Текст книги "Asteroid, Future!"

Издали послышался мерзкий до тошноты скрежет, к которому нельзя было привыкнуть. Всё нутро наизнанку выворачивает. Приближалось Дурацкое колесо. Котопёс недовольно поворчал (что-то Бледняга долго не является ныне) и отправился в храпобудку.

– Эй, Гавомурик, – окликнул голос из-за угла (котопёс узнал друга Новолуна). – Пойдём смотреть со мной Дурацкое колесо.

– Не охота, – Гавомур слегка повёл плечом и скрылся в своей будке. Новолун скоро обратится, и тогда он совсем не интересный. Вообще общаться с оборотнями нужно в каком-то одном из их состояний. А то приходится и самому делиться на два различных существа или дважды повторять одни и те же действия-разговоры. Ни черта не помнят, уродцы! Хотя этот ещё ничего – не буйный. Ну так, по-вопит по-воет на белесый круг в небе и успокоится. Нормальный, в общем, оборотень. Только бы внутрижгучего не хлебнул. А то неугомонный становится. Напряжный. Мудрейший тоже, кстати, это подметил. Какая всё-таки это абсолютная правильность, что есть Мудрейший и он с ними. Иначе бы всё. Капец. Ни кто никогда тебе не ответит ни на один вопрос. А так придёшь, присядешь с Мудрейшим. Он пошлёт ментальную волну типа «а не зашвырнуться ли нам в запредельный трансик на ограниченное времячко…» И они зашвыривались. И хорошо ведь зашвыривались! После этого Гавомура и стали посещать призраки. Только всегда обращённый Новолун всё испортит: Придёт такой шерстистый челобзьян, со внутрижгучим в желудке, начнёт вокруг них прыгать и топать – своеобразные танцы устраивать, камни швырять да дубиной размахивать. «Вух! Вух! Буууу!..» Кто ж такое стерпит? Хорошо, конечно, Мудрейшему, чей невозмутимый взгляд устремлён в запредельное сквозь все препятствия. А ему, Гавомуру каково?

Он проводил взглядом обиженно удаляющегося Новолуна и свернулся калачиком в храпобудке, уткнувшись носом в хвост.

Скрип и скрежет всё навязчивей лез в уши и котопёс их несколько подскрутил. Что-то уж больно громко в этот раз. Уж не сместилось ли с Накатанной? А то, бывало, заденет скалу, или на какую кочку или сорвавшийся с горы камень налетит. Беда да и только! Хоть Мудрейший и утверждает, что нет опасности особой, но лучше всё ж высунуться, глянуть что к чему.

Дурацкое колесо прокатило нержавеющей стальной массой, вокруг посыпались обломки камней, поднялась едкая пыль. Гавомур чихнул. Что-то видимо всё же встретилось на пути механизма.

Стемнело. Из-за вершины выполз большой беловатый диск. Протяжный вой вдали сообщил о том, что Новолун обратился. Где же призраки? Котопёс зажмурился, постарался мысленно их представить. Отдалённый звук Новолуновых подвываний убаюкивал. Призраки парили в пространстве по одному и парами, изредка приближаясь совсем близко и опять удаляясь. Котопёс любовался ими, находя их великолепными, что никогда ни от кого не скрывал. Красные, иссиня-бордовые, жёлто-оранжевые, фиолетовые, – он считал их совершенством цветовой гармонии. Иногда они меняли оттенок, и это было непередаваемо красиво.

Некоторые подлетали к нему почти вплотную, и тогда у Гавомура возникало желание запрыгнуть в какую-нибудь, особо понравившуюся пирамидку или куб, но что-то останавливало. Может, он боялся что всё тогда просто исчезнет, или призраки испугаются, улетят от него и никогда уже более не вернутся… Нет, нельзя этого допустить.

Любуясь призраками, Котопёс терял отсчет времени и чувство реальности. Он проваливался в некую подсознательную бездну, где жил и летал вместе с милыми цветными образованиями неизвестного происхождения.

– Ну ты, просыпайся! – Гавомур почувствовал, как его будит Новолун. – Утро уже.

Котопёс разлепил глаза, лениво поднялся и укоризненно посмотрел на приятеля, который успел заново обратиться и теперь стоял перед ним в образе нормального волколиса. Котопёс улыбнулся.

– Чего? – Новолун неуютно поёжился, секунду напряжённо думая что в нём не так.

– Ничего. Ты всё более невозможен когда становишься челобзьяном. Не приходи ко мне после заката. Не обижайся.

Новолун тотчас обиделся, что-то жалобно запричитал-заплакал и ушёл.

«Ну вот! – расстроился Гавомур. – Зря я это сказал. Мы и так по ночам не видимся. И чего это я?..»

Он двинулся было вслед за другом и дошёл даже почти до подножия горы, за которой тот скрылся.

«Можно, конечно, навестить Буду Ин-на» – пришла новая мысль и котопёс остановился в нерешительности.

Буду Ин-на тоже, в принципе, был нормальным знакомым, если не считать, что общался только звуками. Иногда осмысленными, иногда – нет. (Этим он напоминал обращённого Новолуна.) Но от него никто никогда и не требовал чего-то большего. А хотелось, всё ж, пообщаться более звуками со смыслом…

«Нет, не пойду к нему. Не сегодня!» – решил Гавомур.

Вздохнув, он стал подниматься к вершине, уставив глубокосиний взгляд в космические просторы.

Мудрейший Сижучи-Цын во время какого-то запредельного транс-швыра (довольно редко им практикуемого) однажды оповестил, что «местность приняла новоявленных в до-какой-то там эре в результате катастрофы космического аппарата, ещё более древнего, чем дядюшка Кудачи-Цын, который повидал разных агрегатов без числа и вспомнить дату рождения своего даже не утруждался». С ним-то «в пору крайней юности» (года в 3) сам Мудрейший и прибыл на планету. Хотя собственно «планетой» трудно было назвать бесформенный кусок тверди, являющийся, по общему предположению, обломком какого-то более крупного объекта, блуждающего в пространстве. Время от времени он становился спутником то одного, то другого небесного тела. Понятно, что это вызывало массу неудобств и неприятностей.

На «Зероне», как называл его Мудрейший, была цепкая атмосфера и радиация. В результате все потерпевшие катастрофу организмы стали кто – скоропостижно умирать, кто – интенсивно мутировать. Только Сижучи-Цын смог сохранить исходный облик, так как мощная энергетика его духа, доставшаяся в наследство от предков рода Цын, постоянно подпитывалась некими, загадочными для Гавомура, космическими силами, а физическая плоть каким-то неясным образом приобщилась к этому процессу и до сих пор оставалась в неизменной форме. Гавомур не морочил себе голову объяснениями такому чуду, предпочитая просто восхищаться дарованиями Мудрейшего, не вдаваясь в их глубинную суть. Сам Сижучи-Цын называл разработанную им систему медитаций-просветлений «Вшиу», утверждал, что соотнёс её как-то с другими мерениями, но котопёс не понимал из этого ровным счётом ничего. Поначалу. Позже он как-то освоился с мировидением Мудрейшего, его «волнами разума», попросту принимая всё им сказанное или помыслимое. Как, например, планета принимает свет своей звезды. (Внезапное сравнение пришло Гавомуру как раз в момент, когда ближайшая к Зерону планета стала видна из-за выступа в скале. Ну до чего ж приятный от неё свет!)

Котопёс не спеша преодолевал подъём за подъёмом, временами останавливаясь, глядя как мелкие камни и иногда крупные скальные нагромождения падают с огромной высоты в пропасти и ущелья. В предвкушение приятной встречи все обыденности казались Гавомуру прекрасными. Он любил общаться с Мудрейшим, тем более что это не требовало особых ментально-физических усилий. Ну, разве непосредственно сам подъём. Хотя и это символично. Подъём к вершине скалы – вершине познаний и откровений. Что может быть совершеннее? А там – сиди себе, внимай. Любуйся пейзажами в виде паров и звёзд, до которых – рукой подать. Хочешь – философствуй. В таком окружении и обществе Мудрейшего это – сама собою разумеющаяся вещь. Почувствуй «волну разума» и начинай говорить вслух. И всё.

Котопёс на мгновение застыл без движения, учуяв странный запах. Уже не раз он улавливал этот едко-сладковатый привкус. Мудрейший говорил, что в скале (обитатели Зерона называли её для себя «Вышайшей») происходят какие-то биохимические процессы, а выделяющиеся при этом газы создают некую «защиту», «вязкость» атмосферы астероида, благодаря чему все они ещё физически живы.

Порыв ветра унёс запах прочь.

«Всё относительно, – размышлял Гавомур, – живы и ладно. Не живы – тоже. Сколько можно уже слоняться по заброшенным уголкам вселенной? Тоска. А конец один – Капец…»

Подъём кончился. Котопёс остановился.

Сижучи-Цын высился на краеугольном камне, венчающем гору, точнее сказать, он сам являл собою вершину горы. Гавомур в который раз восхитился положением, которое сохранял Мудрейший. Треугольный камень, на котором тот восседал, балансировал на остром ребре. Что говорить – запредельный «Вшиу»-уровень!

Сижучи-Цын приветствовал Гавомура плавным движением самого левого волоска левой брови. (Котопёс приблизился именно с этой стороны великого мыслителя и это было логичным.)

«Солнечные ветра ныне переменчивы – услышал Гавомур мыслительную волну внутри себя. – Синяя комета отклоняется от ранее наметившейся траектории…»

Гавомур сел на краю маленькой ровной площадки, искусственно созданной Мудрейшим в незапамятные времена для разного рода медитаций и прикрыл веки.

«…грядёт тёмная неопределённость.» – закончил посыл Мудрейший.

Гавомур ответил первое, что пришло в голову: «Дурацкое колесо на что-то наехало. Размело в пыль…»

Ответной реакции не было, так как эту информацию великий мыслитель счёл видимо не интересной.

Гавомур не расстроился, только удобнее устроившись на скале. Солнечный ветер нагонял призраков.

«Новолун вступил в фазу просветлённой тоскливости. А ко мне пришли любимые призраки.» – беззвучно выдавил он из себя, прежде, чем окончательно с ними воссоединиться.

Поймав прочувствованное движение ответной эмоции Мудрейшего, он незамедлительно оказался среди ставших почти родными жёлтых, синих, бело-красных, нежно-зелёных прямоугольничков, шариков и пирамидок, ласково парящих вокруг.

Когда и откуда на астероиде взялись серые мышегрызы ни кто не знал. Даже Мудрейший. Вероятнее всего, они появились в результате смешения прибывших на корабле грызунов с местными микроорганизмами и бактериями. Мышегрызы проникали в изоляторы и боксы, беспощадно уничтожая биологические продукты, которые ещё оставались в колонии. Они пытались прогрызть даже грузовые контейнеры из усиленного титанового сплава, которые со времен катастрофы не подверглись ни малейшей коррозии.

Мудрейший утверждал, что колонистам следует всерьёз задуматься над достижением определённого уровня «Вшиу», чтобы подпитываться энергией вселенной, а не примитивной «едомой жуей», как он называл запасы предшественников.

Котопёс понимал всю резонность этих доводов, но от едомой жуи отказаться не мог. Он ещё не достиг никакого уровня «Вшиу», хотя появления призраков давали повод надеяться на это. Запасов едомой жуи оставалась на пару оборотов астероида или примерно на сотню прокатов Дурацкого колеса.

Иногда под настроение Гавомур пытался бороться с мышегрызами, попросту ловя их цепкими лапами, но больно уж это было утомительно. К тому же и не продуктивно, учитывая несчётное количество особей их колонии. Да и размножались грызуны на удивление быстро. Вдобавок, мышегрызы были несъедобные.

Нет, прав Мудрейший – оборотом больше, оборотом меньше – исход один. И выход один – подготовка к состоянию перехода и – в дальнейшем – более совершенному перевоплощению.

Гавомур глубоко вздохнул, глядя на медленно удаляющийся бледно-серый диск, вокруг которого последнее время эллипсировал Зерон. Этот очередной виток мог стать последним в гравитационном взаимодействии астероида и планеты, которую, почти не сговариваясь, все окрестили «Бледнягой» за своеобразное сероватое свечение. Точнее, отсвечивание. Вырвавшись из зоны её притяжения, Зерон продолжит своё бесконечное странствие по вселенной.

Мудрейший повернул голову к Гавомуру (крайняя редкость!), оставив, впрочем, просветлённый взор свой в энергетически активных сферах и довольно длинно выразил свою мысль:

– Фаза равнодействия настаёт. Будущее неопределённо.

Это означало, что Мудрейший не берётся прогнозировать результат действия гравитационных сил, и Зерон может как расстаться с Бледнягой в предельной точке удаления от неё, так и, «зависнув» на какое-то время в неподвижности, двинуться далее по орбите на очередной виток вокруг планеты, ставшей для Гавомура излюбленной точкой медитативного сосредоточения.

– Ну что ж, – несколько поспешно отреагировал котопёс. – Такова вездесущность. Любая пульсация не вечна.

Он оторвал заворожённый взгляд от Бледняги и неуютно поёжился. «Ну и дует же здесь. И вообще. Холодно.» – Проскочило по периферии мозга.

– Да, дубак! – согласился Мудрейший и степенно вернул голову в исходное положение.

Гавомур вспомнил про запасы внутрижгучего в одном из контейнеров с едомой жуей, представил, как всё его тело согревается после путешествия на Вышайшую и, послав Мудрейшему эмоциональную волну («До скорого, однако!»), стал – сначала мысленно, а затем и физически – готовиться к спуску. Котопёс потянулся, встряхнул головой, размял лапы, потряся каждой из пяти, и приступил непосредственно к процессу.

Поскольку история развития мутаций организмов на Зероне была для всех покрыта мраком неведения и к тому же безразличия, никто не задумывался, откуда берутся те или иные формы их существования. В конце концов, Гавомур просто перестал обращать внимание на то или иное новое био-явление – хвостатое, кривохребетное, большеухое или лупоглазое. Но он почему-то хорошо запомнил эмоцию, пронзившую всю его духовно-телесную сущность, когда он впервые увидел Безмолвную. Казалось, светом и теплом наполнилось всё внутри. Она чем-то напоминала самого котопса (и ещё чуть-чуть, пожалуй, Новолуна, когда тот бывал волколисом), только была несколько поменьше, передвигалась слегка покачиваясь и временами поправляя длинную волосяную чёлку на голове. Появлялась так же незаметно, как потом исчезала, вслух говорила даже реже, чем сам Мудрейший. Это стало для Гавомура определяющим в плане решимости на более близкое знакомство, в предвкушение которого он даже непроизвольно довольно урчал.

В разговоре о ней Мудрейший припомнил редко употребляемые слова, мало что значащие для Гавомура: «грация», «совершенство», «сногсшибательная цыпа». Впрочем, звучало это недурно, а так как Мудрейший слышал их от почитаемого дядюшки, а тот от своего пра-пра-пра-дедушки, который «понимал в таковых делах толк» (разумеется, в свою эпоху), то помимо прочего было приятно, что такие обращения несут ещё и колониально-историческую ценность.

Глядя на Гавомура, Безмолвная увеличивала в размерах глаза, слегка поводила ушами и произносила: «Пуша Гавомурша хороший…» Тоже странные звуки. Но сумасшедше приятные. Откуда и в каких генных глубинах Безмолвной они рождались было, разумеется, не важно. Гавомур мурлыкал и весь таял под тёплой ласковой лапой, гладящей голову и спину. А вот на Новолуна Безмолвная не реагировала. Изредка посмотрит жалостливо, с выражением: «Обратимушка. Недоума.» Покачает головой, от чего длинная шерсть волнами пойдёт. И всё. Впрочем, Новолун подобную эмоциональную волну не улавливал. Поэтому не обижался. А заслышав знакомый скрежет, сразу убегал под умильную улыбку Безмолвной. И не надоест же ему смотреть это Дурацкое колесо!

По предположению Мудрейшего, Дурацкое колесо было частью одного из уцелевших механизмов корабля. Ресурс его, по-видимому, стремился к бесконечности и не было никаких оснований предполагать, что колесо когда-то в обозримом будущем остановится. Механизм обкатывал астероид, до блеска отполировав колею по ходу своего движения, появляясь и исчезая в определённых его точках с исключительной точностью. Сижучи-Цын рассказывал, что инженер-механик экспедиции проводил на борту какие-то испытания не то «вечного двигателя», не то «двигателя в вечность» – Мудрейший не мог вразумительно объяснить, так как ему самому в далёком прошлом об этом поведал мутировавший внук того механика, лишь изредка приходящий в более или менее адекватное для беседы состояние, и, следовательно, все подробности тех экспериментов навсегда канули в безвестность.

Зато результат – этапный или окончательный – был на лицо. Гул и скрежет механизма периодически будил, раздражал, вызывал ругань, нервировал, бесил обладающих слухом существ Зерона. Как говорится, спасибо праотцам!

Однажды котопёс в одной из бесед с Мудрейшим неосторожно спросил – не остановить ли, в конце концов, всем надоевший и терзающий слух механизм тем или иным способом – физически, или не выходя из запредельных высших сфер, по усмотрению самого Сижучи-Цына, на что Мудрейший отреагировал одним только словом:

– Зачем?

И Гавомур всё понял. Во-первых, кто как бы не относился к Дурацкому колесу, оно уже стало неотъемлимой частью всего уклада жизни жителей Зерона. А во-вторых, как предполагал котопёс, Мудрейший вёл какой-то дополнительный, одному ему известный временной отсчёт, чему движение колеса служило неким отправным моментом.

Действительно, сорвись Зерон с орбиты Бледняги и к потерянности пространственной может добавиться ещё одна – временная. Сижучи-Цын решил избежать этого переключив свои биоритмы с общевселенских на местное Дурацкое колесо и соотнося их в последствии.

Гавомур мысленно поругал себя за глупость и непроницательность. Ещё к тому же вспомнив, что Безмолвную Дурацкое колесо совсем не раздражало. Во всяком случае, она никогда не высказывала своего неудовольствия по поводу издаваемых им звуков. Да и по Накатанной погулять любила. Только б под колесо не попала!

Ладно. Лишь бы овладеть этим «Вшиу», перевоплотиться, а там и мозги, глядишь, на место встанут.

Гавомур приблизился к одному из контейнеров, на четверть покоившемуся под плотным слоем камней и пыли и набрал на панели управления нужный код. С подобием не то визга, не то скрипа, открылся один из его люков и котопёс запрыгнул вовнутрь.

На полках вдоль стен ровненькими рядами были расположены упаковки со внутрижгучим. Гавомур выбрал одну и тотчас услышал за спиной тяжёлое дыхание. Он обернулся. В бледно-сером проёме люка возник Буду Ин-на. Ворох шерсти, под которой скрыты руки, ноги и голова. Он всегда тут как тут, когда кто-то приходит за внутрижгучим. Ему самому код выдавать строжайше запрещено, ибо запасы продукта будут уничтожены в ближайшие пол-оборота.

Вылезая из контейнера, Гавомур гавкнул. Буду Ин-на отодвинулся. Котопёс сунул ему в мохнатые лапы тюбик, захлопнул люк, прослушав, как щёлкнули кодовые замки. Из темноты рядом послышались довольные всхлипы, бульканье, чавканье, а затем умиротворённое урчание.

«Процесс пошёл!» – подумал он, забрался на один из невысоких холмов, откуда хорошо была видна становящаяся всё меньше Бледняга и достал из упаковки ещё один тюбик – уже для себя.

Внутрижгучее разлилось по телу ровным теплом, согрело, приблизило небо и даже Бледнягу сделало какой-то ещё более нарядной.

Гавомуру впервые пришло чувство вселенского родства и сопричастия всему и вся. Как-то они с Мудрейшим говорили о сердцах галактик, о совпадении вибраций в пространстве… О скрытом чувствовании каждым живым существом сердца своей галактики и даже всей вселенной. Гавомуру показалось на мгновение, что и его сердце чувствует пульс родной галактики, словно существо его проносится сквозь её красивейшую спираль, и даже вскользь прошло ощущение, что он может поместить её всю внутри себя, может охватить её, обнять и спрятать в груди от любой опасности.

И Безмолвную, кстати, обнять неплохо бы. Так, для порядка, и отдельно от галактики. Где её вообще носит? Вот вроде и призраки на подходе…

Блаженство. Абсолютное совершенство, хвала праотцам! Полное «Вшиу» и вообще… «Пуша недоума хороший…» Равнодействие в ауте. Звёзды как с ума посходили, всё быстрее вращаются. Мелькают так красиво… О! Некоторые даже исчезают. Скоро и Зерон в воронку затащит. А там и капец. Да и ладно.

– Неправда ли, странный объект!? – капитан космической станции дальних исследований ел глазами экран. – Вы видите?

– Движение объекта явно искусственного происхождения, – кивнул борт-механик и отправил в рот очередную дольку лимона, которые держал перед собой на блюдечке.

– Сколько болтаемся в этом поясе астероидов, ничего подобного не видела! – биохимик пожала плечами и углубилась в мягкое кресло второго пилота. – А можно ещё увеличить изображение?

– Сейчас «глазище» наведём и всё в деталях рассмотрим, – капитан кивнул на программиста, копошащегося в углу отсека у многочисленных пультов и мониторов.

«Глазищем», «глазиком», «замочной скважиной», «всевидящим оком» на корабле называли громадный телескоп, расположенный на своеобразном металлическом обруче, опоясывающем станцию.

– Движущийся объект оставляет след, – заметил борт-инженер, – или эта полоса тоже часть неведомой нам машины, бог знает откуда здесь взявшейся.

– Мнда… – только и сказал второй пилот, пощипывающий за плечо биохимика, пытаясь, таким образом, вроде как намекнуть: «освободи место!»

Борт-механик саркастически усмехнулся.

– Око зрит, – оповестил из угла программист.

На экране возникло странного вида колесо, которое, впрочем, вскоре исчезло на обратной стороне астероида.

Экипаж станции на какое-то время впал в глубокомысленные раздумья, о чём говорило всеобщее молчание.

Программист между тем сканировал поверхность планеты. Внимание его привлекла возвышенность, временами испускавшая облака белого газа.

– А это что за … на горе? – биохимик не нашла нужного слова и просто покрутила пальчиком около уха.

– Что за хрень на горе? – астрофизик нашёл слово, но всё равно поправился: – Хрен!?

– Мнда… – снова сказал второй пилот.

И понеслись высказывания и вопросы, как прорвало:

– Это живое существо или просто…

– Что «просто»!?

– Изваяние…

– Просто так такого «просто» не бывает!

– Скажите что поумнее!

– Местный Будда?

– Странный… экземпляр… – биохимик встала с кресла, скинув с плеча руку второго пилота и, подойдя к борт-механику, нагло стырила с тарелки лимонную дольку.

– Ээ, а «пожалуйста»?

– Завтра за ним зайдёшь. А там что? Тоже что-то вроде шевелится…

Программист поменял сектор обзора и все застыли в ещё большем изумлении:

На ровной площадке невдалеке от каких-то нагромождений, напоминающих доисторические грузовые контейнеры, два существа выполняли лихие телодвижения вокруг третьего, похоже, спящего. Один потрясал каким-то большим предметом над головой и, как заведённый, прыгал вокруг, а второй вздымал вверх голову, словно вливая в рот жидкость из сосуда.

После долгой паузы биохимик сказала:

– Это, спящее которое, на лису похоже. И вроде как хвост есть.

В отсеке появилась ещё один член экипажа.

– О! Жизнеобеспечение прибыло. Глянь, тебе понравится! – капитан хитро подмигнул.

– Боже, что это!? – молодая женщина отшатнулась от экрана, будто тот был раскалён и пышал жаром.

– Откуда они здесь? – капитан обернулся к программисту: – Надо проверить, когда в данном секторе проводились какие-либо исследования, маршруты кораблей, словом всё, что связано с этим районом.

Программист понимающе кивнул.

Между тем, на поверхности планеты двое активных пигмеев уже во всю тормошили товарища, отложив один – дубину, которой тряс, другой – сосуд из которого пил, и, кажется, тот, третий пошевелился.

– Смотрите, оживает.

– Обезьяна сейчас поднимет его!

– Не-а, вряд ли.

– Второй что-то к его голове прикладывает. Вливает что-то в рот, видимо.

– Как же они живут здесь?

– Датчики показывают разряжённую атмосферу. Гелий. Водород. Ещё несколько неопределённых элементов… Видимо, как-то дышат.

– Скажи лучше «чем-то»…

– Жить захочешь, чем угодно дышать научишься.

– Вот великая мысль великого мыслителя. Позволь, запишу.

– Обезьяна поднял-таки лиса… Ай, ё! Уронил! – все в отсеке досадливо вздохнули.

– Ладно, великие исследователи, какие мысли? Астероид обитаем. Что предпримем? – капитан кисло поморщился, глядя на также кисло поморщившегося борт-механика после очередной дольки лимона.

Повисла недолгая, но полная тишина.

– Поместить их в изолятор! – биохимик явно старалась скрыть возбуждение, оттенками проникшее в звук её голоса. Ещё бы! Столько материала для исследований после долгого вынужденного бездействия!

– Ну да! Всё население планеты в изолятор! Откуда мы знаем, сколько там подобных особей!? – второй пилот сделал на лице зверскую улыбку-оскал. – И, похоже, с различными отклонениями в плане физического и умственного развития, судя по этим троим («четверым!» – поправил из угла программист), представителям местного населения, у них тоже полный порядок. Весёленькая жизнь до конца исследовательской программы нам обеспечена!

– Как бы там ни было, всё равно их нужно забирать с астероида, – выдавил первый помощник до сих пор молчавший, – исследовать объект, взять пробы грунта и атмосферы, попытаться выяснить, как эти… формы жизни оказались здесь. Словом, всё в соответствии прописанных правил при данной ситуации.

Бортмеханик и бортинженер, как сговорившись, досадливо покачали головами. Биохимик прыснула смехом в ладошку, но сразу замолчала под устремившимися на неё взглядами в том числе капитана, который сказал:

– Да. Готовьте посадочный модуль. Далее всё по плану В2. Работаем.

Борт-механик показательно доел последнюю дольку лимона, едва на неё упал заинтересованный взгляд биохимика.

Вместо красивых призраков в сознании вдруг возник непонятного рода предмет, по виду напоминающий Дурацкое колесо, только в несколько раз уменьшенное и удлинённое. Он медленно приближался, издавая тихий монотонный шум. Гавомуру сделалось страшно, и он открыл глаза, как всегда делал во время ночных кошмаров, когда, например, ему являлся обращённый Новолун. Страшное колесо не то что не исчезло – оно вытянулось в трубу и зашумело ещё громче. Гавомур с ужасом понял, что глаза его уже давно открыты, и всё происходящее есть неумолимая действительность. Он вскочил на лапы – где там! Лапы отказались от остального тела (видимо ещё оставались под воздействием внутрижгучего) и лихо разъехались в стороны. Где-то рядом раздались клохтания Буду Ин-на. Таким образом тот выражал своё удовольствие зрелищем. Вот уродец! Нет бы помог. И Новолун куда-то исчез.

Грозная труба тем временем совсем приблизилась. Гавомур успел только заметить, что она является продолжением какого-то другого массивного объекта, заслонившего готовую закатиться за горизонт Бледнягу и вообще большую часть обозримого пространства, как в ушах громко ухнуло, и котопёс в одно мгновение оказался в каком-то замкнутом пространстве, заполненном подавляющей тишиной. В голове мутилось то ли, опять же, от ещё непереварившегося внутрижгучего, то ли от такой резкой перемены окружающей среды. Словно в тумане, Гавомур покрутился вокруг своей оси, поползал по гладкой поверхности помещения, куда его так лихо переместила странная труба, наткнулся на некий просвет, шаркнул лапой. Лапа беззвучно скользнула по светящейся окружности, в которой вдруг возник махающий руками Новолун. Он всё ещё был в образе челобзьяна и подавал непонятные знаки. В слабом отражении котопёс с ужасом обнаружил свои выпученные до невозможности глаза. Такими большими они ещё никогда не были. Наверное. К Новолуну, промеж тем, тоже протянулась предательская труба, в утробе которой тот незамедлительно и исчез. В следующее мгновение что-то толкнуло Гавомура в зад. Глаза в отражении увеличились ещё, хотя это и казалось невозможным, и появились такие же огромные зрачки Новолуна. Котопёс обернулся. Новолун превратился в волколиса, но продолжал жестикулировать лапами и хвостом, лихо открывая рот, хотя звуков вслед за этим не следовало.

«Резкая перемена давления. Уши заложило» – понял Гавомур. И потом сразу подумал, что настал черёд Буду Ин-на.

Через несколько секунд его мысль получила подтверждение в образе совершенно невменяемого Буду Ин-на, во плоти и шерсти возникшего в загадочном помещении. По гримасам на лице было понятно, что он продолжает самозабвенно радоваться.

– Дела… – подумал Гавомур. – Интересно, как на всё на это отреагирует Мудрейший… И чем вообще сейчас его просветлённый разум занят?

Поразмыслить над сим занимательным вопросом котопёс не успел. Перед глазами – то ли наяву, то ли видением – пронеслась Безмолвная, потом ряд перемещений, мокрые брызги, от которых вся шерсть неприятно намокла, какое-то белое вещество, с едким запахом, заставившее зажмуриться и… тёмный провал.

Крейсер преториан вынырнул из тени астероидного потока и нанёс упреждающий удар, так что на станции никто не успел толком понять что, собственно, произошло. Защитное силовое поле полетело сразу, станцию тряхануло, системы стали выходить из строя одна за другой.

– Атака! – с запозданием констатировал капитан. – Доложите о повреждениях!

– Разгерметизация! – бортинженер отчаянно посмотрел на капитана. – В скафандры, быстро!

– Теряем кислород. Видимо критичная пробоина.

– Срочная эвакуация! Активировать системы спасательного бота!

– С мостика невозможно! Только непосредственно в ангаре!

– Температура падает! Не успеем!

– Варианты?!

– В барокамеру, быстро! Скафандры берите с собой, доберёмся до бота позже!

– Там же эти…

– Какая разница! Аварийный блок!

– Со мной! – бортинженер похлопал по железному ящику.

Люк внезапно открылся, и в барокамеру ввалилась целая стая двуногих существ, похожих несколько на Мудрейшего, только выше ростом.

Гавомур едва успел потесниться и пододвинуть зазевавшегося Новолуна. Невозмутимая Безмолвная (не видение, значит) молча взирала на двуногих, иногда пошевеливая ушами. Так она реагировала на издаваемые существами звуки, среди которых Гавомур выделил несколько знакомых сочетаний. ««Ещё один удар – и капец». Интересно – отметил он про себя. – «капец» – это интересно.»

Автор высказывания как в воду глядел. Внезапно раздался страшный взрыв, станцию разнесло на куски. Барокамеру выбросило в открытый космос, завращало. В круглых иллюминаторах мелькнул уходящий преторианский корабль. Агрессоры вряд ли заметили среди обломков странный круглый предмет и уж тем более не могли подумать, что в нём умудрился укрыться экипаж станции ненавистных землян вместе с исследуемыми представителями фауны ближайшего астероида.

Всё произошедшее Гавомур частично понял, частично прочувствовал. Двуногие выглядели жалко. Через некоторое время они стали кашлять и извергать из организмов содержимое внутренностей. Противное зрелище. А потом ещё и завоняло. Даже тактичная Безмолвная, отвернувшись, сказала: «Фуу…»

«Как ты?» – послал ей эмоциональную волну Гавомур, имея ввиду, как она себя чувствует и как вообще оказалась здесь.

«Я так…» – был первый эмоциональный ответ. Потом, как бы пораздумав, добавила: «Гуляла неподалёку.»

«Она всегда была рядом! – возрадовался Гавомур. – Ну не блаженство ли?!» И он послал Безмолвной теплую безмолвную эмоцию.