Текст книги "Дети бури"

Чтобы отвлечься от непрошеных мыслей, она занялась исследованием рамы огромного зеркала, также сделанной из красного кедра и вырезанной в форме двух тонких фигурок аллигаторов. Их чешуйчатые хвосты встречались в основании рамы, скрывая крепкие заклепки, которыми стекло было накрепко приделано к нижней части туалетного столика, а широкие зубастые пасти смотрели друг на друга вверху. Это было прекрасное зеркало, самое настоящее произведение искусства, но было в нем и что-то зловещее.

В конце концов Соня отвернулась от зеркала и открыла первый чемодан, вынула оттуда тщательно сложенные платья и начала их развешивать на плечиках гигантского встроенного шкафа. Она почти наполовину закончила распаковывать вещи, когда в дверь постучали, громко, быстро и настойчиво.

Когда она открыла дверь, то слегка отступила назад, задержав дыхание и нервно соображая, сможет ли захлопнуть ее опять, если понадобится. Стоявший на пороге человек выглядел угрожающе: заметно выше шести футов, с такими широкими плечами и грудью, что, будь на нем свитер вместо легкой рубашки с короткими рукавами, она подумала бы, что под ним специально что-то набито. Грудная клетка была огромной, живот – плоским, руки бугрились толстыми, перевитыми мускулами, как у профессионального штангиста. Лицо у мужчины было широким и черты его такими грубыми, что можно было подумать, будто это всего лишь сделанный скульптором набросок, наскоро вытесанный в граните. Внимательные темно-синие глаза, кривой нос, когда-то сломанный и плохо вправленный, тонкие, почти жестокие губы, сейчас не тронутые ни улыбкой, ни гримасой недовольства, крепко сжатые и бескровные, как будто он с трудом сдерживал ярость, мало успокоили девушку. Она не могла себе даже вообразить, за что бы этому человеку злиться на нее.

– Мисс Картер?

Голос у него был жестким, леденящим душу. Ее пробрала дрожь.

– Да.

Собственный голос показался ей слабым и жалким. Девушка хотела бы знать, почувствовал ли мужчина в нем неуверенность и страх.

– Меня зовут Рудольф Сэйн.

– Приятно познакомиться, – ответила Соня, хотя на самом деле ничего подобного не испытывала. Больше всего ей сейчас хотелось рывком захлопнуть двери и крепко запереть. Правда, эта преграда вряд ли смогла бы надолго задержать колосса.

– Я телохранитель детей, – представился он.

– Не знала, что у них есть телохранитель.

Мужчина кивнул:

– Это понятно. Остальные служащие еще не знакомы со мной как следует, и, поскольку они работают вместе уже годами, мое существование легко выпадает у них из памяти. Я поступил к мистеру Доггерти непосредственно перед тем, как он вынужден был сюда переехать. К тому же большую часть времени мне приходится проводить с детьми, вдали от остальных. Они заняты повседневными делами по дому, у меня же только одна задача – охранять ребят.

– В таком случае, мистер Сэйн, – сказала она, – мне представляется, что нам с вами придется проводить довольно много времени вместе. – Такая перспектива не слишком порадовала девушку, но она попыталась улыбнуться новому знакомому.

– Да, – ответил он, внимательно глядя на Соню, как будто изучая насекомое, которое может оказаться опасным, и, по-видимому, придя к выводу, что жала у него нет. – Мне бы хотелось поговорить с вами о безопасности детей – если хотите, обсудить, что вам можно делать и чего делать нельзя. – Мужчина слегка пошевелил губами, но это была не улыбка и не гримаса; выглядело это так, как будто и то и другое выражение было ему абсолютно чуждо. Соня решила, что он слишком суров и серьезен для того, чтобы она могла себя чувствовать в таком обществе легко и непринужденно.

– Я только что распаковала вещи, – начала она.

– Я не отниму у вас много времени.

– Ну...

– Мне необходимо прояснить некоторые моменты, сразу же, с самого начала, и так, чтобы это оставалось между нами.

Соня поколебалась еще секунду, но затем отступила назад и, придерживая дверь, сказала:

– Входите.

Рудольф Сэйн сел в самое большое из двух кресел, стоявших в комнате; его огромная фигура заполнила сиденье так, что оно сразу показалось меньше. Он сжал руками ручки из красного кедра, как будто боялся, что кресло в любой момент может выскочить из-под него, – или как будто думал, что вскочить понадобится сразу, одним прыжком, чтобы немедленно броситься на неизвестного врага. Похоже, что это была его обычная манера поведения. Девушке она показалась довольно-таки угрожающей.

Соня расположилась на краешке кровати из мамонтового дерева, выполненной в полинезийском стиле, и сказала:

– Теперь, мистер Сэйн, скажите мне то, что я должна знать.

Он ответил:

– Вы не должны никуда идти с детьми, предварительно не вызвав меня. Я обязан их сопровождать. Поэтому каждый раз, как вы выходите из дому на прогулку, убедитесь, что я поблизости.

– Звучит довольно несложно.

– Даже если вы собираетесь всего лишь сводить их в павильон, – добавил он, – я должен идти с вами.

– Я запомню.

– По моему мнению, внутри дома они в безопасности, по крайней мере в дневное время, но, пока дети на улице, я никогда не чувствую себя спокойно.

– Могу понять.

– Даже когда они внутри дома, – продолжал Сэйн, – я бываю с ними примерно половину всего времени или нахожусь в поле зрения или в пределах досягаемости, чтобы дети могли меня позвать.

Соня одобряла преданность своему долгу, которую явно проявлял Сэйн, но предпочла бы, чтобы он не останавливался на всех этих вещах так подробно; они только напоминали о том, что еще раньше Билл Петерсон рассказал ей во время путешествия на корабле. Она пыталась думать о бушующей жизни Карибских островов, блестящем будущем, которое ее здесь ожидало, о хорошем времяпрепровождении, которое сулил этот дом, наполненный роскошными вещами. Девушка не хотела смотреть в глаза тому факту, что, возможно, смерть последовала за ней из северных стран в эту залитую солнцем землю.

– Будьте уверены, я никуда не пойду с ними без вас, – сказала она.

Тонкие губы мужчины как будто сжались еще больше. Он ответил:

– Моя комната находится рядом с детскими, и я обычно ложусь не раньше четырех часов утра, потому что чаще всего преступники проникают в дом между двумя и четырьмя. С четырех до одиннадцати я сплю, поэтому буду очень благодарен, если вы ограничите свои экскурсии за пределы дома полуденным или вечерним временем.

– Нет проблем, – сказала Соня.

– Спасибо.

– Что-нибудь еще? – поинтересовалась она, поднимаясь и пытаясь каждым своим движением показать, что не очень-то хочет слушать продолжение, даже в том случае, если гость еще не сказал всего, что хотел.

– Одна вещь.

– И что же это?

Он заколебался, впервые за время разговора отвел от нее взгляд и затем, приняв решение па основе чего-то, чего Соня не могла понять, снова взглянул на нее и произнес:

– Время от времени, мисс Картер, вам может показаться, что незачем звать меня, потому что рядом с вами и с детьми находится кто-то из служащих. Я хочу, чтобы вы очень хорошо понимали: в этом отношении меня никто заменить не может. Вы всегда должны звать именно меня, вне зависимости от того, кто из служащих захочет сопровождать вас во время прогулки. Если так получится, что я не смогу прийти, – скажем, у меня будет выходной или я отлучусь с острова по каким-то другим причинам, – вы должны отказаться от своих планов и сидеть дома вместе с детьми.

Она снова почувствовала холодок, пробежавший по спине, как будто ледяной коготь царапал плоть.

– Вы понимаете? – спросил он.

– Да.

– Я буду благодарен, если вы не повторите другим служащим того, что я только что сказал вам.

Соня сказала тихо, почти шепотом, хотя вовсе не собиралась прятаться:

– Это значит, что вы им не доверяете?

– Нет.

– Никому из них?

– Никому.

– Значит, вы думаете, что эти угрозы могли бы исходить от кого-то из живущих в этом доме?

Он ответил:

– Возможно.

Соня сказала:

– Вы подозреваете кого-то конкретно?

– Каждого.

– Даже меня?

– И вас тоже.

Она заметила:

– Но я ведь даже не была знакома ни с кем из семьи Доггерти, когда у них начались эти проблемы.

Он ничего не ответил.

Соня намерена была настоять на своем:

– Ну? Что же заставляет вас думать, что я виновна во всем этом?

– Я не сказал, будто могу продемонстрировать, каким образом у меня в голове возникают разные подозрения. Мои личные суждения не совпадают с теми, которыми привыкли оперировать служители закона, мисс Картер. В моем собственном мысленном суде каждый считается виновным до тех пор, пока его невиновность не доказана.

– Понимаю.

Он направился к двери, открыл ее, повернулся и посмотрел на собеседницу пронзительными синими-синими глазами.

– Поскольку вы почти в такой же мере ответственны за детей, как и я, мисс Картер, я предлагаю вам принять мою точку зрения, хотя она и отдает пессимизмом. Не доверяйте никому, кроме себя самой.

– Даже вам?

– Даже мне, – ответил он.

Мужчина вышел в коридор, закрыл дверь и тихо удалился; шорох его шагов полностью поглотил пушистый ковер.

Соня потеряла всякое желание дальше заниматься разбором вещей.

Глава 3

Передняя столовая была целых сорок футов длиной и двадцать шириной; здесь стоял огромный буфет, сделанный в Китае, самый длинный обеденный стол, который Соне когда-либо приходилось видеть, и всюду были развешаны занавеси, расставлены различные предметы искусства: картины, металлические скульптуры, изделия из стекла и мрамора, – это были как тщательно сделанные миниатюры, так и крупные работы. На столе стояли изящно вырезанные подсвечники ручной работы, которые непонятным образом делали помещение более уютным и менее официальным, чем оно могло бы показаться благодаря своим поистине грандиозным размерам. Стол был уставлен дорогим китайским фарфором и украшен букетами свежих цветов: миниатюрных фиалок, кроваво-красных роз, хризантем – все это прекрасно смотрелось на полотняной скатерти чистого ярко-синего оттенка, придававшей всему окружению спокойный и мирный вид. Она чем-то напоминала море, по которому Соня плыла недавно на корабле, возможно, именно этим и объяснялось приятное впечатление.

Вокруг огромного стола на довольно-таки большом расстоянии друг от друга расположились восемь обедающих: четыре члена семьи и четверо служащих. Билл Петерсон, Рудольф Сэйн, Лерой Миллз и Соня сидели по обе стороны, вместе с Алексом и Тиной – детьми Доггерти. Джой Доггерти и его жена Хелен расположились на противоположных концах стола. По мнению Сони, они выглядели бы слишком чопорными, почти как владельцы баронского замка, если бы не дружеская атмосфера в столовой и не усилия, которые все прилагали для того, чтобы она чувствовала себя как дома.

Джой Доггерти оказался высоким, долговязым и добродушным мужчиной с низким красивым голосом, благодаря которому он мог бы сделать превосходную карьеру в качестве диктора практически на любом коммерческом канале телевидения. Его песочно-рыжие длинные волосы кудрявились над воротничком, нос и щеки покрывали всполохи веснушек. Своей улыбкой он сразу же дал Соне понять, что ее здесь ждали.

Тот факт, что молодая женщина никогда не встречалась со своим новым работодателем до того самого момента, как приняла предложение и приготовилась к путешествию на отдаленный остров, больше всего раздражал ее бывшую соседку по комнате, Линду Спольдинг, давая ей пищу для все новых и новых ядовитых комментариев:

– Как ты можешь ехать бог знает куда, чтобы работать для людей, которых никогда не видела, с которыми даже не разговаривала по телефону, даже не обменялась ни строчкой в письме? Откуда, во имя всего святого, ты знаешь, что они тебе понравятся? Вполне возможно, что они тебе совсем не понравятся. И даже в том случае, если окажется, что ты их просто обожаешь, откуда ты знаешь, что они немедленно не возненавидят тебя сразу же после приезда? Представь себе, что через несколько дней эти люди решат, что ты совсем не подходишь им, или их детям, или кому-нибудь еще, и велят тебе уезжать? Подумай о времени, которое будет потеряно безвозвратно, подумай о деньгах за билеты на самолет, на корабль!

Соня терпеливо объясняла, стараясь не выказывать своего раздражения:

– Мистер Доггерти оплачивает все мои дорожные расходы.

– Да, но потери времени, которые все равно будут, если...

– Я уверена, что, если по какой-то непонятной причине мы не поладим, мистер Доггерти не станет возражать против того, чтобы оплатить мне обратные билеты и дать солидный чек в награду за беспокойство. Ты все время забываешь, Линда, что он миллионер.

– И все же я думаю, что ты делаешь ошибку.

Если бы Соня хотела быть откровенной с этой девушкой, Спольдинг, ей пришлось бы согласиться, что в целом ситуация выглядит необычной. Однако она знала, что простое согласие, хотя бы в том пункте, который на самом деле волновал ее меньше всего, подвигнет соседку на то, чтобы стать еще более навязчивой, заставит еще чаще произносить длинные пессимистические тирады и разыгрывать из себя Фому неверующего. Соне более чем хватало этих односторонних разговоров; они и без того в большей степени открывали ей доселе неизвестные стороны характера Линды Спольдинг, чем ей бы хотелось. Раньше отношения у них складывались вполне прилично, по крайней мере, достаточно хорошо, чтобы жить вместе без особых сложностей. Теперь, после того как она лучше узнала девушку, которую считала если не задушевной подругой, то по крайней мере доброй приятельницей, ей хотелось только одного: как можно меньше общаться с ней и поскорее уехать. Поэтому она предпочитала волноваться втайне.

Джозеф Доггерти был патриотом своего университета, в котором училась и Линда, причем одним из самых ярко выраженных патриотов, которых она знала. Он регулярно жертвовал весьма приличные суммы то на строение научной лаборатории, то на студенческие дортуары, то на сад со скульптурами, то... В общем, причин всегда находилось достаточно. Вполне естественно, что, когда этому бизнесмену понадобился учитель для двоих своих детей, он предпочел нанять человека, который также вышел из недр его alma mater[1]1
  Мать-кормилица (лат.). Термин, который обычно употребляют выпускники определенного высшего учебного заведения.


[Закрыть]. И предоставил сделать выбор доктору Уолтеру Туми, нынешнему декану своего факультета и личному другу семьи Доггерти.

Когда в конце августа ее вызвали в кабинет декана Туми (к тому времени она успела в три года закончить четырехлетний курс и принадлежала к числу постоянных слушателей), Соня уже завершала обучение. Она не знала, что думать по поводу неожиданного приглашения, но уж точно не ожидала, что темой разговора должно было стать предложение поступить гувернанткой к детям миллионера! В общем-то девушка предполагала, что после окончания курса у нее не будет недостатка в предложениях работы, благо она делала все, чтобы быть на хорошем счету, и усердно трудилась, не щадя себя, но такое... Приглашение к декану не вызвало у нее никаких эмоций, кроме легкого удивления. Тем более странным оказалось то, что последовало дальше.

– Я позволил себе смелость, – объяснил декан Туми, вкратце рассказав девушке о содержании работы и о потенциальном нанимателе, – послать мистеру Доггерти отчет о вашей учебе в университете. Он видел этот отчет и одобряет мой выбор. Если вы хотите взяться за эту работу, она ваша.

– Но он ведь никогда меня не видел! – возразила она.

– Мистер Доггерти – очень занятой человек, – ответил Туми, – у него нет времени разговаривать с потенциальными сотрудниками. К тому же он ценит мое суждение и доверяет ему, поскольку мы дружим уже достаточно много лет.

– Но ведь здесь так много людей, которых вы могли бы выбрать, так почему же именно я? – Настроение Сони начало медленно подниматься, но она все еще не верила.

– Полно, мисс Картер, – ласково улыбаясь, заметил декан Туми, – вы слишком скромны.

– Нет, на самом деле я...

– Во-первых, вы получили наивысшие оценки по своей специальности на всем выпускном курсе. Во-вторых, в течение тех трех лет, что вы здесь учились, вы постоянно принимали участие во внеучебных мероприятиях: театральный кружок, движение за мир в кампусе, материалы для ежегодника университета, газета... Всем известно ваше трудолюбие, способность все устраивать наилучшим образом; к тому же вы привлекательная, оптимистичная, во всех отношениях на редкость приятная молодая женщина.

Соня вспыхнула ярким румянцем и ничего не сказала в ответ.

– Более того, – продолжал Туми. – Вы получили образование сиделки, а это превосходный дополнительный навык для гувернантки и учителя, который большую часть своего времени будет проводить с детьми.

Она видела, что в этих словах есть рациональное зерно, но все еще смущалась при мысли о встрече со своим новым работодателем. Декан объяснил, что волноваться нечего: и мистер, и миссис Доггерти – очень милые люди.

На Дистингью уже подали жаркое с шестью различными сортами овощей, по большей части довольно экзотичных, и Джой Доггерти принялся расспрашивать Соню о путешествии из Бостона, перемежая ее рассказ веселыми анекдотами о своих полетах на авиалинии: потерянный багаж, мартини, который случайно приготовили из одного вермута, позабыв добавить туда джин, и прочее в этом же роде. Девушке не все эти истории казались особенно смешными, но все же веселое настроение хозяина помогло ей быстрее освоиться и обрести душевное равновесие.

Хелен Доггерти вела себя несколько сдержаннее, чем муж, хотя ни в коей мере не казалась заносчивой или чересчур гордой. Это была на редкость привлекательная женщина с высокими аристократическими скулами, прямым носом, тонкими, но красиво очерченными губами и целым водопадом рыжевато-каштановых волос, обрамляющих нежное лицо. Она была худощавой, с осанкой человека, привыкшего занимать высокое положение, двигалась с воздушной грацией. То, как она шла к столу или даже солила картофель во время ужина, явно являлось результатом воспитания в одной из лучших частных школ, где треть учебного времени посвящают приобретению хороших манер и привычки к элегантности движений.

Дети – девятилетний Алекс и семилетняя Тина – сидели бок о бок на креслах с подушками: оба были темноволосы, кареглазы и очень красивы. Костюмы их состояли из простых удобных джинсов и легких рубашек. То и дело посмеиваясь, делясь своими наблюдениями, они все же умудрялись выглядеть тихими и скромными. Несмотря на общую непринужденность манер, все сидевшие за столом соблюдали определенную дистанцию. Возможно, эта легкая отчужденность, носившая оттенок официальности, существовала только в воображении Сони; в конце концов, она еще никогда так близко не сталкивалась с самым настоящим миллионером и его семьей и не могла заставить себя думать о них как о самых обыкновенных людях.

– Я надеюсь, Билл не слишком сильно напугал вас по дороге к Дистингью? – спросил Джой Доггерти. – Иногда он считает "Леди Джейн" гоночным судном и заставляет проделывать его самые невероятные кульбиты.

– Я поддерживаю двигатель в хорошем состоянии и могу время от времени себе такое позволить, – парировал Петерсон. – Вы просто слишком сильно привязаны к суше для того, чтобы оценить преимущества хорошего гоночного катера.

Джой Доггерти ухмыльнулся и подмигнул Соне.

– Я не думаю, что именно сухопутные наклонности заставляют меня восставать против скоростных катеров. Нет, надо полагать, что это просто наличие нормального количества здравого смысла и...

– Плохого пищеварения? – добродушно предположил Билл Петерсон.

– Нет, – отмахнулся Доггерти, – нормального количества здравого смысла и... старого доброго страха.

Соня рассмеялась:

– Со мной в точности такая же история.

Заразившись духом сдержанного веселья, который всегда присутствовал в беседах между хозяевами и служащими, она продолжала:

– Ну, от Гваделупы он летел на полной скорости, но я совсем не была против этого.

– Вот видите! – триумфально воскликнул Петерсон.

– Я просто стояла рядом со штурвалом, держась за перила, и за всю дорогу даже ни разу не упала в обморок. Если не верите, можете пойти посмотреть на эти перила – вы увидите на них следы моих пальцев.

– Предательница, – расстроился Билл.

– А успел он прокатить вас вокруг острова, прежде чем причалить? – спросила Хелен.

– Нет, – ответила Соня, – я очень хотела поскорее оказаться здесь и приступить к работе.

– В таком случае завтра, – ответила Хелен.

– Я все еще не могу привыкнуть к мысли, что весь остров принадлежит вам, – заметила Соня.

В первый раз за все время лицо Джоя Доггерти затуманилось и потеряло свое обычное выражение абсолютного довольства жизнью.

– На самом деле это не совсем так, – ответил он.

– Но я думала...

– Нам принадлежит его большая часть, – объяснила Хелен, – однако у семьи Блендуэлл есть бухточка на дальнем конце Дистингью и "Дом ястреба", стоящий над ней.

– Я предлагал им превосходную цену за эту бухту, – добавил Доггерти, – слишком хорошую, чтобы люди такого возраста смогли бы от нее отказаться. – Он отложил вилку и промокнул губы концом голубой салфетки. – Линде и Уолтеру Блендуэлл уже за семьдесят, и это слишком много, чтобы жить в получасе по морю от ближайшей станции "Скорой помощи" и в часе – от ближайшей больницы. Их дети поселились на Ямайке и где-то в Майами, но старики упрямо отказываются покинуть "Дом ястреба".

– И все это из-за Кена Блендуэлла, – сказал Билл Петерсон. Звучало это так, как будто он недолюбливает того, о ком говорит. Билл даже помрачнел, на время утратив обычную мальчишескую улыбку, которая так украшала и без того на редкость привлекательное лицо.

– Ты прав конечно же, – ответил Доггерти. – Линда и Уолтер растили одного из своих внуков с тех пор, как ему стукнуло два года. Отца мальчика убили в самом начале корейской войны, а мать, та, что не была родней Блендуэллам, никогда не отличалась уравновешенностью. В возрасте двух лет мальчика пришлось изолировать от нее, а саму женщину поместить в лечебницу. Она покончила с собой там... в приюте.

"В сумасшедшем доме", – подумала Соня. Она сама не поняла, почему употребленное Джоем иносказание звучало так пугающе.

– Сейчас ее сыну, внуку Линды и Уолтера, двадцать с чем-то лет. Он забрал себе в голову, что обязательно должен унаследовать "Дом ястреба" после их смерти. Убеждает их не продавать дом. Дьявол, он даже уговорил старика Уолтера явиться ко мне и попытаться купить остальные три четверти Дистингью. Похоже, Кен мечтает рано или поздно завладеть здесь всем.

– Конечно, мы не собираемся продавать, – заметила Хелен Доггерти.

– Конечно, – согласился ее муж.

– Мы любим этот дом, – продолжала она, – раньше его называли "Морским стражем", и это довольно точно, если принять во внимание то, что из окон море видно с трех сторон. Кроме того, мы любим этот остров – он такой тихий и прекрасный, такой чистый и свежий. Здесь как в монашеской келье в какой-то степени. И это место помогает убежать от всего: от ежедневных забот, которые снедают остальную часть мира, от проблем, от тревог...

По тому, как женщина заколебалась в последней части своей речи, Соня поняла, что Хелен Доггерти не считает Дистингью убежищем от обычных ежедневных забот... Нет, больше похоже было на то, что эта прекрасная, богатая дама ищет спасения от безумца, угрожающего лишить жизни ее детей. Даже в то время, пока она говорила, ее глаза как бы случайно останавливались на лицах двух малышей, будто она хотела удостовериться в том, что они все еще близко, в безопасности, что их не схватили и не унесли в тот самый момент, когда она ненадолго отвлеклась.

Соня взглянула на Билла Петерсона, пытаясь понять, заметил ли тот внезапный приступ страха, обуявшего Хелен.

Он заметил.

Билл подмигнул девушке и улыбнулся, как будто пытаясь восстановить ту атмосферу добродушного подшучивания друг над другом, которая царила за столом еще минуту назад.

Она не стала поддерживать игру.

Соня взглянула на Лероя Миллза, уткнувшего глаза в тарелку, тихого и отчужденного, застенчивого, виновато избегающего взгляда Хелен Доггерти. Что же это было?

Она отвела взгляд, невольно вздрагивая и ощущая себя напуганной ощущением неизвестного зла, незримо присутствовавшего здесь. Посмотрев в сторону Рудольфа Сэйна, Соня обнаружила, что все это время он неотрывно всматривался в нее. Девушка мигнула от неожиданности, но его веки остались неподвижными; телохранитель продолжал сверлить девушку взглядом, чуть хмуря лоб, как будто сосредоточившись на решении загадки; ярко-синие глаза не отрывались от Сониных, держали их в плену.

Соня попыталась улыбнуться ему.

Он не ответил.

Девушка отвернулась, обеспокоенная, но уже через секунду поймала себя на том, что украдкой время от времени переводит на него взгляд, пытаясь понять проявленный к ней жутковатый интерес.

Так и было.

Он не отводил глаз.

Она быстро повернулась к Хелен Доггерти, затем взглянула на ее мужа, надеясь, что он что-нибудь скажет и нарушит эту внезапную тишину, это необъяснимое злое колдовство, окутавшее пеленой всех собравшихся и напоминавшее затишье перед грозой.

– Итак, – начал Джой Доггерти, слова его показались ей глотком свежего воздуха, – завтра вы отдыхаете, осматриваете остров, загораете и дышите свежим воздухом. Среда – прекрасный день для начала занятий с детьми.

Соня бросила взгляд на ребят и обнаружила, что оба застенчиво уставились на нее, чуть склонив головы; на их ангельских личиках блуждали неуверенные улыбки. Должно быть, глядя на новую учительницу, дети раздумывали, какой она окажется: будет строгой или дружелюбной, будет любить их или останется равнодушной.

– Хорошо, – сказала она мистеру Доггерти. – Я действительно хотела начать как можно скорее, сэр.

– Меня зовут Джой, – поправил тот довольно дружелюбно. – Мы здесь называем друг друга по именам. Мои отец и мать были скучными, чересчур гордыми своим положением нуворишей, а мне не нравится жить в доме, где все как будто затянуты в тугие воротнички.

– В таком случае, Джой, – улыбнулась она, – я хочу скорее приступить к занятиям. Я изучила требования, которые предъявляет к обучению островное правительство, и видела тесты, которые детям нужно будет пройти будущей весной для того, чтобы получить официальное свидетельство о завершении нынешнего этапа обучения.

Он взмахом руки заставил ее замолчать, но не повелительно, а скорее добродушно.

– У этих негодников и без того были слишком длинные каникулы, и на этот раз им придется поработать.

– А-а-а, – хором протянули дети.

– Тихо там, на борту, – заметил Доггерти. Соне же он сказал: – Как бы то ни было, еще один день свободы не заставит их отстать от программы намного больше, чем есть сейчас, и я безусловно настаиваю на том, чтобы вы как следует освоились на Дистингью и начали привыкать к здешней атмосфере лени, вполне обычной для тропиков.

– Как скажете, Джой, – согласилась Соня, довольная этим предложением.

Дети ее развеселили.

– Они просто золото, – любовно заметил Доггерти.

Соня снова подняла глаза на Сэйна и обнаружила, что он все еще внимательно изучает ее лицо, наблюдает за реакцией на все происходящее за обеденным столом и каким-то таинственным образом формирует о ней свое собственное мнение.

Она чувствовала себя так, будто находилась в суде, и понимала, что, с точки зрения Сэйна, так оно и было. Соня вспомнила, что он ей говорил по поводу того, что не следует доверять никому, кроме себя, и на этот раз взглянула ему прямо в глаза, рассматривая мужчину так же откровенно, как и он позволял себе это делать. Через секунду Сэйн сообразил, что роли поменялись, улыбнулся девушке и вернулся к своей тарелке, наполненной превосходной едой. Аппетит у него был отменный.