Текст книги "Лицо в зеркале"

Напарника Шевелюры Этан знал. Хосе Рамирес, ширококостный мексиканец с близорукими глазами и добродушной, сонной улыбкой медведя коалы.

Хосе жил с женой и четырьмя детьми. И пока Шевелюра подписывал бумаги, которые дал ему Вин Толедано, Этан спросил Хосе, не покажет ли тот ему последние фотографии Марии и детей.

По завершении формальностей Толедано провел их через другую дверь в теплицу. Здесь пол вместо винила устилала керамика, большие квадратные плиты со стороной в шестнадцать дюймов: легче стерилизовать в случае загрязнения телесными жидкостями.

Несмотря на то, что воздух в теплице постоянно очищался сложной системой фильтрации, слабый, но неприятный запах оставался. Действительно, в большинстве своем умершие не благоухали мылом, шампунем или одеколоном.

Тела могли лежать и в четырех стандартных, из нержавейки ящиках, неотъемлемой части любого морга, но прежде всего в глаза бросились два трупа на каталках. Оба накрытые простынями.

Третья каталка пустовала, простыня частично сползла на пол, но именно к ней и направился Толедано. На лице читалось крайнее недоумение.

– Его привезли на ней. Тут он и лежал.

В полном замешательстве Толедано откинул простыни с лиц двух других покойников. Данни Уистлера среди них не было.

Один за другим он выдвинул четыре стальных ящика. Все пустовали.

Поскольку огромное большинство пациентов попадало из больницы домой, а не на кладбище, теплица, в сравнении с городским моргом, была крохотной. И во все возможные тайники они уже заглянули.

Глава 7

В комнатке без окон, расположенной тремя этажами ниже уровня земли, с четырьмя живыми и двумя мертвецами, на мгновение воцарилась такая тишина, что Этан вроде бы услышал, как высоко над головой дождь хлещет по земле.

Первым заговорил Шевелюра:

– Вы хотите сказать, что отдали Уистлера кому-то еще?

Толедано решительно покачал головой:

– Никогда. Такого со мной не случалось ни разу за все четырнадцать лет, которые я здесь работаю. Я не новичок.

Широкая дверь позволяла беспрепятственно вывозить труп на каталке из теплицы в гараж машин «Скорой помощи». Она запиралась на два накладных замка. Оба кто-то открыл.

– Я оставил дверь запертой, – твердил Толедано. – Она всегда заперта на оба замка, практически всегда, за исключением тех случаев, когда выдается труп, но я при этом присутствую, стою здесь, наблюдаю.

– Да кому захочется красть труп? – спросил Шевелюра.

– Если какому-то извращенцу и захочется, у него не получится, – Вин Толедано распахнул дверь в гараж, чтобы продемонстрировать, что замочных скважин на наружной стороне нет. – Два накладных замка. Ключей к ним нет. Открыть замки можно только из этой комнаты.

От волнения голос Толедано задрожал. Этану не составило труда понять его состояние: Толедано имел все основания предполагать, что работать на этом месте ему осталось недолго.

– Может, он не умер, – предположил Рамирес. – Вы понимаете, сам ушел отсюда.

– Да он был мертвее мертвого, – ответил Толедано. – Абсолютный труп.

Рамирес пожал плечами, улыбнулся коальей улыбкой.

– Ошибки случаются.

– Только не в этой больнице, – ответил Толедано. – С тех пор, как пятнадцать лет назад одна старушка пролежала здесь час, признанная умершей, а потом села и начала орать.

– Слушай, а ведь я это помню! – воскликнул Шевелюра. – У одной монахини еще случился инфаркт.

– Инфаркт случился у моего предшественника, и все потому, что какая-то монахиня запилила его.

Нагнувшись, Этан достал из-под каталки, на которой лежало тело Данни, пластиковый мешок. С тесемками, к одной из которых привязали бирку. На ней значилось: «ДУНКАН ЮДЖИН УИСТЛЕР», а также дата рождения и индивидуальный номер, выданный службой социального страхования.

– В этом мешке лежала одежда, в которой его доставили в больницу, – в голосе Толедано отчетливо слышались панические нотки.

Этан положил пустой мешок на каталку.

– После того, как пятнадцать лет тому назад старушка очнулась в теплице, вы перепроверяете врачей?

– И не по одному разу! – воскликнул Толедано. – Когда сюда поступает покойник, я прежде всего прослушиваю его стетоскопом, убеждаюсь, что сердце не бьется, а легкие не сокращаются. Использую мембранную сторону для высоких звуков, а колоколообразную – для низких. Потом определяю внутреннюю температуру тела. Через полчаса провожу второй замер, еще через полчаса – третий, что она падает, как и должна у трупа.

Шевелюра нашел такую практику забавной.

– Внутреннюю температуру? То есть не жалеешь времени на то, чтобы засунуть термометр в задницу трупа?

Хосе не улыбнулся.

– Мертвых надо уважать, – пробурчал он и перекрестился.

Ладони Этана взмокли от пота. Он вытер их о рубашку.

– Если никто не мог зайти и забрать его и если он мертв, то где он?

– Может, одна из сестер отвлекла тебя, а вторая уворовала труп, – предположил Шевелюра. – Эти монахини большие любительницы пошутить.

Холодный воздух, белые, как снег, керамические плиты, сверкающие, как лед, передние торцы стальных ящиков… но отнюдь не они являлись причиной мороза, пробиравшего Этана до костей.

Он подозревал, что едва заметный запах смерти впитывается в его одежду.

Никогда раньше морги не вызывали у него никаких эмоций. Теперь же он заметно нервничал.

В документах на покойника, выписанных больницей, в графе «БЛИЖАЙШИЙ РОДСТВЕННИК или ОТВЕТСТВЕННОЕ ЛИЦО» значились имя и фамилия Этана, номера его телефонов. Тем не менее он оставил Вину Толедано свою визитку с той же самой информацией.

Поднимаясь на лифте, он слушал одну из лучших песен группы «Обнаженные дамы», также лишенную слов.

Он поднялся на седьмой этаж, где лежал Данни. И только когда двери кабины разошлись, понял, что собирался доехать лишь до первого подземного уровня, гаража, где оставил «Экспедишн», расположенного лишь на два этажа выше теплицы.

Нажал кнопку с выгравированными на ней «-1», но попал в гараж лишь после того, как кабина поднялась на самый верхний, пятнадцатый этаж и лишь потом пошла вниз. Люди входили, выходили, но Этан их не замечал.

Думал о другом. Инцидент в квартире Райнерда. Исчезновение умершего Данни.

Пусть Этан и ушел со службы, но интуиция копа осталась при нем. Он понимал, что эти два экстраординарных события, случившиеся в одно утро, не могут быть простым совпадением.

Однако одной интуиции определенно не хватало для того, чтобы даже предположить, а что может связывать эти два сверхъестественных феномена. С тем же успехом он мог пытаться с помощью интуиции оперировать на головном мозге.

Логика тоже не предлагала никаких ответов. В данном случае даже Шерлок Холмс пришел бы в отчаяние, прикинув вероятность того, что дедуктивный метод позволит ему докопаться до истины.

В гараже водитель только что заехавшего автомобиля медленно вел его по проходу в поисках свободного места. Другой автомобиль вынырнул из бетонных глубин, прячась за огни фар, словно субмарина, поднимающаяся из расселины на океанском дне, и взял курс на выездной пандус. Но, кроме Этана, пешеходов в гараже не было.

Низкий серый потолок, разрисованный копотью выхлопных газов, которая откладывалась на нем многие годы, становился все ниже и ниже по мере того, как Этан углублялся в гараж. Словно корпус субмарины, стены, похоже, едва сдерживали нарастающее внешнее давление.

Этану уже чудилось, что в гараже он вовсе не один. За каждым внедорожником, за каждой бетонной колонной мог поджидать его давний друг, в загадочном состоянии, с неизвестно какой целью.

Но никто и ничто не помешало Этану добраться до «Экспедишн».

Никто и ничто не ждало его в салоне. Сев за руль, даже до того, как завести двигатель, он заблокировал дверцы.

Глава 8

В армянском ресторане на бульваре Пико царила атмосфера еврейской кулинарии, а еду подавали такую вкусную, что даже приговоренный к смерти, отведав ее на своей последней трапезе, не смог бы сдержать улыбку удовлетворенности. Должно быть, по этой причине такое количество копов в штатском и киношников в одном месте можно было встретить разве что в зале суда, где слушалось дело очередной кинознаменитости, отправившей на тот свет свою вторую половину.

Когда Этан вошел в зал, Рисковый Янси уже ждал в кабинке у окна. Даже сидя, он поражал своими габаритами. Пожалуй, мог бы сгодиться на главную роль ремейка «Здоровяка», если б ее решили отдать негру.

Рисковому уже принесли двойную порцию копченой баранины с огурцами и помидорами.

Едва Этан сел напротив крупногабаритного детектива, тот оторвался от еды.

– Кто-то мне сказал, что слышал в новостях, будто твой босс получил двадцать семь миллионов за два последних фильма.

– По двадцать семь миллионов за каждый. Первым пробил потолок двадцати пяти миллионов.

– Да, бедность ему не грозит.

– Плюс навар.

– Какой еще может быть навар при таких гонорарах?

– Если картина становится хитом, он получает еще и долю прибыли.

– И сколько это может быть?

– Если верить «Дейли верайети», наиболее удачные фильмы, идущие в мировом прокате, приносят ему по пятьдесят миллионов.

– Так ты нынче читаешь прессу шоу-бизнеса?

– Она постоянно напоминает мне, что он – очень большая цель.

– Да уж, работы тебе хватит. И в скольких фильмах он снимается в течение года?

– Обычно в двух. Иногда в трех.

– Я собираюсь так плотно закусить за его счет, что мистер Ченнинг Манхейм заметит образовавшуюся дыру в своем бюджете, а тебя уволят за перерасход по представительскому счету.

– Даже ты не сможешь наесть копченой баранины на сто тысяч долларов.

Рисковый покачал головой:

– Чен-Ман. Может, я отстал от жизни, но и представить себе не мог, что один фильм приносит ему пятьдесят миллионов.

– У него еще есть компания по производству телефильмов, три сериала которой идут на крупнейших телеканалах, четыре – на кабельном телевидении. Он получает несколько миллионов из Японии, где снимается в коммерческих роликах, рекламируя наиболее продаваемую там марку пива. Он выпускает спортивную одежду. И еще много чего. Его агенты называют доходы, которые поступают не от съемки в фильмах, «дополнительными денежными потоками».

– Люди буквально забрасывают его деньгами, да?

– Ему нет нужды торговаться.

Когда к их столику подошла официантка, Этан заказал семгу по-мароккански и ледяной чай.

Пока официантка записывала заказ Рискового, у нее затупился карандаш.

– …и еще две маленькие бутылки «Оранжины».

– Я видел только одного человека, который мог столько съесть, – прокомментировал Этан. – Балерину, страдавшую булемией[9]9
  Булемия – обжорство.


[Закрыть]. После каждого блюда она бегала блевать в туалет.

– Я только пробую здешнюю еду, и мне не нужно носить пачку. – Рисковый разрезал последний кусок баранины пополам. – Так скажи мне, Чен-Ман – говнюк?

Шумовой фон разговоров за другими столиками гарантировал Этану и Рисковому, что их никто не услышит. С тем же успехом они могли говорить в пустыне Мохаве.

– Его невозможно ненавидеть, – ответил Этан.

– Это твой лучший комплимент?

– В жизни он не производит такого впечатления, как на экране. Не вызывает никаких эмоций.

Рисковый отправил половину куска в рот и чмокнул губами от удовольствия.

– Значит, он – одна форма, никакого содержания.

– Не совсем так. Он такой… вежливый. Щедр со своими работниками. Не высокомерен. Но чувствуется в нем… какая-то легковесность. Безразличие, с которым он относится к людям, даже к своему сыну, но это доброе безразличие. В целом человек он неплохой.

– С такими деньгами, с таким обожанием можно ожидать, что он – монстр.

– В нем этого нет. Он…

Этан задумался. За те месяцы, что он проработал у Манхейма, ему еще не доводилось откровенно говорить о своем работодателе.

Этан и Рисковый вели не одно дело, в них не раз стреляли, они полностью доверяли друг другу. Так что он мог говорить свободно, зная, что ни одно его слово не будет повторено.

Отталкиваясь от этой печки, ему хотелось охарактеризовать Манхейма не только честно, но, если угодно, и объективно. Описывая Рисковому, что собой представляет Манхейм, Этан объяснял и себе, у кого он, собственно, работает.

Заговорил Этан, когда официантка принесла ледяной чай и «Оранжину».

– Он поглощен собой, но не так, как большинство кинозвезд, это поглощение не превращает его в эгоиста. Деньги, полагаю, его волнуют, но, пожалуй, ему без разницы, что кто о нем думает и останется ли он знаменитым или нет. Он поглощен собой, все так, полностью поглощен, но это похоже… на дзэновское[10]10
  Дзэн – одно из направлений буддизма, следующие ему – созерцатели, ищущие истину в размышлениях.


[Закрыть] состояние самосозерцания.

– Дзэновское состояние?

– Да. Типа, жизнь – это он и природа, он и космос, но не он и другие люди. Он всегда наполовину погружен в размышления, в любом разговоре наполовину отсутствует, причем не притворяется, как какой-нибудь мошенник от йоги. С ним так все и происходит на самом деле. Словно он постоянно размышляет о вселенной и при этом также уверен, что вселенная размышляет о нем, поэтому их увлеченность взаимна.

Рисковый доел копченую баранину.

– Спенсер Трейси, Кларк Гэйбл, Джимми Стюарт, Богарт… все они витали в облаках, но никто этого не знал? Или в те дни кинозвезды были реальными людьми, твердо стоящими на земле?

– Реальные люди есть в этом бизнесе и сейчас. Я встречал Джоди Фостер, Сандру Баллок. Они показались мне реальными.

– Тебе также показалось, что они могут дать пинка под зад, – хмыкнул Рисковый.

Чтобы принести весь заказ, пришлось прибегнуть к помощи второй официантки.

Рисковый улыбался и кивал, когда перед ним ставили очередную тарелку.

– Хорошо. Хорошо. Отлично. Просто отлично. Прекрасно.

Воспоминание о том, что ему прострелили живот, испортило Этану аппетит. Начав есть семгу, он не сразу заставил себя заговорить о Рольфе Райнерде.

– Ты мне сказал, что наступил какому-то говнюку на горло. Что расследуешь?

– Двадцатидвухлетнюю красавицу-блондинку задушили, а потом бросили в пруд, где собирают канализационные стоки. Мы так и говорим: «Дело блондинки в пруду».

Любого копа, расследующего убийства, работа меняет раз и навсегда. Жертвы преследуют его с настойчивостью спирохет, разносящих по крови яд.

Юмор – наилучшая и зачастую единственная защита от этого ужаса. Поэтому на самом раннем этапе расследования каждому убийству придумывают некое название, которое и закрепляется за ним, пока дело не передается в суд.

И ни один начальник не спросит: «Как продвигается расследование убийства Эрмитруды Поттлесби?» Вопрос будет сформулирован следующим образом: «Есть что-нибудь новенькое в «Деле блондинки в пруду»?»

Когда Этан и Рисковый расследовали жестокое убийство двух лесбиянок, которые переехали в Лос-Анджелес из Сан-Франциско, в отделе говорили, что они работают по «Делу Лессис из Фессис». В другом случае, когда молодую женщину привязали к кухонному столу, задушили, засовывая ей в рот и горло губки, пропитанные «Пайн-Сол», средством для мойки посуды, и проволочные мочалки, расследование назвали «Дело посудомойки».

Посторонние, наверное, оскорбились бы, услышав неофициальные названия расследований. Штатские не понимают, что детективам иногда снились покойники, убийц которых они разыскивали, представить себе не могли, что иной раз жертва становилась детективу чуть ли не родным человеком, и убийство он уже воспринимал как личное оскорбление. В этих названиях неуважение отсутствовало напрочь, иногда в них проглядывала странная, меланхолическая привязанность.

– Задушили, говоришь, – Этан имел в виду блондинку в пруду. – В этом чувствуется страсть, велика вероятность, что тут замешан поклонник.

– Ага. Вижу, ты не совсем уж расслабился в дорогих кожаных куртках и мокасинах от «Гуччи».

– Я ношу обычные туфли – не мокасины. А в пруд с нечистотами он, возможно, бросил ее потому, что застукал с другим, вот и посчитал грязной, куском дерьма.

– Плюс к этому он, возможно, бывал на станции переработки канализационных стоков, знал, как провезти туда тело. А свитер у тебя из кашемира?

– Из хлопка. Значит, твой подозреваемый работает на станции переработки?

Рисковый покачал головой:

– Он – член городского совета.

Эти слова окончательно отбили Этану аппетит. Он положил вилку.

– Политик? Почему бы тебе сразу не найти обрыв и не прыгнуть с него?

Засовывая в пасть целый голубец, Рисковый сумел-таки усмехнуться, какое-то время жевал, не раскрывая рта. А проглотив, ответил: «Обрыв я уже нашел, а теперь сталкиваю вниз его».

– Если кто и окажется на скалах, так это ты.

– Вот тут ты не прав, – усмехнулся Рисковый.

После полувека правления кристально чистых чиновников и честной администрации выборные органы Калифорнии в последнее время превратились в клоаку, невиданную с 1930-х и 40-х годов, когда Раймонд Чандлер подробно описал, что творилось в тамошних коридорах власти. В первые годы нового тысячелетия коррупция на уровне штата, да и многих городских администраций, достигла уровня, подобный которому редко встретишь за пределами какой-нибудь банановой республики, хотя в данном случае это была банановая республика без бананов и с претензиями на романтический ореол.

В значительной своей части политики действовали, как бандиты. А если бандиты видели, что ты подбираешься к одному из них, они делали вывод, что, разобравшись с первым, ты нацелишься на второго, а потому бросали все свои силы, чтобы так или иначе уничтожить тебя.

В другой эре борьбы с гангстерами, в другом крестовом походе против коррупции, Элиот Несс подобрал себе команду агентов правоохранительных органов, которые не брали взяток и не боялись пуль. Их даже прозвали Недоступными. В современной Калифорнии Несса и его команду погубили бы не взятки и пули, а бюрократия, которая своими постановлениями опутала бы их по рукам и ногам, и жаждущая сенсаций пресса, питающая самые теплые чувства к преступникам, как на выборном, так и на любом другом уровне. О них журналисты пишут каждый день и помногу.

– Если бы ты по-прежнему занимался настоящей работой, как я, – продолжил Рисковый, – то вел бы это дело точно так же, как веду я.

– Да. Но, будь уверен, не сидел бы здесь, улыбаясь во весь рот.

Рисковый вновь указал на свитер Этана.

– Хлопок, говоришь… Вроде того, что продается на Родео-драйв[11]11
  Родео-драйв – одна из центральных улиц Лос-Анджелеса с дорогими магазинами.


[Закрыть].

– Вроде того, что продается в «Мэйси» на распродаже.

– И почем нынче носки, которые ты носишь?

– Плачу по десять тысяч долларов за пару.

До этого Этан никак не мог решиться перевести разговор на Рольфа Райнерда. Теперь понял, что более ничем не сможет отвлечь Рискового от самоубийственной попытки доказать виновность члена городского совета в убийстве.

– Взгляни вот на это, – он раскрыл конверт из плотной коричневой бумаги, девять на двенадцать дюймов, достал содержимое и через стол передал Рисковому.

Пока Рисковый разглядывал переданные ему материалы, Этан рассказал о пяти черных коробках, полученных через службу доставки «Федерал экспресс», и шестой, переброшенной через ворота.

– Раз коробки доставлены «Федерал экспресс», отправитель тебе известен.

– Нет. Обратные адреса указывались ложные. Их присылали из разных почтовых отделений, где принимают корреспонденцию для последующей доставки адресатам «Федерал экспресс» или «Юнайтед пост сервис». Отправитель расплачивался наличными.

– И сколько почтовых отправлений получает Ченнинг в неделю?

– Порядка пяти тысяч единиц. Но в основном они приходят на студию, где у него есть офис. Письма просматривает пиаровская фирма и отвечает на них. Его домашний адрес – не тайна, но менее известен.

В конверте лежали шесть компьютерных распечаток фотографий, сделанных цифровой камерой в кабинете Этана, первая из которых показывала баночку, стоящую на белой ткани. Рядом с баночкой лежала крышка. А вокруг – содержимое баночки. Двадцать два жучка с оранжевым, в черных точках, панцирем.

– Божьи коровки? – спросил Рисковый.

– Энтомологическое название – Hippodamia convergens, семейство Coccinellidae. Едва ли это имеет какое-то значение, но я посмотрел.

– Ну, ты попал, – хмыкнул Рисковый.

– Этот парень думает, что я – Бэтмен, а он Риддлер[12]12
  Риддлер – персонаж комиксов, буквально задающий загадки.


[Закрыть].

– Почему двадцать два жучка? Число имеет значение?

– Не знаю.

– Ты получил их живыми? – спросил Рисковый.

– Мертвыми. Отправлял ли он их живыми, не знаю, но у меня сложилось ощущение, что умерли они достаточно давно. Панцири в целости и сохранности, а вот нутро ссохлось.

Вторая фотография запечатлела светло-коричневые раковины, с выползающим из них серым желе. Лежали раковины на вощеной бумаге, на которую попали прямиком из черной коробки.

– Дохлые улитки, – пояснил Этан. – Собственно, две еще жили, когда я вскрыл коробку.

– Этот аромат «Шанель» не стала бы выводить на рынок.

Рисковый оторвался от фотографий, чтобы немного подкрепиться.

На третьей фотографии он тоже увидел баночку, из прозрачного стекла, с завернутой крышкой. Этикетки не было, но крышка давала понять, что банка из-под каких-то овощных или фруктовых консервов.

Поскольку фотография не позволяла разглядеть, что находится в банке теперь, Этан пояснил: «В формальдегиде плавали десять кусочков органики светло-розового цвета. По форме – трубчатые. Описать трудно. Похожи на маленьких экзотических медуз».

– Ты отправлял их в лабораторию?

– Да. Когда давали мне ответ, очень странно на меня посмотрели. В баночке содержались обрезки крайней плоти.

Челюсти Рискового замерли, словно во рту у него оказался быстросхватывающийся бетон.

– Крайней плоти взрослых мужчин, не младенцев, – уточнил Этан.

Механически дожевав еду, уже без всякого удовольствия, Рисковый проглотил то, чтобы было во рту, скорчил гримасу.

– Слушай, а много взрослых мужчин делают обрезание?

– Очереди на эту операцию нет, – ответил Этан.