Текст книги "Потерянные души"

Глава 41

Фрост и Даггет пришли в парк разными маршрутами, но уходили вместе, приняв решение работать в команде.

Даггет остановился в одном из четырех мотелей города – «Фоллс-инн» на Фоллс-роуд, чуть севернее Беатут[20]20
  Мистер Лисс выше заметил, что в городе много «медвежьих названий». Беатут-авеню – одно из них. Beartooth – медвежий зуб.


[Закрыть] – авеню. Мотель располагался рядом с рекой, и из окон открывался вид на чудо природы, давшее название городу[21]21
  Рейнбоу-Фоллс (Rainbow Falls) – в переводе с английского Радужные водопады.


[Закрыть].

На участке протяженностью пятьсот футов русло реки шесть раз «падало вниз» по всей ширине. Самый высокий обрыв составлял двенадцать футов, самый низкий – семь. Суммарный эффект наполнял гордостью сердца членов городской Торговой палаты. Если человек приезжал в Рейнбоу-Фоллс по делам, его непременно знакомили с этой городской достопримечательностью. Многие даже проводили здесь уик-энд, чтобы уехать с картой памяти, заполненной великолепными фотографиями.

В номере мотеля Даггет слышал водопады двадцать четыре часа в сутки даже с закрытыми окнами. Он говорил, что звук этот его успокаивает, действенностью не уступая колыбельной.

– По-прежнему спишь крепко? – спросил Фрост, когда они направлялись к выходу из парка на Беапо-лейн[22]22
  Беапо-лейн – очередное медвежье название. Bearpaw – медвежья лапа.


[Закрыть].

– Как младенец, только от этого звука встаю, чтобы отлить, шесть раз за ночь. Но я так хорошо выучил маршрут от кровати до унитаза, что мне даже не нужно просыпаться, откликаясь на зов природы.

Компания «21-й зеленый век», занимающаяся поисками эффективных альтернативных источников энергии, не загрязняющих окружающую среду, на три месяца арендовала небольшой домик, в котором и поселился Фрост. Существовала эта компания только на бумаге, и Фрост не подыскивал участки для последующей покупки, пусть и заявлял, что занимается именно этим, но хозяину дома заплатили вперед, а в современной Америке этого вполне хватало, чтобы отпали все излишние вопросы.

И лучшего камуфляжа, чем слово «зеленый», в эти дни просто не существовало. Если человек работал в компании, в название которой входило вышеуказанное слово, это характеризовало его как ответственного, сердобольного, дальновидного, высокоморального гражданина, автоматически причисляя его к хорошим парням. Ирония судьбы, но Фрост действительно принадлежал к хорошим парням, хотя его совершенно не волновало, сколько углекислого газа попадает в атмосферу при каждом выдохе.

– Будь я сексуальным маньяком, – изрек Фрост, – то колесил бы по стране, прикидываясь борцом за сохранение окружающей среды, носил бы одежду, изготовленную из соевых бобов. Женщины не просто бросались бы в мои объятья, каждая вручала бы мне топор, чтобы я ее убил.

– Мне для этого одежда из соевых бобов не требуется, – ответил Даггет. – Перед моими естественными феромонами женщины устоять не могут.

– Да? Они у тебя в баллончике-спрее или во флаконе с шариком?

Дом, который арендовала компания «21-й зеленый век», располагался на Беапо-лейн, напротив парка.

– Пошли, – продолжил Фрост. – Проверим компьютер, поглядим, где сейчас чиф Хармильо, потом, возможно, последим за ним.

Бунгало с двумя спальнями обставили со спартанской простотой, но, по крайней мере, в комнатах было чисто.

Когда они проходили по гостиной и столовой, направляясь на кухню, где стоял ноутбук Фроста, Даггет отметил: «Здесь даже мебель шейкеров[23]23
  Шейкеры – христианская секта протестантского происхождения. Из Европы перебрались в США в 18 в. Во всем избегали излишеств, отдавая предпочтение минимализму.


[Закрыть] кажется декадентской. Кровать с гвоздями тоже имеется?»

– Нет. Зато есть плетки с шипами, если возникнет желание себя высечь.

– Может быть, позже. Пока ты будешь проверять Хармильо, я позвоню Мумо, чтобы узнать, сообщил ли информатор что-нибудь еще по этому делу. Я не возражаю против того, чтобы лететь спиной вперед или головой вниз, но вот полет вслепую мне совершенно не нравится.

В Бюро они подчинялись непосредственно Морису Мумо. Полностью его звали Сент Морис Мумо. Его отец, активист движения чернокожих, сменил фамилию Джонсон на Мумо, а мать, набожная католичка, настояла на том, чтобы сына назвали в честь одного из немногих чернокожих святых. У высоченного, как дерево, Мориса Мумо кожа, волосы и глаза цветом практически не отличались. Он закончил юридическую школу Йельского университета и в присутствии посторонних не сказал бы подчиненному ни единого грубого слова. Зато наедине поливал совсем другими словами, да так, что мало не казалось.

И пока Фрост сидел у ноутбука и проверял, где в последнее время успел побывать Хармильо, Даггет говорил с Мумо по спутниковому телефону, то и дело вставляя в разговор слово «сэр». Оборвав связь, он подошел к столу.

– Мумо говорит, что завтра сюда приезжает Казначей.

На лице Фроста отразилось удивление.

– Нет, не в твою келью, – уточнил Даггет, – но куда-то в окрестности Рейнбоу-Фоллс, хотя точного места они не знают. Он прилетит вертолетом из Биллингса[24]24
  Биллингс – крупнейший город штата Монтана.


[Закрыть].

– Зачем?

– Они не знают. Возможно, для того чтобы посмотреть, на что потрачены его денежки.

– Это круто. Мумо думает, что это круто, не так ли?

– Не то слово.

– Это же какое-то грязное дело. Почему Казначей рискнул ввязаться в него? – спросил Фрост.

– Грязные дела он любит больше всего. Может быть, тебе выпадет шанс спросить у него почему.

– Так это ж здорово.

– С одной стороны, да, а с другой, можно не сомневаться, что ответом на твой вопрос будет пуля в лоб.

Глава 42

Стоя у окна палаты 318, Брюс наблюдал, как поливает уборщик водой из шланга ту часть автостоянки, где, по словам Тревиса, избили и, возможно, убили мужчину. Мальчик сказал, что именно этот уборщик и отделал дубинкой того несчастного.

Тревис сидел в кресле, прижав колени к груди.

– Это случилось. Я не выдумываю.

– Я знаю, что не выдумываешь, – заверил его Брюс.

Каждая половинка окна открывалась своей ручкой. Центральная стойка выглядела достаточно крепкой, чтобы выдержать вес спускающегося по веревке человека. Расстояние от подоконника до асфальта не превышало двадцати футов.

«Реальный вариант».

Брюс отошел от окна, опустился на одно колено рядом с креслом, положил руку на плечо мальчику.

– На этом этаже сотрудников практически нет, потому что они внизу. Думаю, помогают охранять все двери, ведущие в подвал, и все выходы из больницы на первом этаже.

– Почему они убили этого человека?

– Должно быть, он увидел что-то такое, чего ему видеть, по их разумению, не следовало.

– Что? Что он увидел?

– Послушай, Тревис, мы должны затаиться. Не дать им ни малейшего повода заподозрить, что нам что-то известно.

– Но все так, как я вам и говорил? Они не те, кем были раньше. Они больше не настоящие.

– Они настоящие, сынок, очень даже настоящие. Но теперь они другие.

– И что они делают с людьми в подвале?

– Что бы это ни было, мы не хотим, чтобы они сделали это с нами.

Голос Брюса ему самому казался чужим. Не по интонациям или тембру, они остались без изменений, а благодаря словам, которые приходилось произносить. Он оставался автором вестернов, но его жизнь сменила жанр.

– Мы можем кое-что сделать, – продолжил он, – но для этого потребуются крепкие нервы и предельная осторожность.

Он изложил свой план, и мальчик слушал, не прерывая.

Когда Брюс закончил, задал только один вопрос:

– А сработает?

– Должно, так ведь? – ответил старик.

Глава 43

В коридоре подвала больницы чиф Хармильо и доктор Генри Лайтнер стояли по обе стороны тележки, на которой лежал Брайан Мердок.

– Все лицо размозжено, – указал Хармильо.

– Коди должен был его остановить.

– Разумеется.

– Ты или я сделали бы то же самое.

– Возможно, не столь агрессивно.

– Или более агрессивно.

Хармильо оторвал взгляд от покойника, посмотрел врачу в глаза.

– О любой одержимости велено докладывать.

– Это не одержимость.

– Сколько он нанес ударов дубинкой?

– На вскрытие у нас нет времени. Учитывая то, как много нам предстоит сделать до вечера, это нерациональная трата времени.

– Как ты думаешь, сколько ударов? Плюс-минус.

– Не так чтобы много.

– Правда?

– Да. Не так чтобы много, – повторил врач. – Он сделал то, что от него требовалось.

– И эффективно. Проблема в том, что он сделал это прилюдно.

– Никто не видел.

– В этом уверенности у нас быть не может.

– Если бы кто-то увидел, то сказал бы медсестре или санитару, попросил бы вызвать полицию.

– Не сказал бы, если б подозревал… нас всех.

– А с чего такие подозрения? Даже собаки не могут отличить нас от них.

– Возможно, мы не так хорошо имитируем их, как нам может казаться. И некоторые, наиболее проницательные из них, могут почувствовать разницу.

– Если кто-то что-то и видел, скоро он все равно умрет.

Хармильо кивнул.

– Коди нужен тебе здесь.

– Чтобы это сделать, мне нужны все.

– И никто из присутствующих не подумал, что он одержим?

– Никто.

Хармильо на мгновение задумался. Никто из пациентов позвонить никому не мог. Телефоны в палатах не работали, мобильники и другие средства сотовой связи под тем или иным предлогом у всех отобрали. Любого, кто попытался бы покинуть больницу, вернули бы в палату или разобрались бы с ним, как Коди разобрался с Мердоком. Но если кто-то видел убийство и к нему придет посетитель, они бы сильно рисковали, позволив посетителю покинуть больницу.

– Дневные часы для посещения закончились? – спросил Хармильо.

– Да.

– Вечерние?..

– С пяти до восьми.

– Для нас это многое усложнит, но придется никого не выпускать из больницы. Всех посетителей надо тоже отправить к Строителям.

– Нам понадобится помощь.

– Я пришлю еще троих копов.

– Отлично.

Хармильо вновь перевел взгляд на лицо Мердока.

– Я думаю, создатель назвал бы Коди одержимым.

– А я думаю, что он одержим на предмет одержимости, – ответил Лайтнер.

Чиф вновь встретился с врачом взглядом.

– За Коммуну, – сказал он после паузы.

– За Коммуну, – ответил доктор Лайтнер.

Глава 44

Великий момент Джоко. Первые люди, которых он встретил за два года. Он хотел произвести хорошее впечатление. Хотел им понравиться. Хотел, чтобы его приняли, как такого же американца. Хотел, чтобы Эрика им гордилась. Хотел не напортачить.

И сразу же испугал их. Ох, не самое лучшее начало.

«Перестань лыбиться. Допустима лишь самая маленькая улыбка. А может, подвигать ушами? Нет, нет и нет. Та старуха, в переулке, принялась колотить его мусорным ведром, когда Джоко задвигал ушами. И бросила в него кошку. Жуткую кошку. Нет, ушами двигать не надо!»

Протягивая в приветствии правую руку, Джоко направился к Девкалиону.

– Я Джоко. Джоко жонглирует. Джоко делает пируэты. Джоко – монстр, как и ты, но не такой красивый. Джоко безмерно рад нашему знакомству.

Рука Девкалиона была такой огромной, что ему хватило только большого и указательного пальцев, чтобы пожать руку Джоко. Но он ее пожал.

Чем очень порадовал Джоко.

Он направился к Карсон О’Коннор.

– Я Джоко. Джоко крутит сальто. Джоко пишет стихи. Джоко раньше ел мыло. Теперь не ест. Проблемы с кишечником. Но вкус Джоко нравится.

Карсон О’Коннор скорчила гримасу, пожимая руку Джоко. Но не отпрянула. Не плюнула в него. И он не думал, что она бросилась бы кошкой, если б таковая была под рукой. Очень милая. Милая дама.

– Мисс Карсон О’Коннор, будьте любезны. Джоко извиняется за свою руку. Она холодная. Восковая. Липкая. Но Джоко заверяет, она чистая.

– Я в этом уверена, – ответила милая дама. – И, пожалуйста, зови меня Карсон.

Джоко и представить себе не мог, что все пойдет так хорошо. Джоко производил впечатление. Джоко почти заигрывал с дамой.

– Джоко очень рад видеть тебя вновь.

На лице Карсон отразилось недоумение.

– Вновь?

– Джоко встречался с тобой однажды. На ходу. В Новом Орлеане. На крыше склада. В грозу. У тебя был помповик. Кажется, в другой жизни.

Майкл Мэддисон пожал протянутую руку Джоко.

– Я Джоко. Джоко делает кувырок назад. Джоко может в один присест съесть большую булочку с корицей. Джоко коллекционирует шутовские колпаки с колокольчиками, – он покачал головой. Колокольчики зазвенели. – Джоко очень рад видеть тебя вновь.

– Ты уж прости, – ответил Майкл, – но я не помню…

– Давно, когда что-то пошло не так с людьми Виктора. Очень не так. С ними происходило что-то странное. Джоко – одна из странностей. Джоко вырос в Джонатане Харкере.

Харкер, один из Новых людей Виктора. Клон, подменивший полицейского детектива. Работал в отделе расследования убийств вместе с Майклом и Карсон.

– Джоко был чем-то вроде опухоли. Но с мозгом. И с надеждой. Надеждой на лучшую жизнь. Свободу. Может, на поездку в «Диснейленд». Это никогда не случится. Однако мечтать не вредно. В общем, Джоко вырвался из живота Харкера.

Они вспомнили. Глаза широко раскрылись. Джоко обрадовался тому, что они вспомнили.

– Джоко сохранил воспоминания Харкера. Но он не Харкер. Джоко какое-то время жил в канавах. Ел жуков, чтобы выжить. Так трагично. Но и вкусно. Потом Джоко встретил Эрику. Больше никаких жуков. Жизнь хороша.

Внезапно Джоко испугался, что его не так поймут. Что у них возникнут неправильные мысли. Джоко почувствовал, что краснеет.

Джоко сжал руку Майкла в своих.

– Пожалуйста, поймите, Джоко и Эрика не любовники. Нет, нет, нет!

Джоко отпустил руку Майкла. Повернулся к Карсон. Схватил ее руку в свои.

– Эрика добродетельна. Эрика – мама Джоко. Приемная мать. У Джоко нет половых органов. Отсутствуют полностью.

– Приятно это знать, – ответила Карсон.

– Джоко не нужны половые органы. Джоко единственный в своем роде. Ему нечем воспроизводиться. Джоко не хочет иметь половые органы. Фу! Бяка! Гадость! Джоко может стошнить!

Джоко подскочил к Девкалиону.

– У Джоко есть только штучка, из которой он писает. Джоко называет ее «мой шланг». Никакого другого предназначения у этой штучки нет. Никакого другого предназначения!

Джоко метнулся к Майклу, поставил правую ногу на левую Майкла, чтобы привлечь его внимание.

– Шланг Джоко раскатывается и скатывается. После использования. Это мерзко! И колени у Джоко отвратительные. И зад.

Джоко схватился за рукав куртки Карсон.

– Джоко всегда моет руки. После раскатывания и скатывания. Для тебя Джоко может вымыть их спиртом. И стерилизовать на огне. Если ты хочешь.

– Мытья достаточно, – ответила Карсон.

– Джоко превратил себя в посмешище. Да? Нет? Да! Джоко продолжает превращать себя в посмешище. Джоко всегда будет посмешищем. Извините Джоко. Сейчас он уйдет и покончит с собой.

Джоко принялся крутить сальто в двери из кухни. По коридору. В прихожую.

Джоко посмотрел на себя в зеркало, что висело в прихожей. Сунул два пальца в ноздри. Оттянул нос ко лбу. Насколько он оттягивался. От боли из глаз Джоко брызнули слезы.

Джоко плюнул себе на левую ногу. Плюнул на правую. Вновь плюнул на обе.

Это был конец. Смерть через жертвоприношение. Джоко бросился в камин. Огонь не горел. Ничего не вышло.

Джоко не мог снова увидеть их. Джоко решил, что будет ходить с мешком на голове. Всегда.

Через какое-то время Джоко вернулся на кухню.

Эрика уже поставила у стола пятый стул. Рядом со своим. Положила на него подушку. Чтобы Джоко возвышался над столом. Она улыбнулась и похлопала по этой подушке.

Джоко сел рядом с Эрикой. Трое новых знакомых ему улыбнулись. Такие молодцы. Джоко тоже показал себя молодцом. Он не улыбнулся.

– Может Джоко взять печенье? – спросил он Эрику.

– Да, можешь.

– Может Джоко взять девять печений?

– Только по одному.

– Хорошо, – и Джоко взял с блюда печенье.

– Я как раз собиралась рассказать всем о том, каким образом Виктор мог не умереть на свалке… и объявиться живым в Монтане.

С печеньем в руке Джоко уставился на свою умнейшую мать.

– Ты знаешь как?

– Да, – кивнула Эрика. – И ты тоже знаешь. – Она продолжила, обращаясь к остальным: – В особняке Виктора в Цветочном районе, в библиотеке, был потайной переключатель, при нажатии на который секция книжных полок поворачивалась и отрывала коридор.

– Коридор, – подтвердил Джоко.

– В конце коридора, за различными охранными системами и стальной сейфовой дверью, находилась комната.

– Комната, – согласился Джоко.

– В этой комнате, среди прочего, стоял большой стеклянный ящик длиной в девять, шириной в пять и высотой более чем в три фута. Стоял на изогнутых бронзовых ножках.

– Ножках, – кивнул Джоко.

– Стеклянные панели, закрепленные в каркасе из позолоченной бронзы, были очень холодными. Ящик напоминал огромную шкатулку для драгоценностей. Его наполняла полупрозрачная красновато-золотистая субстанция, которая иногда казалась жидкостью, а иногда газом.

– Газом, – повторил Джоко и содрогнулся.

– И в этой субстанции что-то плавало, какая-то бесформенная тень, вроде бы что-то живое, но как бы с приостановленными жизненными функциями. Не знаю почему, из прихоти, я обратилась к существу в ящике. И оно мне ответило. Угрожающим голосом. Я услышала: «Ты Эрика Пятая, и ты моя!»

– Угрожающим, – Джоко не откусил от печенья ни кусочка. Больше не хотел печенья. Джоко мутило.

– Я не видела, что находилось в ящике, – продолжила Эрика, – но теперь я думаю, что это был другой Виктор, его клон.

Вернуть печенье на блюдо? Нет. Неприлично. Джоко к нему прикасался. Своей мерзкой рукой. Одной из своих мерзких рук. Мерзкими были обе.

– И возможно, когда Виктор умер, спутниковый сигнал, убивший всех Новых людей, одновременно освободил его клона из стеклянного ящика.

Джоко снял колпак. Положил печенье на голову. Надел колпак.

Глава 45

Тревиса Ахерна привезли в больницу в джинсах, пуловере и куртке с несколькими карманами, набитыми всякими разными вещицами, без которых никак не может обойтись девятилетний мальчик. Среди них был перочинный ножик, отделанный перламутром, который Брюс Уокер одолжил у него, прежде чем вернуться в свою палату.

Оставшись один, Тревис снял наволочку с одной из подушек. Снял с плечиков в стенном шкафу уличную одежду и засунул в наволочку. Торопился, боясь, что кто-нибудь войдет и увидит, что он пакуется. Оставил чемодан-наволочку в стенном шкафу и вернулся в кровать.

Если бы медсестра принесла ему таблетки и предложила выпить их в ее присутствии, он бы сделал вид, что глотает таблетки, но на самом деле задвинул бы к щеке или подержал под языком, а потом выплюнул бы, как только за медсестрой закрылась бы дверь. Мистер Уокер сказал, что очень уж много пациентов спят. Может, они с мистером Уокером поступили правильно, практически не прикоснувшись к ленчу.

Если бы доктор Флинн или кто-то еще пришел, чтобы отвести Тревиса вниз на какие-то обследования или для чего-то еще, а он притворился бы спящим, это могло и не помочь. Они могли не уйти. Могли привязать его к инвалидному креслу и увезти вниз, спящего или бодрствующего.

Из окна он видел, что произошло с тем, кто попытался им не подчиниться, и Тревис чувствовал себя таким маленьким. Насколько он себя помнил, он спешил вырасти, стать высоким, сильным, научиться всему, что позволяло взрослым бороться с неудачами и неприятностями. Некоторые люди, казалось, шагали по жизни легко и непринужденно, преодолевая все трудности, не задаваясь, как школьные хулиганы, но уверенные в себе, как Брюс Уокер.

Отец Тревиса таким не был. Мейс Ахерн бросил их восемью годами раньше. Тревис не помнил отца, для него он остался только на фотографиях. Уже с год он решил на них больше не смотреть. Они доставляли слишком сильную боль.

Он мечтал побыстрее вырасти, потому что хотел заботиться о своей матери. Она не заслуживала такой тяжелой жизни. Мейс оставил ей множество долгов, о которых она и не подозревала до того, как он ушел из семьи, и она посчитала себя обязанной их отдать. Но ей приходилось много работать, и Тревис видел, как мама устает, хотя она никогда не жаловалась. Грейс готовила в «Мериуитер Льюис», убирала дома для четырех семей, продавала домашнее печенье в «Хеггенхагелс маркет», да еще и шила. Он не хотел, чтобы жизнь измотала ее и еще молодой превратила в старуху.

Теперь Тревис волновался о ней по более ужасной причине. Если контролирующие разум инопланетные паразиты или похитители тел – или кто бы они ни были – захватили персонал больницы, они могли проделать то же самое и в других местах. Скажем, в начальной школе «Мериуитер Льюис». Они могли захватить весь город, и с каждым часом настоящих людей в Рейнбоу-Фоллс, возможно, оставалось все меньше и меньше. Ему требовалось сбежать из больницы и для того, чтобы предупредить мать об опасности.

Пятнадцать минут спустя Тревис выбрался из кровати и подошел к открытой двери в коридор. Чуть высунулся и посмотрел на север, где на сестринском посту вновь восседала медсестра Мейкпис. По коридору от своей палаты к ней шел мистер Уокер, в точном соответствии с разработанным планом, с бумажным стаканчиком, в каких раздавали таблетки. Лицо у него такое кислое, будто его накормили чем-то совсем уж несъедобным.

Тревис поспешил к стенному шкафу, вытащил подушку, вернулся к двери в коридор.

У сестринского поста Брюс Уокер уже заявил, что таблетка, которую ему дали, отличалась от принятой им прошлым вечером, тогда как в карте указано, что ему не надо давать никаких новых лекарств. Должно быть, ему дали не то лекарство, и он боялся, как бы оно ему не навредило. Таблетку ему принесла другая медсестра, сейчас он ее не видел, но еще с тех пор, как в больницу попала Ренни, знал, что Дорис Мейкпис – прекрасный специалист, и на нее всегда можно положиться.

Лесть медсестру не очаровала, но она и не прогнала мистера Уокера. Взяла бумажный стаканчик с таблеткой, поднялась с вращающегося стула и скрылась за дверью, что находилась позади сестринского поста. Дверь вела в комнатку, где хранились все лекарства, которые выдавались пациентам. Вероятно, собиралась посмотреть, что прописано Уокеру и, возможно, поменять таблетку.

Как только медсестра Мейкпис исчезла за дверью, Тревис посмотрел в обе стороны, чтобы убедиться, что, кроме Брюса Уокера, в коридоре никого нет, а потом вышел из палаты. С наволочкой в руке направился на север, не бежал, а шел быстро и бесшумно.

Брюс Уокер взглянул на него, кивнул и вновь повернулся к открытой двери в комнатку с лекарствами.

В северном конце коридора Тревис повернул направо, в другой коридор, восток-запад, тоже пустынный. Мистер Уокер сказал ему, что первой он увидит дверь палаты 331, и Тревис увидел табличку с этим номером на двери. Жена старика, Ренни, умерла в этой палате.

Палату 331 и следующую по этой стене разделяли две двери без табличек. Тревис открыл вторую, как и велел мистер Уокер, ступил в темноту и закрыл дверь за собой.

Нащупал выключатель. Вспыхнул свет, и Тревис увидел, что находится в чулане площадью в шесть квадратных футов. Деревянные ступеньки с резиновыми ковриками на каждой вели наверх.

Тревис скинул шлепанцы и снял пижаму. Быстренько переоделся в одежду, в которой его привезли в больницу, а пижаму и шлепанцы затолкал в наволочку.

Помня о злобном уборщике с дубинкой, Тревис думал, что его будет трясти от страха, пока он будет добираться из палаты в этот чулан. Однако страх он испытывал лишь в самом начале, а потом чувство это уступило место предвкушению удивительного приключения.

Теперь ему снова предстояло ждать.

И пока Тревис ждал, страх вернулся. Он гадал, как выглядят инопланетяне, если содрать с них человеческое обличье. Он прочитал множество комиксов и посмотрел множество фильмов, которые подпитывали его воображение. И скоро на шее и ладонях выступил пот, а сердце билось куда быстрее, чем чуть раньше, когда он крался по коридорам.