Текст книги "Чужестранка. Книга 2. Битва за любовь"

Наша процессия пересекла луг и оказалась у озера, возле нависших в воды дощатых сходней. Нас довели до их края; туда же пришли и судьи, один на одном конце помоста, другой – на втором. Толпе, ожидавшей на берегу, Джефф скомандовал:

– Несите веревки!

После обсуждения и кивков друг на друга кто-то наконец притащил клубок тонкой бечевки. Макри взял его и с опаской пошел ко мне. Впрочем, посмотрев на судей, он стал куда уверенней.

– Мадам, прошу вас снять башмаки, – скомандовал он.

– Какого чер… то есть зачем? – поинтересовалась я и скрестила на груди руки.

Не готовый к отпору, он растерянно замигал, однако раньше него ответил низенький судья:

– Это подготовительная процедура для суда водой. Большой палец правой руки привязывают пеньковой бечевой к большому пальцу левой ноги женщины, подозреваемой в колдовстве. Таким же образом большой палец левой руки привязывают к большому пальцу правой ноги. После чего…

После этих слов он выразительно глянул на озеро.

В прибрежной грязи, закатав штанины выше колен и подвязав их веревками, наготове стояли два рыбака. Один, мерзко ухмыльнувшись, поднял с земли маленький камешек и пустил по стальной поверхности озера блинчик. Камень один раз подпрыгнул и утонул.

– Оказавшись в воде, – монотонно говорил низкорослый судья, – виновная в колдовстве поплывет, поскольку чистая вода отторгнет нечистое существо. Невинная же женщина утонет.

– То есть у меня есть два варианта: или меня осудят как ведьму, или оправдают, но утопят? – возмущенно промолвила я. – Нет уж, спасибо!

Я изо всех сил схватилась руками за локти, пытаясь унять дрожь, которая, похоже, становилась моим постоянным спутником.

Маленький судья от гнева стал похож на сердитую жабу.

– Нельзя проявлять неуважение к суду, женщина. Ты имеешь дерзость отказываться от предусмотренного по закону испытания?

– Смею ли я отказываться от того, чтобы меня утопили? Ясное дело, конечно, отказываюсь!

Лишь в тот момент я увидела, как Гейлис словно безумная машет головой, взметая вихрь светлых волос. Судья повернулся к Макри:

– Совлеките с нее одежды и проведите бичевание.

Толпа издала единый вздох, потрясший меня не меньше, чем слова судьи. Это был ужас? О нет, предвкушение радости. После чего мне стало понятно, что такое настоящая ненависть. Не толпы – моя.

Меня даже не стали вести обратно на площадь. Я из последних сил сопротивлялась (все равно я уже была обречена, терять было нечего, но чьи-то руки грубо тащили меня, хватали за платье.

– Руки убери, грязный болван! – завопила я и ударила какого-то мужика в самое нежное место.

Мужик со стоном согнулся пополам и вскоре пропал в бурной мешанине кричащих, плюющихся отвратительных харь. Меня, крепко ухватив, пинали, толкали, волокли непонятно куда, не обращая внимания на тех, кто в давке упал на землю, прокладывали мной путь через густую толпу.

Меня ударили в живот, дыхание перехватило. К тому времени от корсажа и блузы остались одни лохмотья, так что с меня без труда сдернули остальные тряпки. Мне никогда не была свойственна особая застенчивость, но, когда я предстала полуголая перед глумящейся толпой, когда чьи-то влажные руки хватали меня за обнаженную грудь, я ощутила такую ненависть и такое унижение, каких не могла себе прежде даже и представить.

Джон Макри стянул мои руки впереди веревкой, захлестнув петлю за запястья и оставив свободный конец в несколько футов. В процессе работы он казался смущенным и пристыженным, не смел поднять на меня взгляда, и было очевидно, что ждать от него помощи и снисхождения не стоит: его так же, как и меня, подавила толпа.

Рядом оказалась Гейлис, с которой, разумеется, обходились подобным образом. Я увидела взлетевшие от ветра светлые волосы. Конец веревки перебросили через большой сук и подтянули – так мои руки оказались воздеты над головой. Я в ярости скрипела зубами: это оказался единственный способ борьбы со страхом. Толпа выжидательно застыла, но время от времени из нее доносились возбужденные крики.

– Давай же, Джон! – наконец завопил кто-то. – Всыпь ей!

Джон Макри, щепетильно относившийся к театральному аспекту своей деятельности, поднял плеть к поясу и осмотрел толпу. Затем подошел ко мне и бережно повернул лицом к стволу дерева, так что моя щека оказалась почти прижата к шершавой коре. Отошел на несколько шагов назад, размахнулся – и опустил плеть.

Потрясение стало сильнее боли. Однако после пары взмахов плети я поняла, что страж, как мог, пытался меня пощадить. Тем не менее несколько ударов оказались так сильны, что плеть сорвала кожу (места таких ударов горели).

Я изо всех сил зажмурилась и прижалась щекой к дереву, стараясь таким образом отстраниться от событий, оказаться где-то в другом месте… Но внезапно услышала то, что моментально вернуло меня к происходящему.

– Клэр!

Слабины веревки, овивавшей мои руки, хватило на то, чтобы я повернулась лицом к толпе. Мой внезапный порыв стал причиной того, что страж ударил плетью в воздухе, споткнулся и врезался головой в сук. Толпа отреагировала на происшествие градом брани и насмешек над Макри.

Мне на глаза свалилась прядь и прилипла к мокрому от пота и слез лицу. Я замотала головой и в конце концов боковым зрением сквозь волосы увидела подтверждение услышанному.

Джейми безжалостно раскидывал людей, прокладывая путь через густую толпу, пользуясь всеми преимуществами своего роста и мышечной силы.

Я почувствовала себя как генерал Маколиф в Бастони при виде Третьей армии Паттона[4]4
  Во время Второй мировой войны, зимой 1944/45 г., в ходе Арденнского сражения на Западном фронте, войска союзников, в том числе воздушно-десантная дивизия под командованием генерала Маколифа, вели тяжелые бои, удерживая бельгийский город Бастонь, однако положение их изменилось, когда одной из частей третьей армии генерала Паттона удалось прорвать блокаду.


[Закрыть]. Хотя Гейлис, мне и самому Джейми грозила ужасная опасность, при виде него я испытала такое счастье, какое до того в жизни не переживала.

– Это ведьмин муж! Это ее муж! Мерзкий Фрэзер! Преступник!

Так кричали в толпе наряду с другими оскорблениями и бранью, сыпавшимися на наши с Гейлис головы.

– Хватайте и его! На костер их! На костер их всех!

Несколько утихшая из-за казуса со стражем коллективная истерия вновь разгорелась.

Подручные Макри бросились к Джейми, чтобы остановить его, и ему пришлось замереть на месте. Подручные повисли на нем, удерживая руки, но Джейми все-таки пытался добраться одной рукой до пояса. Вероятно, испугавшись, что он хочет достать нож, один из напавших с силой пнул его в живот.

Джейми чуть согнулся, а распрямившись, врезал атакующему локтем в нос. Временно высвободив одну руку и не пренебрегая тем, что вторую удерживал еще один соперник, он залез в спорран, затем поднял руку и что-то кинул; однако перед его броском я услышала:

– Клэр! Замри, не двигайся!

Можно подумать, я могу легко двигаться, потрясенно успела подумать я. Прямо к моему лицу летело что-то темное, и я почти уже инстинктивно отшатнулась, но успела вовремя остановиться. Предмет стукнулся о мою голову – и мне на плечи упали черные бусины четок, ровно обвив шею, как болас[5]5
  Болас – метательное оружие индейцев Южной Америки, представляющее собой ремень или связку ремней, к концам которых привязаны обернутые кожей круглые камни, костяные грузы, каменные шары и т. п.


[Закрыть]. Впрочем, не очень ровно, так как четки зацепились за правое ухо. От сильного удара на глаза выступили слезы, я помотала головой – и четки легли как следует, а распятие оказалось между грудями.

Лица зрителей в первом ряду выказали испуг и удивление. Эти люди резко замолчали, их молчание подействовало на остальных, и возбужденные крики утихли. В тишине раздался голос Джейми; в его обычно даже в гневе ровном голосе не осталось никакого спокойствия:

– Разрежьте веревку!

Помощники стража куда-то пропали; Джейми стал приближаться к месту экзекуции; толпа моментально расступилась, а Макри глядел на него, раскрыв рот.

– Я приказал разрезать веревку! Ну!

Страж, впечатленный неумолимо шедшим к нему апокалиптическим видением, представлявшим собой смерть с волосами как огонь, вышел из ступора, зашевелился и торопливо вынул кинжал. Веревка, дернувшись, упала наземь, мои руки обвисли, как палки, из обожгло болью, я зашаталась и рухнула бы, если бы такая родная крепкая рука не подхватила меня под локоть и не помогла устоять. Я вжала лицо в грудь Джейми: теперь я ничего не боялась.

Вероятно, на какое-то непродолжительное время я лишилась чувств или мне это показалось из-за исполнившей меня радости от освобождения. Когда я пришла в себя, Джейми держал меня, обняв за талию, а его плед оказался на моих плечах, скрывая от любопытных взглядов зевак. Вокруг, как и раньше, слышались голоса, но в них уже не было ни буйства, ни звериной жажды крови.

Через голоса пробился Матт – а может, Джефф? – и вопросил:

– Кто вы такой? Как вы дерзнули помешать ходу судебного расследования?

Я скорее ощутила, чем увидела, как толпа сделала шаг вперед.

Джейми был большой и мощный, у него имелось оружие, однако он был один. Я еще крепче прижалась к нему, он сильно обнял меня правой рукой, а левую протянул к бедру. Из ножен с пугающим звуком наполовину высунулось серебристо-голубое лезвие, и те, кто стол в первых рядах, застыли.

Впрочем, судьи оказались куда крепче. Выглянув из укрытия, я обнаружила, что Джефф таращился на Джейми, а Матт скорее обескуражен, чем возмущен.

– Вы осмелились противостоять суду Божьему? – гневно возопил коротышка судья.

Джейми вытащил саблю из ножен и воткнул в землю, да так, что рукоять завибрировала от мощи удара.

– Я встал на защиту этой женщины и на защиту правды, – сказал Джейми. – Если кто-то из присутствующих выступает против них обоих, пусть ответит мне, а затем и Богу.

Судья похлопал глазами, как будто не мог поверить в реальность такого поступка, и вновь пошел в атаку:

– Вы не имеете права мешать работе суда, сэр! Я настаиваю, чтобы вы сейчас же оставили обвиняемую. А ваше поведение суд рассмотрит незамедлительно.

Джейми, спокойный словно утес, воззрился на судей. Мне был слышен сильный стук его сердца, но руки его твердо, как каменные, лежали одна на рукояти сабли, вторая – на поясном кинжале.

– Сэр, у алтаря церкви Божьей я поклялся всегда защищать эту женщину. А коли вы уверяете, что ваша власть превыше власти Господа Всемогущего, то вынужден сообщить, что не согласен с этим мнением.

Наступившее следом молчание разорвал чей-то тихий смешок, в нескольких местах подхваченный в толпе. Симпатия зрителей все еще не склонилась к нашей стороне, но сила, влекшая нас к погибели, уже оказалась сломлена.

Джейми ухватил меня за плечо и повернул кругом. Стоять лицом к людям было невероятно тяжело, но я понимала, что так следует поступить. Вскинув голову как можно выше, я увидела не лица, а то, что находилось далеко за людьми, – лодчонку на самой середине озера. И я смотрела на нее, пока глаза мои не стали слезиться.

Придерживая укутывавший меня плед, Джейми, открыл взорам присутствующих мои плечи и шею. Ухватил темные четки и подвигал их туда-сюда.

– Говорят, янтарь обжигает кожу ведьмы, верно? – спросил он судей. – Полагаю, еще больше ведьме вредит крест Господень. Однако гляньте сюда.

Он поднял пальцем четки и распятие. Моя кожа оставалась абсолютно белой, без каких-либо следов, не считая грязи, в которой я перепачкалась в яме для воров. Толпа охнула и неразборчиво зашумела.

Храбрость, непоколебимое самообладание и врожденная способность к эффектным жестам. Не зря Колум Маккензи опасался честолюбивых амбиций Джейми. Кроме того, его, конечно, тревожили опасения, что я могу раскрыть происхождение Хэмиша; с таких позиций то, как он поступил по отношению ко мне, вполне можно было понять. Понять, но не простить.

Настрой толпы то и дело менялся. Казалось, жажда крови, обуревавшая ее до того, пропала, однако она могла в любой момент вновь нахлынуть сильнее прежнего, и погрести нас. Матт и Джефф обменивались растерянными взглядами: они явно не понимали, что делать в новых, нежданных обстоятельствах.

Гейлис Дункан использовала общую растерянность в своих целях. Не могу сказать, зачем ей это было нужно, на что она надеялась, но она гордо откинула свои серебристые волосы за плечи и бесстрашно кинулась головой в омут.

– Эта женщина не ведьма, – прямо заявила она. – А вот я – ведьма.

Эскапада Джейми после ее выходки моментально потускнела и забылась. Крики судей, вопросы, восклицания – все утонуло в диком реве толпы.

Понять, что именно она думала и чувствовала, было невозможно, как и прежде. Высокое чело было ясно, большие зеленые глаза сверкали каким-то весельем. Гейлис, перемазанная грязью, в своем рваном платье, гордо распрямилась и смотрела на своих обвинителей сверху вниз. Как только стало чуть тише, она негромко начала свою речь – не повышая голоса, но вынудив всех прислушиваться:

– Я, Гейлис Дункан, признаю, что я ведьма и возлюбленная Сатаны…

Терпеливо дождавшись, когда утихнет новый шквал криков, она продолжила:

– Признаю, что, наущаемая своим повелителем, умертвила своего супруга Артура Дункана посредством колдовства.

Сказав это, она покосилась на меня и, увидев мой взгляд, чуть улыбнулась. Затем посмотрела на женщину в желтой шали, но милосерднее не стала.

– Преследуя преступные цели, я исполнила заклинание над младенцем-оборотнем, и тот умер, а похищенное человеческое дитя осталось эльфам.

Она чуть обернулась и протянула ко мне руку.

– Неведение Клэр Фрэзер я использовала в своих целях. Однако эта женщина не соучаствовала в моих действиях и не понимала их, она не слуга господину и повелителю моему.

Толпа вновь заголосила; зрители напирали, чтобы лучше видеть, и теснились. Гейлис простерла к ним ладони.

– Стойте же!

Звонкий оклик просвистел в воздухе, словно удар хлыста, и подействовал похожим образом. Она воздела лицо к небу и, будто что-то заслышав, замерла.

– Внимайте! – сказала она. – Внимайте ветру его явления. Берегись, народ Крэйнсмуира! Летит повелитель мой на крыльях ветра!

Она опустила голову, будто в трансе, уставившись в пространство застывшими большими зелеными глазами, и радостно закричала – высоким голосом, так громко, что казалось, человек так не может.

Действительно усиливался ветер. Я видела, как над дальним берегом озера собираются грозовые облака. Люди беспокойно оглядывались; некоторые сочли за лучшее переместиться из первых рядов в глубь толпы.

Гейлис принялась вращаться на месте; ее волосы летели на ветру, одну руку она изящно подняла на манер танцоров вокруг майского шеста. Замерев, я лишь смотрела на нее.

Она продолжала вращаться, лицо спряталось за волосами. Однако крутанувшись в очередной раз, она, резко мотнув головой, откинула светлую копну, и ее лицо оказалось обращено ко мне. Выражение одержимости на миг пропало, губы прошептали одно-единственное слово. И тут же Гейлис опять повернулась к толпе и издала все тот же нечеловеческий вопль.

Она сказала: «Бегите!»

Вдруг Гейлис остановила свое вращение, с безумным триумфом вцепилась в остатки корсажа и дернула его так, что толпа смогла увидеть ту тайну, что я узнала, сидя в холодной грязной яме. Ту тайну, что Артур Дункан постиг за час до гибели, и что стала причиной его гибели. Лохмотья разошлись и открыли круглый живот женщины, не менее шести месяцев носящей во чреве дитя.

Я по-прежнему стояла как столб и глазела. Но Джейми не тратил время. Он пронзительно свистнул и, подхватив одной рукой меня, другой – саблю, бросился бежать, пробивая толпу локтями, коленями и рукоятью путь к озеру.

Увлеченные событиями под деревом зрители не сразу поняли, что происходит. Но когда некоторые опомнившиеся закричали и попробовали нас схватить, на берегу послышался топот копыт по твердой сухой глине.

Донас не стал любить людей больше и стремился это продемонстрировать. Первого же человека, который попробовал схватить его за уздечку, он укусил так, что хозяин, сделавший это, с воплем и брызгами крови отпрыгнул прочь. Жеребец встал на дыбы, громко заржал и забил в воздухе копытами, после чего отдельные смельчаки, собиравшиеся его задержать, отчего-то потеряли последнее желание испытать судьбу.

Джейми забросил меня через седло на манер мешка с мукой и в прыжке взмахнул на спину Донаса. Из стороны в сторону махая саблей, чтобы продолжить себе путь, он направил коня прямо в людское скопление. Собравшиеся испуганно убегали от конских зубов и копыт, а также от взмахов стали, а мы все быстрее оставляли за собой озеро, деревню и Леох. Я не могла восстановить дыхание, но пробовала что-то крикнуть Джейми, заговорить с ним.

В этот раз меня потрясла вовсе не беременность Гейлис. До глубины души меня поразило нечто совсем иное. Когда Гейлис, раскинув белые руки, крутилась вокруг себя, я заметила то, что наверняка увидела она в момент, когда с меня сорвали одежду – небольшую отметину на плече, точно такую же как у меня. В этом времени она определенно служила знаком чародейства и волшебства. Маленькое, незаметное пятно – прививка от оспы.

На мое распухшее лицо и израненные веревкой запястья с небес лились потоки дождя. Я зачерпнула ладонью из ручья и медленными глотками выпила воды, с восхищением чувствуя, как холодная влага смягчает пересохшую глотку.

Джейми ненадолго куда-то пропал, затем вернулся, неся полную горсть темно-зеленых круглых листьев; сам он что-то жевал. Потом выплюнул зеленый комок на ладонь, сунул в рот следующую порцию листьев и повернул меня спиной к себе. Осторожно приклеил жвачку из листьев на мою спину – и гореть сразу стало меньше.

– Что это? – спросила я, всеми силами пытаясь держать себя в руках (я по-прежнему дрожала и плакала, но неостановимый ручей слез стал пресекаться).

– Водяной кресс, – глухо объяснил Джейми (он все еще жевал листья). – Не одна ты знаешь толк в исцелении травами, англичаночка.

– А какой у него вкус? – сквозь слезы вновь поинтересовалась я.

– Довольно мерзкий, – коротко проговорил он, приспособив к моей спине еще одну порцию пережеванных листьев и прикрывая меня пледом. – Они не… – начал он и запнулся: – Я имею в виду, рубцы неглубокие, на тебе, полагаю, не останется отметин.

Говорил он с деланой грубостью, но трогал меня так нежно, что я вновь разразилась рыданиями.

– Прости, – запричитала я, уткнувшись носом в край пледа, – я не понимаю, что это со мной. Понятия не имею, почему я все время плачу.

Джейми пожал плечами.

– Мне кажется, до сегодняшнего дня вряд ли кто-то нарочно стремился сделать тебе больно, англичаночка, – проговорил он. – И такое обстоятельство потрясло тебя так же, как боль, может, и сильнее.

Он помолчал и поправил на мне плед.

– Со мной было почти то же самое, – просто сообщил он. – Сначала меня тошнило, затем я рыдал, когда мне промывали раны, а следом меня стало колотить.

Он вытер мое лицо пледом и взялся за подбородок.

– А когда дрожь унялась, англичаночка, – тихо сказал он, – я вознес Господу хвалу за боль, поскольку она значила, что я жив. Когда ты приблизишься к этому состоянию, дорогая, скажи мне, поскольку нам с тобой надобно кое о чем потолковать.

Он поднялся и пошел к ручью, чтобы выстирать окровавленный платок.

– Какая причина вынудила тебя вернуться? – спросила я, когда он опять оказался возле меня.

Слезы высохли, но я все еще тряслась и плотно куталась в плед.

– Да это Алек Макмагон, – с улыбкой ответил он. – Я просил его приглядывать за тобой во время моей отлучки. Когда вас с миссис Дункан схватили жители деревни, Алек отправился на поиски меня – скакал всю ночь и весь следующий день. А затем и я сам несся словно демон, лишь бы не опоздать. Господи, до чего же славный конь!

Он с восхищением посмотрел на отливавшего медью мокрого Донаса, привязанного к стволу у самого спуска к ручью.

– Хорошо бы его отсюда отвести, – задумчиво протянул Джейми. – Едва ли за нами бросятся в погоню, однако Крэйнсмуир все-таки довольно близко. Можешь идти?

С некоторой натугой я отправилась вслед за ним по крутому склону; из-под пяток сыпались мелкие камни, за юбку цеплялись колючки папоротника и ежевики. Ближе к вершине мы зашли в ольховую рощу; деревья росли настолько близко, что нижние ветви, соединившись, образовывали густую зеленую крышу, под которой раскинулась поляна папоротника. Джейми придержал ветки, освободив для меня узкий проход, а затем бережно расправил примятые листья. Отступив на несколько шагов, он критически осмотрел убежище и довольно кивнул.

– Хорошо. Тут тебя никто не сможет отыскать. – Он было ушел, но немедленно вернулся. – Попробуй поспать, если сумеешь, и не тревожься, что я долго не возвращаюсь. Нам нечего есть, а просить пишу у крестьян я не хочу, чтобы не привлекать внимание. Придется отправиться на охоту. Натяни тартан на голову и гляди, чтобы юбка была прикрыта: белое издалека заметно.

Пища представлялась мне чем-то совершенно не важным, я думала, что голод никогда меня теперь не посетит. Но сон – совсем другое. Спина и руки все еще ныли, саднила недавно содранная веревками кожа на запястьях, болело, казалось, вообще все тело, но после пережитых страха, боли и утомления я почти моментально погрузилась в сон среди резкого запаха папоротников, вившегося надо мной словно фимиам.

Я проснулась, потому что кто-то ухватил меня за ногу. Испугавшись, я села и ткнулась макушкой в упругие ветви над головой. На меня обрушился дождь из листьев и тонких веточек, и я глупо замахала руками, стряхивая с головы мусор. Исцарапанная, всклокоченная и взволнованная, я покинула свое укрытие и увидела, что Джейми сидит на корточках вблизи и насмешливо следит за происходящим. Солнце катилось к закату, освещало лишь верхнюю часть обрыва, а ущелье, по дну которого протекал ручей, уже накрыла тень. От небольшого костра, разведенного среди камней у ручья, вился аромат жареного мяса: на импровизированных вертелах из прутиков, очищенных от коры, жарились два кролика.

У склона Джейми подал мне руку. Я гордо отказалась от помощи и спустилась сама, споткнувшись только один раз, когда наступила на длинный конец пледа. Отвращение к еде пропало, и я нетерпеливо накинулась на мясо.

– Поужинав, поднимемся в лес, англичаночка, – сообщил Джейми, отламывая кроличью ножку. – Находиться у ручья ночью не стоит, из-за плеска не слышны шаги того, кто подбирается.

Во время еды мы перемолвились всего парой слов. Обоих терзали мысли о случившемся, переживания утреннего кошмара. У меня же имелась еще одна причина для сильной тоски. Я не просто потеряла возможность выяснить что-то о том, как и почему я оказалась в этом месте, но и утратила единственного друга. Мотивы поступков Гейлис то и дело ставили меня в тупик, но невозможно было не понять, что прошедшим утром она спасла мне жизнь. Знавшая, что обречена на смерть, Гейлис сделала все, что могла, чтобы мы получили возможность скрыться… Костер, почти незаметный при свете дня, в сумерках становился все заметнее. Я глядела на языки пламени, на жарившееся мясо и коричневые кости кроликов. Из сломанной косточки в костер упала капля крови и, пошипев, испарилась. Кусок встал у меня в горле колом. Я быстро бросила несъеденное мясо и отвернулась: меня вырвало.

Сохраняя молчание, мы оставили ручей и отыскали на опушке леса подходящий уголок. Нас окружали пологие холмы, и Джейми специально отыскал такую высокую точку, чтобы видеть дорогу из деревни. В сумерках все вокруг вдруг ненадолго запылало блеском драгоценностей: переливавшиеся как изумруд долины, прекрасный туманный аметист вересковых зарослей, горящий рубин рябины, росшей на вершине холма. Ягоды рябины – верное средство против колдовства. Силуэт замка Леох у подножия Бен Адена все еще был виден, но в сгущавшемся сумраке становится все более размытым.

В укрытии Джейми зажег костер и сел у огня. Дождь перешел в изморось, на моих ресницах повисли мелкие капли, через которые пламя, на которое я смотрела, сияло радугой.

Обхватив руками колени, Джейми долго молчал, уставившись в костер. Наконец он обернулся ко мне.

– Я уже говорил тебе, что не буду расспрашивать тебя о том, чего ты не захочешь поведать. Я и нынче не спрашиваю, однако мне обязательно следует знать – для нашей общей безопасности. – Он помолчал и продолжил: – Клэр, если ты не была со мной честна раньше, то скажи это теперь, потому что мне нужно это знать. Клэр, ты ведьма?

Я вытаращила глаза.

– Ведьма? Ты… ты, что, серьезно спрашиваешь?

Сперва я решила, что он шутит. Но нет, он не шутил. С силой схватив меня за плечи, он внимательно глядел мне в глаза, как будто надеясь таким образом заставить меня сказать.

– Я обязан спросить, Клэр! И ты обязана мне ответить!

– А если да? – выговорила я пересохшим ртом. – Если бы ты считал меня ведьмой? Стал бы ты за меня сражаться?

– Я отправился бы следом за тобой на костер! – яростно сказал он. – А если бы понадобилось, то и в ад. Но во имя Господа Иисуса милосердного, поведай правду!

Для меня это оказалось слишком. Я вырвалась из объятий Джейми и кинулась через поляну к ближайшим деревьям на опушке леса (почему-то у меня не было сил находиться на открытом месте). Врезалась в дерево, обняла ствол, вцепилась пальцами в кору, прижалась к ней щекой и залилась истерическим хохотом.

По другую сторону ствола возникло бледное лицо Джейми, выражавшее крайнее потрясение. С запозданием поняв, что мое поведение производит впечатление по меньшей мере безумия, я с огромным трудом остановилась и, задыхаясь, глянула на Джейми.

– Да, – сказала я, все еще сдерживая конвульсии рвущегося смеха. – Да, я колдунья. Ведьма, так меня, скорее всего, и следует воспринимать. Я не болела черной оспой, но могу находиться в комнате, где лежит множество умирающих от нее, и не заболею. Могу ухаживать за такими больными, дышать одним воздухом с ними, дотрагиваться до них и не заражусь. У меня не будет ни холеры, ни столбняка, ни дифтерита. Ты наверняка сочтешь это волшебством, потому что ничего не знаешь о прививках и объяснить это сможешь только так. То, что мне известно…

На этом месте я сделала два шага назад и помолчала, чтобы унять волнение.

– Я знаю о Джонатане Рэндолле, потому что мне о нем рассказали. Я знаю, когда он родился и когда умрет. Мне известно, чем он занимался и чем еще будет заниматься. Я знаю о Сандрингеме, потому что… мне рассказывал Фрэнк. Он знал и о Рэндолле, потому что… он… о боже!

Я поняла, что еще чуть-чуть – и лишусь чувств, и чтобы не видеть пляску звезд над головой, закрыла глаза.

– А Колум… считает меня ведьмой, потому что я знаю, что Хэмиш не его сын. Мне известно, что у него не может быть детей, но он подумал, что я знаю, кто отец Хэмиша. Сначала считала, что это ты, но потом разобралась, что этого не может быть, и я…

Я тараторила все быстрее, чтобы звуком собственного голоса побороть головокружение, ну хотя бы попытаться это сделать.

– Я рассказывала о себе только и исключительно правду, – говорила я, неистово кивая, словно убеждая саму себя. – Только правду! У меня нет племени, нет истории, потому что и меня пока еще нет на свете. Знаешь, когда я родилась? – спросила я, подняв на него взгляд.

Я понимала, что волосы мои всклокочены, а взгляд безумен, но мне было плевать.

– Двадцатого октября в год тысяча девятьсот восемнадцатый от Рождества Христова. Слышишь? – закричала я, потому что Джейми стоял недвижим и смотрел на меня так, словно ничего не понимал. – Я сказала: тысяча девятьсот восемнадцатый! Больше чем через двести лет! Ты слышишь?

Джейми медленно кивнул.

– Я слышу, – тихо проговорил он.

– Да, ты слышишь! – все так же громко ответила я. – И считаешь меня полоумной, верно? Признайся, что думаешь именно так! Ты не можешь считать по-другому, только таким образом ты способен объяснить себе… Ты не можешь верить мне, не смеешь… О, Джейми…

Я чувствовала, что мое лицо искажено страданием. Я так долго скрывала истину, мне пришлось так долго жить с пониманием, что я не могу никому открыться, а сейчас я могу рассказать все Джейми, моему возлюбленному мужу, единственному человеку, которому я доверяла… и он мне не верит, не может поверить.

– В заколдованном месте были каменные столбы. Столбы Мерлина[6]6
  Мерлин – волшебник; наставник и советник короля Артура, легендарного правителя бриттов.


[Закрыть]. Я прошла через них. – Я, задыхаясь, всхлипывала и говорила все бессвязнее. – Давным-давно, а на самом деле двести лет. Как всегда в сказках… двести лет. Но в сказках люди обычно возвращаются, а я не могла.

Я закачалась, поэтому поискала опору, уселась на ближайший камень и склонила голову к рукам, опустив плечи. Настало продолжительное молчание, такое долгое, что лесные птицы осмелели и, тонко пересвистываясь, стали мелькать по опушке, охотясь на последними летними мошками.

Наконец я осмелилась поднять глаза. Может, Джейми взял да и ушел, огорошенный моим признанием? Но нет, он по-прежнему был рядом и все так же сидел, обхватив руками колени и задумчиво склонив голову.

В свете костра волоски на его руках сверкали, как медная проволока, но при этом они стояли дыбом, как шерсть на собаке. Он меня боялся.

– Джейми, – сказала я, и сердце мое чуть не разорвалось от тоски и одиночества. – О, Джейми…

Я вновь опустила голову в колени и сжалась, сконцентрировавшись на боли, что терзала меня внутри. Меня душили слезы.

Неожиданно мне на плечи легли руки Джейми и расправили меня так, чтобы перед глазами оказалось его лицо. Сквозь рыдания я увидела то выражение, что уже встречала на его лице во время битвы: напряжение ушло, сменившись спокойной уверенностью.

– Я тебе верю, – твердо произнес он. – Не очень понимаю пока, но верю. Клэр, я тебе верю! Послушай! Между нами – между тобой и мной – истина, и я всегда буду тебе верить.

Он осторожно меня потряс.

– Не важно, что это значит. Но ты мне рассказала. Пока этого довольно. Успокойся, mo duinne. Положи голову сюда и отдохни. Остальное поведаешь после. И я тебе поверю.

Я продолжала плакать, поскольку никак не могла осознать сказанное. Дергалась, вырывалась, но он обнял меня и крепко прижал к груди, накрыв при этом голову мою краем пледа, вновь и вновь твердил: «Я тебе верю».

Наконец, я изнемогла настолько, что успокоилась, посмотрела на него и заметила:

– Но ты не можешь мне поверить.

Он улыбался. У него подрагивали губы, но он улыбался.

– Не надо мне говорить, англичаночка, чего я не могу.

Он помедлил и с интересом спросил:

– Сколько же тебе лет? Раньше я как-то не думал у тебя это выяснить.

Вопрос был настолько диким, что мне понадобилось время на раздумья.

– Двадцать семь… или двадцать восемь.

Ответ Джейми, похоже, несколько смутил. По представлениям его времени, женщина двадцати восьми лет считалась скорее средних лет.

– А, – сказал он и глубоко вздохнул. – Я-то думал, что ты моя ровесница… или моложе.

На некоторое время он замер, а затем, слабо усмехнувшись, склонился ко мне.

– С днем рождения, англичаночка.

Я очень удивилась.

– Что? – довольно глупо переспросила я.

– Я говорю, что поздравляю тебя с днем рождения. Сегодня двадцатое октября.

– Да? Я счет дням потеряла…

Я опять задрожала от холода, переживаний и потери сил, употребленных на мою зажигательную речь. Джейми привлек меня к своей груди и стал легкими движениями крупных ладоней, убаюкивая, гладить меня по голове. Я вновь зарыдала, но теперь это были слезы облегчения. В той душевной сумятице, в какой я находилась, мне, как я считала логично, думалось, что раз Джейми, узнав мой истинный возраст, все еще меня желает, значит, все будет хорошо. Он поднял меня и, осторожно придерживая за плечо, отнес к костру, к седлу, лежавшему на земле. Все еще держа меня на руках, он сел и прислонился к седлу. И выдержав длинную паузу сказал: