Текст книги "Диего Марадона. Автобиография"

День, когда у меня взорвалось колено

Если мне что-нибудь в голову западет, то уже крепко, сложно от этого избавиться. Как когда мне сломали лодыжку в Барселоне. Открываю я на следующий день газету и читаю: «Марадона больше не будет играть». Да вы что? Ну, еще увидите…

С коленом произошло то же самое: после удара в Венесуэле я прошел с травмой весь отборочный тур. Они не говорили, что я больше не буду играть, но все были уверены, что я в любом случае должен оперироваться и что неизвестно, сколько времени займет восстановление. Поэтому я не хотел ничего знать. И поэтому, как и в тот раз в Барселоне, я вновь позвонил безумцу Оливе, который был, несомненно, очень хорошим врачом.

Олива сказал мне: «Ты оперироваться не будешь». Это я и хотел от него услышать, мне это было необходимо.

Что со мной произошло? У меня воспалилась подколенная связка, этого я не забуду никогда. Не забуду я и эту боль: я не мог разогнуть ногу.

С момента удара того идиота я целыми днями только и слышал: «Марадона должен оперироваться». Об этом говорили все, и говорили одно и то же. Даже врач «Наполи» силком тащил меня на операцию. Но безумец Олива – нет и нет. Потрясающе было выиграть спор у врачей «Интера», «Милана», «Рома», «Ювентуса» – у всех великих, которые утверждали противоположное… Какого черта они вообще вмешивались?

Решение обнаружилось в товарищеском матче, который мы играли против команды Крола. Дело было так: врач вколол мне что-то, практически обездвижив мое колено. «Потихоньку будет проходить», – говорил мне безумец. Но приближался момент начала игры, а я все еще чувствовал напряжение в связке. Начался матч, и через десять минут я уже забыл о своих ощущениях, побежал за мячом, повернулся и – бум! – коленка взорвалась.

Я упал на землю и так и остался, с невыносимой болью… Тогда ко мне подошел доктор и спросил:

– У тебя взорвалось колено?

– Да-аа, доктор, да-аа… Мне очень больно, боль жуткая!

– Отлично, этого я и хотел!

Я пристально посмотрел на него. Он оказался еще ненормальнее, чем я думал. Я услышал, как врач говорил: «Накройте его, накройте…» Потом он достал шприц, огромный шприц, и вколол мне его посреди поля. Я лежал на животе, с адской болью.

– Ну-ка подвигай ногой, – приказал доктор.

Я послушался – и как ни в чем не бывало. Никакого напряжения, ничего. Я продолжил игру. Кажется, забил один гол. Мы выиграли со счетом 2:0. Я отыграл 90 минут, и когда пришел на скамью, Безумец сказал мне: «Ну? И где теперь все, кто хотел тебя оперировать?»

Мы были готовы на все

Таким образом моя проблема была решена. Теперь требовалось решить все остальные, весь этот дурдом, связанный с командой.

А команде не хватало связи с народом, в тот момент она была не слишком приятная. Как я уже сказал, сборную преследовали предрассудки, связанные с нашим тренером и с тем, где он играл раньше. Очень много пересудов было. И много идиотов, которые просто так развлекались.

Но доставалось-то и приходилось это отрабатывать нам, игрокам. Поэтому я решил принять удар на себя. Поэтому и потому, что я переживал магический момент на стадионе в футболке «Наполи» со спасенным коленом. В конце 1985 года, примерно в ноябре, я исполнил мечту всех неаполитанцев: мы обыграли «Ювентус», и гол забил я во время штрафного удара; Таккони все еще пытается его повторить. Он был непрямой, с внутренней стороны площадки, и прошел поверх стенки. Какой там исчезающий спрей! На поле были опилки! Недавно много говорили об этом, потому что исполнилось 30 лет с той игры и потому что «Наполи» снова вышли на поле с «Ювентусом», как в старые добрые времена. По мне, так пусть бьют все рекорды, пусть меня обойдут. Счастье Неаполя – мое счастье.

В те времена у меня очень хорошо шли дела в «Наполи», но сборной было очень тяжело. Чтобы было понятно раз и навсегда, что я чувствую и чувствовал к сборной 30 лет назад: в тот момент между «Наполи» и сборной, я всем сердцем был со сборной и играл за нее. Пришло время взяться за дело.

Возможно, из-за этого я чувствовал себя одиноким, грустным и обеспокоенным, прямо как в заголовке El Gráfico. Да, я помню о той обложке журнала. Времени до чемпионата оставалось немного. Билардо приехал навестить меня в Неаполь, и все это время он только и спрашивал, как я себя чувствую. Я не знаю, о чем он думал: что я не потяну или что не буду тренироваться… Он меня поимел. И больше всего меня убивало то, что он поехал во Флоренцию за Пассареллой, как будто бы вопрос не был давно решен. Знаешь, чего я боялся? Того, что все наши договоренности резко поменяются, и это тогда, когда мы уже встали на путь к великой цели – ни много ни мало играть на чемпионате мира. Всякая всячина… Мне захотелось все послать к черту. Меня все достало, я отпустил бороду, и все говорили, что это плохой знак. Правда, вид у меня был не очень, но моя сестра посоветовала мне попробовать, вдруг мне пойдет. Она сказала, что так я буду выглядеть мужественнее. Да уж, мачо хоть куда – тот период я смог пережить только благодаря матери, которая была рядом со мной. Тота приехала в Италию на несколько дней, и я много раз повторял: «А что, если вернуться, Тота? Что, если мы уедем в Буэнос-Айрес?»

В конце 1985 года, примерно в ноябре, я исполнил мечту всех неаполитанцев: мы обыграли «Ювентус», и гол забил я во время штрафного удара.

Еще раз: дело не в том, что я боялся, нет, но я знал, что на меня надвигалось много проблем и не все выходило так, как я хотел. Приближались не очень удобные товарищеские матчи. Сначала мы должны были играть против Франции, а потом против «Наполи», моего «Наполи», и против «Грассхоппера» в Швейцарии. В раздевалке после тренировок мой друг Эральдо Пекки меня доставал, спрашивал, не боюсь ли я выглядеть клоуном в игре с французами. Мне было не смешно, совсем не смешно. Я хотел ему как следует врезать!

У меня было желание, чтобы Билардо перестал выпендриваться и определил состав команды для чемпионата мира. У него имелось 30 человек, которые ходили кругами, и ему требовалось выбрать 22. Я не говорю, что ему следовало написать список, но хотя бы оповестить тех, кто будет играть, чтобы придать им сил и уверенности. И также тех, кого ждало худшее решение. Я был готов умереть за игроков, испытавших все тяготы отборочного тура: Гарека, Паскулли, Камино, Гарре, Бурру, Эль Боча, Понсе. И даже за Пато Фильоля и Вальдано, хоть у них и опыта было больше. По правде говоря, мое главное желание заключалось в том, чтобы Билардо уважал нас прежде всего как людей, а не только как игроков. И чтобы он включал в команду людей. Да, людей. Таких, как Толо Гальего, который очень мне нравился, или Гуасо Доменеч, который всего добился сам, с нуля. Да, это не была команда супергероев, но зато эти люди разбивались в лепешку ради команды. Вот почему я публично выразил желание, чтобы Билардо дал шанс Рамону Диасу. Да, Рамону Диасу. Я сказал это до чемпионатов 1986 и 1990 годов. Так что история о том, что я ставил, кого хотел – выдумка, боже мой, самая настоящая выдумка! Барбас не принял участия в чемпионате мира. Барбас, который был мне как брат!

На грани всегда был Эль Боча, Бочини. Все знали, что я еще мальчишкой мечтал играть с ним. И мы почти никогда не совпадали. Он отлично выступил на матчах, в которых я не участвовал, разбогател и стал играть меньше. Мы встретились в конце 1985 года, в дружественных матчах с Мексикой, проходивших в Лос-Анджелесе. Как по мне, Бочини мог играть важную роль в команде, каким бы сумасшедшим он ни был. То же самое с Эль Бичи Борги. Он был полным идиотом и иногда ошибался в ударах, как в первом товарищеском матче с Францией. Мы не остались в дураках, как говорил мне Пекки, но нас обыграли со счетом 2:0. Борги сделал так, чтобы его выгнали, заехав ногой Луису Фернандесу. При этом Пассареллу, который в итоге играл, не выгоняли ни при каких обстоятельствах, даже когда он засветил локтем Тигане. Спустя три дня, как ни в чем не бывало, у нас был матч против «Наполи» на «Сан-Паоло». Мне казалось очень странным играть против моих друзей, и к тому же на этом стадионе, но данная игра была не чем иным, как выставкой. Там Билардо впервые поставил Пассареллу свободным защитником, Руджери – полузащитником и Гарре – на фланг, но пройдет еще много времени до того, пока данную схему снова будут использовать.

Потом мы поехали в Швейцарию играть против «Грассхоппера» в Цюрихе. Мы со скрипом победили 1:0, вот почему я не хотел этих матчей. Для чего? Та победа ничего не решала, а если мы проигрывали, то нас смешивали с грязью. Этого Билардо не понимал. И нас тоже не понимали, в том числе и меня, когда я просил, чтобы нас подождали. Что я правда буду вместе со всеми в Мексике.

Они беспокоились, например, о моей физической форме, но я знал, как я готовился и как буду готовиться. Говорили, что европейцы бегали больше нас, что они сильнее, но я не сомневался, что в Мексике все будет по-другому, совсем иначе. Мы сможем добиться желаемого. Например, нападающие также выполняли бы функцию личных защитников, а не стояли бы без дела, если теряли мяч.

Критика в мой адрес придавала мне сил. Когда говорили, что Марадона – всего лишь один из игроков, я чувствовал себя мужественней.

Критика в мой адрес придавала мне сил. Когда говорили, что Марадона – всего лишь один из игроков, я чувствовал себя мужественней. Но не все могли реагировать так же. Если верить всему, что говорили, получалось, что Борги уже не подавал больших надежд, Паскулли не забивал… Поэтому я и сказал, что нашу сборную преследовали.

В апреле Билардо дал окончательный список. На меня особого внимания он не обратил: не взял Гареку, Эль Пато, Барбаса. Оставил хотя бы Негрито Энрике, он был просто гений. Хоть и задействовал его всего один раз, в Тулоне, но Энрике никогда не был с нами, так что это был сюрприз. Несколько человек его терпеть не могли: тот же самый Барбитас, Троссеро…

В итоге список получился такой: Пумпидо, Ислас и Селада в качестве вратарей; Браун, Клаусен, Кучуффо, Гарре, Олартикоэчеа, Пассарелла в качестве защитников; Батиста, Борги, Бочини, Бурручага, Энрике, Джусти, Тапия и Троббиани в качестве полузащитников; Альмирон, Паскулли и Вальдано в качестве нападающих.

И я – капитан.

Мы снова отправились в турне, в ходе которого мы сыграли плохо, очень плохо. Ох, как нам досталось, когда мы потерпели поражение от Норвегии! Потом мы забили семь голов Израилю, но это не спасло положение. Зрителям этого было мало.

Зато мне – в самый раз. Я был уверен, что если бы нас оставили в покое, если бы нам дали тренироваться, как мы хотим, в Мексике, мы бы подготовились к чемпионату мира.

Я любил эту сборную. Любил по-особенному. Я чувствовал, что она была моей. Я был капитаном выдающейся команды. Когда-то я сказал, что нам не хватало удачи. Но нет: больше всего нам не хватало работы… А еще я чувствовал, что нам недоставало уважения. И я не собирался это терпеть.

Обрати внимание: я всего-навсего просил, чтобы нам дали время. Мне и всем. Я не хотел стать капитаном самой плохой сборной в истории, как я тогда заявил. Много народа слепо верило тому, что рассказывали журналисты. Но если бы игроков оставили в покое, мы бы добились всего. Я стал гораздо сильнее в Италии: чтобы осадить меня, им пришлось бы хорошенько попотеть. Я был готов ко всему. Со всех сторон на нас направляли пушки.

Именно тогда, после этого проклятого турне, появилась информация о том, что правительство хотело сместить Билардо с должности. Это было ужасно. И я поддержал его. Я сделал 30 лет назад то, что сейчас, после чемпионата мира 2010 года, Билардо не сделал для меня.

По крайней мере, хоть для чего-то это пригодилось. Потому время болтовни подходило к концу, наступала пора выходить и играть. И мы были готовы на все.

II. На тех собраниях родился чемпион

В Колумбии началась наша великая революция. Революция, которая покончила с жестким руководством Билардо и продемонстрировала силу команды. Потому что до нее Билардо говорил: «Мы должны поехать в Ла-Кьяку», и мы отправлялись туда все вместе, или ребята, не говоря ни слова, ехали без меня. Он говорил: «Мы должны сыграть вот этот матч и еще один», и мы играли все эти матчи, как и было запланировано на том странном турне, которое он организовал (с играми в Боготе и Барранкилье), тогда как мы уже больше 10 дней провели на базе в Мексике в начале мая 1986 года.

И нет, дружище, дела обстояли не так.

В итоге на том турне мы сыграли только в одном матче. На поле – в одном. Вне поля – еще парочку, ха. И вот они были действительно важными.

В этом мы приняли непосредственное участие после собрания, которое мы организовали в огромном люксе в отеле La Fontana в Боготе в ту же ночь, что мы приехали из Мексики, и еще одно уже в Барранкилье, после ничьей 0:0 с «Хуниорс».

Первое собрание состоялось во вторник, 13-го числа, но, несмотря на дату, удача нам сопутствовала[3]3
  Во многих странах вторник, выпадающий на 13-е число, эквивалентен пятнице 13.


[Закрыть]. Оно прошло сразу по прибытии в Колумбию. В ту майскую ночь, когда все еще оставалось три недели до дебюта на чемпионате мира, начала зарождаться команда-чемпион. Команда, которая не собиралась терпеть никакого давления, чей голос будет услышан всеми: журналистами, критически настроенными болельщиками, политиками, управляющими, соперниками – теми, кто окружал нас со всех сторон, – и даже тренерским составом. Команда, нацеленная на хорошую игру.

Какое там космическое светило!

Мы уже неделю были в Мексике и в то утро выдвинулись в Колумбию, но с плохим настроем. Выезд планировался в 8.30, что уже выводило меня из себя, поскольку встать надо было ни свет ни заря, а самолет вылетел в итоге в полдень из-за угрозы взрыва или чего-то там еще. Мы уже были напряженные, и это придало остроты ночному собранию.

Нас было 22 игрока, и никого больше.

Мы говорили о деньгах, о призе, который мы получим, если станем чемпионами. Да, мы верили, что станем ими, и также знали, что заработаем гроши, если совершим этот забег. Знаете, сколько мы получили за звание чемпионов мира, последних чемпионов мира в футболках аргентинской сборной, 30 лет назад? 33 тысячи долларов. Да, 33 тысячи долларов! Сейчас игроки зарабатывают столько в день. А знаете, сколько мы получали за день? 25 долларов, 25! Я рассказываю об этом и до сих пор не могу поверить.

На собрании мы обсуждали деньги и пришли к выводу, что они нас совершенно не интересуют: мы находились там ради чего-то гораздо более важного. Тяжело приходилось, потому что некоторые из нас (но не все) уже хорошо зарабатывали, играя в Европе. Там присутствовали ребята, у которых бутсов‑то не было. Никто их не обеспечивал так, как обеспечивают сейчас. Я стремился акцентировать внимание на том, что аргентинская футболка стоила гораздо больше и что именно мы наденем эту футболку. Не эти говнюки в галстуках и привычные соперники, а мы.

Мы поговорили о тренировках, о том, что нам было нужно, об обязательстве выложиться по полной, дать все, все, все!

Я помню все, будто это было вчера. Я встал в центре и начал говорить, смотря своим товарищам в глаза и чувствуя, как моя кровь кипит и вздуваются вены. Я так стискивал зубы, что казалось, будто они сломаются. На каждом слове мои кулаки сжимались словно для удара. Да, я этого хотел. Ударить словами. Врезать как следует. Чтобы дошло до самого сердца.

«Сейчас… сейчас мы должны забыть обо всем. Обо всем. О наших клубах, семьях, деньгах, проблемах. Нам следует думать только о нас, и ни о ком больше. О нас! И не важно, кто в основном составе, а кто в запасе, не доставайте меня с этим. Мы все в одной лодке, нам следует стать не разлей вода, в лепешку разбиться, но помочь товарищам. Чтобы никто не халтурил, никто! Выигрывает один, выигрывают все, это понятно? Понятно, я спрашиваю?! Потому что многие ждут, что мы, все мы, а не кто-то один, проиграем. И после нашего проигрыша они мечтают разорвать нас на куски. Порвать сильнее, чем когда-либо. И знаете что? Мы не доставим им этого удовольствия! Они его не получат!»

Это была клятва.

И если в тот момент нас выгнали бы на поле, то мы кому угодно забили бы пять голов подряд. Мы настроились против всего и всех. Там все были как мальчишки. И хорошо то, что никто не молчал. Каждый что-то говорил по-своему. Этой команде требовалось объединиться, получить возможность высказаться. Там говорил даже Бочини, чей голос мы толком не знали; говорили Энрике, который присоединился к нам месяц назад; Селада, вошедший в команду в Мексике; ни минуты не сыгравший Альмирон и, конечно же, Вальдано… Последнего нам иногда приходилось останавливать. «Замолчи!» – кричали мы, чтобы Вальдано остановился. Высказывался также и Пассарелла… Но потом он замолчал. Еще узнаете, почему.

И после нашего проигрыша они мечтают разорвать нас на куски. Порвать сильнее, чем когда-либо. И знаете что? Мы не доставим им этого удовольствия!

Поэтому после матча с «Хуниорс» в Барранкилье, когда мы ноги не могли передвигать, у нас стал возникать вопрос, что мы вообще там делали. Вместо того чтобы устраиваться в Мексике и тренироваться, нам приходилось заниматься какой-то ерундой. До чемпионата мира оставалось три недели, и не было смысла наматывать круги в Колумбии, испытывая негативное влияние сплетен, другого климата, в жаре и духоте, и соперников, желавших показать себя. Точно, что уругваец Гойен очень хорошо отбил мяч в той игре со счетом 0:0, и я помню, что мы могли бы выиграть. Но еще лучше я помню, как мы не могли оторвать ноги от земли, пропускали наших соперников, а Урибе нас с легкостью обходил. Мы неплохо сыграли, не так плохо, как играли ранее. Более того, я думаю, мы выступили хорошо. Но мы были измождены и в результате не смогли забить. Для команды, которой мало кто доверял и которой как раз требовалось окрепнуть, это было ужасно.

Мы поговорили с Эчеваррия, ответственным за физическую подготовку команды, гением, лучшим из тренерского состава. И он понял нас, когда мы сообщили о нашем решении вернуться в Мексику. Я сам пошел поговорить с Билардо, после того как мы обсудили это с командой и все были согласны. Билардо начал сопротивляться, говоря, что «нет, один матч уже отыгран, то да се», но вторая игра еще не состоялась. По сей день я не могу избавиться от мысли, что он преследовал свои цели и что-то утаивал, поскольку товарищеские матчи организовывал его друг Энзо Женнони. Действительно, первый матч мы сыграли в равнинной Барранкилье, и в нем не было никакого смысла. Говорили, будто второй матч должен был состояться в более высокогорной Боготе, но мы ни за что не собирались туда ехать.

Я не отступил:

– Команда не поедет, Карлос. Мы еле ноги передвигаем из-за жары, соперники наносят нам травмы, нас все вокруг критикуют. Что нам дают эти матчи? Ни черта они не дают. И мы не собираемся ехать в Боготу. Вернее, мы поедем туда, но только чтобы сесть на самолет и вернуться в Мексику.

– Пожалуйста, учти, что это еще 10 штук для тебя, – попытался убедить меня Карлос.

Но речь шла не о 10 штуках для меня или для кого-то еще, в то время как за дружественный матч платили 800 долларов; да, 800 долларов за матч! Речь шла о возвращении на базу в Мексику с целью отдохнуть и акклиматизироваться, хоть и подвергаясь бесконечной критике, которая еще больше усложняла наше положение. Нам следовало тренироваться в городе, где мы будем играть и где сердце на самом деле чуть ли не останавливалось во время бега. Равнинная Барранкилья и высокогорная Богота все равно не могли сравниться с Мексикой.

Победа в этом споре над Билардо пошла команде на пользу, потому что он был неприступен, а тут ему пришлось сдаться.

Это был переломный момент. Я собрал всю команду, и она сплотилась. Мы определили, что мы выступаем одни против всех и нам стоило объединиться. И мы объединились, еще как!

Наша команда приехала первой, а вот уехать мы собирались последними. Меня всегда связывало и изнуряло нахождение на базе, но в тот раз все было по-другому, потому что мы раскрылись друг перед другом и говорили прямо. С того момента наши отношения стали прочнее.

По возвращении из этой поездки у меня состоялась беседа с Гильермо Копполой.

– Помнишь, как в Израиле я сказал тебе, что мы были готовы бороться за третье место?

– Да, конечно.

– Так вот, в Барранкилье я почувствовал еще кое-что. Я осознал, что мы готовы, очень хорошо готовы. У меня появилось чувство, что мы можем стать чемпионами мира.

Диалог был таким, но, по правде говоря, я сделал такое заявление не из-за происходящего на поле, а скорее из-за того, что происходило вне матчей. Из-за всего того, в чем мы разобрались, открыто обсуждая все необходимое, как и должно быть.

В группе «билардистов» были волнения, как и в группе «меноттистов». И сегодня я могу спокойно говорить об этом: я всегда являлся сторонником Менотти, но я был капитаном, что обязывало меня нести флаг команды. Какое там космическое светило! Передо мной стояла цель сделать Аргентину чемпионом мира, и не важно, кто стоял у руля.

Поэтому я сказал в свое время, что Пассарелла не играл как «меноттист». Он пытался вносить раскол, когда, напротив, единственное, что нам следовало сделать, – это объединиться. Различия были очевидны: Тощий Менотти подводил итог матча в двух словах, а Билардо требовалось отправить тебе 10 видео, чтобы объяснить одну атаку. Но нас всех там объединяла одна цель, и с выпендрежем нужно было завязывать.

Заявленными меноттистами являлись Пассарелла, Эль Боча, Вальдано. Их было немного, так как Билардо хорошо позаботился о выборе футболистов, которые не играли до этого с Менотти, кроме некоторых исключений, которые обязательно должны были присутствовать. Руджери являлся одним из таких исключений, но как бы Билардо оставил его, настоящего гиганта, за бортом?!

Я тоже был среди исключений, Билардо выбрал меня, и единственное, о чем я думал, – это финальная цель. Мне все еще причиняла боль мысль о том, что я пропустил чемпионат 1978 года и вылетел из чемпионата-1982. Единственное, чего я хотел, – чтобы сборная Аргентины стала чемпионом мира. Все остальное в тот момент представлялось второстепенным, глупостями. Однако нечто витало в воздухе, пока не начались собрания.

Он пытался вносить раскол, когда, напротив, единственное, что нам следовало сделать, – это объединиться.

Собрания в Боготе и Барранкилье выиграли мы. С того момента исчезли и меноттисты, и билардисты. Мы были уставшие и хотели вернуться в Мексику. До четырех утра меняли билеты, бок о бок с «Преподом» Эчеваррией, который понимал нас как никто другой.