Текст книги "Портрет художника в щенячестве"

Там, где течет Тоу

Мистер Хамфриз, мистер Робертс и мистер Томас-младший постучали в дверь небольшой виллы мистера Эмлина Эванса под названием «Лавенгро»[9]9
  Лавенгро – имя героя романа Джорджа Генри Борроу (1803–1881) «Лавенгро, ученый, цыган, священник» (1851).


[Закрыть] ровно в девять часов вечера. Затаясь за кустом вероники, они выжидали, пока мистер Эванс проследует в шлепанцах из домашних недр и одолеет задвижки и засовы.

Мистер Хамфриз был школьный учитель, высокий блондин, заика, автор не принесшего славы романа.

Мистер Робертс, веселый, потасканный, не первой молодости господин, страховой агент, по должности прозываемый труполовом, среди друзей был известен как Берке и Хэр,[10]10
  Уильям Берке – преступник, казненный в Эдинбурге в 1829 г. за похищение и убийство людей и продажу трупов. Уильям Хэр – его пособник.


[Закрыть] валлийский патриот. Одно время он отправлял важную должность в пивоваренном деле.

Мистер Томас-младший, в данный момент безработный, вскорости предполагал отправиться в Лондон – делать карьеру свободного журналиста в Челси. Будучи гол как сокол, он смутно рассчитывал, что харч заменят ему женщины.

Мистер Эванс открыл дверь, фонарный луч прошелся вдоль подъездной дорожки, осветил гараж, курятник, решительно миновав шушукающийся куст, и трое друзей выскочили оттуда с грозным криком: «Впускайте! ОГПУ!»

– Пришли за подрывной литературой, – заикнувшись, объявил мистер Хамфриз и, салютуя, выкинул руку.

– Хайль! И мы, между прочим, знаем, где ее искать, – сказал мистер Робертс.

Мистер Эванс отвел фонарик.

– Заходите, ребятки. Холодно. Выпьете по рюмашке. У меня, правда, только померанцевая настойка, – прибавил он.

Они сняли пальто и шляпы, сложили внизу на перила и, переговариваясь вполголоса, чтоб не разбудить двойняшек Джорджа и Селию, прошли за мистером Эвансом в его кабинет.

– А иде хроза морей, мистер Эванс? – произнес мистер Робертс под кокни. Грея руки у камина, он с улыбкой удивления, хоть каждую пятницу посещал этот дом, обозрел чинные ряды книг, изысканное откидное бюро, переводившее комнату в ранг кабинета, сверкающие напольные часы, фотографии детей, застывших в ожидании птички, домашнее, прочное, восхитительное, такое забористое вино в пивной бутыли, прикорнувшего на протертом ковре кота. – Не чуждая буржуазности?

Сам он был бездомный холостяк с прошлым, в долгу как в шелку, и ему доставляла удовольствие сладкая зависть к одомашенным, женатым друзьям и возможность их подначивать запанибрата.

– На кухне, – сказал мистер Эванс, раздавая стаканы.

– Единственное достойное место для женщины, – с душой произнес мистер Робертс – За одним исключением.

Мистер Хамфриз и мистер Томас расставили стулья у камелька, и все четверо со стаканами в руках расположились рядышком. Помолчали. Исподтишка поглядывали друг на друга, потягивали винцо, вздыхали, курили сигареты, которые мистер Эванс извлек из шашечной коробки, и мистер Хамфриз кивнул разок на часы, подмигнул и приложил к губам палец. Но вот гости чуть-чуть согрелись, настойка подействовала, они забыли про холод и мрак за окном, и мистер Эванс сказал, подавляя тайную дрожь восторга:

– Жена через полчаса ляжет. Тут и поработаем. Принесли свое?

– И орудия в том числе. – Мистер Робертс похлопал себя по карману.

– А пока – кто промолвит одно слово, тот что? – спросил мистер Томас.

Мистер Хамфриз опять подмигнул:

– Тот ее и съест!

– Я ждал сегодняшнего вечера, как ждал, бывало, мальчишкой субботы, – сказал мистер Эванс. – Мне тогда давали пенни. И я на всю сумму покупал леденцы.

Он был коммивояжер, продавал резину – резиновые игрушки, спринцовки, коврики для ванных. Иногда мистер Робертс, поддразнивая, называл это торговлей для бедных. «Нет, нет и нет! – говорил мистер Эванс – Посмотрите мои образцы, сами убедитесь». Он был социалист.

– А я на свой пенни покупал, бывало, пачку «Синдереллы», – сказал мистер Робертс, – и курил на бойне. Сладчайший дымок на свете. Теперь их что-то не видать.

– А помните старого Джима? Сторож на бойне? – спросил мистер Эванс.

– Ну, это уже после моих времен. Я не такой зеленый юнец, как вы, ребятки.

– Вы-то старый, мистер Робертс? Вспомните про Дж. Б. Ш.[11]11
  Джордж Бернард Шоу родился в 1856-м и умер в 1950 г., но действие происходит раньше 1934 г. (отъезд Томаса в Лондон), т. е. Шоу еще не достиг своего сказочного долголетия.


[Закрыть]

– Нет, такое мне не грозит, я неисправимый потребитель в пищу зверей и птиц, – сказал мистер Робертс.

– А цветы вы тоже потребляете?[12]12
  «Зверь, цветок и птица – скоро все уснут» – строки популярного гимна из книги «Старые и новые гимны». Автор – Сэбин Барин-Гулд (1834–1924) – религиозная писательница.


[Закрыть]

– Э! Вы, литераторы, что-то шибко умно для меня говорите. Пожалейте бедного старого мародера.

– Ну так вот, он на пари запускал руку в ящик с потрохами и оттуда вытаскивал крысу с переломанной шеей – и всего за кружку пива.

– Зато же и пиво тогда было!

– Стоп, стоп, стоп! – Мистер Хамфриз постучал по столу стаканом. – Не распыляйтесь, нам все эти истории пригодятся, – сказал он. – Занесен ли в ваши анналы этот анекдот про скотобойню, мистер Томас?

– Я его запомню.

– Не забывайте, пока все – исключительно пристрелка, говорим наобум, – сказал мистер Хамфриз.

– Да, Родрик,[13]13
  Один из романов Тобайаса Джорджа Смоллета (1721–1771) называется «Приключения Родрика Рэндома», что можно условно перевести как «Приключения Родрика Наобума».


[Закрыть] – быстро сказал мистер Томас.

Мистер Робертс заткнул уши.

– Непосвященным это непонятно! – сказал он. – Я дико извиняюсь, конечно. Мистер Эванс, у вас не найдется, например, пугача? Хочется попугать некоторых, чтоб поменьше своей образованностью щеголяли. Я вам, кстати, никогда не рассказывал, как я читал на конференции о становлении Лондона лекцию «Преодоление темноты». Ну, доложу я вам! Я толковал все время про Джека Лондона, а когда мне намекнули, что я уклонился от темы, я ответил: «Положим, это моя темнота, но разве мы ее не преодолели?» Им было нечем крыть. Миссис Дэвис сидела в первом ряду, помните миссис Дэвис? Еще читала эту первую лекцию про У. Дж. Лока[14]14
  Уильям Джон Лох (1863–1930) – английский романист.


[Закрыть] и посредине сбилась. Сказала: «У самар Вратарии».[15]15
  Ранний роман Лока (1895) называется «У врат Самарии».


[Закрыть]

– Стоп, стоп, стоп! – простонал мистер Хамфриз. – Приберегите это на потом!

– Еще померанцевой?

– Как шелковая скользит, мистер Эванс.

– Как грудное молочко.

– Скажете, когда хватит, мистер Робертс? Как?

– Слово из трех букв, но означающее вопрос. Спасибо! Я это на спичечном коробке вычитал.

– Почему бы, например, их не пустить под комиксы? Весь прилавок бы разнесли, чтобы узнать, что Дафна делала дальше, – сказал мистер Хамфриз.

Он прикусил язык и с опаской вгляделся в лица друзей. Дафной звали ту самую соломенную вдову в Манслтоне, по чьей милости мистер Робертс утратил и свою репутацию, и свою важную должность в пивоваренном деле. Он имел обыкновение отсылать ей на дом бутылки бесплатно, он купил ей посудную горку, подарил сто фунтов и кольцо своей матери. Она же в ответ устраивала пышные пиршества, на которые никогда его не приглашала. Но только один мистер Томас заметил имя и поспешил сказать:

– Нет, мистер Хамфриз, туалетные рулоны тут больше бы подошли.

– Когда я бывал в Лондоне, – сказал мистер Робертс, – я останавливался на Полмер-грин у четы по фамилии Армитидж. Он был садовник. Так они каждый божий день оставляли друг другу послания на туалетной бумаге.

– Когда садовник продает свою родину? – сказал мистер Эванс. – Когда продает настурции.

Он всегда себя чувствовал чуть-чуть не на своем месте во время этих посиделок у него в доме, и он опасался, что миссис Эванс вот-вот неодобрительно нагрянет из кухни.

– Часто приходилось использовать, например: «Милый Том, не забудь, к чаю придут Уоткинсы» или «Милой Пегги на память от Тома». Мистер Армитидж был приверженец Мосли.[16]16
  Сэр Освальд Эрналд Мосли (1896–1980) – английский Политический деятель. В 1936 г. основал фашистскую партию (в 1940 г. – запрещена), с 1940 по 1943 г. отбывал наказание в тюрьме. В 1948 г. возглавил праворадикальное движение.


[Закрыть]

– Бандиты! – сказал мистер Хамфриз.

– Нет, кроме шуток, а вот что делать с обезличиванием индивидуальности? – спросил мистер Эванс.

Мод была еще на кухне. Он слушал, как она гремит тарелками.

– Отвечая вопросом на вопрос, – мистер Робертс положил ладонь на колено мистера Эванса, – какая уж сейчас индивидуальность? Массовый век порождает массового человека. Машина производит робота.

– В качестве своего раба, – отчеканил мистер Хамфриз. – Заметьте: не своего хозяина.

– Вот именно. То-то и оно. Тирания механизмов, мистер Хамфриз. А расплачиваться за все живому человеку.

– Кому еще налить?

Мистер Робертс перевернул свой стакан вверх дном.

– У нас в Лланелли это означало: «Я тут любого уложу одной левой». Но, если серьезно, мистер Эванс прав: старомодный индивидуалист сейчас – как квадратный гвоздь в круглой дырке.

– И никаких гвоздей! – сказал мистер Томас.

– Возьмите хотя бы наших национальных – как на той неделе выразился Наблюдатель – недолидеров.

– Возьмите их себе, мистер Робертс, мы уж как-нибудь нашими крысами обойдемся, – сказал мистер Эванс и нервно хохотнул.

Кухня затихла. Мод управилась с хозяйством.

– Наблюдатель – Nom de plum Бэзила Дорс-Уильямса, – сказал мистер Хамфриз. – Кто-нибудь знал?

– Nom de guerre.[17]17
  Nom de plum – литературный псевдоним. Nom de guene – псевдоним, кличка, этимологически – боевая кличка (фр.)


[Закрыть] Видели, как он разделал Рэмзи Мака? «Овца в волчьей шкуре»?

– Знаю я его! – скривился мистер Робертс – И блевать я на него хотел.

Миссис Эванс услышала последнюю ремарку, входя в комнату.

Это была тощая женщина с горестными морщинами, усталыми руками, остатками прекрасных темных глаз и надменным носом. Женщина незыблемая, она однажды в сочельник полтора часа выслушивала мистера Робертса, описывавшего свой геморрой, и, не протестуя, позволяла ему характеризовать последний как «гроздья гнева». В трезвом виде мистер Робертс к ней адресовался «сударыня» и ограничивал свою речь темами погоды и насморка. Он вскочил, уступая ей свой стул.

– Нет, благодарю вас, мистер Робертс, – сказал она жестким, четким голосом. – Я сейчас же иду спать. Не выношу этот холод.

Иди-ка ты спать, дурнушка Мод,[18]18
  Мистер Томас, конечно, вспомнил Мод, красавицу, героиню поэмы Альфреда Теннисона «Мод» (1855).


[Закрыть] – подумал мистер Томас.

– Не хотите ли немного согреться, миссис Эванс, перед тем как нас покинуть? – сказал он.

Она покачала головой, кисло улыбнулась друзьям и сказала мистеру Эвансу:

– Прибери за собой, прежде чем лечь.

– Спокойной ночи, миссис Эванс.

– Мы позже двенадцати не засидимся, Мод. Я обещаю. Самбо я выпущу.

– Спокойной ночи, сударыня.

Спи покрепче, воображала.

– Я не буду больше вас беспокоить, господа, – сказала она. – То, что оставлено от померанцевой на Рождество, – в обувном чулане, Эмлин. Зря ее не лейте. Спокойной ночи.

Мистер Эванс поднял брови и присвистнул.

– Фью, ребятки! – Он сделал было вид, что обмахивается лопастью галстука. Но рука застыла в воздухе. – Она привыкла к большому дому, – сказал он. – Со слугами.

Мистер Робертс вытащил карандаши и вечные перья из бокового кармана.

– Где бесценные манускрипты? Темпус фугает.[19]19
  Видоизмененное tempus fugit – время бежит (лат.).


[Закрыть]

Мистер Хамфриз и мистер Томас, положив на колени блокноты и вооружась карандашами, следили за тем, как мистер Эванс открывает дверцу напольных часов. Под качающимися гирями, перевязанная голубой лентой, лежала пачка бумаги. Мистер Эванс ее положил на стол.

– Внимание, – сказал мистер Робертс – Где мы остановились? У вас зафиксировано, мистер Томас?

– «Там, где течет Toy», – сказал мистер Томас. – Роман из провинциальной жизни. Глава первая: краткое описание города, доки, трущобы, пригороды и прочее. С этим мы разобрались. Название, на котором мы остановились: «Глава первая. Социальная жизнь города». Глава вторая будет называться «Частные судьбы», и мистер Хамфриз предложил следующее: «Каждый соавтор избирает один персонаж из одной из социальных групп или общественного слоя и представляет читателю его краткую историю до того момента, с которого мы начинаем наше повествование, то есть до зимы сего года». Эти биографии персонажей, далее рассматриваемых как главные действующие лица романа, и составят вторую главу. Есть вопросы, господа?

Мистер Хамфриз полностью согласился со своим предложением. Его герой был школьный учитель с тонкой душой и передовыми взглядами, недооцениваемый и теснимый.

– Вопросов нет, – сказал мистер Эванс. В его ведении был пригород. Он шуршал бумажками и выжидал, когда можно будет начать.

– Я ничего еще не написал, – сказал мистер Робертс. – Все в голове. – Он избрал трущобы.

– Лично я, – сказал мистер Томас, – стою перед выбором: официантка или шлюха?

– Почему б, например, не официантка и шлюха в одном лице? – предложил мистер Робертс – Или, может, нам каждому взять по нескольку персонажей? Я бы про члена муниципалитета написал. И про гетеру.

– Кто их выдумал, мистер Хамфриз? – спросил мистер Томас.

– Греки.

Мистер Робертс толкнул локтем мистера Эванса и шепнул:

– Я вот придумал тут себе вводную фразу: «На шатком столике, в углу загроможденного, бедного жилища, незнакомец мог разглядеть в трепещущем свете огарка, воткнутого в бутылку из-под джина, надтреснутую чашку, наполненную кремом или блевотой».

– Да будет вам, Тед, – засмеялся мистер Эванс. – Она же у вас записана.

– Нет, честное слово! Только что припорхнула! Вот так-с – Он прищелкнул пальцами. – А кто читал мои записи?

– Сами-то вы что-нибудь уже написали, мистер Томас?

– Пока нет, мистер Эванс – Он сочинял всю неделю историю про кота, который прыгнул на женщину в ту минуту, когда она умирала, и превратил ее в вампира. Он дошел до того места, когда женщина, живая и невредимая, взята гувернанткой к детям, но не постигал, как ее всадить в роман.

– Мы ведь не обязаны полностью исключать фантастику, правда? – спросил он.

– Минуточку, минуточку! – сказал мистер Хамфриз. – Давайте лучше придерживаться рамок реализма. А то мистер Томас понапустит нам в роман сплошных Синих Птиц, пока мы с вами и ахнуть не успеем. Итак, по порядку. У кого-нибудь уже есть биография персонажа? – У него в руке была его биография, написанная красными чернилами. Бисерным, четким, интеллигентным почерком.

– Персонаж у меня, собственно говоря, готов, – сказал мистер Эванс. – Только вот не все записано. Придется в бумажки заглядывать и кое-что сочинять по ходу пьесы. Ужасно смешная история.

– Тогда, конечно, вы начинайте, – сказал разочарованно мистер Хамфриз.

– Биографии смешные у всех, – сказал мистер Робертс. – Лично моя – на смех курам.

Мистер Хамфриз сказал:

– Тут я позволю себе с вами не согласиться. Жизнь этого мифического общего знаменателя, среднего человека, – уныла, как стоячая вода, мистер Робертс. Капиталистическое общество превращает его в клубок подавляемых нервов и вялых привычек под божественным символом среднего класса – под котелком. – Он быстро отвел глаза от бумажек на ладони. – Непрестанный труд ради хлеба с маслом насущного, пугало безработицы, мелкотравчатые претензии, ложь супружеских лож. Супружество, – сказал он и стряхнул на ковер пепел, – это узаконенная моногамная проституция.

– Тпр-ру! Тпр-ру! Приехали!

– Мистер Хамфриз сел на своего конька.

– Боюсь, – сказал мистер Эванс, – что я не смогу тягаться в красноречии с нашим другом. Пожалейте бедного любителя. Мне заранее стыдно за свой скромный опус.

– Ну а я все равно думаю, что жизнь обыкновенного человека в высшей, степени необыкновенна, – сказал мистер Робертс – Взять, например, мою…

– Как секретарь, – сказал мистер Томас, – предлагаю послушать мистера Эванса. Надо постараться закончить «Toy» хотя бы до весны.

– А мое «Завтра-завтра-завтра»[20]20
  Знаменитая фраза Макбета: «Мы вечно шепчем: „завтра-завтра-завтра“». Макбет, V, 5. Надо полагать, мистер Хамфриз написал литературное исследование под таким названием.


[Закрыть] опубликовали летом, в самую жару, – заметил мистер Хамфриз.

Мистер Эванс кашлянул, глянул на огонь и начал:

– Зовут ее Мэри, но это не настоящее имя. Я так называю ее потому, что это реальная женщина, а мы же никого не собираемся тут выводить. Она живет в доме под названием «Бельвью». Название, конечно, изменено. Название виллы остается открытым, мистер Хамфриз. Я выбрал Мэри в качестве действующего лица потому, что история ее жизни – маленькая трагедия, притом не без проблесков юмора. Что-то, знаете, чуть ли не в русском духе. Мэри – сейчас она Мэри Морган, хотя была Мэри Филлипс до того, как вышла замуж, но это уже потом, это оставим на закуску – не была девушкой скромного происхождения, не выросла под сенью котелка, как вы да я. Как я во всяком случае. Я родился в «Тополях», сейчас я в «Ловенгро». От котелка к котелку. Правда, кстати, о разоблачениях мистера Хамфриза – хотя лично я первый приветствую его взгляды, – должен заметить, что изучать характер среднего человека не менее увлекательно, чем копаться в изысканных неврозах какого-нибудь поэта-блумсберийца.

– Напомните мне, чтоб я не забыл пожать вашу честную руку, – сказал мистер Робертс.

– Это вы воскресные газеты читаете! – сказал мистер Хамфриз изобличительно.

– Вы еще успеете обсудить подобные темы, – сказал мистер Томас. – Когда бык бывает полководцем? Можно ли обуть обывателя? Но что же Мэри?

– Мэри Филлипс… – продолжал мистер Эванс, – еще раз интеллигенция меня перебьет, и я вам предоставлю слушать рассказ мистера Робертса про его операции, мой приговор кассации не подлежит, – жила в Кармартене, точно где, не скажу, и отец ее был вдовец. Денег у него была уйма, и он пил как сапожник, но при этом оставался джентльменом. Ну-ну! Оставим классовую борьбу, я вижу, она уже тлеет. Он происходил из очень хорошего почтенного семейства, но заливал за галстук, этим все сказано.

Мистер Робертс сказал:

– Охота, рыболовство, пьянство.

– Нет, он был не то чтобы в полном смысле слова такой помещик, но и не нувориш. Не какой-нибудь Филлипштейн, хоть я не антисемит. Вспомним Эйнштейна и Фрейда. И среди христиан тоже бывают плохие люди. Он был именно, как я определяю, с вашего позволения, конечно, из породы крепких хозяев, наживших хорошее состояние, и он, грубо говоря, его тратил.

– Ликвидировал.

– У него была единственная дочь, то есть Мэри, и она была настолько строгих правил, что не выносила его в пьяном виде. Каждый вечер, когда он приходил домой, а приходил он всегда в пьяном виде, она запиралась у себя и слушала, как он метался по дому, звал ее и бил посуду – иногда. Но именно что иногда, а ее он ни разу в жизни пальцем не тронул. Представьте ее: лет так восемнадцать, в полном соку, ну, конечно, не кинозвезда, совершенно не тип мистера Робертса, и она страдала, возможно, эдиповым комплексом, но отца своего она ненавидела и стыдилась.

– И какой же это, интересно, мой тип, мистер Эванс?

– А то вы сами не знаете, мистер Робертс? Мистер Эванс имеет в виду тех, кого вы затаскиваете к себе, чтоб показать коллекцию марок.

– Я бы попросил тишины, господа, – сказал мистер Томас.

– Я па-апрашу, асспада, – сказал мистер Робертс – Так это произносится. Мистер Томас опасается, очевидно, что его заподозрят в якшании с простонародьем.

– Обижаете, мистер Робертс, – сказал мистер Хамфриз.

– И вот мисс Филлипс влюбилась в одного молодого человека, которого я здесь назову Марк Дэвид, – продолжал мистер Эванс, уставясь в огонь, пряча глаза от друзей, адресуясь к сгорающим образам, – и она сказала отцу: «Отец, мы с Марком хотим обручиться. Я его как-нибудь приглашу к нам ужинать, а ты должен обещать, что явишься трезвый». Он сказал: «Я всегда трезвый», – но он не был трезвый, когда это торил, а попозже он ей обещал. «Если ты нарушишь свое слово, я тебя никогда не прощу», – сказала Мэри.

Марк был сын богатого фермера из соседнего округа, такой буколический Валентине ежели, конечно, вы в состоянии себе представить подобное. Она его пригласила ужинать, и вот он приходит – красивый, волосы напомажены салом. Слуг отпустили. Мистер Филлипс в то утро отправился на торги и еще не возвращался. Она сама открывает дверь. Зимний вечер.

Вообразите сцену. Строгая, благовоспитанная сельская девушка, вся из комплексов и фобий, надменная, как герцогиня, застенчивая, как доярка, открывает дверь возлюбленному и видит его в угольно черном дверном проеме, робкого и прекрасного. Это у меня записано.

Будущее ее висело в тот вечер на волоске. «Войдите», – говорит она. Они не целуются, но он, по ее желанию, склоняется и припадает губами к ее руке. Она проводит его в дом, который для этого случая убирали и чистили, показывает ему горку с валлийским фарфором. За неимением портретной галереи, показывает ему в гостиной снимки матери и фотографию отца, высокого, юного, трезвого, в снаряжении для охоты на выдр. И все это время, гордо демонстрируя свои богатства, пытаясь доказать Марку, чей отец мировой судья, что и она не лыком шита и годится ему в невесты, она с трепетом ждет появления отца. «О Господи, – молила она, когда они сели за холодный ужин, – только бы он пришел в потребном виде». Вы можете сколько угодно называть ее снобкой, но не следует забывать, что жизнь сельского дворянства, ну или почти дворянства, издавна обусловлена тотемными правилами и подчинена своеобразным фетишам. За ужином она рассказывает ему о своем родословном древе и надеется, что ему пришлась по вкусу еда. Конечно, лучше был бы горячий ужин, но она не рискнула показать ему слуг, старых и грязных. Отец не хотел их прогонять, потому что они издавна были при нем. Вот вам пример аристократического консерватизма в несколько неожиданном социальном срезе. Короче говоря (я придерживаюсь сути дела, мистер Томас), они уже почти отужинали, разговор стал более доверительным, она почти забыла про отца, и тут распахивается входная дверь и в прихожую вваливается мистер Филлипс, пьяный в стельку. Дверь столовой приоткрыта, и они его прекрасно видят. Не берусь описать вихрь чувств, проносящихся в душе у Мэри, пока отец ее шатается и хрипло бормочет в прихожей. Он был огромный, да, я забыл сказать – чуть не два метра, чуть не сто килограмм. «Живо! Живо под стол!» – шепчет Мэри, тянет Марка за руку, и они скорчиваются под столом. Что перечувствовала бедная Мэри в эти минуты, нам не дано узнать.

Мистер Филлипс входит, никого не видит, садится за стол и приканчивает ужин. Обе тарелки вылизал. И они под столом слышат, как он чертыхается и рыгает. Как только Марк начинает дергаться, Мэри шепчет: «Тс-с!»

Покончив с едой, мистер Филлипс выходит из комнаты. Они видят его ноги. Потом он кое-как взбирается по лестнице, пересыпая свою речь в разных падежах словом, вгоняющим Мэри под столом в дрожь. Слово из трех букв.

– Берусь догадаться с трех попыток, – сказал мистер Робертс.

– И вот они слышат, как он входит к себе в спальню.

Они с Марком вылезают из-под стола и садятся перед своими пустыми тарелками. «Уж и не знаю, как оправдываться, мистер Дэвис», – говорит она чуть не плача. «Ничего особенного, – говорит он, будучи, безусловно, терпимым юношей. – Ну был человек на ярмарке в Кармартене. Я сам недолюбливаю тех, кто капли в рот не берет». – «Пьянство превращает мужчину в мерзкое животное», – говорит она.

Он говорит, чтоб она не беспокоилась, все хорошо, иона предлагает ему фрукты. «Что вы теперь о нас подумаете, мистер Дэвис? Я никогда его таким не видела».

Этот маленький эпизод сблизил их, скоро они уже улыбались друг другу, ее раненое самолюбие было почти исцелено, как вдруг мистер Филлипс распахивает свою дверь и, сотрясая дом, всей своей стокилограммовой тушей низвергается вниз по лестнице.

– Уходите! – нежно крикнула Мэри. – Пожалуйста, уходите, пока он не вошел!

Но времени уже не было. Мистер Филлипс, в чем мать родила, стоял в прихожей.

Снова она потянула Марка под стол и зажмурилась, чтоб не видеть своего отца. Она слышала, как он шарит под вешалкой, ищет зонтик, и поняла, что он хочет делать. Он собрался во двор, чтоб уступить зову природы. «О Господи, – молила она, – помоги ты ему найти этот зонтик и выйти! Только не в прихожей! Не в прихожей!» Он орал и требовал зонтик. Она открыла глаза и увидела, как он тянет на себя дверь. Сорвал с петель, поднял плашмя над головой и шагнул в темноту. «Скорей! Скорей, пожалуйста! – сказала она. – Оставьте меня, мистер Дэвис». И она его вытолкала из-под стола. «Пожалуйста, уходите, – сказала она. – больше мы никогда не увидимся. Оставьте меня наедине с моим позором».

И она расплакалась, и Марк выбежал из дому. И она сидела под столом всю ночь.

– И все? – сказал мистер Робертс. – Очень трогательная история, Эмлин. Как вы на нее набрели?

– Как это – все? – сказал мистер Хамфриз. – Еще совершенно неясно, каким образом Мэри Филлипс попала в «Бельвью». Мы ее оставили под столом в Кармартене.

– По-моему, этот Марк глубоко противный тип, – сказал мистер Томас. – Я бы на его месте не оставил девушку в таком положении, а вы, мистер Хамфриз?

– Под столом! Прелестная деталь! Положеньице. Перспектива, – сказал мистер Робертс, – иначе выглядела в те времена. Узкое пуританство отжило свой век. Вообразите под столом миссис Эванс. Ну и что же дальше? Она умерла от судорог?

Мистер Эванс отвернулся от огня, чтобы сделать ему внушение:

– Вам хорошо хихикать, но на самом деле подобный катаклизм не мог не оставить глубокий след в душе такой гордой, тонко чувствующей девушки, как Мэри. Не то что я отстаиваю столь тонкие чувства, сам базис этой ее гордости, конечно, уже устарел. Но социальная система, мистер Робертс, в данном случае ни при чем. Я рассказываю реальный эпизод, и социальные построения к делу сейчас не относятся.

– Вы поставили меня на место, мистер Эванс.

– Так что же было дальше с Мэри?

– Не злите его, мистер Томас, а то он вам голову откусит.

Мистер Эванс вышел, чтоб принести еще померанцевой, и, вернувшись, сказал:

– Что было дальше? О! Мэри, конечно, ушла от отца. Сказала, что не простит, и не простила, и перебралась в Кардиган, к своему дяде, такому доктору Эмиру Ллойду. Между прочим, он тоже был мировой судья, причем получил свое место уже почти в семьдесят пять лет – запомните возраст – благодаря разнообразным маневрам и дружеским связям. Один из самых старых его друзей был Джон Уильям Хьюз – имя изменено, – лондонский торговец сукнами, который имел дом по соседству. Помните, что вам говорил старый валлиец Эванс? Валлиец всегда возвращается в родимый Уэльс помирать, пощипав этих кокни и набив кошелек.

И вот его единственный сын – Генри Уильям Хьюз, молодой человек тонкого воспитания, – с первого взгляда влюбляется в Мэри, а она забывает Марка и свой позор под столом и тоже в него влюбляется. И нечего на меня смотреть с такими кислыми минами, пока я не успел еще даже начать, – это будет вовсе не любовная история. Тем не менее они решают пожениться, и Джон Уильям Хьюз дает согласие, потому что дядя Мэри – один из самых почтенных людей в округе и у отца есть деньги, которые достанутся Мэри, когда он умрет, а он для этого старается вовсю.

Свадьбу решают спокойно справить в Лондоне. Все готово. Мистер Филлипс не приглашен. Мэри получила свое приданое. Посаженый отец – доктор Ллойд. Беатрис и Бетти Хьюз – подружки невесты. Мэри отправляется в Лондон с Беатрис и Бетти и останавливается у одной своей родственницы, Генри Уильям Хьюз поселяется в квартире над отцовской лавкой, а накануне свадьбы в Лондон приезжает доктор Ллойд, пьет чай с Мэри и обедает с Джоном Уильямом Хьюзом. Интересно бы, кстати, знать, кто платил за обед. Далее доктор Ллойд отправляется к себе в гостиницу. Утруждаю вас этими скучными деталями, чтобы вы убедились, что дело шло тихо-мирно. Все как положено, все действующие лица на своих местах.

На следующий день, уже перед самым венчанием, Мэри со своей родственницей, имя и характер которой нас абсолютно не волнуют, и эти две сестрицы – обе страхолюдные и тридцатилетние – с нетерпением ждут, когда же объявится доктор Ллойд. Минуты бегут, Мэри плачет, сестрицы злятся, родственница мешается у всех под ногами, а доктора все нет и нет. Наконец родственница звонит в гостиницу, и там говорят, что он не ночевал. Да, нам известно, говорят, что доктор собирается на свадьбу. Нет, постель не смята. И высказывается предположение, что он, может быть, дожидается в церкви.

Счетчик тикает, это нервирует Бетти и Беатрис, и в конце концов сестрины, родственница и Мэри едут в церковь. Перед церковью толпа. Родственница высовывается из такси и просит полицейского вызвать старосту, и староста говорит, что доктора Ллойда нет, но жених с шафером дожидаются. И тут вообразите чувства Мэри, когда она видит волнение на паперти и полицейского, который выводит ее отца. У мистера Филлипса из карманов торчат бутылки, и, главное, вообще непонятно, как он проник в церковь.

– Последняя соломинка, – сказал мистер Робертс.

– Беатрис и Бетти говорят: «Не плачь, Мэри, полицейский же его вывел. Вот видишь? Он упал в канаву! Плюх! Не принимай близко к сердцу, скоро все обойдется, ты станешь миссис Хьюз». Но родственница говорит: «Ты не можешь венчаться без мистера Ллойда», и Мэри улыбнулась сквозь слезы – тут бы каждый расплакался, – и в этот момент полицейский, другой, еще…

– Еще! – сказал мистер Робертс.

– …еще полицейский пробивается сквозь толпу и передает в церковь какое-то сообщение. Джон Уильям Хьюз, Генри Уильям Хьюз и шафер выходят к полицейскому, машут руками и показывают на такси, где Мэри сидит с сестрицами и этой родственницей.

Джон Уильям Хьюз подбегает к такси и кричит в окно: «Доктор Ллойд умер! Венчание придется отменить». Генри Уильям Хьюз подходит следом, открывает дверцу и говорит: «Отправляйся домой, Мэри. Нам надо в полицию». – «И в морг», – добавляет его отец.

И такси отвезло несостоявшуюся невесту домой, и сестрицы рыдали горше, чем она сама, всю дорогу.

– Печальный конец, – сказал мистер Робертс с одобрением. Он налил себе еще померанцевой.

– Это пока не конец, – сказал мистер Эванс – Потому что свадьба была не отложена. Она вообще не состоялась.

– Но почему же? – сказал мистер Хамфриз, который слушал с мрачным, непроницаемым видом, даже когда мистер Филлипс свалился в канаву. – Почему из-за смерти доктора все сорвалось? Разве на нем свет клином сошелся? Любой бы его с радостью заменил.

– Дело не в смерти доктора, а в том, где и как он умер, – сказал мистер Эванс. – А умер он в постели, в номерах, в объятиях дамы определенного сорта. Дамы легкого поведения.

– Обалдеть! – сказал мистер Робертс. – В семьдесят пять лет! Я рад, что вы нас попросили запомнить его возраст, мистер Эванс.

– Но как Мэри Филлипс попала в «Бельвью»? Этого вы нам не объяснили, – сказал мистер Томас.

– Хьюзы не хотели, чтоб племянница человека, умершего при таких обстоятельствах…

– Хотя и лестных для его мужского достоинства, – вставил, заикаясь, мистер Хамфриз.

– …вошла в их семью, и она вернулась к отцу, и тот сразу переменился. О! У нее в те времена был характерец! И однажды ей встретился на жизненном пути коммивояжер, торговавший фуражом и зерном, и она всем назло вышла за него замуж. И они стали жить в «Бельвью». А когда ее отец умер, выяснилось, что он все завещал на часовню, так что Мэри ничего не досталось.

– Как и ее супругу. Чем, вы говорите, он торговал? – спросил мистер Робертс.

– Фуражом и зерном.

После этого мистер Хамфриз прочитал свое жизнеописание, длинное, обстоятельное и в изящном слоге, а мистер Робертс рассказал историю из жизни трущоб, которая в книгу быть включена не могла.

Мистер Эванс глянул на часы:

– Двенадцать. Я обещал Мод не позже двенадцати. Где кот? Я его должен выпустить. Он рвет подушки. Мне-то не жалко. Самбо! Самбо!

– Да вот же он, мистер Эванс, под столом.

– Как бедняжка Мэри, – сказал мистер Робертс.

Мистер Хамфриз, мистер Робертс и мистер Томас взяли с лестничных перил свои пальто и шляпы.

– Эмлин, ты знаешь, который час? – крикнула сверху миссис Эванс.