Текст книги "Путешественница. Книга 2. В плену стихий"

– Это вещи нашего умершего хирурга, мистера Хантера, мэм. Вы сможете воспользоваться ими?

– Пока не знаю, мне нужно изучить, что здесь есть. – Я бросила беглый взгляд на пузырьки. – Попросите, чтобы кто-то из матросов отнес сундук в лазарет, хорошо? А мы тем временем пойдем поговорить с коком.

Матросы отчищали пространство между палубами, а я предавалась невеселым размышлениям.

Ситуация была довольно тяжелой, но не безнадежной. У нас имелись средства, чтобы сразиться с тифом, но болезнь уже забрала жизни некоторых людей. Когда заболевших переносили наверх, двое из них умерли, будучи крайне истощенными и страдая от обезвоживания. Их положили на кормовую палубу в самый дальний угол, а мастер по шитью парусов сооружал для них импровизированные гробы, намертво зашивая гамаки. Эти подвесные койки с пушечными ядрами в ногах покойников, брошенные в пучину, должны были служить местом последнего упокоения для несчастных. Скольким еще предстояло так закончить земной путь? Около сорока человек были у меня на руках, и у всех них были разные шансы на выздоровление. Если я успею и смогу, можно будет спасти хотя бы половину из них, но сколько людей инфицировано и не знают об этом?

На камбузе были заняты кипячением воды в тех огромных чанах, которые любезно предоставил кок. Пресную воду следовало пить, а морской мыть палубу и стирать вещи. Кстати, нужно было подойти к миссис Йохансен и попросить ее, чтобы она отдавала молоко на стерилизацию. Тоже внести в список дел.

Все работники камбуза не должны остаться без моего внимания: в случае, если они смогут проконсультировать меня, я смогу понять, кто является разносчиком инфекции, значит, поветрие можно будет приостановить. В список.

Крепкие спиртные напитки доставить в лазарет, что бы ни говорил эконом. Лучше перегнать их и получить чистый спирт (галочка), но для этого понадобится перегонный куб. Как лучше его сделать и стоит ли, если можно пока довольствоваться той формой напитков, какая есть сейчас? Подумать.

Проконтролировать, чтобы все подвесные койки и гамаки были выстираны и прокипячены. Не пускать здоровых сменившихся вахтенных к отдыху, пока это не будет сделано. Найти матросов, которые вымоют и выметут нижние палубы, а также тех, кто будет заниматься стиркой, – этим займется Элиас. Сказать Элиасу Паунду.

Я продумывала, что еще мне предстоит сделать, но держала в памяти Томпкинса и те сведения, которые он хотел рассказать капитану. Выходит, они не настолько ценные, иначе бы «Дельфин» сменил курс и вернулся бы к кораблю с Джейми. Или же Леонард не хочет слушать сплетни. Или доставка губернатора на Ямайку является первоочередным заданием, ради которого можно пожертвовать всеми остальными.

Стоя у борта, я в последний раз смотрела на море, ощущая, как свежий ветер играет моими волосами. Когда я еще так постою? Разве когда нужно будет вдохнуть чистого, не загрязненного бациллами воздуха. Из люков наверх шел пар: там драили помещения. Да, свежий воздух на корабле будет ой как не скоро.

Никакой «Артемиды» не было и в помине. Глупо было рассчитывать, что она останется в пределах видимости после всего произошедшего. Джейми далеко от меня, очень далеко, а я здесь, на корабле, полном больных.

Не поддаваясь панике, я принялась думать, что же еще забыла внести в свой список. Поговорить с капитаном: во-первых, он должен знать, как началась эпидемия, во-вторых, будет решать судьбу Джейми, если захочет выслушать Томпкинса. А мне предстоит еще куча работы и нельзя отрываться ни на минуту.

– Элиас, подскажите, где я могу найти миссис Йохансен, – решительно проговорила я, убежденная в том, что Паунд немедленно придет на помощь, где бы он ни был.

Глава 47
Чумной корабль

Вот уже два дня, а разговор с капитаном еще не произошел. Я несколько раз заходила к нему, надеясь застать Леонарда в каюте, но его все не было, а стоявшие на страже вахтенные отговаривались тем, что он определяет курс, изучает карты либо что-нибудь еще в том же духе из разряда морских таинств, которые я, конечно, должна была уважать в силу своего неведения. Словом, это были хорошие, продуманные отговорки. Мистер Оверхолт, например, просто скрывался от меня в каюте, сплошь увешанной сушеным шалфеем и иссопом, которые должны были сыграть роль ароматизаторов воздуха и предупредить эпидемию. Та часть команды, что должна была помогать мне, не выказывала особого рвения и всячески отлынивала от работы, искренне не понимая, как стирка и уборка помогут спастись от тифа. Я ощущала себя овчаркой, приставленной к стаду ленивых овец: без лая, клацанья зубов и рычания, то есть угроз и обещаний пожаловаться капитану, ничего не получалось.

Работая в таких условиях, далеких от амбулаторных, я видела, что мои труды приносят пусть малую, но пользу. И пусть сегодня умерло четверо, а десятеро заболели, зато остальные не впадали в отчаяние, не ломали руки и не изводили себя страхом, а могли оказать действенную помощь. Правда, не выяснив, кто стал разносчиком сальмонеллы, я не могла победить болезнь окончательно и требовала отрывать от парусов здоровых людей, которых с каждым днем становилось все меньше. Двое матросов, согласившихся поступить на флот, лишь бы не сидеть в тюрьме, вынуждены были поступить в мое распоряжение и с ужасом заняться тем, за что их, собственно, и посадили, – производством спиртного. Я требовала перегнать половину имеющегося запаса рома в спирт, а эти смышленые ребята занимались этим на свободе и знали, как соорудить перегонный куб.

Гардемаринов тоже осталось немного, и я распорядилась их силами рационально – поставила сторожить входы в лазарет и камбуз. В руках они держали по плошке чистого спирта для дезинфекции рук входящих, а когда наглая матросня возжелала попробовать уже загрязненный спирт из бадьи, куда его выливали, я привлекла к охране вожделенного сосуда еще и вооруженных морских пехотинцев. Миссис Йохансен оказалась на удивление расторопной женщиной, и я взяла ее в союзницы. Эта тридцатилетняя шведка плохо говорила по-английски, зато чутье не подводило ее, и она всегда догадывалась, что необходимо сделать.

Аннеке Йохансен была моей левой рукой, а Элиас Паунд – правой. Таким образом у меня стало шесть пар рук и шесть пар глаз. Женщина занималась в основном подготовкой провизии – стерилизовала молоко, толкла сухари, очищая их от плесени и выбрасывая из них долгоносиков, а также кормила, иногда насильно, полученной смесью больных.

Пушкарь Йохансен был в числе заболевших, но я не сомневалась в том, что он выкарабкается благодаря жене и собственным силам. Тиф в легкой форме протекает быстро.

– Рутвен докладывает, что матросы снова добрались до спирта.

Элиас с его вечным «мэм» уже мало походил на того кудрявого круглощекого юношу, которого я встретила в первый день на «Дельфине». Кудри, конечно, остались, а вот щеки похудели – мальчик осунулся всего за пару дней.

На мою витиеватую ругань, какой я встретила его весть, он вытаращил карие глаза.

– Простите, Элиас, я не хотела, но у меня нет других слов, – раздраженно проговорила я, напрасно пытаясь убрать волосы, лезшие в глаза.

– Что вы, мэм, в мою бытность на кораблях я чего только не наслушался. Просто странно слышать такое от женщины.

– Поймите, что я сейчас не женщина, а прежде всего врач, поэтому куртуазные манеры мне не к лицу. – Оборвав свои нравоучения, я быстро добавила: – Следует поискать их хорошенько. Должно быть, спят без задних ног.

Юноша завертелся и пообещал:

– Я знаю, что спиртное они прячут в канатных бухтах. Думаю, что они отправились туда, если дошли.

Итак, за три дня матросы напивались четырежды. Это переходило все границы. Я не стала накладывать запрет на алкоголь, потому что выпивка помогала здоровым не заболеть, но сократила ежедневную порцию грога вдвое, и все же они откуда-то доставали чистый спирт, строжайше охраняемый моими пехотинцами.

– Миссис Малкольм, чего же вы хотите от этих малых! – сочувственно произнес мистер Оверхолт в ответ на мои жалобы. – Они будут цедить все, что только смогут найти, даже если вы запретите им! Прокисшая сливовая брага или какая-нибудь перебродившая муть – это еще самые безобидные напитки. Я помню, как один недоумок хотел выжать остатки спирта из бинтов, которыми пользовался хирург. Бросьте, они не послушают вас.

Тем временем пьянство убивало матросов, избежавших смерти от тифа. Из четверых пьяниц один отдал богу душу, а двое впали в кому. Я не надеялась их спасти – даже если выживут, они сойдут с ума.

Господи, только бы мне не спятить на этом корабле дураков! Одного этого хватило бы, чтобы до конца дней улыбаться невпопад и заливаться диким смехом при виде любой безделицы.

Стоя у борта, я видела, что на ограждение села крачка.

– Представляешь, эти ненормальные никак не хотят просто наслаждаться жизнью: я спасаю одних от страшной заразы, а другие напиваются пьяными и отдают концы! Ну надо же такое! Полоумные! – поделилась я с птицей.

Она покосилась на меня и улетела, не найдя себе поживы. Передо мной расстилалась бесконечная гладь океана, где впереди, в Вест-Индии, был Эуон, бедный наш мальчик, а позади была «Артемида» и Джейми. Посередине была я и шестьсот одуревших от спирта и тифа англичан, умиравших от гниения или ожога кишок.

Капитан Леонард будет вынужден увидеться со мной, чем бы он ни был занят, даже если он откачивает воду из трюма, поскольку всех здоровых людей забрала я.

Решительно направившись в капитанскую каюту, я остановилась на ее пороге. Было около полудня, но Леонард не был в трюме и не находился в рубке – он просто спал, уткнувшись головой в раскрытую тетрадь. Хотя его щеки покрыла щетина, он выглядел на свои годы и даже младше. Жалко было будить этого отчаянного юношу, писавшего что-то, – выпавшее из усталой руки перо лежало на столе, чернильница была открыта, – так что я решила дать ему выспаться.

Рундук со стопкой книг, навигационных инструментов и карт помешал мне покинуть каюту тихо: верхняя книга упала, и этот звук, на удивление тихий по сравнению с другими звуками движущегося корабля, заставил Леонарда проснуться.

– Миссис Фр… миссис Малкольм! – поднял он голову, хлопая заспанными глазами. – Вы что-то хотели?

– Извините, я не хотела нарушать ваш сон. Спирт, мне нужно больше спирта. Я могу ограничиться бренди или крепким ромом при условии, что вы пресечете попытки матросов пить спирт, нужный мне в медицинских целях. Повлияйте на них как-то, придумайте что-нибудь, не знаю. Я исчерпала свои возможности, а между тем они умирают от спиртного, находят его и пьют в непомерных количествах. Да, и больше воздуху в лазарет.

Выпалив все это одним духом, я сообразила, что после крепкого, хоть и чуткого сна капитан Леонард не сможет понять, чего я хочу. Он был взъерошен, а поскольку спал, положив голову на руку, на его щеке остались следы от пуговиц.

– Ага. – Капитан собрался с мыслями. – Я понял вас. Что мы можем сделать… Откроем все люки, дабы обеспечить должный доступ воздуха. Спирт… я не знаю наших запасов, так что посоветуюсь с мистером Оверхолтом.

Леонард, судя по всему, намеревался вызвать эконома немедленно, но стюард, как и все, был в лазарете. Зазвонил корабельный колокол, и капитан сказал:

– Простите, миссис Малкольм. Уже полдень. Я должен подняться наверх, чтобы определить, где мы находимся. Если вы будете любезны подождать, эконом сам придет сюда, я распоряжусь.

– Благодарю вас, капитан.

Подобно моей каюте на «Артемиде», капитанская каюта имела только одно свободное место – стул. Юноша оправил свой шитый галунами мундир с чужого плеча и собрался выполнять такие трудные и такие важные обязанности.

– Простите… капитан! – позвала я, удивляясь самой себе.

– Мэм?

– Простите меня, но сколько вам лет? – виновато улыбнулась я.

Он сжал зубы, но честно сказал:

– Девятнадцать. К вашим услугам, мэм. Мне пора.

Господи помилуй! Я не могла поверить. Он был молод, но… Бедный парень, никогда, по-видимому, не бывший толстым, осунулся, а его лицо обветрилось. Я давала ему двадцать пять, но…

«Ведь это ребенок!» – вскричала во мне мать.

Он ровесник моей дочери, подумать только! И уже вынужден принять на себя командование целым кораблем с огромной командой на борту. Военного корабля. Моряков на котором скосила зараза, продолжающая косить уцелевших. Четверть экипажа умерло, а командный состав полностью отправился на небеса. А тут еще губернатор! Теперь я начинала понимать, что стояло перед этим мальчиком. Он не был высокомерен или невежествен, он просто был ребенком, рано, очень рано возмужавшим и еще раньше постаревшим от переживаний.

Не знаю, как бы я поступила на его месте, но моим оправданием служило то, что мое присутствие хоть как-то обнадеживало его и было каким-никаким подспорьем в нелегком капитанском деле. И я думала оставить его наедине с брюшным тифом, с кровавым поносом и бессильными матросами, подвешенными в гамаках к потолку!

Он уснул на судовом журнале, на котором осталось пятнышко от слюны. Господи, этот мальчик – да, все-таки мальчик – пускает слюну во сне! Как же он уязвим и беззащитен…

Перевернув скорее страницу, я бегло просмотрела записи в журнале и похолодела, вспоминая его первые слова. Он обратился ко мне, назвав мое настоящее имя! Леонард вовремя исправился, но он узнал меня и запомнил, что я – миссис Фрэзер, а не Малкольм. И в судовом журнале тоже содержалась запись с указанием имени «Фрэзер»! Значит, кто-то раскрыл нашу с Джейми тайну! Но кто?

Дверь была раскрыта – ни я, ни Леонард не заперли ее, но сейчас я исправила эту оплошность и села читать судовой журнал.

Прежде всего меня интересовало, что было написано о встрече с «Артемидой», ведь если упоминать о Джейми, то, скорее всего, в связи с кораблем, суперкарго которого он являлся. Да, сведения о нашем корабле были зафиксированы в журнале, но в целом капитан Леонард – я увидела различные почерки в журнале и могла сравнить манеру заполнения документа разными капитанами или теми, кто выполнял капитанские обязанности, – писал короткими фразами и упоминал только самые важные факты, как то координаты, курс и навигационные данные.

«3 февраля 1767 года. По пути следования «Дельфина» около девятой склянки встретилась «Артемида», маленький двухмачтовый бриг с флагом Франции. Мы запросили помощи. На борт нашего корабля поднялся корабельный врач «Артемиды» К. Малкольм, до сей поры помогающий бороться с эпидемией».

Интересно: просто «К. Малкольм», никаких лишних слов. «Корабельный врач «Артемиды». Почему нет указания на мой пол? Леонард придерживается прогрессивных взглядов или не хочет вызывать подозрений у читателей журнала и предпочитает умолчать, коль это возможно?

«4 февраля 1767 года палубный матрос Гарри Томпкинс известил меня, что ему известны некоторые факты о суперкарго означенной «Артемиды», являющегося преступником Джеймсом Фрэзером, известным под именами Джейми Рой и Александр Малкольм.

Это опасный бунтовщик и к тому же предводитель контрабандистов, которого разыскивает королевская таможня, обещая награду за его поимку. Матрос Томпкинс отправился на «Артемиду» и узнал мятежника Фрэзера среди команды корабля. Мы не могли преследовать «Артемиду» по причине того, что имеем на борту пассажира и должны в кратчайшие сроки попасть на Ямайку, однако у нас на борту их судовой хирург. Арест Фрэзера может произойти, когда мы вернем их врача.

Два человека нашей команды умерли от эпидемии. Врач с «Артемиды» полагает, что это брюшной тиф. Джо Джасперс, палубный матрос, СС. Гарри Кеппл, помощник кока, СС».

Все остальное меня интересовало мало, поскольку дальше не было сведений ни об «Артемиде», ни о Джейми, что был естественным в условиях, когда корабль с шотландцем был далеко. Дальше были новые записи о смерти матросов от тифа, и все содержали пометку «СС», не совсем понятную мне. Заслышав шаги за дверью, я быстро отперла ее и увидела на пороге эконома. Он извинялся, что долго возился на кухне и не смог быстро прийти, но мне было не до него.

«Кто такой Томпкинс?» – вот какой вопрос мучил меня. Как для обычного моряка он знает слишком многое. Откуда он все это знает и кому еще рассказал? Или кто рассказал ему?

– … порции грога сделать еще меньшими, чтобы вы могли получить бочонок рома? – сетовал мистер Оверхолт. – Матросы не будут рады этому нововведению. Впрочем, с учетом того, что до Ямайки осталась всего неделя…

– Скажите им вот что: если они не отдадут мне ром, грог им уже не понадобится – его будут пить на их поминках, причем пить буду я, потому что никто из команды не доживет до того светлого дня, когда мы доберемся до суши.

Эконом вытер пот со лба.

– Хорошо, мэм, – покорно согласился он, вспотев от одной мысли, что придется сделаться громоотводом между мной и разъяренной командой, лишавшейся последнего развлечения.

– Отлично, – мстительно заулыбалась я. – Погодите! – Он собирался было идти на растерзание трезвым, а потому злым матросам.

– Да, мэм?

– Скажите… В судовом журнале есть пометка «эс-эс» против фамилий. Что это значит?

Мистер Оверхолт блеснул глазами.

– О, мэм, неудивительно, что вы заинтересовались этим. Видите ли, это означает, что эти люди умерли – «списаны в связи со смертью». Правду говоря, это один из самых верных способов навсегда расстаться со службой, и многие им пользуются довольно успешно.

Томпкинс, Томпкинс… Черт побери! Он не выходил у меня из головы, пока я смотрела, как вверенные мне матросы пьют подслащенную воду и кипяченое молоко и как обмывают умерших.

Все, что я знала о нем, – это его голос, который я, конечно, запомнила. Но как узнать, кто говорит таким голосом, если я каждый день видела десятки матросов, мелькавших на реях, пока я дышала свежим воздухом, или пытавшихся справиться с тем, с чем с трудом справляются двое или трое.

Он определенно здоров, иначе я бы запомнила его, как запоминаю всех больных – по имени и в лицо. Сидеть сложа руки было нельзя, значит, не ждать, пока он заболеет, а самой искать его, расспрашивать тех, кто может что-либо знать. Если он в курсе того, кто я, что за беда, если доброхоты передадут еще и то, что я открыто интересуюсь им?

Начать можно было с Элиаса, благо он всегда был рядом, а его природное любопытство заставляло предполагать, что он наверняка сможет кое-что поведать. Стоило разве подождать, пока он устанет как следует и не удивится моему вопросу.

К счастью, Паунд довольно быстро предоставил интересующую меня информацию.

– Знаю, мэм, это матрос из полубака.

– А когда он присоединился к команде «Дельфина»?

Я поступила мудро, решив задавать вопросы в конце дня, иначе бы Элиас не преминул спросить, отчего мэм интересуется каким-то матросом.

– Хм, я не помню точно… Спитхед, наверное. А, нет – Эдинбург! – Парень провел по носу, чтобы скрыть зевок. – Его тоже завербовали, но он тогда поднял бучу, мол, он служит Персивалю Тернеру, то есть таможне и акцизникам.

Элиас едва не разорвал рот в новом зевке.

– Но его таки забрали, так как ему нечем было крыть – никаких документов при нем не было, а что и было, так там не было подписи Тернера.

– То есть он был секретным агентом таможни? – уточнила я.

Кое-что сходилось.

– Ну как сказать… Я в этом не разбираюсь. Похоже, что так.

Паренька следовало отправить в койку: глядя на качавшийся у лазарета фонарь, он сам раскачивался, а глаза его отчаянно слипались.

– Элиас, идите спать, вы мне больше не нужны сегодня.

– Нет, мэм, что вы! Еще столько работы, как же вы справитесь со всем? А я вовсе не хочу спать, правда! – Он попробовал отнять у меня чашку и бутылку с молоком. – Это вы идите, а я тут еще поработаю.

Добрый малыш, он хотел еще помогать мне таскать воду! В таком-то состоянии! Я не смогла переломить его упорное сопротивление, и порешили на том, что сразу после обноса он ляжет спать.

Зато я не могла уснуть, хотя была крайне измотана. Мне отвели каюту умершего хирурга, и я сидела на своей койке без сна, вглядываясь в невидимый во тьме потолок и слушая, как трещит обшивка корабля.

Сэр Персиваль купил Томпкинса и сделал своими глазами и ушами. Возможно, что Тернер и сказал, кто такой Джейми, то есть оповестил Томпкинса, что Джейми Рой – контрабандист. Что еще было известно Персивалю? И откуда незадачливый агент знал, как выглядит Джейми Фрэзер? Разумеется, сэр Персиваль имел кое-что от того, что обеспечивало безопасность сделок Джейми, но вряд ли он делился полученными взятками со своими агентами. Тогда какой смысл Томпкинсу доносить на Джейми? Личные счеты? Но вряд ли он был способен в одиночку устроить засаду в бухте Арброут. Все-таки поискать предателя среди контрабандистов?

Я измучилась от этого гадания, представляя себе то напудренного сэра Персиваля с розовым мышиным носиком, то повешенного таможенника с синим высунутым языком, то еще что-нибудь, освещенное призрачным светом взорвавшегося фонаря на берегу… Чувствуя, что не усну, я переместила подушку себе под живот, улегшись на него. «Нужно отыскать этого Томпкинса», – засыпая, думала я.

Я не успела найти его, потому что была крайне занята: два следующих дня я не покидала лазарета и ушла отдохнуть к себе только на третий день.

Лежа на койке и накрыв глаза полотенцем, я ожидала, пока звук барабанной дроби позовет к обеду, но вместо этого услышала другой звук – топот за дверью, глухие голоса и стук в мою каюту.

– Ради бога, мэм, займитесь им, это несчастный случай…

На пороге стояли двое, державшие третьего, скривившегося от боли и стоявшего на одной ноге.

Я сразу догадалась, кого ко мне привели: следы от страшных ожогов на лице, один глаз с мутным хрусталиком и в довершение всего гладкие светло-каштановые волосы, лысеющий лоб и жидкая косичка до плеч. Прозрачные торчащие уши. Это был тот, кого юный Эуон, как он считал, убил в печатне. Моряк с косой.

– Вы – мистер Томпкинс, – изрекла я, чем немало удивила свою новую жертву медицинских изысканий. – Усадите его.

Мы остались наедине: матросы не могли надолго отрываться от работы.

У него была повреждена нога, и я вынуждена была встать перед ним на колени, чтобы понять, с чем имею дело. И с кем.

Он понимал, что я узнала его: в дверях наши глаза встретились. Теперь я пыталась унять дрожь в руках, ощупывая ногу того человека, который столько знает о Джейми, а он напрягся и не знал, чего стоит ожидать от жены Фрэзера, якобы собирающейся его врачевать. Рана была страшна, потеря крови была обильной, но жизненно важные артерии не были задеты, а в таких условиях порез на икре был просто шуткой, впрочем, требовавший своевременного лечения. Нужно сказать, что до меня уже кое в чем помогли, перевязав рану обрывком рубашки, так что к тому времени, когда я сняла повязку, кровь уже остановилась.

– Что же произошло? Рассказывайте. – Отдав это распоряжение, я потянулась за спиртом.

Томпкинс недоверчиво зыркал глазом.

– Мэм, я не специально, это щепка. – Он гнусавил. – Я оказался у рангоутного дерева, когда то лопнуло.

Моряк нервно облизал губы.

– Что ж…

Раз уж он явился ко мне и требует помощи, грех не воспользоваться таким прекрасным случаем. Только с чего начать? Этот малый юркий, и втереться к нему в доверие невозможно, учитывая то, что он знает обо мне. Сам он вряд ли захочет что-нибудь рассказать. Оттягивая время, я шарила будто в коробке со снадобьями, в которой на самом деле ничего не было.

Нужно было во что бы то ни стало произвести на моряка с косичкой должное впечатление, и я схватила то, что подошло лучше всего для этой цели, – ампутационную пилу. Слава Асклепию – этим можно было напугать кого угодно: восемнадцать дюймов нержавеющей стали и жуткого вида зубья. Итак, вооружившись сим орудием, я приложила пилу к ноге Томпкинса повыше раны. Он, как на заказ, неподдельно ужаснулся, и я, счастливая тем, что достигла желаемого эффекта, послала ему воздушный поцелуй.

– Вот что, давайте потолкуем о том, что вы знаете.

Через час у мистера Томпкинса уже ничего не болело, рана была зашита и перевязана. Он вполне годился к службе, хотя еще и вздрагивал от перенесенной операции, а я вздрагивала от услышанного.

Он рассказал, что действительно состоял на службе у Персиваля Тернера и поставлял ему секретные сведения, будучи агентом и вербовщиком. Для этого он регулярно обходил причалы, пакгаузы и портовые кабаки на заливе Фёрт-оф-Форт, начиная Кулроссом и Донибристлом и заканчивая Ресталригом и Масселборо. Слухи и сплетни, настроения и политические анекдоты – он должен был запоминать все, если это имело отношение к делам вне закона.

Шотландцы, что неудивительно, не собирались скрывать своего, мягко говоря, неприязненного отношения к налогам, требуемым англичанами, поэтому Томпкинс никогда не сидел без дела и щедро снабжал хозяина информацией. Судьба того, на кого доносили, зависела от положения, занимаемого в обществе жертвой доноса: мелкие контрабандисты, погоревшие вместе со своим нехитрым, но незаконно перевезенным товаром в виде, например, пары-тройки бутылок бренди или рома, арестовывались. Их судили и обычно отправляли на исправительные работы в колонии, а все имущество прибирала к рукам корона.

Рыбка покрупнее, как называли таможенники серьезных контрабандистов, могла надеяться решить свои вопросы с таможней, то есть лично с сэром Персивалем, за определенную сумму звякающих монет соразмерно размаху своего дела. Тогда служители короны внезапно слепли (Томпкинс, скалясь, указал на свой глаз), и контрабандисты могли проворачивать крупные дела.

– Но сэр Персиваль не хотел останавливаться на достигнутом, – Томпкинс произвел выразительный жест. – Он хотел быть пэром – засиделся наш малый в рыцарях, понимаешь. Но для этого одних денег было мало.

Чтобы удовлетворить свои амбиции, он должен был продемонстрировать свои способности и услужить короне.

– Ну как услужить, поймать какого-нибудь преступника, да не оборванца, а мятежника, например, чтобы общество загудело, да. Ой, мэм, печет! Неужели вам не жалко святой воды?

Я как раз смочила губку алкоголем и обеззараживала рану.

– Так нужно для вашей же пользы. То есть ограничиться вожаком контрабандистов было нельзя?

«Беда Джейми была в том, что он совмещал две эти ипостаси», – подумала я.

– Нельзя, мэм. Старик чуть не спятил от радости, как узнал, что можно заполучить мятежника.

– Ну хорошо, а где же найти доказательства причастности к мятежу? Бумаги сжигают, а аресты других людей могут привлечь внимание, и вожак скроется. И потом, контрабандисты могут предать за кругленькую сумму, а бунтовщики, даже небольшие, обычно бессребреники.

Я закончила приготовления к операции: вдела шовную нить в иглу и помахала ею перед носом моряка, испугавшегося еще больше. У меня не было других средств заставить его говорить.

– Мы не знали, на чей след выходить, пока слуги Персиваля не нашли помощника Джейми Фрэзера. Он-то и рассказал про печатника Малкольма и назвал его всамделишное имя.

У меня екнуло в груди.

– И кто был тем помощником?

Я лихорадочно перебирала имена шестерых контрабандистов. Каждого из них можно было купить, заплатив ту или другую сумму, ибо живущими иллюзиями и идеями идеалистами они не были. Это была «мелкая рыбешка», выражаясь словами Томпкинса. Но кто, кто предатель?

– Ведать не ведаю. Ой, миссис, что вы делаете!

Я проколола ему кожу иглой.

– Ой, право, мне так жаль вас. Но рану нужно зашить. Здесь я не могу ничего поделать, – притворно сожалела я.

– А-а-а, ну что же вы! Ох! Зачем меня мучите? Кабы знал, так сказал!

– Хотелось бы, чтобы сказали. – Я снова занесла иглу.

– Ох нет, миссис, не продолжайте, умоляю. Да погодите же, я скажу! То был англичанин, а большего я не знаю.

Я и впрямь остановилась.

– Что вы говорите? Англичанин?

– Ну да. Да только это говорил сэр Персиваль, я сам не видел, – плача, приговаривал Томпкинс.

Рана была уже зашита, и оставался последний стежок, любовно выведенный мною по коже страдальца. Я старалась облегчить ему боль и плеснула в стакан бренди из бутылки, предназначенной для моих личных нужд.

Томпкинс с удовольствием влил в себя горячительное и на радостях договорил, чем закончились поиски агентов таможни. Нужно было найти доказательства, а в тупике Карфакс был листовки, содержащие призывы к заговору против правительства.

– Я знаю, что там произошло, – перебила я, смотря на следы от ожогов. – Болит?

– Уже нет, но порой доставляет неприятности, – отвел глаза Томпкинс.

Травмы помешали принять участие в знаменитой засаде на контрабандистов, но она не прошла мимо его ушей («Я не видел, зато знаю все подробности, пусть и не из первых уст»).

При аресте Джейми мог бы порассказать о тайных делах сэра Персиваля, поэтому последний поспешил предупредить Фрэзера об опасности.

Но неведомый англичанин доложил, что из Франции прибудет партия товара, и таможенники подготовили засаду, спрятавшись в песке.

– Хорошо, а кто убил одного из таможенников? – не сдержалась я, вспомнив удавленника. – Кто-либо из контрабандистов? Да вот незадача – они все шотландцы.

Моряк утерся и ушел в себя, не желая отвечать на такие откровенные вопросы, тогда я поставила перед ним всю бутылку.

– О, миссис Фрэзер, душевно благодарен. Я стольким вам обязан. Это такая добродетель.

– Прекратите паясничать, лучше расскажите, что вам известно.

Томпкинс налил себе полную чашку и неспешно выпил ее, явно наслаждаясь запретным вкусом.

– Свои же его и кокнули. Нечего здесь грешить на контрабандистов, – заявил он.

– Как это? – недоумевала я.

Он прикрыл единственный глаз и снова открыл его.

– А вот как миссис: один из них по слову Персиваля должен был прикончить второго, причем в тот момент, когда контрабандисты будут бежать по дороге, спасаясь от нападавших на берегу. Так что таможенник должен был стать жертвенным агнцем. И стал им.

– И что? Зачем так усложнять?

– Что же здесь непонятного? – искренне изумился моряк. – Листовки, которые я нашел в типографии, не были подписаны именем Фрэзера, значит, следовало найти другие доказательства, а поскольку и эти сгорели в печатне, нужно было искать новые. К тому же он был хитрым контрабандистом и не давался нам в руки – все, кого мы поймали, были пешками в его игре. Правда, один агент вроде бы хотел втереться к нему в доверие и выведать, где он хранит товары, да только пропал бесследно. Мы думаем, что Фрэзер либо убил его, либо заплатил хорошие деньги, чтобы тот молчал. В любом случае мы не знаем ничего ни о его судьбе, ни о том, где шайка Джейми Роя прячет товары.

Так вот кем был тот странный человек, пристававший ко мне у борделя! А я было приняла его за священника… Выпили ли мятный ликер в заведении мадам Жанны?