Текст книги "Потерянные души"

Глава 29

Ответив на ход ладьи и получив достойный ответ, Арни обдумывал свой следующий ход, тогда как его сестра и ее муж переваривали не самую приятную весть, принесенную татуированным гроссмейстером.

Виктор Гелиос, он же Франкенштейн, ушел из жизни на глазах Карсон, Майкла и Девкалиона. Карсон не сомневалась, что обстоятельства его ужасной смерти не оставляли ему ни единого шанса остаться в живых. Его одновременно пробили электрическим током, задушили и раздавили.

Более того, когда Виктор умер, умерли и все его создания, за исключением Девкалиона. В модифицированном теле Виктора находились топливные элементы, которые преобразовывали электричество в другую поддерживающую жизнь энергию, которую изобрел Виктор. Когда он умер, эти топливные элементы через спутник передали всем Новым людям, созданным в Новом Орлеане, особый сигнал, смертоносный сигнал, убивший их всех. Раз Виктор не смог стать их бессмертным богом, он не допустил, чтобы они пережили его хотя бы на час.

– Сам факт их смерти, а мы это видели собственными глазами, доказывает, что в теле Виктора не осталось и толики жизни, – заявила Карсон, кружа по кабинету.

– Возможно, это доказывает только то, что ты сейчас сказала, – Девкалион покачивал Скаут на руке. – Но он был гением, пусть и свихнувшимся. И я абсолютно уверен в том, что у него был план на случай чрезвычайных обстоятельств, позволяющий пережить смерть собственного тела, выжить не душой в аду, а во плоти и в этом мире.

– Ты говоришь, что знаешь о его появлении, – гнула свое Карсон, – но на самом деле ты только чувствуешь, что он все еще здесь. Тебе неизвестно, каким мог быть его чрезвычайный план, и где сейчас Виктор, и что делает. Разве мы можем кардинально изменить свою жизнь и броситься за фантомом, основываясь только на чувстве?

Глаза Девкалиона вновь запульсировали отблесками молнии, давшей ему жизнь.

– С учетом того, что вы обо мне знаете, ты, возможно, согласишься, что чувство, о котором идет речь, нечто большее, чем эмоции, большее, чем истина, постигнутая интуицией. Гораздо большее. Это откровение.

Карсон повернулась к Майклу, но тот покачал головой и посмотрел в окно, как бы говоря: «Если ты собираешься спорить с двухсотлетним мудрецом, обладающим сверхъестественными способностями, дело твое, но, пожалуйста, полной дурой выставляй себя без моей помощи».

Сидя на руке монстра, как он сам себя называл, Скаут принялась дергать его за лацкан пиджака, словно требуя к себе внимания. Малышка восторженно улыбалась татуированному лицу Девкалиона, чувствуя, что у него на руках она в полнейшей безопасности, как если бы ее охранял сам архангел Михаил, небесный воитель.

– Даже если он каким-то образом жив, – не сдавалась Карсон, – даже если ты сможешь как-то его найти, разве мы с Майклом можем сделать что-то такое, чего не сможешь сделать ты? С твоими способностями. С твоей… силой.

– Вы можете передвигаться открыто, в отличие от меня, с моим лицом и иногда начинающими пульсировать светом глазами. Но в любом случае я не могу уничтожить его в одиночку. Как и прежде, мне нужны союзники. И я знаю, что у вас достаточно храбрости и ума, чтобы побеждать драконов. Я не знаю, к кому еще обращаться.

На мгновение Арни отвлекся от шахматной доски.

– Ты знаешь, что сделаешь это, Карсон. Майкл знает, и ты тоже знаешь. Ты рождена для того, чтобы давать пинка тем, кто этого заслуживает, и наводить порядок.

– Это не компьютерная игра, Арни, – возразила Карсон.

– Да, это не игра. Просто все, что тысячи лет было в мире неправильно, вылезает теперь с новой силой. Возможно, Армагеддон нечто большее, чем название фильма с Брюсом Уиллисом. Может, ты не Жанна д’Арк, но ты куда сильнее, чем думаешь.

За два года, прошедшие с того дня, как Девкалион вроде бы простым прикосновением рук излечил Арни от аутизма, Карсон иной раз думала, что гигант не только забрал болезнь, но и что-то дал ее брату. Мудрость, несвойственную подросткам такого возраста. И не только мудрость. Возможно, некую черту характера, некое качество, о наличии которого она знала, но не могла выразить это словами.

Она повернулась к Девкалиону.

– Если мы хотим помочь, если можем, что нам делать? Если Виктор и жив, мы не знаем, где он. Мы не знаем, какое безумство теперь у него на уме, к чему он теперь стремится.

– Он стремится к тому же, что и всегда, – ответил Девкалион. – Он хочет убить саму идею человеческой исключительности, максимально обесценить жизнь, любой ценой добиться абсолютной власти, чтобы, достигнув своих целей, уничтожить душу этого мира. А насчет того, где он… так или иначе, мы скоро это узнаем.

Зазвонил один из мобильников Карсон. По рингтону она поняла, что звонит Франсина Донателло, их секретарша, и по этому номеру она звонила только в исключительных случаях – обычно, когда возникала критическая ситуация с одним из расследований. Довольная тем, что может отвлечься от разговора о Викторе, Карсон приняла вызов.

– Мне только что позвонила женщина и сказала, что это вопрос жизни и смерти, – доложила Франсина. – Я ей поверила. Она оставила свой номер.

– Какая женщина? – спросила Карсон.

– Она просила передать, что знает, чем вы занимались в Новом Орлеане, и не теряла вас из виду после того, как вы ушли со службы.

– Она сказала, как ее зовут?

– Да. Она сказала, что вы знакомы с ее сестрой, но не с ней. Она сказала, что теперь она Эрика Сведенберг, но раньше ее звали Эрика Пятая. Впервые слышу, чтобы фамилией было число.

Глава 30

Брюс Уокер сидел на больничной кровати и смотрел на темно-серые облака, ползущие по небу.

Простыни свежие, вода в графине ледяная, но в стаканчике лежала таблетка, не похожая на ту, что ему дали прошлым вечером.

А согласно записи в карте, которая, упрятанная в пластиковый чехол, висела у изножья кровати, лекарство ему прописали то же самое. Медсестра, должно быть, по ошибке положила ему не ту таблетку.

Но это объяснение не было единственным. Возможно, она сознательно дала ему другое лекарство, надеясь, что он не заметит разницы в цвете и размере таблеток, этой и той, которую принял двенадцатью часами раньше, после МРТ.

Нехарактерная для доктора Рэтберна нетерпеливость и вдруг исчезнувшее чувство юмора. Молчание и натянутые улыбки медсестер. Ненависть во взгляде одной, брошенном на Брюса, презрение, написанное на ее лице.

Если б он мог отвлечься на чтение вестерна, то, возможно, сказал бы себе, что каждый имеет право на ошибку, у каждого может быть плохое настроение, и с головой ушел бы в перипетии романа, ожидая, как будет обстоять дело с ленчем. Но… голоса в вентиляционном коробе. Даже лучшая книга любимого автора не заставила бы его забыть эти мольбы о помощи и сострадании.

Если медсестра сознательно дала ему не ту таблетку, Брюс мог найти только одно объяснение. В бумажном стаканчике, скорее всего, лежала таблетка успокоительного. Медсестра рассердилась из-за того, что он пожаловался доктору, вот и хотела, чтобы он или пожаловался вновь, или быстренько заснул.

Насколько он знал по собственному опыту, ни одна профессиональная медсестра так бы не поступила. Мемориальная больница Рейнбоу-Фоллс, конечно же, не могла считаться лечебным учреждением высшего разряда, но и не опускалась до уровня больниц стран третьего мира. Когда болела Ренни, сотрудники больницы делали все, чтобы побыстрее поставить ее на ноги, демонстрировали искреннее дружелюбие, оказывали максимальную эмоциональную поддержку.

Вместо того, чтобы проглотить таблетку, Брюс сунул ее в нагрудный карман пижамы.

В палате потемнело, потому что солнце закрыли совсем уж черные облака.

На Брюса накатывало предчувствие дурного, а в следующее мгновение он уже ругал себя за чрезмерную подозрительность.

Возможно, истинной причиной такого состояния были воспоминания о болях в груди, из-за которых он и оказался в больнице. Они волновали его, не давали покоя. Старики остро осознают, что могут отправиться в мир иной, боятся смерти, но слишком горды, чтобы признать страх, и могут маскировать отсутствие храбрости, представляя себе таинственных врагов, какие-то заговоры. Обычное шипение и свист воздуха в решетках и коллекторах вентиляционной системы могли вызвать слуховые галлюцинации у человека, которого только что смерть коснулась своим крылом.

«И это такая большая куча дерьма, что ее не наложить и слону».

Какого-то особого страха перед смертью Брюс не испытывал. Собственно, смерти он совершенно не боялся. В смерти видел дверь, миновав которую, мог вновь соединиться с Ренни.

Он пытался убедить себя не искать причины столь странного поведения персонала больницы, не задаваться вопросом, откуда взялись голоса в вентиляционной системе. Брюс отдавал себе отчет, что после смерти Ренни он скорее реагировал на события, вместо того, чтобы прогнозировать их. Он не отказывался жить, но все больше склонялся к инертности, которую не потерпел бы в отчаянных шерифах или решительных ковбоях, героях написанных им романов.

Еще не испытывая отвращения к себе, но более чем раздраженный собственной пассивностью, Брюс откинул одеяло, перебросил ноги через край кровати, сунул в шлепанцы. Из стенного шкафа достал тонкий больничный халат, надел поверх пижамы.

В коридоре третьего этажа Дорис Мейкпис, главная медсестра смены, сидела в одиночестве на сестринском посту. Брюс прекрасно помнил ее заботу и внимательность, проявленную во время последней госпитализации Ренни.

Медсестра Мейкпис с головой ушла в свои мысли, уставившись на часы, которые висели на противоположной стене коридора.

Брюс не помнил случая, чтобы главная медсестра смены или даже простая медсестра сидела без дела на сестринском посту, с которым поддерживали связь все больные, находящиеся на этаже. У медсестер всегда хватало работы.

Дорис даже на их фоне выделялась особенным трудолюбием – энергичная, веселая, усердная, неугомонная. Теперь же пациенты, похоже, нисколько ее не интересовали, и она даже скучала. То ли надеялась, что стрелки часов под ее взглядом побегут быстрее, то ли мыслями находилась далеко за пределами больничного коридора и часы даже не видела.

Как и прежде, он мог раздувать из мухи слона. Всем по ходу рабочего дня время от времени требовался короткий, на несколько минут, перерыв.

Когда Брюс проходил мимо сестринского поста, Дорис Мейкпис вышла из транса, чтобы спросить:

– Куда-то идете?

– Хочу немного прогуляться, может, навестить одного-двух пациентов.

– Оставайтесь поблизости, чтобы мы могли вас найти. Возможно, скоро мы пригласим вас вниз, на обследования.

– Не волнуйтесь. Далеко я не уйду, – пообещал он и обнаружил, что не идет, а едва волочит ноги, и не потому, что не может идти нормально. Просто подумал, что в данной ситуации лучше продемонстрировать собственную слабость.

– Не переутомитесь. Чем быстрее вы ляжете в кровать и отдохнете, тем будет лучше.

В голосе медсестры Мейкпис не слышалось ни характерной живости, ни привычной теплоты. Наоборот, если Брюс что и слышал, так это холодную властность, граничащую с презрением.

Он остановился у соседней палаты, чтобы взглянуть на пациентов. Знакомых не увидел.

Удаляясь от сестринского поста, спиной он чувствовал взгляд медсестры Мейкпис. И понимал, что не сможет выйти на лестницу, пока она за ним следит.

В палате 318 ближняя к двери кровать пустовала, а на второй сидел мальчик лет девяти. Он пролистывал журнал комиксов с таким видом, будто не находил в нем ничего интересного.

Брюс вошел в палату.

– Когда-то давно я написал несколько комиксов. Правда, о ковбоях и лошадях, а не об инопланетянах, космических кораблях и супергероях, поэтому тебя они, наверное, только вогнали бы в сон. Как твое имя, сынок?

Настороженность мальчика, скорее всего, объяснялась его застенчивостью.

– Тревис.

– Прекрасное имя, всегда имя героя, и идеальное для вестерна, – Брюс указал на окно, за которым небо затянули черные облака. – Как думаешь, Тревис, может пойти снег?

Мальчик отложил журнал комиксов.

– Они забрали у вас «Блэкберри»[15]15
  «Блэкберри/BlackBerry» – беспроводное ручное устройство, представленное в 1997 году канадской компанией РИМ/RIM (Research In Motion). В 1997 году устройства выглядели как пейджеры с большим экраном. Основная функция – мгновенное корпоративное общение. Современный Блэкберри – смартфон, имеющий возможность работы с электронной почтой, sms, позволяющий достаточно удобно просматривать интернет-страницы, а также работающий с другими удаленными сервисами.


[Закрыть]?

– У меня нет «Блэкберри» и никогда не будет. Я предпочитаю разговаривать с людьми, а не набивать им сообщения, но я старше Великой китайской стены и закостенел в своих привычках.

– Они забрали мой этим утром, – Тревис бросил взгляд на дверь в коридор, словно не хотел, чтобы их подслушали. – Они сказали, что отправка сообщений мешает работе больничного оборудования.

– Может, и так. В технике я мало что понимаю, – признался Брюс. – И в автомобиле могу только сменить спущенное колесо. Но я умею завязывать разные узлы и метко стреляю, а это что-то да значит.

– Первые два дня «Блэкберри» был при мне, и никого это не волновало. А этим утром они вдруг подняли шум.

Брюс взял журнал комиксов, чтобы получше разглядеть супергероя на обложке.

– Похоже, этот комикс навевает на тебя скуку. Мне это приятно. Но, возможно, причина в том, что ты уже прочитал его раз двадцать.

Тревис посмотрел на дверь, на окно. Вновь на дверь, потом встретился с Брюсом взглядом.

– Что с ними не так?

– По-моему, многое. Ни одному супергерою на самом деле не угрожает настоящая опасность, даже когда кто-то запирает его в свинцовом ящике с куском криптонита[16]16
  Криптонит – в комиксах про Супермена единственный материал с его родной планеты, способный лишать героя его феноменальной силы.


[Закрыть] размером с кочан капусты и бросает в океан.

– Я про них, – Тревис понизил голос и указал на дверь в коридор. – Медсестер, докторов, всех.

Они какое-то время молчали, глядя друг другу в глаза, а потом Брюс спросил:

– О чем ты, сынок?

Мальчик пожевал нижнюю губу, словно подыскивая слова.

– Вы настоящий.

– Я всегда так и думал.

– Они нет.

Брюс сел на край кровати, наклонившись к мальчику, чтобы продолжить разговор шепотом, и при этом периферийным зрением держать под контролем дверь.

– Похоже, дело не только в том, что они забрали у тебя «Блэкберри».

– Не только, – согласился Тревис.

– Хочешь рассказать мне об этом?

Мальчик еще понизил голос.

– Что-то будит меня ночью. Не знаю, что именно. Какой-то звук. Он меня пугает. Не знаю почему. Я лежу, прислушиваясь… десять минут, двадцать. В палате темно. Только лунный свет проникает в окно. Потом открывается дверь в коридор, и двое из них подходят к моей кровати.

– Кто?

– Медсестры. Я не вижу их лиц. Притворяюсь, что сплю, но мои глаза чуть приоткрыты. Я наблюдаю, как эти медсестры смотрят на меня.

– Смотрят?

– Они не дают мне лекарство. Не щупают мой лоб, чтобы узнать, нет ли у меня температуры. Просто смотрят на меня в темноте. А потом уходят.

– Они сказали что-нибудь тебе, говорили между собой?

– Нет.

– Как долго? – спросил Брюс.

– Две минуты, три. Достаточно долго, чтобы пялиться на кого-то в темноте, правда? – мальчик взглянул в окно. Сплошная облачность говорила за то, что этой ночью луна светить в палату не будет. – И все время, пока они смотрели на меня… я это чувствовал.

– Чувствовал что? – спросил Брюс.

Тревис вновь встретился с ним взглядом.

– Как сильно они меня ненавидят.

Глава 31

Намми держал наличные деньги в пластиковом пакете с застежкой-молнией. Пакет лежал к коробке из-под крекеров, которая стояла на полке кухонного буфета. На тот момент вся его наличность состояла из трех пятидолларовых купюр и десяти по одному доллару, плюс еще десяти по одному доллару плюс еще трех по одному доллару.

Мистер Леланд Риз, адвокат бабушки, выдавал Намми только купюры по одному и пять долларов, потому что считал Намми не очень хорошо. То есть до десяти он мог сосчитать не хуже других, но потом начинал путаться. Читать Намми не мог, однако отличал единицу от пятерки.

По большей части его покупки состояли из еды и чистящих средств, вроде мыла и бумажных полотенец. Все это он покупал в «Хеггенхагелс маркет», потому что мистер Хеггенхагел помогал ему и не брал денег. Каждый месяц мистер Хеггенхагел отправлял список покупок Намми мистеру Леланду Ризу, и мистер Риз платил мистеру Хеггенхагелу.

Раскладывая купюры по одному и пять долларов на кухонном столе, Намми объяснял все это мистеру Конуэю Лиссу. Он также рассказал, что мистер Хеггенхагел всегда привозил Намми домой вместе с его покупками и помогал ему раскладывать еду: одно – в морозильную камеру, другое – в холодильник. Он упомянул и свои любимые блюда, корн-доги с сырным соусом, холодные сэндвичи с сыром и горячей горчицей и тонко нарезанный ростбиф из кулинарии мистера Хеггенхагела.

– Потрясающе, – мистер Лисс собрал со стола деньги. – Если б о твоей жизни сняли телефильм, он бы стал колоссальным хитом, такой трогательный, такой обаятельный.

– Я не хочу быть в телевизоре, – ответил Намми. – Мне нравится смотреть телевизор, но в нем будет слишком шумно. Большинство программ такие шумные, поэтому я приглушаю звук.

– Знаешь, если тебя не покажут, зрители много потеряют. Это будет трагедией. Значит, я должен тебе тридцать восемь долларов.

– Нет, сэр, это неправильно. Вы должны мне три пятерки, десять купюр по одному доллару, еще десять купюр по одному доллару и еще три купюры по одному доллару.

Мистер Лисс погрозил Намми длинным узловатым пальцем.

– Ты умнее, чем прикидываешься, мерзавец. Никто не сможет пустить тебе пыль в глаза.

– Пыль я не люблю. От нее все чешется.

Мистер Лисс оглядел Намми с головы до ног.

– В твоем шкафу подходящей мне одежды не найти. Брюки будут на шесть дюймов короче, а в поясе – в полтора раза шире, чем требуется. Я буду даже больше похож на клоуна, чем в оранжевом.

– Вы не похожи на клоуна, – заверил его Намми. – Люди улыбаются, когда смотрят на клоунов.

– Твоя бабушка когда-нибудь носила брюки?

– Иногда носила.

– Она была старой толстой колодой или, наоборот, усохла к старости? Может, мне подойдут ее брюки.

– Нет, сэр. Всегда чувствовалось, что она большая, но, если посмотреть, становилось ясно, какая же она миниатюрная. И ростом меньше меня.

Мистер Лисс какое-то время оставался спокойным, но долго пребывать в таком состоянии, конечно же, не мог. Закружил по кухне, как животное иной раз вдруг начинает кружить по клетке. Указал на настенные часы.

– Ты знаешь, что такое время, Персиковое варенье? Знаешь, как его измеряют? Можешь сказать, который час?

– Я знаю часы и получасы. И десять минут от каждого. Но мне не нравятся средние десять минут между часом и получасом. Средние десять минут меня путают.

Мистер Лисс потряс сначала одним кулаком, потом другим.

– Я скажу тебе, сколько сейчас времени, тупоголовый кретин. На четверть часа позже, чем нужно. Они приедут сюда за тобой, за нами, – он протянул руки, схватил Намми за свитер, вновь сжал пальцы в кулаки, принялся трясти Намми, крича: – Мне нужны штаны! Мне нужна рубашка, свитер, какая-нибудь куртка без полицейской нашивки! Ты знаешь, где такой тощий человек, как я, может найти себе подходящую одежду?

– Да, сэр, – ответил Намми после того, как мистер Лисс перестал его трясти и прижал к кухонному столу. – После инсульта Бедный Фред сильно похудел. Стал похож на пугало.

– Кто? Какой Фред? – спросил мистер Лисс, словно раньше они и не говорили о Бедном Фреде.

– Бедный Фред Лапьер, – объяснил Намми. – Муж миссис Труди Лапьер из соседнего дома.

– Той Труди, которая наняла тебя, чтобы убить его?

– Нет, сэр. Она не нанимала меня. Она пыталась нанять мистера Боба Пайна.

Мистер Лисс ударил кулаком в открытую ладонь другой руки и продолжал ударять, пока говорил:

– Не похожа она на великодушную женщину, которая может отдать что-то из одежды мужа бедному страннику, попавшему в полосу невезения. По мне, она та еще стерва!

– Как я и говорил вам, миссис Труди Лапьер ушла и никто не знает куда. Они говорят, что она сбежала, но она взяла с собой автомобиль, поэтому я думаю, что они ошибаются, и она уехала. А Бедный Фред сейчас в Медвежьем пансионате, он может есть только кашу и наполовину загипсован.

Покраснев, как помидор, ощерив черные зубы, мистер Лисс принялся стучать кулаками по кухонному столу. Стучал и стучал, напоминая Намми сердитого младенца, да только мистер Лисс был стариком и выглядел так, будто способен кого-нибудь убить, чего младенец сделать никак не мог.

– Ты можешь не нести чушь, безмозглый козел? Мне нужны штаны! Посмотри на часы. Посмотри на часы!

Мистер Лисс поднял костлявый кулак, словно хотел ударить Намми. Намми зажмурился и закрыл лицо руками, но удара не последовало.

Через какое-то время мистер Лисс спросил уже более спокойным голосом: «Что, черт побери, ты хотел мне сказать?»

Намми открыл глаза и посмотрел на старика сквозь растопыренные пальцы. Потом нерешительно опустил руки.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы навести в мыслях порядок.

– Перед тем, как скрыться от всех в автомобиле, миссис Труди Лапьер сломала Бедному Фреду правую руку и правую ногу каминной кочергой. Потом взяла его искусственные зубы и раздавила их ногой. Сейчас Бедный Фред в пансионате для инвалидов на Медвежьей улице, правая сторона его тела в гипсе, и есть он может только кашу.

– Бедного Фреда следовало звать Глупым Фредом, раз уж он женился на психопатке! – фыркнул мистер Лисс. – И почему половина названий улиц в этом городе как-то связана с медведями?

– Потому что в окрестностях много медведей, – объяснил Намми.

– То есть, ты говоришь мне, что в соседнем доме никого нет, в доме Лапьеров. Мы можем пойти туда и взять какую-то одежду.

– Одолжить у них какую-то одежду, – поправил его Намми. – Вы же не хотите воровать.

– Разумеется, не хочу, и когда одежда мне станет не нужна, я отдам ее в химчистку, поглажу и пришлю обратно по почте, с благодарственной открыткой.

– И это будет мило.

– Да, это будет очень мило. А теперь давай уберемся отсюда до того, как эти чудовища появятся в твоем доме и сделают с нами то же самое, что сделали с людьми в тюрьме.

Намми пытался выбросить из головы то, что проделывали с людьми в соседней камере, но такое легко не забывалось, в отличие, скажем, от Рождества, о котором он вспоминал, лишь когда люди начинали вновь украшать дома и ставить елки. Едва мистер Лисс об этом упомянул, Намми все увидел мысленным взором, да так ясно, что его чуть не стошнило.

Они вышли через дверь кухни. Намми запер дверь и положил ключ в тайник под ковриком, и они пошли к соседнему дому, который находился на расстоянии пятидесяти или шестидесяти футов, потому что каждый дом окружал свой участок земли. Бабушка всегда говорила, что хорошо иметь участок земли, какими бы хорошими ни были соседи, а в случае миссис Труди Лапьер бабушка полагала, что это вдвойне хорошо.

Лапьеры жили в одноэтажном доме. На заднем крыльце ступени заменял пандус, поэтому Бедный Фред мог выезжать из дома и заезжать в него на своем инвалидном кресле.

Намми заглянул под коврик, но ключа не нашел. Но значения это не имело, поскольку у мистера Лисса оставались шесть стальных отмычек, и лежали они в кармане куртки, а не в заднице, поэтому он сразу взялся за дело. За домом двор переходил в лес, так что никто их увидеть не мог. С замком мистер Лисс справился быстро.

Штор и занавесок в доме не было. Миссис Труди Лапьер говорила, что на них оседает пыль, вызывающая у нее аллергию. Их на каждом окне заменяли выкрашенные белой краской деревянные жалюзи, практически полностью закрытые, поэтому в комнатах царил сумрак.

Бабушка считала, что аллергия миссис Труди Лапьер такая же выдумка, как и ее история о том, будто в восемнадцать лет она выиграла титул «Мисс Айдахо», а шторы она заменила на жалюзи для того, чтобы упростить себе слежку за соседями, за которыми она наблюдала в бинокль.

В чужом доме Намми чувствовал себя не в своей тарелке, а мистер Лисс – как рыба в воде. Где требовалось, включал свет и быстро нашел спальню Бедного Фреда, которая сильно отличалась от спальни миссис Труди.

Мистер Лисс рылся в ящиках комода в поисках свитера, когда на улице автомобиль резко, в визге покрышек, обогнул угол и, ревя двигателем, проскочил мимо дома. За первым автомобилем на такой же большой скорости из-за угла появился второй. Мистер Лисс подошел к окну, которое выходило на север, и пошире раскрыл жалюзи. Когда скрипнули тормоза одного автомобиля, а потом и второго, взял со стула бинокль и поднес к глазам.

Намми тоже хотел получить доступ к окну, пока мистер Лисс не выплюнул одно слово: «Копы». Намми замутило и подходить к окну разом расхотелось.

– Два автомобиля, четверо копов, – продолжил мистер Лисс. – Разумеется, автомобили – просто автомобили, а вот копы гораздо хуже, чем просто копы. Двое поднимаются на переднее крыльцо, двое идут к заднему. Ставлю тридцать восемь долларов, они найдут спрятанный тобой ключ.

– Делать ставки нехорошо. А если они придут сюда?

– Они не придут.

– А если придут?

– Тогда мы покойники.