Текст книги "Лхакарчун"

Мы же вместо того, чтобы жить ярко и без сожаления, всю жизнь ищем подвох в красках нового дня и предпочитаем прятать свои чернильные души за покрывалом лунных ночей. Мы ежедневно приносим в жертву культу Луны беззаботных детей Солнца, из-за страха заболеть их чистой непосредственностью и доброжелательностью ко всему окружающему.

Мы не умеем любить просто без ревности и цепей. Наша любовные чувства неотрывно связаны с предчувствием несчастья и скорой смерти. Только что, встретившись, мы уже готовим себя к расставанию. Наша любовь до гроба попахивает тленом разочарования, и именно этот тлен так возбуждает наши чувства и обостряет страсти.

Зато мы все знаем о смерти! Смерть это наш постоянный спутник от самой материнской колыбели до самого последнего шага. Приобщаясь сами к смерти, мы приобщаем к ней всех, кто не согласен умереть по нашим правилам. Мы даже не дали как следует пожить сыну Бога Иисусу, распяв его в тридцать три года. Надо же, как он мог кормить людей такой ересью, будто бы мы можем жить вечно?! Зачем нам вечная жизнь, если мы не можем, как следует прожить положенных нам земных лет? Кому нужен наш бесконечный пессимизм и тяга к трагическому финалу всего сущего?

Какой смысл дальше плодить человечество, если всего один англичанин по имени Уильям Шекспир мог бы стать символом и олицетворением этого мрачного человечества?

Ничего не меняется под Луной и все остается как прежде. Мы возносим на пьедесталы новых циников и нигилистов, и снисходительно усмехаемся над потугами солнечных поэтов и пророков, призывающих нас радоваться каждому новому дню и мгновению жизни.

Да, по-моему, Бог всегда был справедлив к нам, только мы никогда не понимали и наверное, уже никогда не поймем этого. Мы достойны своей жалкой и никчемной участи»! – Такое вот словесное откровение постигло философа Любомудра, когда он висел, подобно христианскому мученику, привязанный к деревянному кресту.

Когда я, с помощью инфернальной физики, приблизил к нам горизонт, ограниченный вертикальной гладкой плоскостью, нашему вниманию предстала картина неизвестного художника «Распятие разочарованного человека». Роль распятого исполнял мой недавний знакомый философ по имени Любомудр. Кто-то не очень добрый, но оригинальный привязал бывшего бухгалтера к двум косым перекладинам и вкопал их, в виде креста, подле огромного камня. Голое изможденное тело горе-философа было сплошь сизым от синяков и багровых кровоподтеков, а нечесанная разбитая голова безвольно свисала на впалую грудь.

Забравшись на громоздкий валун, служивший до этого пристанищем для одинокого философа-отшельника, я громко окликнул распятого беднягу.

– Эй, Любомудр, ты жив?

Не сразу, но постепенно бывший бухгалтер, а ныне мученик Ада, открыл слипшиеся от крови глаза и, пуская в изорванную бороду кровавые пузыри и слюни, с усилием произнес:

– Смертный, зачем ты здесь?

– Хм, может я по тебе соскучился, болтун! – мрачно пошутил я, без тени сожаления и страха, рассматривая мученика собственной мудрости.

– Неужели тебе доставляет удовольствие наблюдать за теми, кто умирает в муках? – сплюнув в мою сторону, презрительно скривился философ.

– Я не достоин твоего ядовитого презрения, мудрец. Если тебе надоело висеть на кресте, я могу помочь тебе обрести свободу, – обиженным голосом, предложил я Любомудру.

– С чего ты решил, что сняв меня с креста, ты подаришь мне свободу, ха-ха? – Искры безумия вспыхнули в мутных глазах распятого. – Да, я сейчас обладаю большей свободой на мученическом кресте, чем ты, приговоривший к проклятию свою душу!

– Ты совсем ума лишился или как? Не хочешь, чтобы я тебе помог, так и быть, болтайся здесь до тех пор, пока аспиды и насекомые не обожрут твою вонючую плоть с костей, – совершенно обозлившись на полоумного книгочея, выкрикнул я. И уже было собирался слезть с камня, как вдруг услышал поспешные оправдания Любомудра:

– О, нет, что-ты, смертный! Ты не так понял бедного одинокого философа. Я вовсе не хотел тебя обидеть, просто…

– …Угу, просто ты через чур вошел в роль святого мученика, так? – усмехнулся я, наблюдая за жалкими чертыханиями полудохлого философа.

– Да, вполне вероятно, может ты и прав, смертный, я слишком много болтаю.

– Что-то мне подсказывает, что пострадал ты именно за свою бесплодную болтовню и будь я трижды проклят, если это не так! – дотянувшись руками до верхней перекладины креста, выдохнул я.

– Я только сказал правду и все, – с новой надеждой в голосе произнес философ, с преданностью дворовой собаки глядя мне в глаза.

К моему облегчению, веревка, которой были привязаны к кресту худые руки Любомудра, была ветхой, и мне не составило особого труда распутать на ней узлы. Снизу, развязать ноги распятого острослова, мне помог слепой солдат Сэм-Юнг. И когда, наконец, мы осторожно спустили Любомудра на землю, он неожиданно заплакал, словно маленький ребенок и стал хватать нас за руки, пытаясь их поцеловать.

– Благодарю вас, о, мои спасители. Спасибо вам от всей моей грешной души. Видит Бог как мне тяжело нести мученический крест философа и когда-нибудь, возможно, он простит меня и сделает блаженным и неведающим, – обливаясь слезами умиления и радости, дурным голосом заорал Любомудр.

– Ладно, ладно, хватит с нас панагериков. Ты лучше расскажи, кто тебя изувечил-то так. – ткнул я бывшему бухгалтеру в распухший глаз.

– Иштар это была, сука вавилонская со свитой своей сволочной! – бешено завелся Любомудр, брызжа мне в лицо кровавой слюной. – Знаете сколько их здесь прошло? По-моему, все здешние обитатели Чистилища прошли сквозь эти ворота!

Я недоверчиво посмотрел на гладкую зеркальную стену, надежно отгородившую путь из Ада в Вечный город. Как могли пройти сквозь закрытый «червячный переход» грешники, не получившие право на прощение Бога?

– Может, ты все врешь, Любомудр? Ты же знаешь, что это невозможно! – схватив философа за слипшуюся бороду, крикнул я голосом отчаявшегося человека.

– Хм, с некоторых пор стало возможным, не то кто, по-вашему, зверски избил меня, а после, надругавшись надо мной, привязал к кресту? – Выдергивая бороду из моих пальцев, сипло пропищал униженный философ.

– Да хрен тебя знает, кому ты тут насолил, пока меня не было? – задумчиво протянул я и обернулся к молчаливо стоящему за моей спиной Сэм-Юнгу. – Солдат, ты как думаешь, правду он говорит.

– Правду, смертный, он говорит правду, – эхом отозвался Сэм-Юнг.

– Да, этот страдалец говорит правду, – присоединился к мнению слепого солдата, мирно дремавший в стороне, Египтянин.

– Тогда беда, ребята, – я бессильно привалился спиной к камню и, обхватив руками голову, тяжело задумался. Все стало проясняться в моей голове, и я неожиданно понял, что оживление демона Дингира в моем мире каким-то образом связано с последними тревожными событиями в мире мертвых.

– Беда, смертный, всем нам беда, – согласно кивнул грязной головой Любомудр, разминая руками оттекшие стопы ног.

– Что это еще за Иштар и ее свита, Любомудр? – поинтересовался я у философа.

– Тварь каких еще поискать! Довелось тебе когда-нибудь читать «Откровение Ивана Богослова», смертный? – кося на меня заплывшим глазом, задал мне вопрос знаток умных книг.

– Слышал что-то, но не читал, – отрицательно помотал я головой.

– …Увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами. И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства её; и на челе её написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным. Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых, и видя её, дивился удивлением великим.

– Что это еще за хрень, Любомудр? – с суеверным страхом посмотрел я на торжественно вещающего мудреца.

– Это не хрень, а классическое описание вавилонской шлюхи, посланной на погибель человечества!

– А что там насчет зверя багряного, я не совсем понял?

– Ну, зверь, на котором восседала эта развратная гадина, конечно, был не с семи головами и десяти рогами, но все же, я точно уверен, что это была та самая богиня Иштар! – страшно вращая глазами, фанатично прошептал Любомудр.

– Была ли это Иштар или римская императрица Мессалина, мне от этого не станет легче. Важно то, что грешники, ведомые кем-то очень сильным и опасным, смогли проникнуть сквозь границу между Адом и Раем, – прервав трескотню мудреца, сделал я для себя неутешительное заключение.

– Неужели ты веришь в Рай, смертный? – осклабился в глупой улыбке побитый острослов.

– Я там был, Любомудр, пока ты тут надоедал сам себе своей никому не нужной мудростью! – щелкнув пальцем по лбу философа, невесело улыбнулся я в ответ бывшему бухгалтеру.

– Не может этого быть! – опешившим голосом воскликнул Любомудр и недоверчиво посмотрел на Упуата. – Эй, Египтянин, этот смертный и, правда, был в Раю?

Упуат подняв голову с земли и широко зевнув, нехотя ответил:

– Смертный не врет, он правда был там, но только ничего хорошего из этого не вышло.

– Это почему же? – набычившись, посмотрел я на Упуата.

– Не нужно тебя было пропускать в город Вечных, видит Бог не нужно, – вяло отозвался Упуат и сев на задние лапы, стал передней чесать себе забитый пылью нос.

– А что, нужно было, отдать меня на растерзание Херингу из Розенхайма и трем прожорливым Мантикорам, так выходит? – зло рявкнул я на Упуата, спокойно чесавшего свой нос.

– И убивать тебя тоже не нужно было, зачем ты так? – глядя на меня добрыми влажными глазами, примирительно ответил мне Упуат.

– Тогда что нам делать дальше, Египтянин? – с надрывом в голосе, крикнул я.

– Продолжать путь до тех пор, пока мы не дойдем до гранатового дерева Мудрости и не найдем Серебряного змея. Только он может помочь нам решить наши проблемы. Но для этого нам еще стоит побывать в Вечном городе, чтобы ты сам увидел, на что ты обрек наш мир! – безжалостно резали меня по сердцу справедливые слова проводника из мира живых в мир мертвых.

– Пожалуй, я тоже пойду с вами. – неуверенно произнес Любомудр. – Если вы конечно, не против?

– А как же на счет надоевшего тебе до чертиков круговорота Сансары? – толкнул я в плечо философа.

– Вот именно, до чертиков! Досиделся я здесь до чертиков в голове. Пора бы уже освоиться на новом месте, – кряхтя, поднимаясь с земли, ответил бывший бухгалтер.

– Тем более, ты, как я понял, здесь надолго, – помогая Любомудру принять вертикальное положение, усмехнулся я.

– Не смешно! Хотя, признаться в этом мире тоже есть свои плюсы, – благодарно кивнул мне философ.

– Плюсы?! Какие плюсы, не понимаю тебя? – удивленно поднял голову сумрачный Сэм-Юнг.

– Такие плюсы! К примеру, здесь меня недостает моя бывшая жена и сумасбродная дочь. Ведь все, что им было нужно от меня при жизни это только деньги. Да, деньги, деньги, деньги! Я всю свою жизнь вкалывал, как проклятый на всяких держиморд, лелея тайную мечту прикупить себе маленький домик на берегу Адриатического моря. Но, злодейка судьба распорядилась по-своему, – горестно вздохнул Любомудр, вспомнив о своей неприметной земной жизни.

– Так значит тебе не обидно за то, что ты умер так рано? – поинтересовался я у вздыхающего философа.

– В принципе, не обидно. Вот только иногда курить сильно хочется, – с ностальгией в голосе, улыбнулся бывший бухгалтер.

– Что, ты так любил курить?

– Очень, очень любил курить. От этого и умер. Бронхогенная карцинома съела меня меньше, чем за год и не подавилась, – слегка похлопал себя Любомудр по впалой груди.

– Все это конечно печально, друзья мои, но нам пора в путь! – устав от банальных откровений очередного грешника, нетерпеливо рыкнул Упуат.

– Минуту вашего внимания, господа мертвецы! Впереди нас ждет душещипательная встреча с метким охотником и его истеричным псом, а также с тремя прожорливыми насекомыми, похожими на бенгальских слонов, – уподобившись добровольному гиду по темным порталам загробного мира, картинно взмахнул я руками.

– Ох, чует мой нос, что скоро ты дошутишься, парень, – осуждающе покачал мохнатой головой Упуат и, сделав крупный скачок, исчез во мгле «червячного перехода».

Египтянин как в воду глядел: очень скоро мои плоские нервные шутки застряли в моем горле, как толстая задница Winnie-the-Pooh в узкой норе братца Кролика.

Как только мы прошли сквозь темный «червячный коридор», навстречу нам вышел, только, что упомянутый мной всуе, Херинг из Розенхайма в пыльном баварском национальном костюме. Важно подбоченившись и выставив напоказ свое внушительное брюхо, он приветствовал нас мягким высоким голосом:

– Guten morgen, клоуны!

– Здравствуйте и вы господин Херинг из Розенхайма, – опасливо посматривая на безотказный «Зауэр» баварца, поздоровался я с беспощадным охотником.

– Какая встреча, я так рад! – радушным голосом воскликнул Херинг из Розенхайма и, переваливаясь с боку на бок, стал приближаться к нам. Следом за ним, порыкивая на нас из-за спины хозяина, ступал грязно-белый Грайф.

– Правда, не может быть?! – невольно пятясь назад, робко обронил я.

– Почему же нет, вы даже не представляете, молодой человек, с каким нетерпением я вас ждал. И вот, хвала арийским богам, наконец-то дождался, – цепко хватая меня за рукав рубашки, яростно взревел кровожадный охотник. От милого выражения на его полном лице не осталось и следа. Теперь его круглые синие глаза метали грозные огни и молнии, а широкий жабий рот скривился в волчьем оскале. Сделав неловкую попытку вырваться из пухлых пальцев охотника, я нечаянно поскользнулся, на отполированной тысячами ног, раскаленной каменной тропе и со всего размаху упал на спину. Не успел я встать, как мне на грудь опустилась массивная стопа, обутая в башмак на толстой подошве.

– Не дергайся, witzbold! Не то я выпущу тебе кишки наружу, arschloch! – сдавленным от ярости голосом, предупредил меня Херинг из Розенхайма и сделал знак своей собаке сторожить меня.

– Господин охотник, простите меня за дерзость, за что вы так не справедливо обходитесь с этим молодым человеком? – Сделал героическую попытку вступиться за меня синий от побоев философ.

– Halt die Fresse, лживый вор, не то натравлю на тебя сестру Морту. Она быстро отучит тебя говорить глупости, обглодыш еврейский! – С нескрываемой ненавистью брызгнул слюной в лицо опешившему философу– jude «чистокровный ариец».

– Нет, что вы, не стоит беспокоиться. Я все прекрасно понял, уважаемый господин Херинг из Розенхайма, – выставив перед собой ладони рук, испуганно заверещал ранее уже битый за свой язык философ.

– Ну и как мне прикажешь с тобой поступить, смертный, а? Может придушить тебя собственными руками и скормить сестрицам Паркам или сначала отрезать тебе нос, уши и язык, чтобы ты смог ощутить настоящую боль, способную свести с ума любого? – грубо тыча в меня стволом ружья в скулу, решал мою судьбу горный кровосос в обличье баварского охотника.

– Не нужно этого делать Херинг из Розенхайма, ведь будет еще только хуже. – дружелюбно помахивая кривым хвостом, подступил к охотнику мой проводник Упуат.

– И что прикажешь мне с ним делать, уважаемый Упуат? – Болезненно пихнул меня башмаком в бок упитанный баварец.

– Отпусти его и все. – смерив немецкого Грайфа уничтожающим взглядом, коротко рыкнул Упуат.

– Du leck mich am arsch, Упуат! Ты меня за дурака, что ли держишь, как я могу просто так отпустить эту зловредную stinkstiefel? – недоверчиво посмотрел на Египтянина, жаждавший выпустить мне кишки, охотник.

– Он здесь затем, чтобы исправить свою роковую ошибку. Но как он сможет ее исправить, если ты убьешь его, Херинг из Розенхайма? – пытался переубедить охотника мой добрый заступник Упуат.

Лежание на спине приносило мне крайне болезненные ощущения. Раскаленные острые камни прожигали мою рубашку и впивались мне в кожу, раздирая ее до крови. Но опасаясь острых клыков Грайфа, я старался крепиться изо всех сил, чтобы не дать ему повода загрызть меня.

– Как этот слизняк сможет исправить нынешнее положение в загробном мире, он ведь не бог, а всего лишь простой смертный? – наконец, смягчил свой первоначальный гнев Херинг из Розенхайма и, оттащив от меня за кожаный ошейник Грайфа, знаком приказал мне сесть.

– В этом и заключается его сила!

– Не понял, в чем именно? – перезаряжая «Зауэр», переспросил недоуменно баварский охотник.

– В том, что он выходец из другого мира и в его жилах течет теплая кровь, – терпеливо объяснил Упуат охотнику.

– Допустим, что пока в его жилах течет теплая кровь. Но, что с ним сделает эта schlampe Иштар, когда он явится ей на глаза? Она же невменяемая и ей ничего не стоит уничтожить этого глупого слизня! Я уже вижу, как она отрывает ему голову своими кривыми ногтями, а после жадно пьет эту самую живительную теплую кровь из разорванной шейной артерии, – тщательно прицеливаясь мне в голову, кратко обрисовал мое трагическое будущее Херинг из Розенхайма. – Давай-ка Упуат, я его лучше сам шлепну и он умрет быстро, не успев почувствовать боли. И возможно, он переместится в чертоги Бога и пополнит ряды младших ангелов, так как смерть его будет считаться чисто мученическим актом. Вот и сказочке конец, как ты думаешь, а?

– Идея заманчивая. Только нам от смерти этого парня проку не будет. Он должен жить, по-крайней мере, пока не исправит свою ошибку, – гнул свою линию Египтянин.

Пока мой проводник и баварский охотник решали мою судьбу, мой зад быстро превращался в раскаленную сковородку и вот, не выдержав пытки раскаленными камнями, я резко дернулся вверх.

– Setsen sie sich auf ihre funt buchstaben, affeglatze! – не теряя бдительности, сбил меня прикладом с ног Херинг из Розенхайма.

– Что он говорит Упуат, что он говорит? – испуганно закричал я, опасаясь, что на этот раз толстобрюхий кровосос точно убьет меня.

– Не стоит так унижать парня, Херинг из Розенхайма. Он и так напуган до смерти. – преградив путь, взбешенному моим непослушанием, охотнику, вовремя вступился за меня Упуат.

– Он напуган до смерти! Видели бы вы, как мы испугались, когда здесь появилась эта развратная сука Иштар вместе со всем своим сатанинским выводком, gott mich uns! Я пытался остановить ее, но эта arsch mit ohren лишь посмеялась надо мной и натравила на меня и моего пса, разъяренную толпу гнусных выродков! Я истратил почти все заряды к ружью, но так и не смог остановить их. – Херинг из Розенхайма обернулся назад и с негодованием ткнул на огромную гору изуродованных трупов, перегородивших своими телами всю тропу. По этой кровоточащей дурно пахнущей массе, совершенно не обращая на нас внимания, ползали три ожиревшие от трупного мяса Парки: Нона, Децима и Морта. Клацая громоздкими острыми клешнями, они безжалостно потрошили туши голых женщин и мужчин, извлекая из их развороченных животов лакомые куски.

Философ Любомудр при виде такого отталкивающего зрелища, быстро спрятался за спиной слепого солдата и жалобно заплакал.

– Что ты увидел впереди, философ? – угрюмо спросил Сэм-Юнг у бывшего бухгалтера.

– Там пахнет смертью и безысходностью, солдат! – запинаясь, не сразу отозвался Любомудр.

– Что, напугался мерзкий жалкий jude! Где твое былое красноречие и презрение к жизни? Чего ты так боишься, лживый вор, ведь ты уже мертв? – издеваясь, над подавленным ужасами Трехцветной пропасти, философом, жестоко рассмеялся Херинг из Розенхайма.

– Оставьте его, господин охотник! – закрывая телом дрожащего от страха философа, возмущенно крикнул Сэм-Юнг.

– А ты кто такой будешь, голодранец? – замахиваясь ружьем на бывшего солдата, удивленно воскликнул баварский охотник и, видя, что Сэм-Юнг никак не реагирует на его угрозу, добавил. – Tomaten auf den augen!

– Да, я слеп и ничего не вижу, господин охотник. – глядя прямо перед собой невидящими глазами, ответил Сэм-Юнг. – Но это не мешает мне понять, кто стоит передо мной.

– Ты был когда-то солдатом, я прав, несчастный слепец? – опуская ружье на землю, с интересом посмотрел Херинг из Розенхайма на самоубийцу.

– Вы правы, господин охотник, я бывший рядовой батальона Королевских коммандос, – нехотя ответил Сэм-Юнг.

– Я тоже бывший солдат и поэтому, отношусь с уважением ко всем тем, кто пал на войне, – снимая шляпу с перьями с головы, слегка склонил охотник голову перед изможденным солдатом.

– Тогда я не достоин вашего уважения, господин охотник. Моя жизнь оборвалась в больничной палате, а не на бранном поле. Пули пощадили меня, и я сам перерезал нить своей жизни, – тяжело скрипнул зубами Сэм-Юнг и закрыл лицо ладонями.

– Ты жертва войны и нет в том твоей вины, что твоя душа не смогла перенести всех ее ужасов. Я знаю, о чем говорю, боец, – успокаивающе похлопал растрогавшийся охотник плачущего солдата по плечу.

– У нас мало времени и нам нужно идти Херинг из Розенхайма! – окликнул, впавшего в ветеранскую сентиментальность, охотника Упуат.

– Что-ж идите, если нужно. – Пожал круглыми плечами охотник, – только мне что-то не очень верится в успех вашего дела.

– Помоги нам пройти мимо трех Парок, а то боюсь, они ненароком сожрут нас, – ткнул носом Упуат в сторону громко чавкающих омерзительных медведок. Роняя изо рта куски рваной плоти, они с плотоядным интересом рассматривали нашу убогую компанию.

– Не вопрос, я помогу вам пройти мимо трех ненасытных сестричек, при условии, что вы отдадите им на откуп этого вонючего жиденка, – злорадно покосился Геринг из Розенхайма на морально стертого страхом, философа Любомудра.

– Зачем он им, Херинг из Розенхайма, разве им мало трупного мяса и крови?! – пораженный коварством и кровожадностью горного бандита, воскликнул Упуат.

– Ненавижу этих лживых изворотливых schwein! – смачно сплюнул в сторону, приговоренного к мучительному концу, философа «истинный баварский ариец».

– Пусть он идет с ними, прошу тебя Херинг из Розенхайма. Лучше отдай меня на съедение Паркам, ведь от меня все равно нет никакой пользы, – неожиданно подался грудью вперед Сэм-Юнг.

– Вот оно истинное самопожертвование солдата! – восхищенно щелкнул пальцами Херинг из Розенхайма. – Посмотри внимательно никчемный философ на этого бедного слепого самоубийцу. В отличие от тебя, он не умеет сочинять высоких витиеватых цитат, но при этом знает все о жизни и о смерти. Кто как не он, человек испытавший все тяготы и ужасы войны, достоин был прожить счастливо остаток своих лет на Земле. Презрев смерть, он не разучился любить жизнь и только неумолимые роковые обстоятельства заставили его пойти на смертный грех.

Ты же, навозный червяк, живший всю жизнь в неге и относительном спокойствии, презирал земную жизнь, ничего не зная о смерти. Сколько низких пошлостей высказал ты в адрес тех, кто любит жизнь во всех ее проявлениях. Сколько раз ты проклял свое рождение и всюду, где бы не находился, сеял лишь уныние, порожденное убогостью собственной жизни.

И вот теперь ты стоишь перед выбором, умереть еще раз и тем самым спасти своей жертвой более достойных, чем ты или продолжить свое скотское существование в загробном мире, предав еще одной смерти того, кто готов умереть за тебя.

Ну же jude решись хотя бы раз на праведный поступок в своей жизни, и твои попутчики будут всегда поминать тебя добрым словом. Спаси свою скользкую темную репутацию и сделай шаг на эшафот искупления!

Пока, красный от возбуждения, Херинг из Розенхайма декламировал свой яростный speech, я с возрастающей тревогой следил за активными манипуляциями одной из мерзких слонообразных Парок. Почуяв потенциальную жертву, огромная медведка, выставив перед собой окровавленные клешни, медленно сползла с истерзанной горы трупов и двинулась в нашу сторону.

– О боже, что-же мне делать? – пуская кровавую слюну изо рта, вцепился мне в руку, потерявший от страха голову, философ.

– Я чувствую здесь присутствие смертного. Я слышу, как по его венам бежит горячая кровь и как мелодично стучит в груди его упругое молодое сердце. Запах его свежей кожи сводит меня с ума.

Я уже представляю, какое сладкое и нежное на вкус его мясо. – Приближаясь к нам, зловеще шипела старшая Парка, не сводя с меня бешеных голодных глаз.

– Нет, Нона, к сожалению и на этот раз, нам придется отпустить этого witzbold. По словам уважаемого Упуата его нельзя убивать, так угодно Богу. – С глубоким сожалением глядя мне в глаза, объяснил, вожделеющей моего молодого мяса, Парке охотник. – Будь моя воля, я бы с огромным удовольствием вспорол ему брюхо и заставил сожрать собственные кишки.

– Но ты же должен кого-то убить, они ведь не могут пройти просто так ничем не откупившись? – возмущенно ощетинилась Парка на баварского охотника.

– Естественно, правила есть правила! Они оставляют нам на съедение этого синего жиденка. Он называет себя Любомудром и, между прочим, считает себя очень образованным, не так ли еврей? – С желчной гримассой на лице, точно обрисовал сущность философа Херинг из Розенхайма.

– Хм, но он выглядит намного хуже той падали, которой я только что давилась. Ты издеваешься надо мной, баварец! – замахнулась массивной клешней людоедка Нона на охотника.

– Что-ты, что-ты милая, как можно?! Я где-то слышал, что у философов объем мозга намного превышает мозг обычного человека, а ведь это, согласись, отличный деликатес! – притворно испуганным голосом заверещал охотник, хитро поглядывая на злобную тварь.

– Что-ж, так и быть, подавай мне сюда этого философа, а я посмотрю какой он на самом деле умник, – сменив гнев на милость, опустила вниз громоздкую клешню Нона. – И пока я не передумала, этим слизням лучше убраться с моих глаз как можно быстрее.

– Все ясно, Упуат, бегите отсюда, пока эта blode kuh, в спокойном расположении духа, – скороговоркой крикнул охотник Упуату и стал отрывать от меня верещавшего от страха Любомудра.

– Оставьте меня, ну прошу вас, оставьте меня, пожалуйста, а-а-а!!! – по-бабьи завыл Любомудр, вцепившись в меня, как маленький ребенок в родную мать.

Мне вдруг стало его в первый раз по-настоящему жалко. Выходило так, что именно я был виноват в том, что ему сейчас грозила неминуемая смерть. Но помочь ему я был бессилен, так как сам только, что находился на волосок от гибели и лишь заступничество авторитетного персонажа загробного мира Упуата, спасло меня от саблевидных зубов Парки.

– Уходи смертный и помни, что ты обязательно должен исправить свою глупую ошибку. Упуат, проследи за тем, чтобы этого солдата никто не обижал. Если у вас будет возможность, доведите его до Серебряного озера. Может Великий Шемхамфораш простит его тяжкий грех и позволит вернуться в чистую колыбель душ. Это моя личная просьба, Упуат! – Наставил нас на прощание Херинг из Розенхайма и, оторвав от меня орущего философа, бросил его в растопыренные клешни Парки.

Раздался сухой щелчок и откушенные клешнями, ноги Любомудра отвалились от туловища. Черная кровь ручьем брызнула из его огромной раны, залив баварскому охотнику кожаные башмаки.

– Тьфу ты, Нона, ты могла сделать это аккуратнее. Это мои последние праздничные башмаки, ты же знаешь! – В сердцах заорал на терзающую умирающего философа, Парку охотник.

Не слыша мещанских причитаний баварца, Нона ухватила несчастного философа за голову и сомкнув на ней мощные челюсти, с хрустом разгрызла черепную коробку. Из дыры в сплющенной голове наружу потекли сгустки серого мозга вперемешку с кровью.

Крепко взяв за холодную ладонь бывшего солдата, я стал в панике карабкаться на мягкую смердящую массу из человеческих трупов.

– Нет больше философа. – Печально обронил Сэм-Юнг, с усилием подымаясь за мной на гору почерневших вздутых от жары трупов.

– Эй клоуны, willkommen zu schmutzig mistbeet! Hals und beinbruch, armes schwein! – услышал я за своей спиной ехидный злой голос Херинга из Розенхайма.

– Что сказал этот паршивый фашистский ублюдок, Египтянин? – задыхаясь от тошнотворной вони и трупного гниения, быстро спросил я у Упуата.

– Добро пожаловать в грязный бордель, так он сказал, – не оглядываясь на меня, ответил Упуат и прибавил скорости.

– А что он там добавил про свиней, я не понял?

– Да, пожелал нам сломать шеи и ноги и обозвал жалкими свиньями. Давайте, поторапливайтесь, а то ненароком попадете в зубы младшим Паркам.

– Он лучше бы на себя посмотрел в зеркало, боров фашистский. Сэм-Юнг, бежим, бежим быстрее! – таща за собой, спотыкающегося о трупы, слепого солдата, закричал я умоляющим голосом. Видимо желая мне досадить на прощание, баварский изувер натравил на меня своего психически неуравновешенного пса. Получив одобрение своего хозяина, немецкий Грайф быстро нагнал нас и вцепился мне в ногу. Я изо всех сил отбивался от хорошо тренированной боевой псины, но силы были не на моей стороне. И если бы не подоспевший вовремя Упуат, то я бы, скорее всего, достался на корм, ползущим на звук моих жалобных воплей, младшим Паркам. Египтянин сильными лапами сбил с меня сумасшедшую овчарку и после короткой борьбы, принудил ее к позорному бегству. И пока побитый Грайф бежал от нас, мы со всех ног бежали от него.

И пока мы бежали, нас еще долго преследовал зловещий смех Херинга из Розенхайма и скрежет зубов, алчущих свежего мяса кровожадных мантикор.

…Первое, что меня глубоко встревожило, когда в поле моего зрения появились башни дворцов Вечного города, это изменившийся цвет неба. Оно больше не блистало серебром и светом. Оно больше не радовало глаз и душу. Нынешний его цвет больше походил на раздувшуюся иссиня-черную морду покойника, висящего в тугой петле. Казалось, полосни сейчас бог Тор бритвой молнии по этой окаменевшей роже и из глубоких порезов поползут наружу толстые могильные черви.

И как будто бы, кто-то невидимый и могущественный, прочитав мои убогие мысли, тут же швырнул мне с размаху в лицо спутанный клубок шевелящихся червей.

– А-а-а господи, Упуат, что это?! – сбрасывая с себя скользких пожирателей мертвого белка, блаженно заголосил я.

– Это твои материализовавшиеся мыслеформы. То ли еще будет, парень! – не сбавляя темпа бега, как ни в чем не бывало, отозвался мой проводник.

– Что ты хочешь этим сказать, Египтянин? – крикнул я вслед ирландскому волкодаву.

– Сам потом все поймешь, парень.

– Смертный брось меня здесь. Я устал и не могу за тобой поспеть, – задыхаясь от интенсивного бега, стал просить меня Сэм-Юнг.

– Нет солдат, осталось совсем немного. Ты же знаешь, я не могу тебя бросить. Потерпи еще немного, Сэм-Юнг, – постарался я подбодрить самоубийцу и, обхватив его за талию, упорно потащил вперед.

– Зачем ты меня тащишь в Вечный город, ты же знаешь, что мне уже не помочь? – продолжал уговаривать меня бывший солдат, бросить его.

– Нам нельзя сдаваться Сэм-Юнг, сначала нужно попасть в Вечный город, а там, чем черт не шутит! – не слушая Сэм-Юнга, гнул я свою линию.