Текст книги "Диего Марадона. Автобиография"

Понял, болтун?

Мы организовали несколько собраний, чтобы проанализировать, как мы видели команду, и обсудить, все ли было в порядке. Мы хотели понять, нужно ли нам что-нибудь, требуются ли нам еще тренировки и заняться ли «Преподу» кем-нибудь, кому не хватало самого футбола или физической работы. Команда нуждалась во всех этих собраниях, которые мы периодически проводили, чтобы стать еще сильнее. Мы все организовывали сами. Все остальные, в том числе тренерский состав, – из-под палки.

Но то собрание Пассареллы, которое мы называем его именем, состоялось в Мексике, на базе, как только мы вернулись из того турне. Именно оно все расставило по своим местам.

Я уже рассказывал эту историю в книге «Я – Диего народа», чтобы больше не говорили всяких глупостей, и расскажу ее снова, с некоторыми деталями. Потому что мне наносили удары куда угодно, но только не по памяти.

Дело было так. Я опоздал на 15 минут, не помню куда, вместе с другими «бунтарями». Да, по мнению Пассареллы, мы являлись бунтарями: я, Паскулли, Батиста, Ислас… Мы вышли, у нас было свободное время. Опоздали на 15 минут! Тогда нам пришлось выслушать речь Пассареллы с диктаторскими нотками, как раз в его стиле: как это капитан опаздывает и так далее.

Пока он говорил, я чувствовал огромное напряжение, но тем не менее я вытерпел – позволил ему высказаться. «Закончил?» – спросил я его. «Да», – ответил он самодовольно. «Хорошо, тогда давай теперь поговорим о тебе», – сказал я.

И я все рассказал перед командой: кем он был, что он сделал – все, что я знал о нем. Я предпочитаю быть наркозависимым, как бы это ни было больно, чем корыстным человеком или плохим другом. Про плохого друга я говорю из-за истории, после которой я отдалился от этого человека и с помощью которой сформировал у остальных представление о настоящем Пассарелле. Когда он был в Европе, все говорили о том, что он ездил в Монако, чтобы встретиться с женой своего товарища из сборной Аргентины. Пассарелла поступал так, а потом в раздевалке «Фиорентины» рассказывал об этом как о подвиге! Я узнал об этом от Пекки, говорившем: «Он не может делать такие вещи и тем более рассказывать о них всем подряд, Диего!» На самом деле его почти никто не выносил.

В итоге разразился скандал, большой скандал! Потому что в той сборной, надо сказать, было две группы. С одной стороны – те, кто поддерживал Пассареллу, его банда. В нее входили Вальдано, Бочини и еще несколько человек. Пассарелла промыл им мозги, и поэтому они говорили, что мы опоздали, потому что принимали наркотики и все такое. Конечно, те, кто принимал наркотики, были мы, моя группа.

Тогда я сказал ему:

– Хорошо, Пассарелла, я признаю, что принимаю, хорошо…

Вокруг нас – гробовая тишина.

– Но здесь дело в другом: я ничего сейчас не принимал. Ничего я сейчас не принимал! А ты к тому же впутываешь других людей, ребят, которые были со мной… И они тут ни при чем, понял, болтун?

Единственная правда заключалась в том, что Пассарелла сеял раздор и придумывал невесть что, вставлял нам палки в колеса. Он хотел завоевать команду, с тех пор как потерял место капитана и позиции лидера, ему это было как кость в горле. Пассарелла был хорошим капитаном, я всегда говорил. Но я сам его сместил, поскольку великим капитаном, настоящим капитаном, был, есть и будет Диего Марадона.

После этого Пассарелла постоянно вовлекал меня в неприятности. Он уцепился за Вальдано, очень умного типа, которого все слушали, – даже я мог находиться с ним несколько часов подряд, и не вставить ни единого слова, – и вбил ему в голову, что я всех подсаживал на наркотики. Я всех подсаживал на наркотики! Тогда я встал посреди того собрания и от своего имени, а также от имени всех моих товарищей закричал:

– Здесь никто не принимает, старина, никто!

И я клянусь своими дочерьми, что в Мексике мы ничего не принимали.

Поэтому, когда Вальдано пришел ко мне за объяснениями, его голова была забита тем, что ему рассказал Пассарелла про наркотики. Он также собирался прочитать мне лекцию, утверждая, что я не могу делать того, этого, пятого и десятого… Я сразу его перебил и сказал:

– Остановись, Хорхе, черт бы тебя побрал! Ты на чьей стороне? Получается, слова Пассареллы – правда, а мои нет?

На что Вальдано ответил:

– Ну хорошо, расскажи мне.

Но я уже успокоился:

– Нет, подожди, давай устроим еще одно собрание.

Мы пошли в столовую, потому что на базе не было другого места, где мы могли бы поговорить. И на том собрании, в присутствии Пассареллы, я рассказал все, что знал о нем, и снова воцарилась глубокая тишина. Он уже не реагировал. Куда ему там реагировать, если у него было реакции меньше, чем у полена! Пассарелла не знал, что мне достали распечатку международных звонков, которые должны были оплачивать все мы, но в действительности звонил только он.

– Посмотрим, раз такое дело… Две тысячи песо за телефон, которые мы должны заплатить в складчину, потому что никто не берет их на себя, чьи это звонки?

Никто не возмутился и не ответил, некоторые смотрели в пол… Стояла полная тишина. Пассарелла не знал, что в те времена у телефонных счетов в Мексике имелась маленькая особенность: они приходили с номерами… И на тех счетах стоял номер этого сукиного сына! Он зарабатывал два миллиона долларов и жмотился из-за двух тысяч.

Тогда все взорвалось. Потому что я мог заплатить, и если бы захотел, то я бы все оплатил один, но у Пассареллы тоже были деньги, а он заставлял нас скидываться на то, чтобы оплатить его счет. И пребывал в уверенности, что мы его не разоблачим. «Слушай, Пассарелла, обрати внимание: здесь все звонки твои. Нет ни одного моего звонка в Неаполь, ни одного звонка Вальдано в Мадрид, ни одного звонка никуда больше… Они все твои».

И тогда команда перешла на мою сторону. Рядом с нами находился монстр – тип, который зарабатывал два с половиной миллиона песо и хотел заставить нас оплатить его расходы. Монстр, наглец. В тот день соотношение между «марадонцами» и «пассарельцами» стало 21 против 1. Эль Боча разговаривал с ним, но он был немного не в себе… Все остальные – на моей стороне. Представь себе, Браун, даже команды не было у этого типа… Ислас, Пумпидо, даже Селада в очереди стояли, чтобы его ударить.

Пока не выскочил Вальдано и не закричал Кайзеру: «Ах ты, дерьмо!»

И все сломалось. Тогда у него началась диарея, месть Монтесумы, хотя на самом деле она была у всех нас. Потом у него было растяжение и он уже не играл на чемпионате, вот правдивая история. Тогда команда поняла, что Пассарелла не хотел играть.

И я клянусь своими дочерьми, что в Мексике мы ничего не принимали.

Мы сходили навестить его, чтобы составить ему компанию и даже поиграть с ним в карты, поскольку он плохо себя чувствовал, хотя нам всем было плохо. Я спрашивал у Паскулли: «Как ты ходишь в туалет, Педрито?» И он отвечал: «Постоянно бегаю». И так все. Пассарелла этим воспользовался. Ему сделали прививку, привезли через два дня, и тогда, перед дебютной игрой против Южной Кореи, он потянул икру! Да, потянул.

Ну хоро-о‑ош!

Мы хотели пойти за ним в раздевалку, чтобы убить его. Пассарелла был предателем: помимо того, что он пытался заставить ребят оплатить его звонки, он не желал играть с товарищами, которые, помимо прочего, ходили навестить его. И оказалось, что на разогреве в спокойном ритме… он потянул икру?

Вранье!

Потом Пассарелла даже поехал загорать в Акапулько. И был один ловкач, который повесил его фотографию с женой на доске, где позже Билардо проводил техническую консультацию перед матчем с Англией, с этими стрелочками, от которых не было никакого толка. Сегодня, если бы у Даниэля была возможность спросить у ребят, каждый бы ответил, что он ошибся. И также они бы сказали, что в этот момент меноттизм и билардизм умерли. Или же стали одним целым, потому что споры закончились. Те, кто защищали Менотти, также защищали и Билардо. Да ведь что бы мне сказал Билардо? «Играй по левому флангу», «играй по правому флангу», «играй свободно»… То же самое мне говорил Тощий.

И сейчас я рассказываю все, как было на самом деле, и что я думал о происходящем, зная, что в тот момент Менотти уже не так выступал за меня в своих заявлениях.

Даже спустя годы мое мнение не изменилось. Пассарелла так и не смог смириться с тем, что я единственный был закреплен в основном составе, что я стал капитаном команды Билардо. Тогда он начал давить. В одной из заметок, вышедшей в газете El Gráfico в 1985 году, Пассарелла заявил: «Или я закреплен в основном составе, или я не буду играть в сборной».

В тот момент я уже устал от ревности, пересудов и всех остальных глупостей и вышел с заточенными бутсами. Я организовал пресс-конференцию в Неаполе и сказал все. Я говорил как капитан, а не как претендент на абсолютную истину, и я это сделал, не поговорив ни с Билардо, ни с Пассареллой. В данном вопросе я оказался между двух огней. Для Билардо, по-видимому, единственным закрепленным игроком был Марадона. Я считал, что Билардо с самого начала ясно выразил свою позицию, однако я не знал, что думал Даниэль. Единственное, что я мог сказать как его друг, каковым я считал себя вне поля, как товарищ и игрок, что самым важным было уважение к различным траекториям действий. Даниэль знал: Билардо уважал нас обоих с созыва на отборочный тур. Далее, обещал ли он ему что-то или нет, я уже не знал, в этом они должны были разбираться сами.

Но никто меня не переубедит, что там не происходило нечто странное, хотя бы из-за всего мною прочитанного и из-за того, что мне рассказывала моя мама по телефону из Буэнос-Айреса.

Пассарелла хотел закрепиться в основном составе, и мы – все, кто находился возле него и видел, как он боролся за аргентинскую футболку, – знали о том, что он был прирожденным победителем. Поэтому я задавался вопросом: почему Пассарелла заставлял нас страдать своими угрозами отказа, которого никто не хотел, даже Билардо?

У каждого тренера свои игроки. Во времена Менотти, если кто-то прикасался к Пассарелле, поднимался мировой скандал. Мы все это понимали, ведь он был капитаном, любимчиком, как некогда Хаусмен, и никто ничего не говорил. Один раз я отказал сборной Менотти, поскольку на тот момент думал, что все должны быть равны, но потом вернулся. Мне не хотелось критиковать Пассареллу за его действия, так как он был великим игроком, и я не собирался указывать ему, что он должен делать. Единственное, что я мог просить у него, как капитан и друг, – постараться разрешить этот вопрос по-хорошему. На базе Пассарелла знал, что он закреплен в основном составе, поскольку он был лидером и очень много значил как на поле, так и вне его. Мы, все аргентинцы, нуждались в нем. И это единственное, что меня волновало. Но тем не менее капитаном был я.

Я попросил Пассареллу решать за себя, а не за других. Я очень хорошо его знал, поэтому мне казалось, что происходило нечто странное, хотя я не мог понять, что именно. В противном случае я бы обязательно сказал, поскольку всегда любил ясность.

Я не знал, и мне это было неинтересно, являлась ли история с Билардо капризом или чем-то еще, но мы всегда уважали слова тренера. Я задавался вопросом: «Почему тогда все должно поменяться?» Даниэлю уже из-за того, что он был в команде и знал, что будет там делать, не нужно было, чтобы Билардо сказал: «Ты в основном составе». Он всегда был в основном составе. Я знаю только то, что говорил тогда Билардо: «Место капитана – несущественная проблема. Я начал все с нуля, не обращая внимания на то, что произошло раньше… И посчитал, что, начиная с отборочных игр, Марадона должен быть капитаном. Сейчас этот человек символизирует Сборную на международном уровне. Не знаю, из-за чего Пассарелла злится».

А очень хитрые слова Пассареллы делу особо не помогали: «Билардо сказал мне, что, по его мнению, Марадона должен быть капитаном, и я это знал. Я ответил, что соглашаюсь с его решением, так как он тренер и в данном вопросе последнее слово за ним».

Я прекрасно понимал, насколько нам было важно объединиться и не распадаться. Пассарелла нас донимал, и я не собирался позволять ему делать это и дальше. Мы не могли продолжать с меноттизмом и билардизмом. Я тогда очень злился, мы готовы были поубивать друг друга. И я обладал авторитетом для того, чтобы говорить. Я вылетел с чемпионата 1978 года, но до сих пор считаю, что я должен был участвовать (не стану называть имен, но я знаю, кто должен был вылететь, имелось три кандидата), и в 1982 году я собирался вернуть место капитана, которое Менотти дал мне в молодежной команде в 1979‑м. То есть у Тощего имелся авторитет, и я был и буду благодарен ему всю жизнь за то, что он сделал ради меня.

Во время всей этой неразберихи мне пришлось столкнуться с Пассареллой на поле во Флоренции, 13 октября 1985 года: «Наполи» против «Фиорентины». Итальянские газеты целую неделю без остановки говорили о дуэли, борьбе, устроили настоящий цирк. Итальянская спортивная газета вышла с заголовком: «Даниэль, помни, теперь я – твой капитан». Ничего так заголовочек.

На самом деле они спросили меня, говорил ли я с Пассареллой на эту тему. «Нет, мы же взрослые люди, нужно понимать. Нет необходимости говорить. Даниэль – умный тип, тем более нигде не сказано, что капитаном нужно быть всю жизнь», – отвечал я. Да, в моих словах была уловка, но Пассарелла предпочел увильнуть с ответом: «Я предпочитаю не комментировать, потому что на данный момент я не отношусь к сборной».

В итоге мы сыграли вничью со счетом 0:0, пожали друг другу руки, и я сказал то, что действительно думал на тот момент: Пассарелла являлся необсуждаемым членом основного состава. Этого было достаточно, что они еще хотели? Но история продолжалась и продолжалась.

Я действительно всегда очень уважал Пассареллу как игрока. Но когда меня назначили капитаном, он даже не подошел поприветствовать, поздравить меня. Это было первое, что меня удивило. «Он, наверное, разозлился», – подумал я. И с тех пор наши отношения ухудшились.

Хорошо было рассказать об этом, потому что после этого мы много говорили с Вальдано, и он даже сильно привязался ко мне. Вопрос Пассареллы был закрыт. Не хватало еще нескольких глупостей, чтобы закрыть его окончательно, на ключ. Но это должно было произойти уже на базе в Мексике.

Мексиканские сомбреро

Когда редакция El Gráfico захотела поместить нашу знаменитую фотографию в мексиканских сомбреро на обложку журнала, я уже чувствовал себя абсолютным капитаном, а Пассарелла был разбит. Я все равно хотел ее сделать, как капитан: «Не пришел поздравить меня? Хорошо, сейчас я брошу повязку тебе в лицо. Смотри, лента у меня на левой руке». Для меня это была жизнь, потому что капитан сражался за награды, вел группу, говорил «Преподу», чтобы он обратил внимание на те или иные вещи. Лидерство было определено с первого дня, но дело приняло другой оборот. Не отрицаю, в свое время он являлся для меня ориентиром. Как же иначе, если Пассарелле было 33, а мне едва исполнилось 25? Как я мог не уважать его после всего, что он сделал? Но если я тебя уважаю, уважай и ты меня. Уважай меня! А это ему стоило очень больших усилий.

Я хотел серьезную команду, поскольку приближалось нечто грандиозное. Мы формировали команду, нашу команду.

Как только принесли сумки с сомбреро, я заглянул в них первым… Себе я выбрал шляпу с полоской горчичного цвета, которая напоминала желтую полоску футболки «Боки». А ему я дал бордовую: «Это цвет «Ривера», надень ты ее», – сказал я ему. Я старался разрядить обстановку, но он был заметно напряжен. Ему вообще не нравилось, что нас ставили на один уровень. Журналисты спрашивали у Пассареллы, почему ему не гарантировали место в основном составе, как мне. Если поискать в архивах, обязательно встретится что-то подобное. Он был важной птицей, а на меня пока еще косо посматривали.

Мы сделали фотографию, и, как всегда, Эчеваррия рассмешил нас больше всего, когда, появившись там, не мог поверить своим глазам. Он так расхохотался, что его веселье передалось и нам. Пассарелла говорил, что не хотел широко открывать рот, чтобы не было видно неровных нижних зубов… Фальшивый, как доллар голубого цвета. Я чувствовал себя хозяином положения. Вот почему, мне кажется, он не захотел остаться поговорить после съемки. Сказал, что не желает опаздывать на тренировку, которая назначена на 18.00. Но до шести еще было время, мы могли задержаться. Я остался.

Откуда все взяли, что я считал себя богом?

В тот момент я объявил, что мне бы хотелось стать лучшим игроком Мексики 1986 года. Я был более чем готов. И тут же добавил: «Но только если Аргентина тоже будет играть огромную роль». Это две неразрывно связанные вещи; у великих игроков всегда есть поддержка великих команд.

Какой-то журналист сказал, что я считал себя богом футбола. Иногда мне приходилось выдерживать невыносимые вещи. Откуда они это взяли? Там не существовало ни королей, ни богов. Единственное, чего хотела та команда, было уважение к истории аргентинского футбола. Европейцы говорили, что мы вылетим в первой пятерке, а в Аргентине некоторые считали, что мы вернемся после первой же игры. Нам было очень больно, потому что мы нуждались в поддержке.

Нам бы она пришлась очень кстати, но так как ее не было, команда укреплялась другими способами. Например, с помощью тех же собраний. Мы виделись каждые 10 минут, чтобы поговорить то об одном, то о другом. И то собрание в Колумбии было скорее позитивным, чем тяжелым.

Времена тогда были другие, происходило то, что сейчас кажется идиотизмом. Те, кто уже играл в Европе, знали, что каждое утро требовалось ходить к врачу, чтобы он сделал инъекцию для поддержания печени. Аргентинские игроки к такому не привыкли. Иногда появлялся какой-нибудь тормоз, который спрашивал: «А это зачем?» И приходилось объяснять. Дискуссии возникали из-за вопросов, которые должны были быть в порядке вещей, но такой уж была команда. Мы, конечно, не ругались из-за прививок, но идея состояла в том, чтобы объединиться.

Для меня самым важным было разделять общую идею. Кто-то думал, будто я делал все это неосознанно… Но нет, ни в коем случае. Я все спланировал. Я хотел серьезную команду, поскольку приближалось нечто грандиозное. Мы формировали команду, нашу команду.

Вот почему я слушал всех, кто приходил ко мне, некоторые даже рассказывали, каким бы они хотели видеть капитана. Вальдано, например. Только вот Хорхе не знал, что я был готов к этому моменту, еще находясь в «Луковичках».

Многие думали, что я не очень подходил на место капитана, так как меня все преследовали и жалили со всех сторон. Но я не реагировал! Идиотами были те, кто запомнил меня таким, как в Испании в 1982 году, когда я врезал по яйцам бразильцу Батисте. Прошло уже четыре года! Они думали, что я ничему не научился? Я уже был капитаном «Наполи» и аргентинской сборной. Я не терял голову из-за одного удара. Мне тоже доставалось, но я продолжал, я научился говорить с судьей.

И знаете что? Я не воспринимал мое положение как груз ответственности. Наоборот! Лента придавала мне сил, она не давила на меня. Я говорил об этом с Сивори в Италии и видел даже в Пассарелле. Но я верил в себя и в то, каким должен быть капитан. Например, он должен говорить обо всем. Место капитана предполагало, что ты никого не сажал в тюрьму, не становился надзирателем. Если было что сказать, то следовало говорить человеку в лицо. Я всегда так поступал и желал того же своей команде.

Отсюда и собрания. Все в лоб, дружище.

Оставалось меньше месяца. Чтобы встретить чемпионат в лучшей форме, необходимо было тренироваться. Мы очень хорошо знали, чего хотели. Но также мы знали, откуда мы. И нам было не просто, ох как не просто.

III. Ударить Марадону

Аргентина – Южная Корея – 3:1

Мехико, понедельник, 2 июня

Когда 5 мая мы приземлились в Мексике, газеты пестрили заголовками «Начался чемпионат мира». Нас встречали как героев! Камеры, телевидение Televisa, которое следовало за нами повсюду… Конечно, мы приехали первыми, и до первого матча оставался еще месяц. Но для меня чемпионат мира начался гораздо раньше.

Каждый понедельник, с марта месяца, где бы мы ни играли с «Наполи», я ездил в Рим, в медицинский центр итальянского олимпийского комитета. Фернандо Синьорини, невероятный тренер и человек, прочитал все о рекорде, который побил итальянский велосипедист Франческо Мосер в высокогорной Мексике в 1984 году. Сначала он отвез меня повидаться с людьми в Милане: он задавал им столько вопросов, что в какой-то момент я сказал: «Хватит уже спрашивать, а то они подумают, что ты ничего не знаешь…» Но именно они поведали нам, что ключевой фигурой был профессор Даль Монте, Антонио Даль Монте. Феномен. Он отвечал за все научные вопросы итальянского спорта и очень хорошо знал Энзо Беарзота, тренера сборной. Более того, Даль Монте рассказал нам, что Беарзот был с ним в Мексике, когда Мосер побил рекорд. Но он и слышать ничего не хотел о том, чтобы работать с ним в одной команде.

– Да пошли они, наверняка вернутся в первом же круге, – заявил я.

– Тренировать тебя было бы для меня великим событием, – сказал мне Даль Монте.

Эта фраза меня подкупила.

– Когда начинаем?

– В следующий понедельник.

– До чемпионата мира три месяца, успеем?

– Будешь готов на «отлично».

План физической подготовки вдохновил меня. Начиналось все с осмотра, продолжалось тренировками и заканчивалось оценкой «отлично». Я согласился все выполнить и действительно получил эту отметку. То, что делали в том центре, не делали больше нигде. Я был силен, очень силен. На фотографиях той поры я похож на боксера: рельефные руки, грудные мышцы – то что надо пацан. Я летал! Приехал я на очень большом подъеме, я парил. Это был мой чемпионат мира или Платини. И я чувствовал, что физически смогу сделать больше в Мексике, если буду в форме. Больше, чем в любом другом месте. На уровне моря меня могли бы преследовать, но в Мексике, если я был в форме, следовать за мной повсюду уже становилось сложнее. В конце концов высокогорье обернулась в мою пользу.

К тому времени Ситерспилер ушел, и я привез Гильермо Копполу, чтобы он привел мне все в порядок. Но я не могу сейчас говорить об этом. Я уже сказал то, что должен был. К чему снова об этом говорить сейчас? Те, кто должны знать, что они сделали и что нет, уже в курсе всего. Дай мне вспомнить, хоть ненадолго, что моим развлечением были и остаются поле и мяч. Я не хотел никакого реванша. И сегодня, благодаря моим старикам, которые уже на небесах, Бог помог мне восполнить все мои потери и даже больше. Так что я уже ничего не могу просить у него. И пока мне больше нечего сказать.

В тот момент со мной находился Фернандо Синьорини, и он поехал в Мексику вместе с Сальваторе Кармандо, массажистом «Наполи», еще одним гением. Оба работали только со мной. Сборная не платила за них ни гроша, и они не вмешивались в дела команды. Но для моей физической формы оба этих человека были незаменимы, и я не хотел упустить их. Поэтому из моей семьи поехали только мой отец, дон Диего, и мой тесть Коко, которые стали для команды официальными поварами.