Текст книги "Лхакарчун"

Услышав свое имя, я вздрогнул и со страхом посмотрел в синие бездонные глаза Агнес. Мне показалось, что именно сейчас она произнесет что-то обличительное и жестокое в мой адрес. Но это не произошло. Смерив меня потухшим безвольным взглядом, Агнес продолжила:

– В письме мой муж просил меня, если с ним что-нибудь случиться передать вам вот эти предметы.

Агнес раскрыла сумочку из крокодиловой кожи и извлекла наружу, туго стянутый капроновой веревкой, сверток.

– Держите, теперь это ваше, – вдова протянула мне сверток и, закрыв сумочку, встала с дивана.

– Что это Агнес? – принимая тяжелый сверток из ее рук, удивился я.

– Я выполнила волю своего покойного мужа. Мне пора Стэн, – на прощание кивнула мне головой безутешная вдова и быстро направилась к выходу.

Когда за моей нежданной посетительницей закрылась дверь, я некоторое время ошарашенно смотрел на сверток, не решаясь его открыть. Я даже не предполагал, что могло быть внутри него. По весу и виду бумажного свертка было похоже, что возможно внутри лежит длинный металлический предмет.

«Уж не мину ли мне напоследок завещал покойный сэр Диккинсон»? – мелькнула и тут же потухла в моей голове беспокойная мысль. – «Нет, не может быть. Говорят, сэр Бернард был глубоко порядочный человек и не был способен на подлость и грубое насилие».

Я прошел на кухню и лезвием швейцарского ножа решительно срезал капроновую веревку, стягивающую увесистый сверток. С затаенным сердцем, развернув мятую газетную бумагу на обеденном столе, я увидел два кривых стальных ножа с костяными ручками. По знакомому рисунку на рукоятке и по выделке стали, они были очень похожи на ритуальный нож, найденный мною в заброшенном монастыре в ночь оживления черного Дингира. Но что они могли означать, и для чего были предназначены, на это я не знал ответа. Может его, знал покойный сэр Бернард, но теперь он ничем уже не мог мне помочь. Я бесцельно повертел в пальцах остро отточенные ножи уникальной ручной работы и, завернув их обратно в сверток, отнес их наверх в свою комнату. Только я успел убрать ножи в комод для белья, как в дверь снова позвонили.

На этот раз приехала моя любимая Ева. Как только я открыл дверь, она с порога бросилась мне на шею и горько зарыдала.

Обеспокоенный ее поведением, я взял Еву на руки, и крепко прижимая ее к себе, поднялся в свою комнату. Открыв ногой дверь спальни, я уложил любимую на постель и, встав на колени подле нее, спросил ласковым голосом:

– Что с тобой котенок и почему ты так горько плачешь?

– Стэн, любимый мой, у меня все ночь были дурные предчувствия. С нами должно случиться что-то очень и очень плохое. – не отнимая рук от лица, проронила сквозь слезы Ева.

«Да что же за день сегодня, все женщины плачут, – с невольной досадой подумал я – Впору мне начинать плакать»!

– Успокойся, котенок, я прошу тебя. Вот увидишь, все будет хорошо! – гладя Еву по мягким белым волосам, постарался успокоить ее я.

– Стэн, милый давай все бросим и уедем отсюда! – всхлипывая от рыданий, неожиданно предложила мне Ева.

Я тяжело вздохнул и, встав с колен на ноги, медленно подошел к распахнутому окну. Легкий шаловливый ветерок, шурша зелеными листьями дерева, растущего под моим окном, спрыгнул с ветки на подоконник и провел по моему лицу прохладной прозрачной рукой. Прикрыв на мгновение глаза, я с удовольствием прислушался к пению птиц, беззаботно поющих в саду. В их высоких звонких трелях жизнь была прекрасной и безоблачной, как синее глубокое небо над Saligia. Словно в насмешку над нашими чувствами, окружающая природа радостно торжествовала и упивалась своим летним триумфом. Жаркий томный август, насыщенный опьяняющими запахами созревших плодов и забродившего молодого вина, праздновал свои последние славные дни, в преддверии приближающихся осенних холодных штормов и дождей.

«Люди странные существа! – С легкой иронией подумал я. – Чувствуя приближение беды, они отравляют страхом свои последние дни, отпущенные им для радости. Казалось бы, радуйся пока ты жив, не думая о плохом, которое должно рано или поздно случится. Мы никогда не станем птицами. В нас нет их жизнерадостности и легкости. Наш бесконечный фатализм делает нас несчастными и роковыми. Почему мы не умеем ценить настоящее и так боимся наступления будущего, а открывая дверь нового дня, с тоской смотрим назад в прошлое»?

– Ты должна немедленно уехать Ева. – Задумчиво произнес я, глядя перед собой невидящими глазами. – Я же должен остаться здесь и до конца разобраться со своими проблемами. Сара поможет мне, ты же слышала. Уезжай сегодня же любимая.

Ева встала с постели, и вплотную подойдя ко мне, прижалась к моей спине всем телом.

– Что ты такое говоришь, Стэн. Как ты мог подумать, что я брошу тебя здесь одного. Нет, я останусь с тобой до конца. Помнишь, что я тебе обещала? Что бы с нами не случилось, мы всегда должны быть вместе!

– Если я брошу вызов Дингиру и не смогу одолеть его, он уничтожит меня, а после возьмется за всех моих близких. Как ты понимаешь, ты тоже входишь в этот круг. Неужели тебе не страшно, котенок? – я повернулся к Еве лицом и взглядом обреченного посмотрел в ее грустные глаза.

– Если тебя не будет, тогда и мне незачем будет жить! – на одном дыхании выдохнула Ева, не сводя с меня печальных глаз.

– Ты говоришь совсем как Агнес вдова сэра Диккинсона, – нахмурился я.

– Что, Стэн, ты виделся с Агнес, но когда? – искренне удивилась Ева и, отстранившись от меня, прислонилась спиной к стене.

– Она была здесь перед твоим приходом, – нехотя ответил я.

– Зачем она приходила к тебе? Что она говорила?

Я подошел к комоду и немного помявшись, извлек из него сверток с ритуальными ножами.

– Что это Стэн? – непонимающе посмотрела на меня Ева.

– Это языческие ножи, по-видимому, предназначенные для ритуалов, – разворачивая сверток, пояснил я. – Как сказала Агнес, сэр Бернард завещал мне их перед своей смертью, но вот с какой целью он это сделал, я не знаю. Может они имеют отношение к книге заклинаний? Пока я затрудняют ответить на этот вопрос.

Ева с суеверным страхом осмотрела стальные зубы, увенчанные костяными божками, и робко поинтересовалась у меня:

– Это и есть тот самый кетцалькоатль?

Я утвердительно кивнул головой, и плотно замотав ножи в бумажный сверток, снова убрал их в комод.

– Если Сара поможет мне проникнуть в царство мертвых, я попытаюсь найти способ избавиться от черного Дингира. И если мне придется убить его именно этими ножами, то я сделаю это, – решительно рубанул я ребром ладони воздух.

– Стэн. – Отделившись от стены, неслышно приблизилась ко мне Ева.

– Что любимая? – беря ее за тонкие пальцы, с нежностью в голосе отозвался я.

– Поцелуй меня, Стэн, – томно прошептала Ева, потянувшись ко мне распахнутыми лепестками пунцовых губ.

– Как ты вкусно пахнешь, котенок! – страстно впился я в губы Евы, с наслаждением вдыхая божественные аромат ее духов. Мне показалось, что это была волшебная смесь бергамота, мандарина и черной смородины, придававшая особое магическое очарование каждому любовному моменту.

– Это мои любимые First Van Cleef & Arpels, тигренок. Прошу не останавливайся, целуй меня, милый, – вздрагивая от возбуждения, простонала в ответ Ева.

…Утомленные, мы лежали на смятой влажной постели и молча, слушали трепетно – печальный голос Роберта Планта и мелодичную фолковую гитару Джимми Пейджа, исполняющих свой бессмертный «боевик» Stairway to heaven:

«There, s a lady who, s sure, all that glitters is gold, and she, s buying a starway to heaven».

Забыв о проблемах, мы тихо плыли по течению своих грез, отдавшись на волю волн синей реки. Ее прозрачные воды уносили нас все дальше от печалей и забот в сказочную страну под названием Счастье. Там так же светило днем яркое солнце, а по ночам тускло мерцала серебряная Луна. Там небо было соткано из разноцветных диковинных бабочек, а ночь одевалась в черное бархатное платье, вышитое искрами тысяч далеких звезд. Там был дом Вечности, покой которой никогда не смела нарушать коварная Смерть. Мы путешествовали там когда-то в детских забытых снах и вот, мы снова находимся на пути в неведомую страну. Волны синей реки тихо баюкают нас в уютной колыбели, унося все дальше от ненужных проблем и забот. …

…Около восьми часов домой приехали отец и мадам Агни. Они были слегка не в духе, что возможно было связано с близким отъездом знаменитой художницы во Францию. Отец просил свою возлюбленную богемную диву остаться с ним еще на неделю, но Агни отказалась, ссылаясь на неотложные обстоятельства. По словам мадам Агни, ей пришло письмо из парижской Академии изящных искусств, как одному из главных номинантов на вручение престижной премии Бастьен-Лепажа. Естественно от такого предложения высокоодаренному творческому человеку было отказываться глупо, и мадам А гни стала спешно готовиться к отъезду на Родину, воодушевленная высокими оценками ее творчества авторитетными светилами Академии.

В знак утешения, она пригласила моего отца на открытие ноябрьского Парижского художественного салона, ежегодно проводившегося в павильоне Эйфель-Брантли. Но мой меланхоличный отец, отличавшийся склонностью к резким перепадам настроения, отнесся к ее идее без особого энтузиазма, и как мне показалось, пребывал в депрессивной прострации.

На завтра мадам Агни заказала четыре столика в лучшем ресторане Saligia-Germes-X и сделала для меня с Евой официальные приглашения. Мы с радостью согласились и, договорившись обязательно встретиться завтра, отправились за Тибетцем.

Сара, приготовив ужин, покинула дом двумя часами ранее. Она еще утром предупредила отца, что должна отлучиться по делам, и что вернется не раньше, чем к полуночи.

Когда мы подъехали к дому Тибетца, он уже ждал нас на улице. Сжимая в крепких зубах дымящуюся сигарету, он ввалился в салон автомобиля и шумно поздоровался с нами:

– Привет ребята!

– Здорово Генри! – обрадованно пожал я руку своему старшему другу. В компании Тибетца мне стало намного спокойнее и мысль о предстоящем таинственном ритуале вуду уже не так сильно пугала меня.

– Что, Стэн, страшно? – заметив мое волнение, беззлобно усмехнулся Генри.

– Не страшнее чем жертвам коронации Монтесумы, ха-ха! – подрагивая от нервного возбуждения, наигранно хохотнул я.

– А что стало с жертвами этого самого Монтесумы? – выдыхая струйку дыма в открытое окошко, поинтересовался Тибетец.

– В честь восхождения Монтесумы в 1502 году всех пленных, которые в огромном количестве находились в его власти, жестоко казнили. Но это еще далеко не все. Их всех съели, а сердца несчастных были принесены в жертву богу. После ритуального жертвоприношения все присутствующие на празднике гости умылись теплой кровью жертв. После гости начали пировать. На этом знаменитом пиру помимо вина, было съедено большое количество сырых грибов теонанакатл, вызывающих сильные галлюцинации и помутнение рассудка. И многие из гостей, придя в состояние, намного худшее, чем, если бы они выпили столько же вина, получили настоящее откровение свыше. Их посетили жуткие видения и кошмары и кое-кто из пировавших впоследствии утверждал, что общался с самим дьяволом. Многие из гостей, полностью лишившись разума, там же на пиру предпочли покончить жизнь самоубийством. – Мрачным голосом поведал я Тибетцу историю, ранее слышанную от моего отчима Рэйли.

– М-да, поистине впечатляет, любили эти краснокожие дикари впадать в крайности! – негромко присвистнул Тибетец, закатив глаза вверх.

– Какой ужас, Стэн! Зачем ты сейчас думаешь о таких вещах? Уж не думаешь ли ты, что Сара заставит нас пить твою кровь и есть сырые поганки? – не отвлекаясь от дороги, раздраженно воскликнула Ева.

– Нет, котенок, конечно, я так не думаю. Думаю, Сара не станет заставлять вас пить мою кровь и есть сырые грибы. Она же цивилизованный человек и естественно, перед тем как скормить меня гостям ритуала, пожарит мое мясо вместе с грибами на чугунной сковороде, – перешел я на черный юмор.

– О, в самом деле, было бы неплохо сейчас отведать жаркого с грибами на оливковом масле! – живо подхватил мою волну острослов Генри.

– Хватит говорить глупости, придурки, а то я никуда не поеду! – снова возмутилась Ева и, надавив на тормоза, остановила машину. – Генри, прекрати ржать как лошадь, неужели ты не видишь, как я волнуюсь?

– Оʼкей, Ева, молчу до самого кладбища, а там тем более молчу! – давясь от смеха, скорчился на заднем сиденье Тибетец.

– Сейчас как шлепну по носу, несчастный! – шутливо замахнулась на меня ладошкой Ева.

– Котенок, котенок, прошу тебя, только не по носу. У меня очень слабый нос! – притворно-жалостливым голосом запричитал я, припадая к коленям Евы.

– Молчите, а то сделаю из вас покойников, – добавила черного юмора Ева и, обведя нас строгим взором, надавила на педаль газа.

Подъезжая к кладбищу Rue de Longis, мы увидели одинокую фигуру человека в строгом светлом костюме в полоску с зеленым галстуком. Это был худощавый чернокожий мужчина средних лет с гладко выбритой головой и черной курчавой бородкой.

Он жестом попросил нас остановиться и, дождавшись, когда мы все выйдем из автомобиля, коротко поздоровался с нами. Незнакомец не называл своего имени и мы, помня наказ черной мамбо Сары, не стали задавать ему никаких вопросов. Спросив наши имена, мужчина указал головой в сторону парка Waterloo, приглашая нас следовать за ним. Прилепив к лицу нелепую застывшую улыбку, я первым последовал за нарядным незнакомцем. За мной уверенным шагом шла Ева и последним замыкал движение нашей группы Тибетец.

Мы шли около десяти минут, все время, продираясь сквозь густые заросли колючего кустарника, опутавшие толстые вековые деревья. Один раз, не удержавшись, я упал на землю и, разорвав штанину, сильно разбил левое колено. Мне на помощь тут же подоспел Генри. Он подхватил меня под правую руку и осторожно повел за собой. Незнакомец же, не обращая на нас никакого внимания, упрямо продирался сквозь зеленые спутанные заросли растений, и казалось, спешил.

По мере приближения к невидимому месту ритуала до нашего напряженного слуха стали доноситься глухие ухающие звуки барабанов. Они звучали в определенной последовательности, выдерживая каждый собственный ритм. Заслышав необычные звуки тамтамов, мы тревожно переглянулся с Евой, но Тибетец в отличие от нас был настроен более оптимистично. Он ободряюще подмигнул мне, и как ни в чем не бывало, быстро повлек меня за собой.

Скоро, с небольшим отставанием от молчаливого проводника, мы вышли на небольшую овальную поляну в центре которой, сгорбившись на бок, стояла одинокая хижина. Она состояла из нескольких столбов и конусообразной соломенной крыши. Для вудуистов хижина играла роль святилища-хунфор. Над входом в хижину висела толстая пеньковая веревка с нанизанными на ней пальмовыми листьями. То был символ К, по-божества леопарда, священного животного Дагомеи. Перед хунфором у огромного дерева со стволом, окрашенным в белый цвет, на небольшом костре стоял большой красный котел, доверху наполненный горячей водой. Также перед хижиной, образовывая полукруг, лежала «чертова дюжина» пальмовых орехов с вырезанными на них геометрическими символами в виде треугольников, кругов, квадратов и пятиконечных пентаграмм. Эти орехи символизировали знак Ахо, божества мудрости.

Около ветхой хижины, не переставая бить в барабаны ладошками, стояли в ряд три полуобнаженных чернокожих мужчины с нарисованными белыми «масками смерти» на лицах. При виде белых страшных рож с красными глазами навыкате, Еве едва не стало дурно. Прижавшись ко мне, она прошептала со страхом:

– Стэн, милый, кто это?

Я нежно поцеловал Еву в щеку и успокаивающе улыбнулся ей:

– Не бойся, так надо, котенок.

– Фантастика, не прошло десяти минут и мы уже оказались в Африке! – с интересом разглядывая барабанщиков, дерзко оскалился Тибетец.

На наши голоса из хижины вышли еще три персонажа, которые, по-видимому, должны были исполнять главную роль в предстоящем ритуале. Это была женщина в мешкообразной белой рубахе и такого же цвета и размера, длинной юбке. За ней шли двое чернокожих стариков, наряженные также же щеголевато, как и наш молчаливый проводник. Только на одном из мужчин был белый костюм и черный галстук, а на другом черный костюм и красный галстук.

Женщина, а это была сама Сара, знаком попросила меня подойти ближе и встать напротив дерева с окрашенным белым стволом. Выдуисты называли ритуальное дерево или столб «дорогой богов». Еве и Генри, мамбо Сара указала на вход в хунфор. Подчиняясь черной колдунье, гости ритуала зашли внутрь хижины и, опустившись на соломенный пол, стали молча наблюдать за церемонией вызывания духов вуду.

Между тем ритм барабанов значительно усилился и черная мамбо и двое ее помощников – унси и ла-плас, сжимая небольшие кувшины в руках и приплясывая на ходу, стали описывать круг вокруг меня и белого дерева. Наклонив кувшины к земле, они тонкими струйками воды очертили магический круг. Затем, войдя в него, Сара густо осыпала весь круг белой мукой из холщового мешка и тонкой палкой стала тщательно вычерчивать на земле многочисленные таинственные символы. После этого мамбо резким гортанным голосом стала произносить песнь – прощение на языке йоруба, обращенное к невидимым духам лоа:

«Папа Легбе, отвори ворота и дай мне пройти. Отвори ворота, чтобы я могла возблагодарить лоа». …

Закончив песнь прошение, Сара и ее помощники продолжили экстаическую пляску под звук барабанов. Я не могу сказать точно, сколько она продолжалась, но когда Сара прекратила плясать и подошла, наконец, к красному котлу с кипящей водой на небе уже появились первые звезды. Барабанщики же, как мне казалось, распалились еще больше и, сверкая атласной черной кожей, продолжали наращивать запутанный ритм музыки африканских барабанов. Я не видел, как обстоят дела у моих друзей, но если бы они сейчас спали глубоким сном, то я бы не очень удивился. Неподвижное стояние на одном месте повергло меня в состояние полной опустошенности и усталости и если бы не важность обстоятельств, я бы вряд ли, наверное, отстоял до конца. Грохот дикой первобытной музыки полностью оглушил мои барабанные перепонки, а глаза, как назло, закрывались помимо моей воли.

Тем временем, черная мамбо Сара отвязала от пояса небольшой мешочек и, развязав на нем веревки, стала высыпать его содержимое в бурлящий котел. Высыпав в него смесь серого неизвестного порошка и сухих бурых листьев, она забормотала какие-то заклинания. Пока она колдовала над котлом, помощник ла-плас поднес к кругу плетеную квадратную корзину и, открыв на ней крышку, выпустил из корзины большого черного петуха. Бедная глупая птица, не подозревавшая о своей печальной участи, переминаясь с ноги на ноги, стояло на одном месте, и искоса посматривала на меня коричневыми круглыми глазами. Другой помощник унси, достав из коротких ножен, обшитых шкурой быка, сверкающий широкий нож, схватил жертвенного петуха за тонкую шею и резким движением перерезал ее. Обезглавленная птица, брызжа во все стороны теплой кровью, рефлексивно бросилось в круг и размахивая крыльями, стало биться в предсмертных судорогах. Я был морально готов к подобным сценам и если беспокоился, то только за состояние Евы. В очередной раз описывая круг, обезглавленный петух ткнулся мне изуродованной шеей в ноги и, суча когтистыми лапами затих. Ко мне немедленно подскочил помощник унси и, подняв петуха, стал мастерски снимать с него шкуру. Я с брезгливой миной на лице наблюдал за его действиями, но не смел, закрывать глаза. После того как с петуха была снята кожа и выпотрошены все внутренности, помощник унси подвесил его окровавленную тушку к священному дереву богов кверху ногами. Я завороженным взглядом следил за тем, как тонкие струйки крови быстро потекли вниз по крашеному стволу дерева, образовывая причудливый плетеный рисунок на его коре.

И вот здесь со мной началось то, что никак нельзя было объяснить одной лишь физической усталостью и душевным волнением! Я стал чувствовать, как впадаю в быстрый транс, а вместе со мной и все участники таинственного церемониала. Закатив глаза и мелко сотрясаясь и дергаясь всеми членами тела, они стали неистово плясать, издавая дикие бессвязные вопли. Добрая пожилая Сара была не похожа сама на себя. В эти моменты на нее было просто страшно смотреть. Вращая белыми навыкате глазами и раздувая мясистые толстые щеки, она с безумными выкриками быстро прыгала по кругу, превратившись из грузной старухи в настоящую неутомимую черную мамбо. Ее двое худощавых помощников, обливаясь горячим потом, не отставали от mambo asogwe и проявляли настоящие чудеса гибкости, никак не вязавшиеся с их преклонным возрастом. Бешеная пляска тайных вудуистов закрутила меня в плотный магический круг, постепенно выпадающий из общего пространства. Границы его стали приобретать все более плотные формы и вскоре я уже не мог видеть не только лиц танцующих, но и контуры их беснующихся фигур. Вместе с тем от меня стали постепенно отдаляться звуки мучительной барабанной музыки древних африканцев. Последнее, что я слышал, это был одинокий звук одного из тамтамов, провожающий меня к воротам потустороннего мира.

Белое священное дерево богов внезапно стало расплываться перед моим взором и через некоторое время обрело формы гигантской мохнатой собаки палевого окраса. Склонив надо мной длинную волосатую морду, собака посмотрела на меня полными до краев грусти глазами и я услышал знакомый до боли голос Упуата:

– Здравствуй, парень. Вот мы и снова с тобой свиделись. Как ты себя чувствуешь?

Я снова оказался в сумрачном царстве мертвых, но на этот раз по собственной воле и желанию. Я не знал, что меня ожидает впереди и смогу ли я вообще вернуться домой из опасного путешествия. Тысячи спутанных мыслей роились в моей голове, пытаясь найти спасительный выход из опасной ловушки. Но все они быстро испарялись в раскаленном воздухе пустыни, не успевая трансформироваться из жалкого зародыша в какую-нибудь стоящую идею. Возможно, мой молчаливый проводник Упуат знал больше чем я и мог бы помочь мне развеять мои тревоги и сомнения. Возможно, но на этот раз Египтянин был еще более необщительным, чем две недели ранее.

Высунув длинный красный язык и поводя тощими боками, он, понурившись, шагал впереди меня и практически не обращал на меня никакого внимания. Увязая в горячем красном песке, я послушно брел за Упуатом, все время, ожидая, что он заговорит. Наконец, когда мое терпение окончательно истончилось, я остановился и, задыхаясь от жары, бросил в сердцах вслед своему мохнатому проводнику:

– Египтянин, стой Египтянин! Ну, может хватить уже молчать, как ты думаешь, а? Затащил меня, понимаешь ли, в эту зловонную песочную клоаку и ни хрена не объясняя, куда-то ведешь?!

К моему удивлению, ирландский волкодав остановился на мой крик, и я услышал его ответный голос:

– Я тебя никуда не тащил, парень. Ты сам искал со мной встречи, вот я и пришел на твой зов. А куда мы идем, ты и сам прекрасно знаешь. В прошлый раз мы не закончили наш путь и на этот раз должны обязательно это сделать. Но перед этим мы пройдем тем же путем, который ты прошел две недели назад. Я не буду тебе рассказывать, что произошло за время твоего отсутствия. Ты должен все увидеть своими собственными глазами. А теперь пойдем парень, прошу тебя.

Ирландский волкодав вяло помахал мне изогнутым хвостиком, и гордо подняв голову, засеменил дальше.

– Стой Египтянин, зачем мы сбиваем свои ноги, если можно значительно сократить наш путь? – Снова крикнул я в спину уходящему Упуату.

– Я не против, если ты еще помнишь, как это можно сделать! – снова остановился ирландский волкодав, и устало опустился тощим брюхом на песок. Зарывшись носом в передние лапы, он стал равнодушно следить за моими попытками прищипнуть тонкую линию расплавленного горизонта. Стирая ладонью обильный соленый пот, струившийся с лица, я делал попытку за попыткой, пытаясь представить, что натягиваю на себя тетиву лука. Не сразу, но все получилось. Я вдруг почувствовал, как мне в нос ударила невыносимая волна телесного гниения.

Горячий песок под моими ногами сменился плотной каменистой почвой с останками высохших травяных стеблей. Мне было знакомо это место по прошлому разу. Где-то рядом находился постоянно трапезничающий грехами самоубийц гигантский осьминог и его многочисленные вечные рабы, без права на прощение. Но оглянувшись по сторонам, я не увидел ничего кроме большой зеленой зловонной лужи и одинокой сгорбленной фигуры, сидящей на корточках подле нее.

Мой проводник Упуат вдруг резко встрепенулся, и шерсть на его шкуре встала дыбом. Оскалив острые клыки, он угрожающе зарычал, и неуклюже подбрасывая вверх задние лапы, бросился к неизвестному. Но одинокий человек даже не пошелохнулся, когда к нему подскочил рычащий Упуат и сделал попытку укусить за ногу. Затыкая пальцами нос, и через силу сдерживая невыносимые приступы тошноты, я быстрым шагом приблизился к одинокому человеку. Когда же я подошел к нему вплотную, то Упуат уже успокоился и мирно лежал у грязных избитых в кровь ног человека.

– Сэм-Юнг, это ты?! Точно ты! Ну, надо же какая встреча! – радостно хлопнул я себя руками по бедрам, узнав в изможденном мужчине в выцветшей рваной рубашке жертву маленького черного демона без лица.

Слепой солдат, не меняя безразличного выражения лица, поднял голову и уставился на меня невидящими глазами:

– А, это ты смертный. Зачем ты снова вернулся к нам, неужели тебе так плохо живется среди живых людей?

– Нет, мне хорошо живется в моем мире Сэм-Юнг, – присаживаясь на корточки около солдата, грустно выдохнул я.

– Судя по твоему печальному вздоху, ты здесь возможно не по своей воле, я прав? – продолжал допытываться у меня солдат о цели моего очередного путешествия по злачным окраинам Ада.

– Как бы тебе правильнее сказать, я здесь больше по своей глупости и невежеству, чем по собственной воле, – смущенно ответил я бывшему британскому солдату.

– Я не хочу быть копилкой секретов святой Магдалины, у меня и своих грехов за душой хватает. Так что если не хочешь, можешь ничего мне не рассказывать, – отвернув от меня голову, безразличным тоном сказал самоубийца.

– Можешь мне не верить, но я, так же как и ты стал жертвой маленького черного демона, – неожиданно огорошил я Сэм-Юнга.

– Неужели тебе было не достаточно моего примера, чтобы сломя голову бежать от всего, что может навлечь Зло? – осуждающе посмотрел на меня Сэм-Юнг и, задрав рваный рука рубахи, продемонстрировал мне безобразные гниющие порезы на левом запястье.

– Выходит, что не достаточно! – оскалившись в зловещей улыбке, ответил я бывшему солдату.

– Почему ты смеешься, смертный? Разве может смеяться человек, попавший в такую страшную беду? – возмущенно вскрикнул Сэм-Юнг, выпрямляясь в полный рост.

– Ты лучше скажи мне солдат, куда подевался твой зловредный моллюск – обжора? – не ответив на вопрос слепого самоубийцы, спросил я.

– Никуда не подевался, в очередной раз обожрался нашими грехами и превратился в вонючую лужу, – криво усмехнулся Сэм-Юнг и указал длинным кривым ногтем на зловонную зеленую жижу, расплывшуюся по сторонам.

– Неужели сдох, троглодит треклятый, ха-ха-ха! – громко захохотал я, и слегка хлопнув Упуата ладошкой по узкой спине, ткнул пальцем в то, что осталось от мерзкого морского чудовища.

– Что-то не на шутку ты развеселился, парень. Как бы скоро плакать тебе не пришлось, – осуждающе посмотрел на меня Египтянин, и недовольно рыкнув, отпрыгнул назад.

– А куда подевались все остальные грешники? Неужели все разбежались? – вопросительно посмотрел я на Сэм-Юнга.

– Так и есть, смертный, все разбежались. А что им еще оставалось делать? Никому они теперь не нужны со всеми своими грехами. Наверное, бродят сейчас где-нибудь, умоляя Бога сделать с ними что-нибудь, – предположил Сэм-Юнг и, приложив ладонь ко лбу, стал смотреть в сторону горизонта.

– Ты что-то видишь, Сэм-Юнг? – насмешливо посмотрел я на бывшего солдата.

– Для того чтобы видеть не обязательно иметь глаза. Кроме них у меня есть собственное внутреннее зрение, и оно намного вернее, чем лучший армейский дальномер, – не обратив внимания на мою усмешку, ответил ровным голосом Сэм-Юнг.

– Ты смотришь на восток, не так ли солдат?

– Да, я смотрю туда, куда ушли все мои несчастные товарищи.

– Мы тоже с Упуатом идем на восток. Пойдем с нами, Сэм-Юнг. Как я понимаю, тебе здесь уже делать нечего. Твой мучитель издох, и все твои товарищи покинули тебя, – беря самоубийцу под локоть, предложил я дружелюбным тоном.

– Ты прав, мне здесь делать нечего, но простит ли меня Бог, если я без его ведома покину это место? Я не слышу его голоса. Я не вижу его. Я не чувствую его и я не знаю как мне поступить, – сокрушенно покачал головой Сэм-Юнг.

– Не знаю, что там решил на твой счет Бог, но я знаю точно, что ты должен пойти с нами. По-моему, это самое верное решение, ты со мной согласен, солдат? – поставил я окончательную точку на глубоких сомнениях надломленного грешника.

– Что-ж, решено, я пойду с вами, а там что будет, то будет, – согласно махнул рукой Сэм-Юнг, и резко одернув на себе рваную рубаху, по-солдатски вытянулся передо мной.

– Да, в любом случае хуже уже не будет, а будет еще только хуже, хе-хе! – снова не к месту пошутил я.

– Эй, парень, ты уверен, что это хорошая идея, брать с собой в дорогу самоубийцу? – укоризненно посмотрел на меня Упуат.

– Молчи Египтянин, может быть, спасая Сэм-Юнга, я спасу и себя! – упрямо сдвинув брови, процедил я сквозь зубы.

– Ну-ну, мое дело-дорога, ваше дело-душа! – снисходительно фыркнул тощий Упуат и почесал задней лапой длинное ухо.

– А теперь смертельный номер-встреча с болтуном Любомудром, если он, конечно еще там, где я его видел в прошлый раз! – Торжественно воскликнул я, простирая открытую левую ладонь в сторону востока.

«Я всегда знал, что люди не любят тех, кто учит их правильно жить и прямо указывает им на их недостатки. Поэтому, наверное, мы больше чтим мертвых, чем живых героев. При их жизни нам часто бывает неуютно рядом со своими кумирами от осознания собственного ничтожества. Мы втайне завидуем им и ненавидим их. И как только кому-нибудь из нас подворачивается удобный случай насолить предмету своего обожания и унизить его достоинство, то мы это с удовольствием делаем. Что поделать, ведь мы все люди и все человеческое нам не чуждо!

Мы часто смотрим с тоской в небо, не понимая причины этой самой тоски. Почему-то нам кажется, что живем мы скучно и противно и поэтому, после смерти, возможно, удостоимся лучшей участи. Время от времени к нам спускаются с облаков редкие небесные небожители и пытаются вдохнуть в нас искру надежды. Они пишут для нас красивые песни и книги, рисуют одухотворенные картины и творят чудесную музыку. И все это они делают лишь для того, чтобы мы не падали духом и не поддавались серому унынию.