Текст книги "Логово"

Трава и сорняки, густо разросшиеся в эту необычно дождливую зиму, доходили ему до колен. Прохладный ветер овевал поле. Ночные птицы и летучие мыши, пролетая высоко над его головой, неожиданно камнем падали вниз, привлеченные им, и тотчас взмывали вверх, сначала приняв его за такого же, как и они, ночного хищника, но, подлетев поближе, убеждались в страшной своей ошибке.

Он стоял, гордо вскинув голову, вглядываясь в далекие звезды, мелькавшие среди разрывов быстро сгущающихся туч, медленно ползущих в зимнем небе на восток. Он верил, что Вселенная была царством смерти с кое-где затесавшимися в ней островками причудливой жизни, заполненная мертвыми и пустыми планетами, не ветхозаветный гимн созидательному творчеству бога, а бесспорное доказательство убогости Его воображения и торжества собранных воедино и противостоящих Ему сил тьмы. Из двух реальностей, бок о бок существующих во Вселенной, – жизни и смерти – жизнь была меньшей по объему и логически менее последовательной. В царстве живых срок существования ограничивался годами, месяцами, неделями, днями, часами. В царстве мертвых этот срок был вечен.

Он жил в приграничной полосе между жизнью и смертью.

Он ненавидел мир живых, к которому по рождению принадлежал и сам. Его бесили их претензии на всезнайство, их манеры, нравы и принимаемые ими на веру добродетели. Лицемерие во взаимоотношениях между людьми, публично восхищавшимися бескорыстием, но тайно стремящимися к личной выгоде, одновременно забавляло и внушало ему омерзение. Любой добрый поступок он расценивал как тайное стремление к выгоде, которую мздоимец надеется таким образом заполучить.

Больше всего его презрение – а иногда и ярость – вызывали те, кто болтал о любви и уверял, что якобы способен чувствовать ее. Любовь – он знал это – была одной из тех возвышенных добродетелей, о которых без умолку трещали родители, учителя и священники. Любви не было. Она была пустышкой, способом закабалять дурачков, липой.

Его влекли тьма и странная антижизнь мира мертвых, к которому он принадлежал по праву, но в который пока еще не мог возвратиться. Его место было среди проклятых душ. Он чувствовал себя как рыба в воде среди тех, кто презирал любовь, кто истинно верил, что погоня за наслаждениями – единственное, ради чего стоит жить. Я – это самое главное. И никаких тебе понятий «добро», «зло», «грех».

Чем дольше он глядел на звезды, мелькавшие в просветах между облаками, тем ярче они ему казались, пока от их разящих лучиков у него не заболели глаза. Выступившие слезы затуманили его зрение, и он отвел взгляд. Даже ночью мир живых был слишком ярок для таких, как он. Чтобы видеть, ему не нужен был свет. Его зрение было приспособлено к идеальному мраку смерти, к черным катакомбам Ада. Свет был не только избыточен для таких глаз, как у него; он был им неприятен, а иногда и просто омерзителен.

Глядя себе под ноги, он зашагал с поля к кромке сплошь покрытого трещинами асфальта. Его шаги гулко отдавались в пустыне, когда-то звеневшей голосами и смехом посетителей. Но если требовалось, он мог двигаться так же неслышно, как крадущаяся к добыче кошка.

Выглянувшая из-за туч луна заставила его поморщиться, словно от боли. Со всех сторон чернели развалины его тайного убежища, отбрасывая на асфальт неясно очерченные лунным светом рваные тени, которые любому другому могли бы показаться бледными, но ему представлялись пятнами яркой, светящейся краски.

Из внутреннего кармана своей кожаной куртки он достал солнцезащитные очки и надел их. Так было лучше.

На какое-то мгновение он замешкался, не зная, что делать с оставшимся ночным временем. У него был выбор: провести последние предутренние часы с живыми или с мертвыми. Но на этот раз ему не пришлось особенно долго ломать себе голову. В его нынешнем состоянии души он явно предпочитал живым мертвых.

Он вышел из тени, напоминавшей гигантское, чуть скошенное разбитое колесо, и быстро направился к давно заброшенному строению, где находились его мертвецы. Его коллекция.

– Шестьдесят четыре минуты, – сказала Джина, взглянув на свой «Ролекс» на розовом ремешке. – Видно, ребята, придется здорово с ним повозиться.

Джоунас и представить себе не мог, что время могло мчаться с такой скоростью, явно быстрее обычного, словно по чьему-то капризу Земля завертелась в несколько раз стремительнее. Но в подобных ситуациях, когда граница между жизнью и смертью измерялась минутами и секундами, это было в порядке вещей.

Он бросил взгляд на кровь скорее голубого, чем красного цвета, которая по отводной трубке из прозрачной пластмассы поступала в мерно урчащий байпас. Обычно в теле человека помещается пять литров крови. Прежде чем реанимационная группа покончит с Харрисоном, его кровь несколько раз прогонят по кругу, постепенно подогревая и отфильтровывая ее.

Кен Накамура стоял подле светящегося щита, рассматривая на его фоне рентгеновские снимки головы и груди пострадавшего, которые были сделаны на борту летевшего со скоростью восемьдесят миль в час вертолета во время пути от отрогов Сан-Бернардинских гор до больницы в Ньюпорт-Бич. Кари склонилась к лицу пациента, внимательно, через офтальмоскоп, изучая его глаза, стремясь выявить в них признаки опасного черепного давления от чрезмерного количества скопившейся в мозгу жидкости.

С помощью Хелги Джоунас наполнил несколько шприцев большими дозами сильнодействующих нейтрализаторов свободных радикалов. Витамины Е и С, будучи весьма эффективными нейтрализаторами, имели еще и то преимущество, что были естественными компонентами, но, помимо них, он намеревался ввести в кровь и лазероид – тирилизадмецилят и фенилтретилбитилнитрон.

Свободные радикалы – это очень подвижные, нестойкие молекулы, распространяющиеся по всему телу и вызывающие разрушительные реакции в большинстве клеток, с которыми они приходят в соприкосновение. Современная теория рассматривает их как основную причину старения человеческого организма, что объясняет, почему органические витамины Е и С способны укрепить иммунную систему и при длительном пользовании в состоянии даже омолодить человека внешне и способствовать развитию у него более высоких энергетических уровней. Свободные радикалы, будучи побочным продуктом обычных метаболических процессов, всегда присутствуют в системе. Но если тело длительное время было лишено оксидинизированной крови, даже несмотря на защитное воздействие гипотермии, в нем возникает огромное количество свободных радикалов, справиться с которыми тело уже не в состоянии. При восстановлении жизнедеятельности сердца, когда оно вновь начинает перекачивать кровь по системе, потоки крови, захватывая с собой эти разрушительные молекулы, несут их к мозгу, и это обычно приводит к губительным последствиям.

Витаминные и химические нейтрализаторы уничтожат свободные радикалы до того, как они успеют нанести мозгу свой смертельный удар. Таковы, во всяком случае, были предположения и надежды ученых.

Джоунас вставил все три шприца в специальные приемные отверстия в основной трубке, через которую в тело должна была закачиваться кровь, но не стал сразу вливать в нее их содержимое.

– Шестьдесят пять минут, – сказала Джина.

И впрямь, уж больно много времени прошло с момента смерти, мелькнуло в голове у Джоунаса.

Еще немного, и они вплотную подойдут к рекорду длительности пребывания пациента в состоянии клинической смерти.

Несмотря на довольно низкую температуру воздуха в операционной, Джоунас почувствовал, как на черепе под быстро редеющими волосами выступил пот. Вот всегда он так, обязательно перегнет палку, слишком близко принимает все к сердцу. Некоторые из его коллег отрицательно относились к его чрезмерному чувству сострадания к пациентам, полагая, что между лечащим врачом и пациентом должна существовать определенная профессиональная дистанция, и только она способна обеспечить врачу разумную оценку ситуации. Но пациент был не только пациентом. Любой из них был кем-то любим и кому-то нужен. И Джоунас остро переживал, когда осознавал, что не в состоянии помочь пострадавшему, ибо был уверен, что этим он обрекал на горе не только его самого, но приносил боль и страдания огромному числу родственников, близких и друзей. Даже в таких случаях, как данный, когда он практически ничего не знал о Харрисоне, он начинал придумывать жизнь людей, чьи судьбы переплетались с судьбой пациента, и чувствовал себя ответственным перед ними, как если бы действительно знал их лично.

– Парень чист, – сказал Кен, оторвавшись от рентгеновских снимков и сонограмм. – Ни переломанных костей, ни внутренних повреждений.

– Но эти сонограммы были сделаны после того, как смерть уже наступила, – уточнил Джоунас, – и они не в состоянии показать, как ведут себя функционирующие органы.

– Верно. Сделаем пару снимков, когда реанимируем его. Вот тогда и удостоверимся, все ли у него цело, а пока у него порядок.

Оторвавшись от своего исследования глаз покойника, Кари Доуэлл сказала:

– У него могло быть сотрясение мозга, но по тому, что вижу, судить трудно.

– Шестьдесят шесть минут.

– Правильнее бы счет вести на секунды. Ну ладно. Все готовы? – спросил Джоунас, хотя вопрос был явно риторический.

Прохладный воздух операционной никак не мог проникнуть сквозь плотную материю хирургической шапочки у него на голове, но покрытый потом затылок почему-то вдруг стал холодным как лед. Его трясло, словно в ознобе.

Кровь, подогретая до ста градусов, по прозрачной пластмассовой трубке начала ритмично, в соответствии с биением искусственного сердца – байпаса, поступать в тело через вену на бедре.

Джоунас наполовину опорожнил все три шприца, введя в первую порцию крови мощные дозы нейтрализаторов свободных радикалов. Немного подождав, он ввел в кровь вторую половину содержимого шприцев.

Его уже ждали три других шприца, согласно инструкции заранее приготовленные Хелгой. Вынув использованные шприцы, он вставил на их место три новых, но вливать их содержимое в линию не стал.

Кен подвинул переносной дефибрилляционный аппарат ближе к пациенту. Когда тот будет реанимирован, не исключено, что его сердце станет биться неравномерно и хаотично – дефибрировать, – но его можно будет заставить работать равномерно, пропустив через него мощный электрический разряд. Но к этому прибегали только в критической ситуации, когда уже были исчерпаны все другие способы. Ведь дефибрилляция разрушительно сказывается на пациенте в момент его возвращения к жизни.

Взглянув на цифровой термометр, Кари сказала:

– Температура тела только пятьдесят шесть градусов.

– Шестьдесят семь минут, – проговорила Джина.

– Уж больно медленно нагревается, – заметил Джоунас.

– Может, попробуем внешний подогрев?

Джоунас в нерешительности замялся.

– Стоит попробовать, – одобрил Кен.

– Пятьдесят семь градусов, – объявила Кари.

– Если и дальше пойдем с такой скоростью, – озабоченно сказала Хелга, – то сердце врубится только где-то на восьмидесятой минуте.

Еще до того как пациент был доставлен в операционную, под простыню, покрывавшую операционный стол по всей его длине, были подложены электрогрелки.

– Ладно, попробуем, – согласился Джоунас.

Кари щелкнула выключателем электропитания грелок.

– Но потихонечку, – сказал Джоунас.

Кари отрегулировала скорость нагрева.

Конечно же, тело необходимо было подогреть, но слишком быстрый подогрев мог привести к ненужным последствиям. Реанимация всякий раз напоминала балансирование на туго натянутой проволоке.

Джоунас занялся шприцами, вводя в кровь дополнительные дозы витаминов Е и С, тирилизадмецилят и фенилтретилбитилнитрон.

Пациент был бледен и недвижим. Он казался Джоунасу одной из центральных фигур, изображенных в натуральную величину на фреске старинного собора: лежащее навзничь, словно высеченное из белого мрамора, тело Христа в момент перед самым успешным в мире воскрешением.

Для того чтобы вести офтальмоскопическое наблюдение, Кари Доуэлл подняла веки покойника, и его широко раскрытые глаза невидяще всматривались в потолок, в то время как Джина, мурлыча себе под нос «Маленькую девочку прибоя», из пипетки капала в них жидкость: искусственные слезы предохраняли хрусталики от пересыхания. Джина была фанаткой группы «Бич Бойз».

Ни страха смерти, ни потрясения не выражалось в глазах трупа. Напротив, они хранили выражение почти полной удовлетворенности и едва заметного изумления. Словно в момент смерти Харрисон увидел нечто, заставившее его сердце радостно забиться.

Опорожнив пипетку, Джина взглянула на свои часы.

– Шестьдесят восемь минут.

У Джоунаса возникло дикое желание наорать на нее, приказав заткнуться, словно перестань она поминутно объявлять время, и оно остановится.

Кровь продолжала перекачиваться из байпаса в тело и обратно.

– Шестьдесят два градуса.

Голос Хелги был суровым, будто она выговаривала мертвецу за то, что тот так медленно нагревается.

Ровные линии на ЭКГ.

– Ну, давай же! – взывал Джоунас. – Давай же, начинай!

Он прошел в свой музей не через одну из верхних дверей, а через лагуну, где уже давно не было воды. В неглубокой ее впадине прямо на выщербленном бетонном дне все еще стояли три гондолы, снятые с рельсового пути, по которому, приводимые в движение цепной передачей, они возили своих веселых пассажиров, по десять человек в каждой. Даже сквозь густой мрак ночи, многократно усиленный солнцезащитными очками, он видел, что носовые их части не были выгнуты, подобно лебединым шеям, как у настоящих венецианских гондол, а представляли собой ярко раскрашенные, злобно ухмыляющиеся морды страшилищ, искусно вырезанных из дерева и долженствовавших, по замыслу их создателей, пугать публику, а теперь повидавших виды, с облупившейся краской и покрытых сетью мелких трещин. Ворота лагуны, когда-то легко расходившиеся в разные стороны при приближении гондолы, застыли навеки. Одна створка была настежь распахнута, другая, закрытая, висела только на двух из четырех насквозь проржавевших петлях. Через распахнутую створку он прошел в переход, где мрак был еще гуще, чем в лагуне.

В этой сплошной мгле ему уже не требовались очки, и он снял их.

Не нужен был ему и фонарик. Там, где обыкновенный человек чувствовал бы себя совершенным слепцом, он прекрасно видел все вокруг.

Бетонный канал шлюза, по которому когда-то двигались гондолы, был глубиной в три и шириной в восемь дюймов. По всей его длине шло более узкое углубление. В нем помещался изрядно проржавевший цепной привод – целая серия компактных, скругленных шестидюймовых крюков, которые за стальные скобы, вделанные в днища гондол, тащили их вперед. Когда этот аттракцион действовал, крюки и скобы находились под водой, и создавалось впечатление, что гондолы плыли. Теперь, длинной вереницей уходя во мрак, крюки были похожи на торчащие из спины огромного доисторического ящера позвоночные хрящи.

«Мир живых, – подумал он, – всегда напичкан обманом, пряча под внешней спокойной гладью уродливые механизмы, тайно исполняющие свою грязную работу».

Он прошел дальше, в глубину строения. Шлюзовой канал едва заметно отлого понижался, но он знал об этом, так как прежде уже не раз бывал здесь.

Над ним по обеим сторонам канала бежали бетонные служебные дорожки шириной примерно в четыре дюйма. За дорожками отвесно поднимались стены тоннеля, выкрашенные в черный цвет, чтобы служить мрачным фоном разыгрываемому в них бестолковому спектаклю.

Временами дорожка переходила в ниши, а порой и в целые комнаты. Когда аттракцион действовал, в этих нишах помещались живые картины, призванные позабавить или устрашить посетителей, а иногда сделать и то и другое вместе: привидения и домовые, вурдалаки и чудовища, сумасшедшие, стоящие с окровавленными топорами над распростертыми телами обезглавленных ими жертв. В одном из помещений, величиной в приличную комнату, находилось искусно сделанное кладбище, по которому, крадучись от могилы к могиле, перебегали ожившие мертвецы; в другом – из огромной, почти в натуральную величину, летающей тарелки толпой вываливались кровожадные инопланетяне с острыми щучьими зубами и огромными головами. Все эти фигуры-роботы двигались, корчили рожи, выпрямлялись во весь рост и страшными голосами, записанными на магнитофонную пленку, стращали посетителей, сопровождая одно и то же драматическое действо или жест неизменными и вечно повторяющимися угрозами и свирепыми гримасами.

Увы, не вечными. Роботы испарились, их погрузили на машины и увезли то ли их бывшие хозяева, то ли агенты кредиторов, то ли грабители.

Ничто не вечно.

Только смерть.

Пройдя еще с сотню футов от ворот лагуны, он подошел к краю первой секции шлюзового канала. Пол тоннеля, ранее незаметно понижавшийся, теперь резко, под углом примерно в тридцать пять градусов, обрывался вниз и исчезал в беспросветной черноте. Здесь отцепляемые от крюков гондолы, вздрогнув всем корпусом, скатывались, все убыстряя свой бег, вниз по длинному, в сто пятьдесят футов, склону и гулко шлепались в нижний пруд, поднимая тучи брызг и с ног до головы окатывая водой сидевших впереди пассажиров, к великой радости тех счастливчиков – или хитрецов, – которые догадались сесть позади.

Отличаясь от обыкновенных людей и обладая особыми свойствами, даже он в этой кромешной тьме мог видеть только часть уходящего вниз склона. Его кошачье зрение имело свои границы: в радиусе десяти или пятнадцати футов он видел в полной темноте предметы так отчетливо, как будто смотрел на них при дневном свете; затем они становились менее ясными, их очертания сглаживались, уходили в темноту и наконец на расстоянии примерно в сорок-пятьдесят футов полностью сливались с ней.

Немного отклонившись назад, чтобы удержать равновесие на крутом спуске, он зашагал вниз, в чрево заброшенного аттракциона. Его не пугало то, что могло ждать его там. Ничто теперь уже не пугало его. Он сам был в сотни раз страшнее и смертельнее любой опасности, которая могла бы грозить ему в этом мире.

На полдороге вниз он учуял запах смерти. Его донесли до ноздрей волны холодного воздуха, поднимающиеся снизу. Зловоние будоражило его. Никакие духи́, даже самые изысканные, на нежной податливой шейке прекрасной женщины не могли бы вызвать в нем такого трепетного чувства восторга, как ни с чем не сравнимый, слегка сладковатый аромат гниющей плоти.

Отражавшийся от эмалированных поверхностей и деталей из нержавеющей стали свет галогенных ламп в операционной слепил глаза, подобно яркому арктическому солнцу, играющему на острых гранях ледовых торосов. В комнате, казалось, сделалось прохладнее, словно выталкиваемый теплом холод из тела покойника понизил температуру окружающего воздуха. Джоунас Нейберн поежился.

Хелга посмотрела на цифровой термометр, приклеенный к телу Харрисона.

– Температура семьдесят градусов.

– Семьдесят две минуты, – констатировала Джина.

– Идем на рекорд, – сказал Кен. – Раздел «История медицины» Книги рекордов Гиннесса, телеинтервью, монографии, новые фасоны шляпок, на лужайках и газонах в виде пластиковых украшений стоим мы в полный рост.

– Некоторых собак возвращали к жизни и после девяноста минут, – напомнила ему Кари.

– Верно, – согласился Кен. – Но ведь то были собаки. К тому же, если мне не изменяет память, мозги у них у всех съехали набекрень, и, вместо того чтобы гоняться за машинами и зарывать в землю кости, они все делали наоборот.

Джина и Кари тихо рассмеялись, и шутка, казалось, разорвала царившее в комнате напряжение, но Джоунас остался к ней глух. В процессе реанимации он никогда, даже на мгновение, не мог расслабиться, хотя прекрасно понимал, что постоянное напряжение отнимает у врача способность длительно работать с полной отдачей. Умение Кена дать выход накопившейся нервной энергии было тем более восхитительным, что шло не во вред, а на пользу пациенту. Джоунас, однако, не мог в пылу сражения позволить себе такую роскошь.

– Семьдесят два градуса, семьдесят три.

А ведь это и было настоящим сражением. С очень коварным, умным, могучим и безжалостным врагом – Смертью. Джоунас рассматривал смерть не только как патологическое состояние, как некую неизбежность, уготованную всему живому, но и как вполне реальное существо, бродившее по свету, хотя, естественно, не в том обличье, в каком ее обычно изображают в мифах и легендах, – в виде скелета в наброшенном на плечи и голову саване, – но тем не менее как некое ощутимо-зримое бытие. Смерть с заглавной буквы.

– Семьдесят четыре градуса, – проговорила Хелга.

– Семьдесят три минуты, – сказала Джина.

Джоунас ввел еще несколько порций нейтрализаторов свободных радикалов в струившуюся под мощным напором байпаса кровь.

Он знал, что его вера в Смерть как особую сверхъестественную силу, обладающую собственной волей и сознанием, его убежденность, что иногда она обретает вполне реальные, зримые очертания и что в данный момент она, скрытая от глаз под плащом-невидимкой, присутствует в этой комнате, его коллегам покажутся глупыми предрассудками. Верными признаками его психической неустойчивости или скрытого помешательства. Но Джоунас не сомневался, что находится в здравом уме. В конце концов, его вера в Смерть покоилась на вполне объективных данных личного опыта. Семилетним мальчиком он лицом к лицу столкнулся со своим ненавистным врагом, слышал его голос, смотрел ему прямо в глаза, вдыхал его смрадный запах и чувствовал его ледяное прикосновение.

– Семьдесят пять градусов.

– Внимание, приготовиться, – сказал Джоунас.

Температура тела пациента приближалась к тому рубежу, за которым в любой момент мог начаться процесс воскрешения из мертвых. Кари приготовила полный шприц эпинефрина, а Кен включил дефибрилляционную установку и дал ей накопить электрический разряд необходимой мощности. Джина открыла выводной вентиль емкости, содержащей смесь кислорода и двуокиси углерода, составленную по особому рецепту для нужд реанимации, и проверила исправность лицевой маски в искусственном легком.

– Семьдесят шесть градусов, – сказала Хелга, – семьдесят восемь.

Джина взглянула на часы.

– Подходим… к семьдесят четвертой минуте.