Текст книги "Дыхание снега и пепла"

Ветер доносил до меня сладковатый прокисший запах влажного зерна, пока я поднималась вверх по тропинке. Он не был похож ни на пьянящую остроту сусла из пивных дрожжей, ни на запах солода, напоминающий жареные кофейные зерна, ни даже на вонь от перегонки – но все же отчетливо указывал на виски. Производство uisgebaugh было делом пахучим, именно поэтому солодовню поставили почти в миле от большого дома. Но даже на таком расстоянии, когда ветер дул в сторону Риджа и готовили сусло, я иногда улавливала специфический острый запах спиртного через открытое окно кабинета.

У виски был особый цикл изготовления, и каждый житель Риджа как бы подсознательно синхронизировался с этим ритмом, даже если не работал на солодовне. Именно поэтому я, не спрашивая, знала, что сейчас ячмень замочили для проращивания, а значит, Марсали там, помешивает и переворачивает зерно перед тем, как разожгут огонь для сушки.

Зерну нужно позволить прорасти, чтобы добиться максимальной сладости, но ни в коем случае не позволить пустить ростки – иначе сусло получится горьким и негодным для перегонки. После того как ячмень начнет прорастать, должно пройти не более суток, я почувствовала влажный плодородный запах поднимающегося зерна еще вчера, когда бродила по лесу. Самое время.

Это было, пожалуй, лучшее место, чтобы поговорить с Марсали наедине. Только в солодовне ее не окружал многоголосый детский хор. Мне часто казалось, что она ценила уединенность этого труда много больше, чем долю виски, которую отдавал ей Джейми за работу с зерном, – хотя и виски было ценным вознаграждением.

Брианна рассказала мне, что Роджер благородно вызвался поговорить с Фергусом, но я подумала, что сначала лучше пообщаться с Марсали, просто чтобы понять, что к чему.

«И что же мне сказать? – размышляла я. – Прямолинейно спросить: «Бьет ли тебя Фергус?» Я до сих пор не могла поверить в это, несмотря – или, может, именно из-за собственных живых воспоминаний о приемных покоях, заполненных печальными последствиями домашних ссор.

Не то чтобы мне казалось, что Фергус не способен на насилие – он видел и испытал его в достаточной мере с самого раннего возраста, к тому же парень рос среди горцев в самой гуще якобитского восстания, а потом перенес все тяготы его провала. Такая судьба вряд ли вселила в него глубокое почтение к христианским добродетелям. С другой стороны, к его воспитанию приложила руку Дженни Мюррей.

Я пыталась, но не могла представить себе мужчину, который, прожив с сестрой Джейми больше недели, поднял бы руку на женщину. К тому же по собственным наблюдениям я знала, что Фергус был заботливым отцом, и обычно они с Марсали хорошо понимали друг друга, так что казалось…

Сверху послышался шум. Прежде чем я успела поднять голову, что-то огромное, ломая ветки, упало передо мной в водопаде пыли и сухой хвои. Я отпрянула назад и инстинктивно приподняла перед собой корзину, защищаясь. Но почти сразу поняла, что на меня никто не покушался. Передо мной на тропинке растянулся Герман с выпученными глазами, падение выбило из него дух, и теперь он судорожно пытался вдохнуть.

– Какого черта? – начала я довольно резко. Но потом я заметила, что он что-то прижимает к груди – покинутое гнездо с кучкой зеленоватых яиц, которые он каким-то чудом умудрился не разбить при падении.

– Для… maman, – выпалил он не без труда, улыбаясь мне во весь рот.

– Очень мило, – сказала я. Иметь дело с мальчишками приходилось слишком часто, причем всех возрастов, включая взрослых мальчишек, чтобы понимать тщетность любых нотаций в таких ситуациях. И поскольку Герман не разбил яйца и не переломал себе ноги, я просто взяла гнездо у него из рук и держала, пока он хватал ртом воздух, а мое сердцебиение возвращалась к нормальному ритму.

Придя в себя, он поднялся на ноги, не обращая никакого внимания на грязь, смолу и сосновые иголки, покрывавшие его с головы до ног.

– Maman в солодовне, – сказал он, забирая свое сокровище. – Ты пойдешь со мной, grandmère?

– Да. А где твои сестры? – спросила я подозрительно. – Разве тебе не положено за ними приглядывать?

– Non, – ответил он беззаботно. – Они дома, где женщины и должны быть.

– Вот как? И кто тебе такое сказал?

– Не помню. – Полностью забыв о падении, он скакал передо мной, напевая песенку, примерное содержание которой сводилось к следующим строчкам: «Na tuit, na tuit, na tuit, Germain».

Марсали действительно была в солодовне, ее чепец, плащ и платье свисали с ветки пожелтевшей хурмы, рядом дымился горшочек с горячими углями, готовый к использованию.

Ток для соложения[66]66
  При проращивании зерно рассыпа`ли на бетонном или каменном полу, так называемом току для соложения, чтобы оно не нагревалось и чтобы его было удобно переворачивать.


[Закрыть] теперь был укрыт стенами, составлявшими постройку, в которую можно было складывать влажное зерно для проращивания, а затем сушить и поджаривать на низком огне под полом. Старые угли и пепел уже выгребли наружу, а под основание сарая, стоящего на сваях, уложили свежие дубовые дрова, но пока не подожгли. Но внутри было тепло и без того, я чувствовала это даже стоя в нескольких футах от входа. Пока зерно прорастало, оно отдавало столько жара, что постройка, казалось, светилась изнутри.

Оттуда раздавалось ритмичное шуршание – Марсали переворачивала ячмень деревянной лопатой, чтобы равномерно распределить зерно по поверхности перед тем, как разжигать огонь. Дверь сарая была открыта, но окон там, конечно, не было – издалека я видела только двигающуюся внутри тень.

Шуршание зерна заглушило наши шаги, и Марсали испуганно оглянулась, когда я своим телом заслонила дверной проем, лишив ее света.

– Матушка Клэр!

– Здравствуй, – сказала я радостно. – Герман сказал, ты здесь. Я подумала, просто…

– Maman! Смотри, смотри, что у меня есть. – Герман протиснулся мимо меня с детским упрямством, протягивая свою добычу. Марсали улыбнулась и заправила влажную прядь волос за ухо.

– О, неужели? Ничего себе! Пойдем-ка вынесем его на свет, чтобы я смогла разглядеть получше.

Она вышла наружу, с удовольствием вдыхая прохладный воздух. На ней была одна сорочка, муслин так промок от пота, что мне были видны не только темные ареолы на ее груди, но даже пуговица выдающегося вперед пупка, там, где влажная ткань прилипла к выпирающей округлости живота.

Марсали села и, вытянув ноги с босыми ступнями, еще раз с удовлетворением вздохнула. Ноги были немного опухшими, а под белой кожей виднелись расширенные голубые вены.

– Ох, как же хорошо посидеть! Ну, милый, покажи мне, что там у тебя.

Я использовала возможность обойти ее вокруг, пока Герман показывал свой трофей, и проверить, есть ли синяки или какие-нибудь другие повреждения.

Она была худой, если не считать живота, но Марсали всегда была такой. Ее руки и ноги были тоненькими, но мускулистыми. Под глазами залегли темные пятна усталости, но она все-таки растила троих детей, и это если не считать беременности, из-за которой она наверняка плохо спала. Лицо выглядело влажным и румяным, довольно здоровым.

Пара синяков виднелась на голенях, но я не стала обращать на них внимания: беременные женщины легко набивали синяки, к тому же, если брать во внимание жизнь в деревянной хижине и дикую горную глушь, едва ли нашлось бы хоть несколько человек на Ридже, кто не ушибался по несколько раз на дню. Или я просто искала оправдания, не желая признать вероятность предложенного Брианной сценария?

– Одно мне, – объяснял Герман, касаясь яиц по очереди, – одно для Джоан, одно для Фелисити и одно для мonsieur L’Oeuf. – Он показал на шар ее живота.

– О, какой милый мальчик, – сказала Марсали, притягивая его ближе и целуя в перепачканный лоб. – Ты мой маленький птенчик!

Сияющая улыбка мальчика сменилась гримасой подозрения, когда мать прижалась к нему выступающим животом. Он осторожно потрогал его.

– А когда яйцо вылупится внутри, что вы будете делать со скорлупой? – спросил он. – Можно я ее возьму?

Марсали порозовела, сдерживая смех.

– Слава богу, люди не вылупляются из яиц, – сказала она.

– Ты уверена, maman? – Он с сомнением оглядел ее живот, а потом осторожно потыкал его. – На ощупь как яйцо.

– Да, но это не так. Просто мы с папой зовем так малыша до того, как он родится. Ты тоже однажды был мonsieur L’Oeuf.

– Правда? – Германа это открытие прямо-таки огорошило.

– Да, как и твои сестры.

Мальчик нахмурился, взъерошенная светлая челка свесилась на нос.

– Нет, они были mademoiselles L’Oeufs.

– Oui, certainement, – сказала Марсали, смеясь. – Этот тоже может оказаться mademoiselle, просто мonsieur легче сказать. Вот, гляди-ка. – Она откинулась назад и крепко прижала руку к животу сбоку, потом взяла руку Германа и приложила ее к этому месту. Даже с того места, где я стояла, я смогла увидеть, как изнутри натянулась ее кожа, – ребенок изо всех сил пинался в ответ на толчок.

Герман отдернул руку, изумленный, затем с завороженным видом положил ее назад и нажал.

– Привет! – сказал он громко, опуская лицо ближе к материнскому животу. – Comment ça va там, мonsieur L’Oeuf.

– Он в порядке, – заверила его мать. – Или она. Но малыши сначала не умеют говорить. Ты это знаешь. Фелисити пока что не говорит ничего, кроме «мама».

– О да. – Потеряв интерес к своему будущему родственнику, он наклонился, чтобы поднять какой-то особенно привлекательный камень.

Марсали подняла голову, щурясь на солнце.

– Тебе пора домой, Герман. Мирабель скоро нужно будет доить, а я тут пока еще занята. Иди-ка и помоги папе, хорошо?

Мирабель была козой и сравнительно новым приобретением в хозяйстве, чтобы пока еще вызывать интерес Германа, который тут же оживился.

– Oui, Maman. Au’voir, Grandmère!

Он прицелился и бросил камешек в сарай, промахнулся, развернулся и помчался в сторону тропы.

– Герман! – закричала ему вслед Марсали. – Na tuit!

– Что это значит? – с любопытством спросила я. – Это гэльский или французский?

– Гэльский, – ответила она с улыбкой. – Это значит «не упади». – Она покачала головой в притворном негодовании. – Этот мальчонка не может пропустить ни одного дерева.

Герман оставил гнездо с яйцами, она бережно поставила его на землю, и я увидела побледневшие желтоватые пятнышки на внутренней стороне ее предплечья – именно такие, как Брианна их описала.

– А как там Фергус? – спросила я как бы между прочим.

– Он в порядке, – ответила Марсали, сразу напрягаясь.

– Правда? – Я мельком посмотрела на ее предплечье, а потом в глаза. Марсали вспыхнула и быстро убрала руку, пряча отметины.

– Да, он в порядке! – сказала она. – Он не очень-то справляется с дойкой пока, но скоро приноровится. Конечно, ему неудобно с одной рукой, но он…

Я присела на бревно рядом с ней и, взяв ее за запястье, повернула руку.

– Брианна мне рассказала. Фергус это сделал?

– О! – Она казалась пристыженной и вырвала запястье, прижимая руку к животу, чтобы спрятать синяки. – Ай. Да, это он.

– Хочешь, чтобы я поговорила с Джейми об этом?

К ее лицу прилила краска, и она резко выпрямилась от испуга.

– Господи, нет! Он сломает Фергусу шею! Да Фергус и не виноват, если говорить начистоту.

– Конечно, виноват, – твердо заявила я. Я видела слишком много избитых женщин в Бостонской больнице, которые упорно утверждали, что в случившемся не виноваты их мужья и парни. Надо признать, частенько и женщины как-то провоцировали насилие, но все же…

– Но он правда не виноват! – настаивала Марсали. Густой румянец не исчез с ее лица, скорее даже усилился. – Я… Он… То есть он схватил меня за руку, но только потому, что я… эмм… ну, в общем, я пыталась врезать ему поленом. – Она посмотрела в сторону, пламенно рдея.

– О, – сбитая с толку, я потерла нос. – Понятно. И почему же ты пыталась это сделать? Он… нападал на тебя?

Она вздохнула, понурив плечи.

– Нет. Что ж, это случилось потому, что Джоан пролила молоко, а он начал кричать, и она заплакала и… – Марсали немного нервно пожала плечами. – Наверное, меня просто бес попутал.

– Но ведь обычно Фергус не кричит на детей, да?

– О да, это совсем ему несвойственно! – выпалила она. – Он едва ли когда-либо… в общем, раньше так не было, но со всеми этими… но я не могу его винить, особенно в этот раз. Это заняло у него кучу времени – подоить козу, – и все насмарку. Думаю, я бы тоже кричала.

Она вперила взор в землю, избегая моего взгляда, и теребила край нижней рубашки, раз за разом проводя большим пальцем по шву.

– Маленькие дети могут быть испытанием, – согласилась я, в красках припоминая случай с участием двухлетней Брианны, телефонного звонка, который меня отвлек, большой миски спагетти с тефтелями и открытого портфеля Фрэнка. Обычно Фрэнк демонстрировал ангельское терпение с Бри и не меньшее со мной, но в тот раз его гневные крики заставили задрожать даже оконные стекла. Я вспомнила, что вообще-то в ответной ярости, граничащей с истерией, я швырнула в мужа тефтелей, и Бри повторила за мной, хотя делала это не из мстительности, а потому, что такой ход показался ей забавным. Если бы я стояла у плиты, я, наверное, бросила бы в него полную кастрюлю. Я потерла пальцем под носом, не зная, смеяться от этих воспоминаний или сожалеть о содеянном. Мне так и не удалось вывести те пятна с ковра.

Мне было ужасно жаль, что я не могу поделиться этим эпизодом с Марсали, которая понятия не имела не только о портфелях и спагетти, но и о Фрэнке. Она все еще смотрела в землю, шевеля сухие дубовые листочки пальцем ноги.

– Это все моя вина, правда, – сказала она и закусила губу.

– Не твоя, – я утешительно сжала ее руку. – Здесь нет ничьей вины: всякое случается, люди расстраиваются… но в конце концов все встает на свои места.

«Ведь так и случилось, – подумала я, – хоть и самым неожиданным образом».

Она кивнула, но лицо ее было по-прежнему омрачено, а губа закушена.

– Да, просто… – начала она, но оборвала предложение.

Я терпеливо ждала, стараясь на нее не давить. Ей хотелось, даже было необходимо, выговориться. А мне нужно было ее выслушать, прежде чем решить, стоит ли говорить об этом Джейми. Между ней и Фергусом явно что-то происходило.

– Я… как раз думала об этом, пока переворачивала зерно. Я бы этого не сделала, ни за что не сделала, но его крики так меня задели… Я почувствовала, будто все повторяется…

– Что повторяется? – спросила я, когда убедилась, что ей пока нечего добавить.

– Я пролила молоко, – сказала она торопливо. – Когда я была ребенком. Я хотела есть и потянулась за крынкой, и все пролилось.

– Ммм?

– Да. И он закричал, – она сильнее ссутулила плечи, как будто от воспоминания об ударе.

– Кто закричал?

– Точно не знаю. Может быть, это был мой отец, Хью, но мог быть и Саймон, второй мамин муж. Не помню, кто именно, только помню, что я так испугалась, что обмочилась, и от этого он разозлился сильнее. – Румянец вспыхнул на ее лице с новой силой, а пальцы на ногах поджались от стыда. – Мама плакала, потому что это была вся наша еда – молоко да немного хлеба. И теперь молоко пропало. Он кричал, что не может выносить этого шума, потому что мы с Джоан тоже голосили… и потом он дал мне пощечину, а мама тут же ринулась на него. Он так сильно толкнул ее, что она упала на очаг и разбила лицо. Я видела, как у нее из носа течет кровь.

Она всхлипнула и утерла нос костяшками пальцев, часто моргая и по-прежнему глядя на листья под ногами.

– Тогда он вышел, хлопнув дверью, и мы с Джоан кинулись к маме с диким воем, потому что думали, что она умерла… Но она встала на четвереньки и сказала нам, что все в порядке, что все будет хорошо. Ее качало, чепец сполз с головы, а из носа на пол текли струйки кровавых соплей… Я и забыла об этом. Но когда Фергус стал кричать на бедную малышку Джоан… это было как будто он вдруг стал Саймоном. Или, может, Хью. Им, кто бы он ни был. – Марсали закрыла глаза и глубоко вздохнула, наклоняясь вперед и обхватывая свою драгоценную ношу.

Я потянулась к ней и откинула мокрые пряди с ее лица, с круглых бровей.

– Ты скучаешь по маме, да? – тихо спросила я. Впервые я почувствовала симпатию к ее матери, Лаогере, как и к самой Марсали.

– О да, – просто ответила девушка. – Ужасно скучаю. – Она снова вздохнула, прикрыв глаза, и прижалась щекой к моей руке. Я обняла Марсали, притянув к себе ее голову, и молчаливо стала гладить по волосам.

Дело было за полдень, тени стали длинными и холодными в гуще дубовой рощи. Жар солодовни оставил Марсали, и она поежилась от опускающейся вечерней прохлады, по ее тонким рукам побежали мурашки.

– Вот, – сказала я, поднимаясь и набрасывая свой плащ ей на плечи. – Надень-ка, ты же не хочешь простудиться.

– О нет, я в порядке. – Она выпрямилась, откинув назад волосы, и вытерла лицо тыльной стороной ладони. – Нужно еще чуть-чуть закончить здесь, а потом идти домой и готовить ужин…

– Я все сделаю, – сказала я твердо и поправила на ней плащ. – А ты отдохни немного.

Воздух внутри крохотной постройки был такой густой, что опьянял – полный насыщенного мускуса от прорастающего зерна и острого пыльного запаха ячменной шелухи. Тепло было приятным после уличной прохлады, но уже через короткое время кожа под одеждой стала влажной, и я, стянув платье через голову, повесила его на гвоздь у двери.

Марсали была права: работы осталось немного. Пока я занята делом, я немного согреюсь, а потом сразу доведу девочку до дома. Я приготовлю ужин, чтобы дать ей отдохнуть, – и пока буду этим заниматься, быть может, мне удастся перекинуться парой слов с Фергусом и выяснить, что за кошка между ними пробежала.

Вообще-то Фергус мог бы приготовить ужин, подумала я и нахмурилась, втыкая лопату в сероватые кучи липкого зерна. Но ему это, конечно, и в голову не придет, этому маленькому французскому бездельнику. Дойка козы – это самое большее, на что он был способен из «женской работы».

Потом я подумала о Джоан и Фелисити и сразу потеплела к Фергусу. Трехлетняя Джоан и полуторагодовалая Фелисити… Кто бы ни был третьим в их компании, он заслуживал моего безусловного сочувствия, независимо от того, чем занимались эти двое.

Джоан внешне походила на хорошенького каштанового королька, и сама по себе была относительно послушным и мирным ребенком. Фелисити же была вылитый отец – темноволосая, с тонкой костью, попеременно то неотразимо обаятельная, то демонстрирующая буйный темперамент во всей красе. Вместе… Джейми обычно звал их адскими котятами. И если они находились дома, не было ничего удивительного в том, что Герман скакал по лесам, а Марсали находила отдушину в тяжелой работе.

«Тяжелая» – буквальное определение», – подумала я, втыкая лопату в зерно и переворачивая его. Прорастающий ячмень был тяжелым грузом, полная чаша лопаты весила несколько фунтов. Потревоженное зерно выглядело неоднородным, испещренное темными пятнами от влаги из низлежащих слоев. Неперевернутый ячмень был, очевидно, бледнее даже в уходящем вечернем свете. Такого оставалось всего пара горок в дальнем углу. Я с энтузиазмом взялась за него, попутно осознавая, что изо всех сил пытаюсь не думать о том, что рассказала мне Марсали. Я не хотела, чтоб Лаогера мне нравилась, – и она мне не нравилась. Но и симпатии к ней я не хотела ощущать, а это было уже труднее.

Очевидно, жизнь обходилась с ней сурово. Но всем шотландским горцам пришлось несладко в те времена, думала я, с пыхтением откидывая в сторону очередную порцию зерна. Быть матерью везде было непросто, но, кажется, она с этим неплохо справилась. Я чихнула от ячменной пыли, вытерла нос рукавом и вернулась к работе. В конце концов, не то чтобы она пыталась украсть у меня Джейми, убеждала я себя, склоняясь к сочувствию и благородной объективности. На самом деле совсем наоборот, по крайней мере с ее точки зрения.

Край лопаты заскрипел по полу – дело сделано. Я скинула остатки зерна в сторону, а после лезвием подвинула только что перевернутый ячмень в пустой угол и разровняла высокие кучки. Джейми рассказал мне о причинах этого брака – и я верила ему. Но факт оставался фактом: простое упоминание ее имени вызывало в моем сознании поток разрозненных картинок – начиная с той, где Джейми страстно целует ее в укромном уголке замка Леох, и заканчивая фантазиями о том, как в темноте их супружеского ложа он задирает ночную рубашку Лаогеры и кладет горячие от нетерпения ладони ей на бедра. Эти мысли заставляли меня сердито фыркать, а виски пульсировать от внезапно прилившей крови.

Возможно, подумалось мне, я вовсе не из великодушных и благородных людей. Временами я скорее даже напоминаю ограниченную и озлобленную персону.

Приступ самобичевания был прерван голосами и шумом снаружи. Я выглянула из солодовни, жмурясь от лучей опускающегося вечернего солнца. Было сложно разглядеть их лица и даже наверняка сказать, сколько их всего. Некоторые были верхом, другие без лошадей – черные силуэты на фоне заходящего солнца. Я уловила движение краем глаза: Марсали поднялась на ноги и пятилась к сараю.

– Кто вы, сэр? – спросила она, высоко подняв подбородок.

– Мучимые жаждой странники, мистрис, – ответила одна из темных фигур, выезжая вперед. – В поисках гостеприимства.

Слова его были учтивыми, а вот голос нет. Я вышла наружу, все еще крепко сжимая лопату.

– Добро пожаловать, – сказала я, вовсе не пытаясь казаться гостеприимной. – Стойте где стоите, джентльмены. Мы с удовольствием предложим вам выпить. Марсали, не принесешь бочонок?

Мы держали тут небольшой бочонок свежего виски как раз для подобных оказий. Кровь шумела у меня в ушах, и я так крепко схватилась за древко лопаты, что чувствовала каждую ее шероховатость. Было более чем странно встретить одновременно так много незнакомцев в горах. Время от времени нам попадались группы охотников чероки – но эти мужчины были не индейцами.

– Не беспокойтесь, мистрис, – сказал другой мужчина, спешиваясь. – Я ей помогу. Думаю, нам понадобится больше одного бочонка.

Выговор у него был английский и странно знакомый: не приобретенный акцент, но подчеркнуто правильная дикция.

– У нас готов только один бочонок, – сказала я, медленно двигаясь в сторону и не отрывая от говорящего глаз. Он был низкорослым и худощавым и двигался резкими короткими рывками, как марионетка.

Он приближался ко мне, как и остальные. Марсали дошла до поленницы и копалась за кучами дубовых бревен и ветками гикори. Я слышала ее тяжелое прерывистое дыхание. Бочонок был спрятан среди дров, а рядом с ним, я знала, лежит топор.

– Марсали, – сказала я, – стой там. Сейчас я тебе помогу.

Топор был оружием получше, чем лопата. Но две женщины против… сколько там мужчин? Десять… дюжина? Больше? Я моргнула – глаза слезились от ярких солнечных лучей – и увидела еще нескольких выходящими из леса. Этих я смогла рассмотреть получше: один осклабился на меня, и я заставила себя не отводить взгляда. Улыбка его стала шире.

Низкорослый был все ближе. Я посмотрела на него, и меня озарила вспышка смутного узнавания. Кто, черт побери, он такой? Я знала его, видела прежде, но никакого имени не возникало в ответ на впалые щеки и низко нависающие брови. От него несло застарелым потом, въевшейся в кожу грязью и высохшей мочой, не только от него, от них всех. Ветер разносил эту вонь, резкую и навязчивую, какая бывает от диких лис или куниц. Мужчина увидел, что я узнала его, на секунду губы его сжались и тут же расслабились.

– Миссис Фрэзер, – сказал он, и все мои мрачные предчувствия стали реальнее под взглядом маленьких умных глаз.

– Кажется, у вас передо мной есть преимущество, сэр, – сказала я, стараясь принять самый храбрый вид, на который была способна. – Мы раньше встречались?

Он не ответил на это. Угол его рта потянулся вверх в ухмылке, но его внимание отвлекли двое мужчин, которые бросились вперед, чтобы забрать бочонок, который Марсали выкатила из тайника. Один из них уже схватил топор, на который я имела виды, и готов был проломить крышку, когда тощий закричал на него.

– Оставь его!

Мужчина оглянулся на него, недоуменно приоткрыв рот.

– Я сказал, оставь! – зашипел тощий, когда он озадаченно перевел взгляд с топора на бочонок и обратно. – Мы заберем его с собой, еще не хватало, чтоб вы сейчас напились как свиньи!

Повернувшись ко мне и, словно продолжая прерванную беседу, он спросил:

– А где остальное?

– Это все, что есть, – ответила Марсали, прежде чем я успела открыть рот. Она опасливо хмурилась, глядя на него, но была очень зла. – Возьмите его и проваливайте.

Внимание худого мужчины первый раз переключилось на нее, но он лишь мельком окинул ее взглядом и вернулся ко мне.

– Не пытайтесь меня обмануть, миссис Фрэзер. Мне отлично известно, что есть еще, и я его получу.

– Нет. А ну-ка отдай это мне, ты, болван! – Марсали ловко выхватила топор у мужчины рядом с ней и зашипела на худого. – Так вы платите за гостеприимство, а? Грабежом? Ну так берите то, за чем пришли, и отправляйтесь восвояси!

У меня не осталось выбора, кроме как подхватить ее инициативу, хотя в голове у меня звенел сигнал тревоги каждый раз, когда я смотрела на худого мужчину.

– Это правда, – сказала я. – Смотрите сами. – Я указала на солодовню: котлы и цистерны стояли рядом, закрытые и очевидно пустые. – Мы только начинаем солодить. Новая партия виски будет готова еще не скоро.

Нисколько не изменившись в лице, он сделал шаг вперед и с силой влепил мне пощечину.

Удар был недостаточно сильный, чтобы сбить меня с ног, но голова резко мотнулась в сторону, а на глазах выступили слезы. Мной овладел скорее шок, чем боль, хотя во рту появился отчетливый привкус крови и я чувствовала, как начинает распухать губа. Марсали издала громкий крик удивления и ярости, и я услышала, как мужчины начали с любопытством переговариваться. Они дружно двинулись вперед, окружая нас.

Я прижала к кровоточащей губе тыльную сторону ладони, отстраненно отметив, что она дрожит. Мозг как будто отделился от тела на безопасное расстояние и теперь стремительно перебирал разные предположения, как колоду игральных карт.

Кто эти люди? Насколько они опасны? На что они готовы? Солнце уже садится – сколько времени пройдет, прежде чем хватятся нас с Марсали и пойдут искать? Будет это Фергус или Джейми? Но даже Джейми, если он придет один…

У меня не было никаких сомнений в том, что это именно те, кто спалил хижину Тиджа О’Брайена и устраивали нападения за линией соглашения. Значит, жестокие, но их главная цель – грабеж.

Во рту стоял привкус меди – металлический дух крови и страха. В этих расчетах я провела не более секунды и, когда отняла руку от лица, уже решила, что лучше будет отдать им то, за чем они пришли, и надеяться, что они просто уйдут вместе с виски. Однако мне не дали возможности высказаться: худощавый схватил меня за запястье и сильно выкрутил его. Я почувствовала, как кости сдвинулись и хрустнули, причинив мне чудовищную боль. Не в силах издать ни одного звука, кроме судорожного резкого выдоха, я упала на колени среди сухой листвы.

Марсали закричала и рванулась вперед, внезапно, как потревоженная змея. Она высоко занесла топор и со всей силы вонзила его в плечо стоящего рядом мужчины. Потом Марсали вытащила его, и теплая кровь оросила мое лицо, она брызгала из раны, как дождь, поливающий листву.

Девушка завизжала тонким высоким голосом, раненый тоже закричал в испуге, и вдруг вся поляна пришла в движение. Мужчины с ревом бросились вперед, как внезапный прибой. Я наклонилась вперед и, обхватив худощавого за колени, двинула ему головой в промежность. Он задохнулся, охнув от боли, и упал на меня, придавив к земле. Я выползла из-под распростертого тела, думая только о том, что мне нужно добраться до Марсали, встать между ней и ими, но они облепили ее плотной стеной. Надрывный крик прорезал воздух, заглушаемый ударами кулаков и глухим стуком тел о деревянные стены солодовни. Котелок с углями был в зоне досягаемости. Я схватила его, не чувствуя обжигающего прикосновения раскаленной глины, и швырнула в кучу мужчин. Они заорали и рассыпались в стороны. Я увидела Марсали, прижатую к стене: голова ее лежала на плече, глаза закатились так, что видны были одни белки, ноги широко раскинуты в стороны, а ночнушка разорвана, обнажая тяжелые груди, лежащие на круглом животе.

Потом кто-то ударил меня по голове, и я полетела вбок, раскидывая листья. Я распростерлась на земле, оглушенная, неспособная ни встать, ни двинуться, ни думать, ни говорить. На меня опустилась полная безмятежность, и зрение стало сужаться – казалось, очень медленно, по спирали, закрывается огромная радужка. На земле, буквально в нескольких дюймах от моего носа, лежало гнездо – переплетенные тонкие веточки аккуратно собраны вместе, в образованной ими чаше четыре зеленоватых яйца, круглые и хрупкие – идеальной формы. Потом каблук опустился прямо на яйца, и я погрузилась во тьму.

Меня пробудил запах дыма. Я была без сознания какие-то секунды: кучка сухой травы перед моим лицом только начала заниматься. Раскаленный уголек мерцал на подстилке из золы, усеянной искрами. Высохшие травинки вспыхнули, как нити накаливания в лампе, и в тот самый момент, когда чьи-то руки схватили меня за плечо, поднимая вверх, комок объяло пламя.

Я не вполне пришла в себя, но пыталась колотить своего похитителя. Он подтолкнул меня к одной из лошадей, приподнял и бесцеремонно перекинул через седло с такой силой, что я на секунду потеряла способность дышать. Мне едва хватило сил и времени, чтобы схватиться за кожаный ремень стремени, как кто-то хлопнул кобылу по крупу, и она припустила рысцой, попутно причиняя мне массу неудобств. От головокружения и тряски все, что я видела, казалось разрозненным, фрагментарным, как осколки разбитого зеркала. Но мне удалось мельком разглядеть Марсали: она лежала как тряпичная кукла среди дюжины маленьких костров, а разбросанные вокруг угли продолжали тлеть, разжигая огромное пламя.

Я издала придушенный звук, пытаясь позвать ее, но мой крик затерялся в звяканье сбруи и голосах мужчин, которые тревожно обсуждали что-то совсем рядом.

– Ты совсем сбрендил, Ходж? Тебе не нужна эта женщина, верни ее!

– Не буду, – голос низкорослого звучал резко, но уверенно. – Она приведет нас к виски.

– Виски нам мертвым уже не пригодится, Ходж! Это жена Джейми Фрэзера, черт тебя побери!

– Я знаю, кто она такая. Давай двигай!

– Но он… Ты не знаешь этого человека, Ходж! Я видел его однажды…

– Избавь меня от своих воспоминаний. Двигай, я сказал!

Последнее было прервано внезапным жестким тычком и удивленным вскриком боли. Рукоятка пистолета, поняла я, удар по лицу. Я сглотнула, прислушиваясь к влажным всхлипам человека со сломанным носом. В мои волосы больно вцепилась рука и потянула вверх. Сверху на меня смотрел низкорослый, задумчиво сузив глаза. По всей видимости, он просто хотел убедиться, что я жива, потому что ничего не сказал и безразлично отпустил мою голову, как если бы я была шишкой, которую он подобрал по пути.