Текст книги "Двойная осторожность"

Глава 2

Мы ехали в Норидж.

Сара была права. Причина визита мне не нравилась. Мне ужасно не хотелось ввязываться в ситуацию, чреватую накалом эмоций, где ничего толкового сделать было нельзя. Мое расположение к Питеру и Донне до такого не доходило. К Питеру – еще куда ни шло, но к Донне – ни в коем случае.

И в то же время, когда я думал о могущественной силе, подтолкнувшей бедную девочку к такому поступку, мне приходило в голову, что незримый мир, возможно, не ограничивается электромагнитными волнами. В конце концов, каждая живая клетка создает свое собственное электрическое поле, а клетки мозга в особенности. Если бы тягу к похищению младенцев можно было сравнить с потенциалом грозы, мне было бы как-то легче.

Сара почти всю дорогу молча сидела рядом со мной, приходя в себя и готовясь. И лишь однажды она высказала вслух то, что было на уме у нас обоих:

– Я могла бы быть на ее месте.

– Нет, – сказал я.

– Ты не знаешь, каково это...

Крыть было нечем. Действительно, я не мог этого знать. Наверное, надо было родиться женщиной, притом женщиной, которая не может иметь детей. За эти годы мне раз пятьдесят говорили, что я не знаю, каково это, говорили разным тоном, от горестного до презрительного, и сейчас я так же не знал, что на это можно ответить, как и тогда, когда услышал это в первый раз.

В мае долго не темнеет, поэтому вести машину было легче, чем обычно, хотя выезжать из Лондона на север вечером в пятницу, когда вся столица стремится за город, – это всегда настоящее мучение.

И в дальнем конце этого пути нас ожидал чистенький новый домик, похожий на коробку, с большими бесформенными окнами, занавешенными тюлем, и аккуратным прямоугольным газоном у входа. Яркий коттедж, ничем не выделяющийся из ряда других таких же. Гордое доказательство того, что Питер достиг определенного уровня благосостояния и рассчитывает на дальнейшее улучшение.

Я прекрасно понимал такой образ жизни и не видел в этом ничего дурного.

Вильям бы здесь задохнулся.

Тюлевые занавески не позволяли видеть, что творится внутри. А внутри все было так, как я ожидал; а в некоторых отношениях даже хуже.

В гостиной, обычно безупречно чистой, было неприбрано, на всех столах и столиках красовались немытые чашки и кружки, оставляющие после себя мокрые круги, и повсюду были разбросаны тряпки и какие-то бумаги. Видимо, это были следы пребывания официальных лиц, в течение двух дней не оставлявших своим вниманием этот дом.

У Питера запали глаза, и говорил он шепотом, словно в доме был покойник. Возможно, для них с Донной произошедшее действительно было хуже смерти. Донна молча сидела, сжавшись в комок, в углу большого зеленого дивана, стоявшего в гостиной. Сара порывисто метнулась к ней и горячо, я бы даже сказал, неистово обняла, но Донна никак не среагировала.

– Она не говорит... и не ест... – беспомощно сообщил Питер.

– И в туалет не ходит?

– Что-о?

Сара уставилась на меня с гневным укором, но я кротко пояснил:

– Если она при нужде ходит в туалет, значит, все не так уж плохо.

Это так естественно...

– Н-нет, – безвольно ответил Питер, – в туалет она ходит.

– Ну тогда ладно.

Сара, очевидно, решила, что это очередной пример моего так называемого бессердечия. Ничего подобного: я просто хотел успокоить Питера. Я спросил Питера, что все-таки произошло, но он не хотел рассказывать в присутствии Донны, поэтому мы ушли на кухню.

Здесь полицейские, врачи, представители суда и работники социальных служб тоже пили кофе и оставили за собой грязную посуду. Питер, казалось, не замечал беспорядка; а ведь в былые времена они с Донной лихорадочно бросились бы прибирать, вытирать и мыть... За окном быстро темнело. Мы сели за стол, и Питер принялся рассказывать мне обо всех ужасах этих двух дней.

Он поведал, что накануне утром Донна похитила младенца из коляски и увезла его в своей машине. Она уехала за семьдесят с лишним миль на север, к побережью, оставила машину с ребенком где-то на берегу, а сама ушла пешком по пляжу.

Машину с ребенком разыскали через несколько часов. Донну нашли сидящей на песке, под проливным дождем. Она молчала и вообще была несколько не в себе.

Полиция ее арестовала. Донну увезли в участок, ночь продержали в камере, а утром отвели в городской суд. Назначили психиатрическую экспертизу, установили дату слушания – через неделю – и, невзирая на протесты матери ребенка, отпустили Донну домой. Все заверяли Питера, что Донну отпустят на поруки, но Питер тем не менее содрогался при мысли о шумихе, какую поднимут газеты, и о том, как будут на них смотреть соседи.

Помолчав и поразмыслив о невменяемом состоянии Донны, я спросил:

– Ты говорил Саре, что она близка к самоубийству?

Он горестно кивнул.

– Сегодня я хотел согреть ее. Уложить в постель. Налил ей ванну...

Некоторое время он не мог говорить. Похоже, она всерьез намеревалась покончить жизнь самоубийством: Питер застал ее в тот момент, когда она собиралась сунуть в ванну включенный фен и влезть туда сама.

– И даже не разделась! – добавил он. Я подумал, что Донна настоятельно нуждается в наблюдении опытных психиатров в уютной частной клинике.

Но вряд ли Питер это допустит.

– Пошли выпьем, – сказал я.

– Но я же не могу! – Питер не переставал мелко дрожать, как будто у него внутри происходило землетрясение.

– Донне будет хорошо с Сарой.

– Но она может попытаться...

– Сара за ней присмотрит.

– Но там люди...

– Купим бутылку, – сказал я. – Идем.

Мы успели в паб перед самым закрытием. Я купил бутылку виски и два стакана у задумчивого бармена, мы сели в мою машину и остановились выпить на тихой, обсаженной деревьями улочке в трех милях от дома Питера. Звезды и фонари смотрели на нас из-за густой листвы.

– И что же мне делать? – в отчаянии спросил Питер.

– Со временем уляжется.

– Это никогда не уляжется! Как нам жить? Это же невозможно, черт побери!

Он захлебнулся последним словом и разревелся, как ребенок. Взрыв непереносимой, тщательно подавляемой скорби, смешанной с гневом и обидой.

Я вынул стакан из его трясущейся руки. Сидел, ждал, вздыхал сочувственно и размышлял, что бы я стал делать, если бы, не дай бог, на месте Донны действительно оказалась Сара.

– И надо же, чтобы это случилось именно теперь! – воскликнул он наконец, вытягивая из кармана платок, чтобы высморкаться.

– Что-что? – переспросил я.

Он судорожно чихнул и вытер щеки.

– Извини.

– Ничего.

Он вздохнул.

– Ты всегда так спокоен...

– Со мной никогда не случалось ничего подобного.

– Я влип, – сказал он.

– Ничего, это пройдет.

– Да нет, я не о Донне. Я и до этого-то не знал, что мне делать, а теперь... теперь я просто не соображаю!

– А что такое? Неприятности из-за денег?

– Нет. То есть не совсем.

Он неуверенно замолчал – его надо было подбодрить.

– А что тогда?

Я вернул ему стакан. Он тупо посмотрел на него, потом одним глотком выпил почти все, что в нем было.

– Ты не рассердишься, если я взвалю это на тебя?

– Конечно, нет!

Питер был на пару лет моложе меня – они с Донной и Сарой были ровесниками, – и временами казалось, что все трое считают меня своим старшим братом. Во всяком случае, мне вовсе не казалось странным, что Питер делится своими проблемами.

Питер был худощав, немного выше среднего роста и недавно отрастил длинные усы, которые, однако, вовсе не придавали ему того сногсшибательно мужественного вида, на который он, должно быть, рассчитывал. Он по-прежнему выглядел обычным безобидным толковым программистом, который всю неделю продает свои ноу-хау мелким фирмам, а по выходным плавает на катере.

Он еще раз промокнул глаза платком и несколько минут глубоко дышал, чтобы успокоиться.

– Я влез в одно дело, в которое влезать не стоило, – сказал он.

– В какое?

– Началось все вроде как с шутки. – Он допил свое виски, я протянул руку и налил ему еще. – Был тут один мужик – наших с тобой примерно лет.

Он приехал из Ньюмаркета, мы разговорились в пабе, где ты покупал виски. И он сказал, что было бы здорово, если бы можно было составить программу, которая угадывала бы победы на скачках. Мы еще посмеялись...

Он умолк.

– Он знал, что ты работаешь с компьютерами? – спросил я.

– Я ему сказал. Ну, знаешь, как это бывает...

– И что дальше?

– Через неделю пришло письмо. От этого мужика. Не знаю, откуда он узнал мой адрес. В пабе, наверно, спросил. Бармен знает, где я живу.

Он глотнул из стакана, помолчал, потом продолжал:

– В письме он спрашивал, не могу ли я помочь человеку, который составляет программу для уравнивания шансов лошадей на скачках. И я подумал: почему бы и нет? Гандикап всегда рассчитывается на компьютерах, а письмо звучало вполне официально...

– Но оно не было официальным?

Питер покачал головой:

– Нет, какая-то частная лавочка. Но я все равно подумал: почему бы и нет? Каждый может составить свою программу. Что толку, все равно ведь заранее не определишь.

– Ты в этом неплохо разбираешься, – заметил я.

– Пришлось научиться за эти несколько недель, – невесело ответил Питер. – Я и не заметил, что забросил Донну, но она говорит, я уже сто лет с ней по-нормальному не разговаривал.

Ему перехватило горло, и он шумно сглотнул.

– Может быть, если бы я не был так занят...

– Перестань себя грызть! – сказал я. – Так что там с гандикапом?

Через некоторое время Питер взял себя в руки и продолжал:

– Он дал мне кипу страниц. И все исписаны каким-то дьявольским почерком. Он хотел, чтобы я сделал из этого программы, которые любой дурак сможет гонять на компьютере... – Он запнулся. – Ты сам-то разбираешься в компьютерах?

– Скорее в микросхемах, чем в программировании. Считай, что нет.

– С большинством людей дело обстоит как раз наоборот.

– Догадываюсь.

– Короче, сделал я эти программы. Кучу программ. Но все они были однотипные. На самом деле это оказалось не так уж трудно, как только я разобрался, что к чему в этих записях. Самым трудным было разобрать сами записи.

Короче, сделал я ему программы, и он мне заплатил.

Он умолк и заерзал на сиденье, угрюмый и насупившийся.

– Ну и что не так? – спросил я.

– Ну я сказал, что лучше будет, если я несколько раз прогоню программы на том компьютере, на котором он будет работать, потому что компьютеры друг от друга сильно отличаются, и хотя он сказал мне, какой фирмы его компьютер, и я это учитывал, все равно, пока программу не прогонишь, всех блох не отловишь. Но он мне не разрешил. Я сказал ему, что это неразумно, но он ответил, чтобы я не лез не в свое дело. Ну, я пожал плечами и распрощался с ним. Подумал, если он такой дурак, так это его личные трудности. А потом явились эти двое.

– Кто такие?

– Не знаю. Когда я спросил, как их зовут, они только посмеялись. Они приказали мне отдать им программы, связанные с лошадьми. Я сказал, что уже отдал. Они сказали, что не имеют ничего общего с тем человеком, который мне платил, но программы я отдать все равно должен.

– И ты отдал?

– Н-ну... да. Некоторым образом.

– Но, Питер... – начал я.

– Да, я знаю, – перебил он, – но, ты понимаешь, они выглядели такими... такими жуткими! Они пришли позавчера вечером – теперь кажется, что это было год назад. Донна вышла погулять. Было еще светло. Около восьми, наверно. Она часто ходит гулять...

Он снова осекся. Я постучал бутылкой о его стакан.

– Что? – спросил он. – А, нет, спасибо. Больше не надо. Ну вот, они пришли и держались так вызывающе и сказали, что, если я не отдам им программы, я об этом пожалею. Они сказали, что Донна – хорошенькая штучка, и вряд ли я захочу, чтобы с ней что-то случилось... – Он сглотнул. – Я никогда бы не поверил... В смысле, такого не бывает... Однако все-таки похоже, что бывает. Ну вот, – сказал он, взяв себя в руки, – я отдал им все, что было у меня в доме, но на самом деле это были, так сказать, только черновые наброски. Довольно грубые. Я написал пару-тройку пробных программ от руки – я часто так делаю. Я знаю, многие пишут на машинке или даже прямо в компьютер, но я так не могу. Мне удобнее иметь под рукой карандаш и резинку. То, что я им отдал, выглядело вполне нормально, особенно для того, кто ничего не смыслит в программировании. Я решил, что они в нем не смыслят. Но работать как следует это не будет. И я не вписал ни имен файлов, ни комментариев, ничего, так что, даже если они отладят программы, они не разберут, что к чему...

Короче говоря, если отбросить весь этот компьютерный жаргон, Питер, видимо, всучил этим довольно опасным типам кучу хлама, при этом прекрасно сознавая, что делает.

– Да, – медленно произнес я, – теперь я понимаю, что ты имел в виду, когда говорил, что влип.

– Я решил увезти Донну на несколько дней, просто на всякий случай. Я собирался сказать ей об этом вчера вечером, когда приду с работы, вроде как сюрприз сделать, а тут ко мне в офис приехала полиция и сказала, что она... она... О господи, ну как она могла!

Я завинтил пробку на бутылке и взглянул на часы.

– Полночь скоро, – сказал я. – Нам лучше вернуться.

– Да, наверное...

Я взялся за ключ зажигания.

– А полиции ты об этих неприятных посетителях не сообщил?

– Нет, не сообщил. Я просто не мог, понимаешь? Они, конечно, весь день толпились у нас, и эта женщина из полиции тоже, но это все было связано с Донной. Меня бы они и слушать не стали, а потом...

– Что потом? Он передернул плечами.

– Мне заплатили наличными. Довольно крупную сумму. И я не собирался сообщать об этом в налоговую инспекцию. Если бы я сказал полицейским... Хотя, наверно, рано или поздно все равно придется.

– Да, так, наверно, будет лучше, – сказал я.

Питер покачал головой.

– Если я сообщу в полицию, это будет мне стоить довольно дорого, а что я выиграю? Они зафиксируют мое заявление и пальцем не шевельнут, пока с Донной что-нибудь не случится. В смысле, ну не могут они круглосуточно охранять всех, кому кто-то чем-то пригрозил, верно? А потом, насчет того, чтобы охранять Донну, – ты знаешь, большинство из них были с нею не очень-то вежливы. Многие вели себя просто по-хамски. Готовили друг другу чай, пили его и разговаривали о ней в ее присутствии, так, словно она не человек, а бревно какое-то. Они так с ней обращались! Можно подумать, она этому младенцу глаза выколола.

Мне, с моей стороны, казалось вполне естественным, что официальные лица сочувствовали в основном обезумевшей матери младенца, но я благоразумно промолчал.

– Тогда, может быть, действительно будет лучше, если ты ненадолго увезешь Донну сразу после суда. У тебя есть такая возможность?

Он кивнул.

– Но на самом деле она нуждается в помощи психиатра. Возможно, ее даже стоит положить в лечебницу...

– Нет! – отрезал Питер.

– Но сейчас психические заболевания лечатся достаточно успешно. Современные лекарства, гормональные препараты, и все такое...

– Она же не... – Питер не договорил.

Древние табу умирают нелегко.

– Мозг – это часть тела, – сказал я. – Неотделимая от всего остального. И временами он выходит из строя, как и все прочие органы. Как печень. Как почки. Ты ведь не отказался бы от лечения, если бы у Донны было неладно с почками?

Но Питер покачал головой, и я не стал настаивать. Каждый решает за себя. Я завел машину и поехал обратно к дому. По дороге Питер сказал мне, что Донне было очень хорошо на катере и что он увезет ее на каналы.

Выходной тянулся бесконечно. Я время от времени пытался взяться за тетради, но телефон звонил почти непрерывно, и, поскольку обязанность отвечать на звонки была по молчаливому соглашению возложена на меня, мне то и дело приходилось снимать трубку. Родственники, друзья, пресса, официальные лица, любопытствующие, психи, злопыхатели – с кем мне только не пришлось разговаривать!

Сара заботилась о Донне нежно и преданно и была вознаграждена, поначалу – слабыми улыбками, а потом, постепенно, Донна начала разговаривать вполголоса. После чего она истерически разрыдалась, ее погладили по головке, она попыталась покушать, переоделась – и, похоже, все больше и больше привыкала к тому, что с нею обращаются словно со смертельно больной.

Питер говорил с Донной любовно, виновато и в то же время с легким упреком и при каждом удобном случае сбегал в сад. Утром в воскресенье он уехал на своей машине в то время, когда открываются пабы, а вернулся уже после обеда. А ближе к вечеру я с тайным вздохом облегчения сказал, что мне надо домой, потому что в понедельник мне в школу.

– Я остаюсь, – сказала Сара. – Я нужна Донне. Я позвоню начальнику и все объясню. Он все равно должен мне неделю отпуска.

Донна улыбнулась ей заискивающей ребяческой улыбкой, которая уже стала для нее привычной за эти два дня, и Питер энергично закивал.

– О'кей, – медленно сказал я, – только будь осторожна.

– То есть? – спросила Сара.

Я взглянул на Питера – тот отчаянно замотал головой. И все же казалось разумным принять хотя бы элементарные меры предосторожности.

– Не позволяй Донне выходить на улицу одной, – сказал я.

Донна сильно покраснела, а Сара немедленно вскипела. Я беспомощно промямлил:

– Я ничего... Я, собственно, имел в виду ее безопасность... чтобы ей никто не нахамил...

Сара решила, что это разумно, и успокоилась. И вскоре я собрался уезжать.

Я простился с ними в доме, потому что на улице все время стоял народ и жадно глазел на окна. В последнюю минуту Питер сунул мне три кассеты послушать в дороге, чтобы не скучно было ехать. Я мельком взглянул на них:

«Мы с королем», «Оклахома», «Вестсайдская история». Не последние новинки, конечно; но я все же поблагодарил Питера, поцеловал на прощание Сару – из вежливости, поцеловал Донну – по той же причине, и уехал – как это ни печально, заметно воспрянув духом.

Я уже проехал две трети пути до дома, когда решил все же включить «Оклахому». Тогда-то я и обнаружил, что Питер отдал мне вовсе не музыкальные записи.

Вместо «Какое прекрасное утро!» я услышал громкий вибрирующий скрежещущий вой, прерываемый короткими промежутками завывания на одной ноте. Я пожал плечами, немного прокрутил пленку вперед и снова нажал на кнопку. То же самое.

Я вынул кассету, перевернул ее на другую сторону и попробовал снова.

То же самое. Проверил «Мы с королем» и «Вестсайдскую историю». И там то же.

Я знал, что это за вой. Кто его однажды слышал, тот уже ни с чем не спутает. Скрежещущий вой создается двумя нотами, которые сменяют друг друга так быстро, что ухо едва успевает это улавливать. А завывание на одной ноте обозначает интервал, где ничего нет. На «Оклахоме» периоды скрежещущего воя тянулись от десяти секунд до трех минут, как это обычно и бывает.

Это звук, который издают записи компьютерных программ, когда их проигрывают на обычном магнитофоне.

Магнитофонные записи программ очень удобны и широко используются, особенно на небольших компьютерах. Можно записать на магнитофонную кассету множество самых разных программ и просто выбирать нужные и запускать их по мере нужды; но в то же время кассета остается обычной кассетой, и если проиграть ее на обычном магнитофоне, то услышишь вот этот самый вой.

Питер дал мне три шестидесятиминутные записи компьютерных программ. И нетрудно было догадаться, что это за программы.

Интересно, почему он отдал их мне столь странным образом? И почему он вообще мне их отдал? Я мысленно пожал плечами, запихнул кассеты вместе с коробками в бардачок и включил радио.

Школа в понедельник показалась праздником после оранжерейных эмоций в Норидже, и проблемы Луизы-лаборантки – детским лепетом по сравнению с тем, что творилось с Донной.

В понедельник вечером, когда я смотрел по телевизору то, что мне хотелось, и ел кукурузные хлопья со сливками, положив ноги на журнальный столик, мне позвонил Питер.

– Как Донна? – спросил я.

– Я даже и не знаю, что бы с ней было, если бы не Сара!

– А ты?

– Я? Нормально. Джонатан, ты слушал кассеты, что я тебе дал? – голос у него был неуверенный и слегка извиняющийся.

– Да, каждую понемногу.

– Ага... Я надеюсь, ты догадался, что это такое?

– Твои лошадиные программы?

– Да... Э-э... Послушай... Не мог бы ты немного подержать их у себя?

– Он не дал мне времени ответить и поспешно продолжал:

– Видишь ли, мы рассчитываем в пятницу, сразу после слушания, отправиться на катере. Нет, приговор, конечно, будет условным: даже самые неприятные из этих чиновников говорили, что при таких обстоятельствах иначе быть не может, – но Донна будет так выбита из колеи этим судом и всем прочим; поэтому мы уедем сразу, как только сможем, а мне не хотелось, чтобы эти кассеты лежали в офисе без присмотра, поэтому вчера утром я съездил и забрал их и отдал тебе. На самом деле я, конечно, не подумал... Можно было бы положить их в банк или еще куда-нибудь... Я, наверно, просто хотел избавиться от них, чтобы, если эти скоты явятся ко мне, я мог честно ответить, что кассет у меня нет, и пусть они едут к тому, для кого я их делал.

Мне не в первый раз пришло в голову, что для компьютерного программиста у Питера не слишком блестящая логика. Впрочем, в таких обстоятельствах у любого схемы полетят.

– Эти двое больше не появлялись?

– Пока нет, слава богу.

– Наверно, они еще не разобрались.

– Ну, спасибо тебе! – с горечью сказал он.

– Я твои записи буду беречь, – пообещал я. – До тех пор, пока будет нужно.

– А может, ничего и не случится. В конце концов, я не сделал ничего незаконного. И вообще ничего плохого.

«Да-да, если я спрячусь под одеяло, чудище уйдет, – подумал я. – А впрочем, может быть, он и прав».

– Но почему ты не сказал мне, что было, на тех кассетах? – спросил я. – Зачем эти вкладыши с «Оклахомой» и всем прочим?

– А? – Голос Питера звучал несколько озадаченно. Потом до него, видимо, дошло. – Просто, понимаешь, когда я вернулся, вы все сидели и обедали, и у меня не было случая увести тебя от девочек, а при них мне объяснять не хотелось, потому я и засунул их в эти коробки, чтобы отдать тебе.

Мне на миг сделалось не по себе, но я это подавил. В конце концов, с тех пор, как Донна украла ребенка, Питер оказался выброшен из мира здравого смысла и нормального поведения. В целом, для человека, на которого неприятности валятся со всех сторон одновременно, он вел себя вполне достойно. За эти выходные я, помимо дружбы, начал испытывать к нему некоторое уважение.

– Если ты захочешь прогнать эти программы, – сказал Питер, – тебе понадобится компьютер «Грэнтли».

– Я и не собирался... – начал я.

– Ну, может, Вильяму будет интересно. Он ведь помешан на скачках, разве нет?

– Да, пожалуй.

– Я потратил на них так много времени... Мне действительно хотелось бы знать, как они работают в деле. В смысле, от кого-то, кто действительно разбирается в лошадях.

– Ладно, – сказал я. – Но компьютеры «Грэнтли» на дороге не валяются, а у Вильяма экзамены на носу, так что если мы и пустим эти программы в ход, то не скоро.

– Мне тебя очень не хватает, – сказал Питер. – Все эти звонки, они меня буквально убивают! Послушай, а когда ты отвечал на звонки, тебе не звонили такие люди, буквально кипящие злобой в адрес Донны?

– Были и такие.

– Но ведь они ее никогда даже не видели!

– Просто неуравновешенные личности. Не слушай их, и дело с концом.

– А что ты им отвечал?

– Советовал обратиться к доктору.

Наступила несколько неловкая пауза, а потом Питер точно взорвался:

– Господи, лучше бы Донна действительно обратилась к врачу! – Он всхлипнул. – Я ведь даже не знал!.. В смысле, я, конечно, знал, что она хочет ребенка, но я думал, ну, раз мы не можем иметь детей, так что ж поделаешь... Мне и в голову не приходило!.. В смысле, она ведь такая тихая, мухи не обидит... Она никогда даже виду не подавала... Мы ведь очень любим друг друга, ты знаешь. Или, по крайней мере, я думал...

– Питер, прекрати.

– Хорошо... – Пауза. – Да, конечно, ты прав. Но так трудно думать о чем-то другом...

Мы поговорили еще немного, но все на ту же тему, и когда я повесил трубку, у меня почему-то осталось ощущение, что я сделал для Питера больше, чем был обязан.

Через два дня, вечером, Питер пошел на реку, на свой катер с каютой на два места, залить баки водой и топливом, установить новые газовые баллоны для кухни и вообще проверить, все ли в порядке.

Он мне говорил, что боится, что аккумуляторы садятся, и что, если он не купит новые, в один прекрасный день они сядут и утром будет невозможно завести мотор. Питер говорил, что однажды такое уже случилось. Он решил проверить, в порядке ли аккумуляторы. Аккумуляторы были в порядке. Когда они дали искру, вся корма катера взлетела на воздух.