

– Мы потом увидимся? Ты придешь ко мне в комнату?

Несмотря на измотанность после вчерашнего, он, к своему удивлению, обнаруживает, что хочет еще.

Она жует кукурузный батончик – такие она все время носит в сумочке. Секунду Чармиан смотрит на него, словно не понимая, о чем это он, и говорит:

– Ну, да, хорошо.

– Хорошо, – кивает Бернар, довольный собой, – увидимся позже.

Он бросает быстрый взгляд на Сандру – так неловко говорить об этом при ней. Хотя она как будто их не слышит. Она стоит, обмахиваясь журналом, и смотрит в сторону двери из коричневого стекла.

Время после обеда ползет медленно. Бернар валяется на разбитом, грязном матрасе на полу у себя в комнате. Подходит к окну. Ничего интересного. Единственное, о чем он может думать, – это чем они займутся, когда придет Чармиан.

И наконец часов в пять раздается стук в дверь.

В одних трусах он открывает дверь.

Это не Чармиан.

Это ее мать. Блондинистая стрижка «под горшок», красное лицо, еще более красное декольте.

– Привет, Бернард, – говорит она.

Он инстинктивно почти закрывает дверь, оставляя только узкую щель, в которой видно его обескураженное лицо. Он не знает, что сказать. Даже не может выдавить приветствие.

– Ну, что, могу я войти? – спрашивает Сандра.

– Мне нужно… Нужно одеться.

– Не волнуйтесь, все в порядке, – говорит она повелительно. – Ну же, впустите меня.

Он открывает дверь и отступает в сторону, пропуская Сандру, которая осматривает грязную затхлую комнату с явным интересом.

На ней тонкий сарафан, скрывающий ее пропорции.

Кожа лица у нее сухая, обветренная, особенно вокруг глаз.

– Наша комната такая же, – говорит она.

Бернар стоит в одних трусах.

– У вас встревоженный вид, Бернард, – замечает она, оглядывая матрас, косо лежащий на полу. – Вам не о чем тревожиться.

Ее глаза задерживаются на матрасе, как бы изучая его, а затем она говорит:

– Я слышала о вас много хорошего, Бернард.

Он озадачен таким поворотом.

– О, да, много хорошего.

– Чего именно? – спрашивает он с тревогой.

Выражение его лица заставляет ее рассмеяться.

– Ну, а сами вы как думаете? Вы же знаете, зачем я здесь?

И с этими словами она пристально смотрит ему в глаза.

Через несколько секунд до него доходит.

– Ну, вот, – говорит она, сразу сообразив, что он понял.

Она улыбается, показывая маленькие желтые зубы.

– Она сказала, вы были ненасытны, и все еще не насытились. – Она кладет руку ему на грудь. – Чармиан будет завтра, не волнуйтесь. У нее легкое раздражение. Вот уж не думала, что ей это грозит. Поэтому я спросила, не будет ли она против, если к вам приду я. У меня еще никогда не было француза, – говорит она с легкой дрожью в голосе. – Я хочу, чтобы вы показали мне, почему столько шума о французах… Хорошо? – Она смотрит ему в глаза и гладит по щеке. – Вы покажете мне, Бернар? – И в ее бутылочно-зеленых глазах он видит мольбу. – Покажете?

Она уходит в сумерках – она была и горячей, и покладистей, чем молодая партнерша, – и он спит до восьми утра, не просыпаясь.

Когда же он просыпается, по-прежнему на матрасе на полу, комната залита солнечным светом.

Он идет в «Поркиз» и съедает яичный рулет с кофе по-гречески.

А затем, уже в плавках и с одним из маленьких колючих полотенец из отеля «Посейдон», он идет к морю.

Как и предыдущим днем, он проснулся с желанием искупаться в море.

Время еще раннее, и на пляже мало народу. Но русские, конечно, уже там – со своими едкими сигаретами и термосами с чаем цвета болотной жижи.

Он идет к низкому прибою – сейчас отлив, море отступило довольно далеко, и снимает рубашку и туфли. Он убирает кошелек в туфлю и накрывает рубашкой, положив сверху для веса пустую бутылку, валявшуюся рядом. Песок между пальцами ног холодный. И ветер довольно сильный и тоже холодный. Волны, набегающие на берег, отливают зеленым. Он дает этим пенистым волнам слизать пыль со своих белых ног.

Он заходит в волны, пока они не достают ему до длинных плавок, и когда волны набегают, он поднимает руки, а когда убегают, опускает. От прохладной воды и ветра по коже у него идут мурашки. Набегающая волна омывает его. И в течение этой секунды, когда волна с шумом и силой набегает на него, она стирает все.

Он чувствует ее силу, чувствует, как она удаляется, и он остается в гладкой воде, позади волны. Он лежит на сверкающей воде, море держит его, солнце светит ему в лицо, и соленая вода плещет в уши. Он лежит с закрытыми глазами, и ему кажется, что он слышит движение каждой песчинки по дну моря.

Набегающий прибой становится теплым. Он набегает на берег так далеко, как только у него хватает сил, и оставляет пенистые разводы на гладком, блестящем песке.

А дальше от моря песок делается горячим.

Он лежит на этом песке, чувствуя покалывание всей кожей, вдыхая и выдыхая воздух.

Рука на глазах, рот открыт. Сердце качает кровь.

В голове пустота.

Единственное, что он сознает, – это жар солнца. Жар солнца. Жизнь.

Часть 3

Глава 1

Десять утра, а кухня уже пропитана сигаретным дымом и запахом голубцов.

– Значит, ты едешь в Лондон? – спрашивает мама Эммы.

Хотя она еще не старая женщина – ей, наверное, нет и пятидесяти, – ведет она себя как унылая пожилая дама. И даже то, как она размеренно передвигается по кухне в своем бесформенном спортивном костюме и как тяжело опирается на древнюю газовую плиту мрачного вида, тоже старит ее.

Габор говорит:

– Мы тебе привезем что-нибудь. Чего бы ты хотела?

– Ничего мне привозить не нужно, – отвечает она.

Ее волосы выкрашены в угольно-черный, но у корней совсем седые. За окном, подоконник перед которым заставлен пыльными кактусами, ревет центральная магистраль. Она закуривает и говорит:

– Мне ничего не нужно.

– Дело не в том, что тебе нужно, а чего ты хочешь, – говорит Габор.

Она пожимает плечами и подносит сигарету к окруженному морщинками рту, в котором осталось несколько зубов.

– Что там у них есть, в Лондоне?

Габор смеется:

– Лучше спроси, чего у них нет.

Она ставит тарелку с двумя ломтями хлеба на маленький квадратный столик, рядом с мощным локтем Балажа (он жует и только согласно кивает).

– Мы тебе найдем что-нибудь в любом случае, – говорит Габор.

– У тебя там бизнес, так? – спрашивает она.

– Точно.

– А твой друг, – говорит она (Балаж продолжает жевать), – у него там тоже бизнес?

– Он мне помогает, – говорит Габор.

– Правда, что ли?

Она глядит в упор на «друга Габора», на эту загорелую гору мускулов с татуировками, в тесной футболке, с конопатой физиономией.

– Он мой телохранитель, – говорит Габор.

– Как голубец? – спрашивает она, продолжая смотреть на Балажа. – Ничего?

Он поднимает на нее взгляд:

– Ага, спасибо.

Она переводит взгляд на Габора.

– А чем Эмма будет заниматься, – спрашивает она, – пока вы будете заняты вашим бизнесом?

– А как ты думаешь? – говорит Габор. – Шопингом.

На самом деле друзьями их сложно назвать. Они качаются в одном спортзале. Балаж – личный тренер Габора, хотя Габор бывает в спортзале нерегулярно: он может приходить четыре или пять дней в неделю, а потом не появляться месяц, тем самым сводя на нет всю их совместную работу на тренажерах и «бегущей дорожке». Кроме того, он много ест и пьет, а это никак не совместимо со здоровым образом жизни. Когда же он приходит в спортзал, Эмма тоже с ним, а иногда она ходит одна. В эти дни она бывает там чаще, чем он – по понедельникам, средам и пятницам – каждую неделю. И все мужики из спортзала хотят ее трахнуть – Балаж в этом не одинок. Но он хочет этого больше других – или он хочет чего-то большего, чем другие, чего-то большего от нее. Это превращается во что-то нездоровое, становится какой-то одержимостью.

Она даже не реагирует на него, когда он заходит на кухню. Не подавая виду (он закуривает «Парк-лейн»), он отмечает, что она носит туфли на высокой пробковой подошве, и это наводит его на мысль о порно. Вообще, ему кажется, что Габор – как и другие ребята из качалки, разъезжающие на «БМВ», – занят в порноиндустрии. Один из них, за рулем своего «БМВ», даже как-то предложил ему сняться в таком «фильме», назвав сумму, которую можно получить за день, – равную его месячной зарплате. Балаж был в отличной форме и в татуировках, которые приглянулись продюсеру. Его конопатая физиономия не представляла проблемы, сказал тот парень, проблемой мог оказаться размер его члена. Балаж ответил отказом – отчасти чтобы не опозориться размером своего достоинства, но он сказал или намекнул тому парню, что ему не позволит подружка. Это было неправдой. У Балажа не было подружки.

Нельзя было сказать, что он не нуждается в деньгах. Он нуждается. Он берется за любую подработку, какая подвернется. И Габор уже не раз нанимал его в качестве телохранителя – обычно, когда ему требовалось навестить каких-то людей в офисах или в аккуратных виллах в зеленых районах Будапешта, – однако чем именно занимается Габор и по какому делу он летит теперь в Лондон, Балаж не знал.

Самолет на Лутон задержали на четыре часа. Габор вне себя. Особенно его нервирует то, что он никак не может дозвониться Золи. Золи, по всей вероятности, это партнер Габора в Лондоне, который должен встретить их в аэропорту, и мысль о том, что ему придется ждать их столько часов, просто бесит Габора. Когда же ему удается связаться с Золи, тот говорит, что уже знает о задержке.

Они тем временем сидят за столиком в кафе аэропорта, под косыми лучами солнца. Габор заканчивает извиняться перед Золи и кладет трубку.

– Порядок, – говорит он.

Балаж кивает и делает большой глоток пива. Перед каждым из них стоит полулитровая кружка «Хайнекена».

Балаж пытается представить, как все будет в Лондоне. Он думает о встречах в сонных офисах, где ему придется ждать за дверью или вообще на улице. Но для Эммы это вроде отпуска, так что они с Габором проведут какое-то время вместе.

Он обнаруживает, что его сильно напрягает находиться рядом с Эммой вне привычной обстановки спортзала. Так же было и в машине Габора, «ауди Q3». Иногда Габор выходил куда-то и оставлял их в машине одних – Эмма впереди, Балаж сзади – и он так остро ощущал ее присутствие, вплоть до малейшего скрипа кожаного сиденья под ней, когда она опускала солнечный щиток, чтобы подвести бровь в зеркальце, и тогда ему приходилось усиленно концентрироваться на чем-то за пределами салона, за тонированными стеклами машины, чтобы не думать о том, как он мастурбировал на нее этой ночью, дважды, – не лучшие мысли для начала общения. Они никогда не разговаривали. Иногда Габор оставлял их вдвоем минут на двадцать – он всегда задерживался вдвое дольше, чем говорил, – и они никогда не разговаривали.

Что она представляет собой «как личность», Балаж понятия не имел. В ней есть что-то от принцессы. Она всегда держится чуть свысока с работниками спортзала, ни с кем не сближаясь. Все женщины там ненавидят ее и считают, что она встречается с Габором, который чуть ниже ее ростом, из-за денег. Она все время слушает музыку, когда занимается, – вероятно, чтобы никто не пытался заговорить с ней. И Балаж никогда не замечал, чтобы она улыбалась.

Он был удивлен, увидев ее мать и их квартиру. Он ожидал чего-то покруче, возможно, что-то в Буде, – дом с розами у крыльца и ухоженную пожилую хозяйку, предлагающую им кофе, а не эту задымленную дыру и высохшую каргу. Побуревший от времени блочный дом, голоса и запахи из всех квартир на лестнице, засохшие растения в горшках на подоконниках – все это было так знакомо ему. Он сам и большинство людей, которых он знал, ютились в подобных местах. Но что и она тоже – это для него оказалось сюрпризом.

Он допивает свой «Хайнекен» и говорит что-то вроде того, что выйдет за сигаретами. Габор, нажимающий что-то в своем телефоне, небрежно отвечает, что они с Эммой будут здесь. Эмма даже не поднимает взгляд от журнала.

Он курит на смотровой террасе, откуда можно видеть сквозь толстое стекло, как самолеты медленно движутся по полосам аэропорта или взмывают в воздух каждые несколько минут. Стоя там и глядя на них сквозь колышущееся марево, слыша звук двигателей, доносящийся за несколько сотен метров через теплый воздух, он вспоминает о днях, что провел на авиабазе в Баладе[23]23
  Город в центральной части Ирака. Административный центр одноименного округа.


[Закрыть], в составе венгерского подразделения, в ожидании самолета домой. Теперь он вспоминает тот год с чувством, близким к ностальгии. Он должен был остаться в армии – там было надежно и всегда было чем заняться. С тех пор он просто топчется на месте, словно в ожидании чего-то… Но чего?

Рядом возникает Габор.

Он закуривает сигарету, дороже, чем «Парк-лейн», которые курит Балаж, и говорит:

– Извини за задержку.

Балаж сдержанно кивает, не снимая пластиковых спортивных солнцезащитных очков.

Габор как будто нервничает. Кажется, он хочет что-то сказать, но не знает как.

Балаж уже начинает думать, что, возможно, он ошибся, когда Габор говорит:

– Я скажу тебе, зачем мы летим в Лондон.

Проходит несколько секунд, в течение которых они молча смотрят на открытое пространство аэропорта под солнцем, гладкие самолеты, стоящие в тени терминала.

– Эмма… – говорит Габор так, словно она рядом и он обращается к ней.

Балаж даже поворачивает голову, но Эммы рядом нет.

– Эмму ждет кое-какая работа в Лондоне, – произносит Габор.

Они смотрят, как узкий турбовинтовой самолет «Люфтганзы» собирается взлетать. Преодолев несколько сотен метров, он взмывает в воздух так стремительно, что это поражает – как будто кто-то с неба дернул его за веревочку. Они смотрят, как он удаляется, превращаясь в точку, и в какой-то момент просто исчезает в подернутом дымкой воздухе.

– А твоя работа, – говорит Габор и сразу же поправляет себя, – наша работа – присматривать за ней. Понял?

Балаж просто кивает.

– Значит, понял, – говорит Габор, как бы ставя точку в этом, очевидно, неловком разговоре. – Просто подумал сказать тебе.

Он бросает окурок и затаптывает его своей кроссовкой.

– Увидимся внутри.

Балаж, как и он, также затаптывает окурок своей сигареты. А затем прикуривает новую и щурится, глядя на мерцающую взлетную полосу.

Полет проходит спокойно. Самолет полон, но Габор оплатил приоритетную посадку – и они садятся вместе: Балажа затиснули к иллюминатору, Габор сидит у прохода, вытянув ноги, а между ними Эмма – слушает музыку в наушниках, не обращая внимания на спинку переднего кресла в нескольких сантиметрах от ее носа.

Балаж старательно смотрит за борт. Но там нет ничего, кроме части крыла и нескончаемой слепящей белизны облаков далеко внизу. Упадешь сквозь них камнем, думает он, несмотря на то, какими надежными они кажутся. Он не уверен теперь, что правильно понял Габора, когда тот сказал, что Эмму ждет «кое-какая работа» в Лондоне. Может, он просто не расслышал? Свет за иллюминатором режет ему глаза, так что он немного опускает шторку. Он складывает затекшие руки на коленях и сидит так, слыша легкий шелест из ее наушников, едва различимый на фоне размеренного шума двигателей.

Золи встречает их в аэропорту Лутон на длинном серебристом «мерседесе».

Он высокий, по-своему симпатичный, ему идут усы. В нем есть какая-то интеллигентная брутальность, по профессии он гинеколог, но в настоящее время не практикует. Вообще-то лицо его отмечено слегка нездоровой припухлостью, одутловатостью, а глаза выступают из орбит больше нормального, но Балаж замечает все это, только разглядев его получше в зеркальце «мерседеса», – он сидит сзади, рядом с Эммой, но их четко разделяет кожаный подлокотник, пока они едут в Лондон.

Они движутся все время с одной скоростью, Золи уверенно ведет мощную машину сквозь дорожный поток. Балаж держится за ручку над окошком и смотрит на пролетающий мимо пейзаж, отмечая, насколько он ухоженный – не то что венгерские просторы. Здесь явно больше порядка. И все явно богаче смотрится. Сейчас начало июня – кругом цветы и свежесть.

Габор закуривает. Он сидит впереди, рядом с Золи, и тот велит ему немедленно потушить сигарету.

Габор извиняется и давит сигарету в пепельнице.

Продолжая уверенно направлять «мерседес» вперед, Золи объясняет, что одолжил автомобиль у друга, владельца прокатного сервиса лимузинов класса люкс, и что он обещал не курить в салоне.

– Извини, – повторяет Габор, а потом добавляет: – Это ведь новая модель Эс-класса, да? Очень красивая.

Золи вяло с ним соглашается.

Ему слегка за тридцать, чуть больше, чем остальным. Но Габору почему-то сложно держаться с ним на равных, хотя обычно он не тушуется перед более старшими или более авторитетными людьми. Они успели по-быстрому переговорить о чем-то на выезде из аэропорта, но даже этот разговор оборвался на полуслове (Габор как раз говорил что-то), когда Золи вышел оплатить парковку, и весь путь до Лондона Габор, несмотря на свою обычную разговорчивость, сидел молча. Может, потому, что Золи подавляет Габора, а может, еще почему-то, Балаж не знал. Когда он увидел, как они пожимают друг другу руки при встрече, то подумал, что расклад такой – они встречались раньше, но мало знают друг друга. А вот Золи и Эмма явно не были знакомы. Габор представил их друг другу с какой-то подчеркнутой сухостью, но Золи очень приветливо расцеловал Эмму в обе щеки. Что касается Балажа, Золи сразу признал в нем телохранителя – из-за дешевой одежды и мускулов – и удостоил его коротким рукопожатием. А затем быстро повел их к краткосрочной парковке. Они спешили, поскольку Золи сказал, у них кое-что «намечено на вечер», а из-за задержки рейса времени теперь в обрез – успеть бы заехать на квартиру. Было похоже, что Золи снял для них квартиру на время пребывания в Лондоне.

Некоторое время они стоят в пробке – машин на подходе к городу становится все больше. К тому же светофоры замедляют движение. (В салоне работает кондиционер, а за тонированными стеклами они видят Лондон, изнемогающий от жары.) Вскоре они съезжают с главной магистрали на второстепенную, и перед ними предстают другие виды: жилые кварталы, парки, оживленные улицы, переполненные пабы. Расплывчатые образы большого города ранним летним вечером. И все это тянется намного дольше, чем ожидал Балаж.

Наконец они приезжают. Квартира находится на тихой улице с несколькими деревьями. Маленькие двухэтажные дома, все абсолютно одинаковые. Они стоят на тротуаре рядом со своими вещами, пока Золи подходит к двери одного домика и, тихо чертыхаясь, подбирает ключ. По узким лестницам они поднимаются на верхний этаж, где Золи снова подбирает нужный ключ, – и вот они в квартире. Одна спальня с белыми стенами, скудно обставленная. Балаж будет спать на диване в гостиной, выходящей на тихую улицу. В другой части квартиры находится незаметная ванная комната без окон, с запахом плесени, и туда сразу проскользнула Эмма с косметичкой.

Мужчины ждут в гостиной – Габор садится на диван, Золи расхаживает по комнате, поглядывая в незанавешенное окно, а Балаж просто стоит, рассматривая старый ковер на полу цвета меда, потертый и прожженный сигаретами. Габор интересуется, где они смогут поесть. Золи на это лишь равнодушно пожимает плечами. Он говорит, что плохо знает эти места – он живет в другой части Лондона. Снова выглянув в окно, он сообщает, что неподалеку есть улица с магазинами – там они наверняка что-то найдут.

– Ты не мог бы прошвырнуться, – говорит Габор Балажу, – и купить кебабов или чего-то еще?

Балаж поднимает взгляд.

– Хорошо, – говорит он.

– Ты хочешь чего-нибудь? – обращается Габор к Золи.

Тот опять смотрит в окно, но не отвечает.

– Золи, – говорит Габор нерешительно. – Ты хочешь чего-нибудь?

– Нет, – отвечает Золи, не оборачиваясь.

– Ладно. Тогда просто принеси каких-нибудь кебабов, – просит Габор.

Балаж кивает.

– А сколько нужно? – спрашивает он.

– Не знаю. Пока я один. Ты будешь?

– М… Да.

– И Эмма может захотеть, – говорит Габор. – Значит… Четыре?

Лестницы здесь очень узкие для габаритов Балажа, так что ему приходится спускаться почти полубоком. В подъезде темно, несмотря на дверь с матовым стеклом, которая открывается, когда он спускается с лестницы. Появляется моложавая женщина в угольно-черном брючном костюме. Она придерживает для него дверь. В остальном они игнорируют друг друга.

На улице очень тепло и светло, приятный мягкий свет летнего вчера красиво ложится на припаркованный «мерс». Он закуривает «Парк-лейн» и пускается в лабиринт улочек с одинаковыми, тесно стоящими домиками в направлении, указанном Золи. У него уходит двадцать минут, чтобы найти улицу с магазинами, но, обойдя ее, он нигде не видит кебабов. Он расхаживает по улице, потея, его оранжевая футболка липнет к телу. Он замечает польский супермаркет и нескольких небелых прохожих. Он звонит Габору.

– Курица пойдет? – спрашивает он.

Габор, похоже, не понимает его:

– Что?

– Ку-ри-ца, – произносит Балаж по слогам. – Пойдет?

– Курица?

– Ага.

Он стоит рядом с заведением «Куры-гриль». Только что зажглись зеленоватые уличные фонари. В воздухе едва уловимый гнилостный запах.

– Здесь есть «Куры-гриль».

– Ну, замечательно, – говорит Габор и добавляет: – То есть как оно на вид – нормальное?

Балаж оглядывает зал.

– Да, нормальное, – говорит он.

– Ну, хорошо, – говорит Габор. – И не задерживайся. Мы выезжаем в десять.

Балаж убирает мобильник в карман джинсов и заходит в заведение, залитое резким электрическим светом. Там небольшая очередь. В ожидании он читает меню на стене на подсвеченной пластиковой панели – и когда подходит его очередь, делает заказ без затруднений. (Он неплохо знает английский, выучил его в Ираке – это был единственный способ общаться с польскими солдатами, с которыми они вместе служили, и, конечно, с американцами, которые ему попадались.) Затруднения возникают, когда он пытается найти дорогу обратно, и он опять звонит Габору.

И вот они сидят на диване в гостиной, он и Габор, и едят руками курицу из промасленных коробок. Светит люстра с порванным бумажным абажуром, и спертый воздух полон дыма сигарет и запаха еды, в которую Балаж так основательно погрузился, что не заметил присутствия Эммы, пока не услышал голос Золи:

– Вау.

Тогда он поднял взгляд.

Его рот полон, а руки блестят от куриного жира. Она стоит в дверном проеме.

– Вау, – повторяет Золи, словно озвучивая мысли Балажа.

Потом, сидя в жемчужном «мерсе», он вспоминает ее в дверном проеме, и этот образ продолжает стоять перед ним, когда он смотрит из окошка на улицу. Лондонская ночь блестит, точно страница глянцевого журнала. Никто не разговаривает, пока «мерс» плавно несет их к сердцу города, где текут деньги.