Текст книги "Лхакарчун"

Прошло еще около часа пока мы добрались до Зеркальных ворот Вечного города, и нашим глазам предстала ужасающая картина варварского разграбления солдатами Эрнандо Кортеса великого Теночтитлана.

Невиданное чудо под названием Зеркальные ворота были разнесены вдребезги неисчислимой проклятой ордой темной богини Иштар, и тысячи мелких блестящих осколков усеяли все пространство перед нами, напоминая сюрреалистическую картину звездного неба, упавшего на грешную Землю. Пропал и грозный страж Микаэль в тигровой шкуре, возможно, уже растерзанный безумной толпой окаянных.

Крупные слезы навернулись на мои глаза при виде такого варварства. Упав на колени перед потемневшими золотыми стенами, я горько заплакал, отказываясь верить своим глазам.

«Куда смотрел небесный Бог, власть которого простиралась далеко за пределы этих стен? Неужели это было угодно ему, и он решил наказать обитателей Вечного города в отместку за какие-то грехи? Нет, не может быть, этого просто не может быть»! – Так с отчаянием думал я, все еще не до конца понимая, на ком лежит настоящая вина за поругание священного города Света.

– Плачь смертный, плачь. Слезы это не только признак отчаяния, но и спасительного раскаяния. Теперь-то ты понимаешь, что натворил, и к чему привела твоя юношеская глупость? – присаживаясь около меня на задние лапы, с нескрываемой укоризной и презрением обратился ко мне Упуат.

– Что? – поднял я красные от слез глаза на проводника. – Ты хочешь сказать, что только я виноват в том, что произошло с городом?

– Да, парень, а кто же еще, если не ты! – теряя терпение, рявкнул на меня Египтянин. – Мысли имеют свойство приобретать материальную форму и становиться носителями качеств своего инспиратора. Неужели ты так глуп, что до сих пор не понял этого?!

– Упуат, не пугай меня! Ты сейчас пытаешься убедить меня в том, что мир, в котором я сейчас нахожусь, был создан мною. – Чувствуя, как зашевелились волосы на моей голове, сдавленно прошептал я.

– Именно так, парень! Твое подсознание стало фундаментом для построения индивидуального тонкого мира, не видимого и не осязаемого для других смертных. Воздвигнув стены этого мира и населив его миллионами собственных нравственных и безнравственных мыслеформ, ты стал Богом, оказывающим прямое влияние на все процессы в тонком мире. Ты также связал невидимой пуповиной грубый и тонкий мир, поставив их в прямую зависимость друг от друга. Ты-Творец альтернативного подсознания, Стэн! – Словно именитый ученый на кафедре философии, монотонным голосом вбивал в мой раскисший мозг гвозди неведомых знаний, Египтянин.

– Это полная чушь то, что ты мне только что сказал, Упуат! – воспротивился мой разум принять на веру невероятные слова всезнающего проводника. – И все что я увидел здесь две недели назад, я точно видел впервые в жизни. Ты меня водишь за нос, и все время пытаешься в чем-то обвинить.

– Ты заигрался сам с собой, парень и как следствие, потерял контроль над своими чувствами. Твои же мысли стали твоими врагами, которые с твоей помощью смогли материализоваться в твоем белковом мире.

– Этого не может быть, ты все врешь, ирландский пес! Как я мог создать чудовище подобное Дингиру, это же бред сумасшедшего? – скрежеща зубами от захлестнувшей меня ненависти, воскликнул я.

– Это трезвая и жестокая реальность, парень. Маленький черный демон есть мощная аккумуляция твоих темных подсознательных ассоциативных образов, воплотившихся в языческого месоамериканского бога Кетцалькоатля, – ощетинив мохнатую шкуру, прорычал мне в перекошенное от гнева лицо Упуат.

– Да как я мог придумать в уме Дингира, если он существовал еще задолго до моего рождения? Сэм-Юнг расскажи этому фантазеру про того, кто лишил тебя покоя и довел до самоубийства, – ища помощи, повернулся я к слепому свидетелю нашей бурной полемики.

– Тот, кого вы зовете Дингиром, я называю Дуднагчуном. По крайней мере, во время моего пребывания на Земле, он называл себя этим именем.

– Твое подсознательное черпает информацию из бескрайнего океана коллективного бессознательного, и ты сам выловил Дингира из этого океана, закинув сеть мыслеформ в его бездонные глубины. Сэм-Юнг, же один из тех персонажей, которые пришли в наш мир вместе с маленьким черным демоном, – продолжал крушить десятитонным молотом мое взбесившееся сознание неумолимый Египтянин.

– А как насчет Чистилища, его что, тоже я создал? – все еще не желая принимать на веру слова Упуата, нервно рассмеялся я.

– Чистилище это место, где обитает твоя Совесть, а невежественные грешники, проходящие оздоровительный комплекс процедур на раскаленных сковородах и в кипящих котлах, есть твои грязные мыслеформы, подлежащие тотальной чистке. Да, и блудница Иштар тоже плод твоего подсознания. Ты – Бог нашего мира и сотворен он по твоему уму и подобию, Стэн. – окончательно добил меня всезнающий Упуат.

– Похоже, я схожу с ума, Египтянин. Зачем ты это делаешь со мной? – вцепившись себе в лицо ногтями, глухо простонал я.

– Не узнав этого, ты был бы заранее обречен на провал в борьбе с черным демоном Дингиром. Теперь же ты знаешь, что он лишь еще одна твоя мыслеформа, превратившаяся по твоей воле в страшный мощный эгрегор, обличенный в плоть белкового мира. Именно ты дал ему шанс стать сильным и влиятельным, вытащив из грязного осадка мыслеформ океана коллективного бессознательного. И теперь, чтобы спасти мир, сотворенный твоим божественным разумом, ты должен уничтожить его, пока он не уничтожил тебя и все, что с тобой связано. – смягчившись при виде моих душевных мук, тихо произнес Египтянин.

– Ты говорил, что мы обязательно должны добраться до опушки Мертвого леса и встретиться с Серебряным змеем. Что он тоже плод моего подсознания, или это что-то другое?

– Хорошо, что ты спросил об этом. Могу тебя утешить, Серебряный змей не есть продукт твоего подсознания. Это существо высшего порядка и его нельзя как-то определенно классифицировать.

Но главные его двигательные функции я все же попытаюсь озвучить. Серебряный змей является священным проводником в океане коллективного бессознательного. Все знания коллективного бессознательного заключаются в гранатовом дереве Жизни, а большой Серебряный змей главный толкователь этой информации. Он также может влиять на многие процессы, ежесекундно происходящие в бесконечном хаосе океана коллективного бессознательного, но, тем не менее, он не должен склонять весы в пользу какого-то одного из миров, разделенных по дуалистическому признаку. Зная основные нерушимые законы, по которым все происходит в мире Вселенной, Серебряный змей не смеет нарушать единой гармонии Космоса. Все имеет право на существование, но ничто по отдельности не имеет прав на доминирование над остальным существующим внутри или, же вне океана коллективного бессознательного.

– Мне будет проще посмотреть на это с точки зрения аллегории. К примеру, Серебряный змей это первоклассный шеф-повар, а коллективное бессознательное это огромная кастрюля, заполненная кипящим мясным бульоном, овощами и кореньями. Шеф-повар не имеет право останавливать процесс варки супа, но он может усилить и ослабить его вкусовые качества с помощью пикантных специй и добавок, я прав?

– Грубоватый пример, но лучше сначала усвоить элементарную арифметику, прежде чем правильно решать сложные аналитические задачи, не так ли парень?

– Как я понимаю, Серебряный змей может помочь мне в решении не простой задачки по правильной ликвидации коварного Дингира, – наконец, стал я примиряться с нелегкой короной Творца.

– Ты все правильно понимаешь, парень. И я искренне рад видеть, как проясняются твои глаза и мозги, – одобрительно повлиял мне кривым хвостом ирландский волкодав.

– Может, ты еще что-нибудь расскажешь мне о едином Творце Вселенной, Египтянин? – поднимаясь с земли, щедро осыпанной зеркальными осколками, попросил я всезнающего Упуата.

Ну, нет уж, уволь! Я боюсь, что ты и впрямь сойдешь с ума, услышав от меня слова единой Истины. Ты пока не готов к этому и надеюсь, долго не будешь готов. Как говорится в священной для христиан Библии: «Блаженны неведающие, ибо не ведают. Блаженны ведующие, ибо стыдно им за свое былое невежество»! Остановимся на том, что ты уже ведаешь. Этого, я думаю, будет тебе вполне достаточно, чтобы впредь не совершать глупостей.

– Тогда чего же мы ждем? Идем скорее в город и попытаемся остановить гадкую развратницу Иштар, вознамерившуюся уничтожить Вечный город, – с горячностью в голосе воскликнул я и, схватив за холодную ладонь слепого солдата, поволок его к разбитым воротам.

– Боюсь, что ты бессилен что-либо сделать, пока Дингир набирает силу в твоем мире. Он уже получил с твоей помощью в свои руки книгу заклинаний и теперь попытается вытащить из Мертвого леса своих верных черных жрецов. Что будет после того, если Дингир сможет это сделать, думаю, объяснять тебе не стоит, – семеня за мной следом, обнадежил меня «оптимистичными» перспективами на будущее, Упуат.

– И что же мне остается, безвольно созерцать как мои нечистые мысли, обличенные в грешную плоть, разрушают стены Вечного города? – остановившись перед уродливым проемом в золотой стене, подавленно отозвался я.

– Выходит что так, парень. И учти, путь, который нам предстоит сделать через оскверненный город, будет не безопасен для тебя. – Добавил Упуат «оптимистичности» к вышесказанному.

– Ты хочешь сказать, что меня тоже могут разорвать и съесть, как бедного еврея Любомудра? – зябко передернул я плечами, на секунду вспомнив о жуткой сцене гибели философа.

– Да, находясь здесь, ты уязвим, как все обитатели этого мира.

– Вот тебе раз, Творец, оказывается, может быть свергнут с небес своими заблудшими детьми!

– А что, в твоем мире жестокие дети не убивают своих родителей?

– К сожалению и такое бывает, Египтянин, – сокрушенно вздохнул я и, подняв вверх голову, поискал глазами золотую вывеску с японскими иероглифами. На ее месте теперь был прикреплен широкий кусок белой ткани, с латинскими письменами, выведенными кровью.

– Смотри, Египтянин, эти выродки сорвали вывеску с ворот! – взволнованно указал я на испачканную тряпку, колыхающуюся на слабом ветру.

– Occidere in currently Deus! – задрав голову, прочитал громко Упуат.

– Что это значит, Египтянин?

– Убей в себе Бога, вот что это значит, парень! – сумрачно посмотрел на меня Открывающий путь.

– А что говорят эти слова? – поднимая с земли, затоптанную грязными ногами, вывеску с японскими иероглифами, поинтересовался я.

– Не ведай, не слушай и не говори всего того, что связано со злом. Древняя восточная мудрость, гармонично подходившая к девизу Вечного города, – терпеливо просвятил меня проводник Упуат, оглядываясь с тоской назад. – Раньше я с нетерпением ждал той минуты, когда пройду сквозь ворота этого благословенного города. Теперь же, моя душа наполняется скорбью при виде того, что происходит с Вечным городом сейчас.

– Потерпи еще немного Египтянин, все встанет на свои места, после того, как я уничтожу маленького черного демона. – Осторожно прислонив вывеску с мудрым девизом к стене, улыбнулся я Упуату.

– Эх, парень, прошло то время, когда Дингир был маленьким и слабым. Отныне он с каждой минутой превращается в настоящего гиганта, а вместе с ним увеличивается и его ненависть к Свету. Не будь наивным Стэн, не то твоя наивность убьет тебя с помощью Зла, вылепленного тобою из проклятого Богом, кома мертвой земли.

Однажды мне довелось видеть репродукцию с картины великого нидерландского художника Hieronymus Bosch «Garden of earthly delights» и не менее впечатляющую работу парижского творца Nicolas Poussin «The destruction of the temple at Jerusalem». Я помню, как был тогда потрясен реалистичностью, глубокой экспрессией и мощной динамикой изображенных на полотнах художественных образов.

Теперь, созерцая инфернальную картину чудовищных преступлений в стенах Вечного города, мое прошлое потрясение, вызванное талантом и фантазией гениальных художников, показалось мне не больше, чем детским испугом при виде папиного ремня.

Если бы я мог предвидеть раньше, что может произойти с Вечным городом, то никогда бы не согласился на сомнительную сделку с черным Дингиром. Но прозрение пришло слишком поздно и теперь я уже никак не мог остановить таймер бомбы, запущенный моей же рукой.

Чем дальше я ступал по улицам некогда сказочного сверкающего города, тем все труднее мне было это делать. То, что я видел и чувствовал, уже нельзя было назвать словами «страх» или «ужас». Теперь это было нечто другое, более емкое и содержательное чувство, с каждой секундой превращавшее меня в примитивную молекулу.

Я выгорал изнутри, вместе с потоками слез теряя частицы, распавшейся на мелкие осколки, души.

Я умирал бесконечное количество раз, избитый, изорванный, втоптанный в блевотные массы, фекальные испражнения и груды дымящихся кишок, каждый раз видя очередную сцену безграничного насилия. Последний вздох каждой из умирающих жертв был моим последним вздохом. Последняя капля крови, вытекающая из рваной артерии умирающего, была моей последней каплей воли к жизни.

Я кричал от невыносимой боли, чувствуя, как сквозь меня неудержимым потоком проходят страдания тысяч невинных, замученных толпами окаянных.

Я гнил изнутри, выплевывая серную массу гноя на святые стены золотых храмов.

Я извивался и стонал как последняя венецианская шлюха, в приступах предсмертного сладострастия, созерцая дикие сцены сексуальных оргий, сменяющиеся жестокими убийствами в моменты коллективного оргазма.

Я просил губами своих жертв, продолжить насилие над собой. Я умолял продолжить кровопускание из вен моей жизни и упивался меркнущим светом в своих глазах. Умирая, я воздавал хвалу своим мучителям за остроту ощущений и полное удовлетворение неудовлетворенных позывов физического тела. Я был одновременно, полной развратных желаний, женщиной, возжелавшей своего отца и похотливым самцом, горделиво размахивающим напряженным горящим фаллосом перед разверзнутым чревом матери, родившей меня.

Я, захлебываясь, жадно глотал горькое семя любви и не чувствуя насыщения бесконечно впрыскивал кипящий яд в лоно, задушенных мною маленьких девочек.

Я совокуплялся с мужчинами, с удивлением открывая для себя прелесть запретной мужской любви. С животной страстью лаская их мускулистые упругие тела, я вспарывал им животы и отрезал гениталии, сходя с ума от садистского извращенного удовольствия. И заглядывая в стекленеющие глаза умирающих любовников, я плакал и признавался им в любви.

Я разбивал головы маленьким мальчикам о стены золотых храмов, унизив и изнасиловав их перед смертью.

Я ломал пополам хребты дряхлым старикам и старухам и обрекал их на мучительную смерть в лужах собственной мочи и крови.

Я заставлял молоденьких шлюх есть коричневое дерьмо и нежное мясо нерожденных детей и жрал сам, извлекая все это из развороченных животов беременных женщин.

Я, задыхаясь от удушья, жестоко блевал черной кровью и мертвым семенем, перенасыщенный собственной аморальностью и растленностью.

Я был белым ангелом, бесстыдно растопырившим ягодицы перед возбужденным, кровью и похотью, демоном.

Я был черным демоном, в экстазе рвущим крылья из спины, насилуемого мною ангела.

Я с ненавистью выкалывал себе глаза, видевшие то, что вызывает низменные желания и вырывал себе с корнем язык, произносивший миллионы богохульных слов.

Я сбрасывался с высоких золотых стен на острые копья окаянной толпы, желая успокоиться навеки и никогда больше ни чувствовать, ни видеть, ни слышать, ни произносить и ни желать того, что вкусил сполна до этого.

Я возвел в культ смерть и разврат, сам став воплощением смерти и разврата.

Я стер ластиком свою душу с листа истории, прожив в краткие мгновения жизни тысяч и тысяч людей.

Я постиг трагедию, став главным героем драматического спектакля вселенского масштаба.

Я прочувствовал всю остроту кульминации, испытав непередаваемый восторг бесчисленных оргазмов.

Я ощутил настоящую глубину падения в Бездну, тысячи раз подарив смерть другим и приняв ее от других.

Я бесконечно черпал гнусные впечатления из ямы вседозволенности, пока не иссушил до дна источник собственной жизни.

Так в Вечный город пришла тьма, и затворился занавес за животворными серебряными небесами!

…Когда с меня, наконец, или к сожалению, спали оковы дьявольского наваждения, я нашел себя стоящим в центре поруганного города окаянных. Напротив меня мрачной неприступной громадой возвышались башни усеченных ворот египетского храма Света. Все подходы к храму были захламлены грудами изуродованных золотых статуй, фрагментами уничтоженных настенных мозаик и фресок и непроходимыми завалами, вырванных с корнем, ценных пород деревьев и кустарников. И всю эту безобразную картину разрушения дополняли огромные скопления черных веретенообразных коконов. Они лежали повсюду: на изгаженных кровью и нечистотами дорогах и на тропинках, мощенных драгоценными камнями и золотом, на крышах заплеванных и оскорбленных храмов, в осиротевших садах, онемевших без звонких голосов певчих птиц, в некогда шикарных, пахнущих душистым нектаром, цветниках, над которыми больше не вились яркие бабочки и желтые медоносные пчелы.

Источая вокруг мерзкое зловоние, коконы пульсировали, издавая звуки, похожие на стоны удушаемой гадюки. И при каждом вздрагивании из пористых стенок коконов выделялись капли зеленовато-серой слизи. Стекаясь в вязкие ядовитые ручьи, медленно и неуклонно, слизь заливала собой весь город, превращая его в кошмарную территорию Ада.

Небо, накинувшее на себя погребальную черную фату, с глубокой скорбью, смотрело в мертвые глаза Вечного города, лежащего в сточной яме человеческих грехов. Оно, молча, прощалось с золотым властелином мудрости и сухие глаза небес не наполнялись больше серебряными слезами очистительных дождей.

Глядя по сторонам пустыми, от пережитых картин разврата и насилия, глазами, я тщетно искал своих спутников.

– Египтянин! – кричал я чужим страшным голосом. – Египтянин, где ты? Сэм-Юнг, солдат откликнись?

Но в ответ до меня доносились лишь слитные сиплые стоны, издаваемые смердящими пульсирующими коконами. И эти гадкие уродливые свертки были единственным ироничным напоминанием о жизни в зеленовато-серой палитре окружающего ландшафта. С трудом переступая через обломки золотых скульптур, и опасливо обходя скопления скользких черных коконов, я направился в сторону храма Света.

Было не удивительно, если Упуат и Сэм-Юнг погибли вместе со всеми теми, кто вошел в этот город ранее. После того, что здесь произошло, мне трудно было поверить, что кто-то мог выжить. Погибли все светлые и черные дети Творца, но выжил он сам, превратившись в глубокого старика. К моему ужасу и отчаянию, моя гладкая кожа покрылась глубокими бороздами морщин и крупными безобразными оспинами. Зубы мои пожелтели, а на голове вместо буйной черной шевелюры теперь торчали лишь жалкие клочки седых волос. Вместе со старостью мои изношенные члены наполнил перебродивший сок дряхлости. Каждый шаг теперь давался мне с великим трудом, и частая одышка преследовала меня все время, пока я двигался к золотому дому египетских святых.

Вдруг я услышал над своей головой приближающийся шелест невидимых крыльев и гортанные хриплые звуки. Подняв вверх голову, я, подслеповато щурясь, стал всматриваться в окаменевший лик свинцового неба. Прямо на меня с огромной высоты, распластавшись гигантскими крестами, падали десятки черных птиц.

Обдавая меня волнами, спертого гниением, воздуха, черные птицы одна за другой садились на землю, образуя вокруг меня круг. Стоя в центре широкого круга, я стал терпеливо ждать, что будет дальше. И вот, когда все птицы заняли свои места, одна из них важно выступила вперед и гортанным неприятным голосом обратилась ко мне:

– Я – Морок, ты еще не забыл меня, янакун?

– Неужели ты узнал меня черный жрец? – грустно усмехнулся я, намекая на свое старческую безобразную внешность.

– Как видишь, узнал, янакун, – сверля меня красными бусинами глаз, прохрипел Морок. – Зачем ты снова пожаловал сюда? Неужели тебя послал сюда наш господин? Не молчи, отвечай смертный!

– Я не боюсь тебя жалкий черный выродок. Упуат открыл мне глаза на то, кто есть я и кто есть вы! – не убоявшись гнева черного жреца, дерзко ответил я ему.

– И кто же ты, если не секрет? Ну, просвяти же меня и моих глупых невежественных братьев! – медленно наступая на меня, прошипел зловещим шепотом Морок.

– Вы мои грязные мысли, чьим рабом я стал по собственной глупости и незнанию. Я ваш истинный Творец и Бог, в силах которого стереть вас с лика этого мира! – повышая голос до крика, смело ответил я злому Мороку.

– Братья, вы слышали этого, ополоумевшего от кровавых зрелищ и похоти, янакуна?! – Растопырив перья на крыльях, обратился к окружавшим меня птицам, Морок. – Он возомнил себя нашим отцом и господином, в руках которого якобы находится ключ от наших жизней. Ну не бред ли это, спрошиваю я вас?

Со всех сторон на меня тут же обрушились едкие смешки и колкие словечки черных оборотней.

– Падаль, ты скоро сдохнешь и мы склюем твое старое тухлое мясо! – услышал я многообещающий прогноз, одного из черных жрецов в обличье черного ворона.

– Мерзкий червяк, я сам лично раздавлю твою трухлявую башку своими лапами! – кричал другой, не менее щедрый на «добрые» пожелания, крылатый убийца.

– Я оторву тебе руки и ноги и сделаю так, чтобы ты вернулся в свой мир, похожим на гусеницу! – со смехом добавил третий и швырнул в меня суковатой палкой.

Сбитый с ног ударом увесистого деревянного обрубка, я упал на спину, и мне стоило большого труда, чтобы снова встать на трясущиеся от слабости ноги.

– Ну и как ты думаешь стереть нас с лица этого мира, если сам едва стоишь на ногах? – тыкая мне в лицо острым крылом, каверзно заметил Морок.

Я не стал отвечать черному выродку, опасаясь скорой расправы со стороны обозленных моей дерзостью черных оборотней из клана Семидесяти двух посвященных.

– Молчишь, янакун. Куда же делось твое красноречие или ты так быстро осознал всю тупость вышесказанного? – продолжал допытываться Морок, не сводя с меня горящих ненавистью глаз.

– Чтобы я не сказал, вы все равно убьете меня, не так ли? – придавленный гранитной плитой обреченности, равнодушно бросил я.

– Хм, не скажи, смертный. Не смотря на то, что мы уже все знаем о твоих коварных намерениях относительно нашего господина, мы не собираемся убивать тебя, – неожиданно наполнился Морок чувством снисхождения к груде дряхлых костей, обтянутых желтой кожей.

– С чего бы это, Морок? – удивленно вскинул я голову.

– Мы покоряемся воле нашего господина, который хочет, чтобы ты навестил его, когда вернешься в свой мир. Он не желает твоей смерти и в отличие от тебя, держит однажды данное слово. Скоро мы тоже возродимся в твоем мире, и если ты будешь покорным и умным, то разделишь с нами часть славы и могущества, принадлежащие нам по праву, – сменяя свой гнев на притворное расположение ко мне, нарисовал Морок заманчивую картину нашего совместного сотрудничества.

– Что-то мне не очень верится вам? – опустил я вниз седую голову, чтобы не видеть отталкивающего взгляда черного жреца.

– Отчего же? – совсем не удивился Морок. Видимо он и сам не очень-то верил тому, чем сейчас пытался обнадежить какого-то полудохлого старикашку.

– Скоро я уже буду не нужен вам. Господин Дингир получил от меня книгу заклинаний и ему уже ничего не помешает провести ритуал воскрешения всех семидесяти двух членов черного братства.

– Ты забыл о благодарности, смертный, а уж мы можем быть благодарными, и если ты еще не веришь, мы можем доказать тебе это прямо сейчас! – хрипло засмеялся ворон, и шумно взмахнув крыльями, взмыл в воздух. Вместе с ним вверх поднялись и все остальные члены черного братства. Одна из черных птиц, крепко ухватила меня когтистыми лапами за плечи и потащили за собой в небо.

Не чувствуя и тени страха, я смотрел с большой высоты как быстро подо мной промелькнули почерневшие стены храма Света, и не прошло и десяти секунд, как я вместе со своими крылатыми стражниками, оказался в уже знакомом мне внутреннем дворе храма.

Здесь тоже произошли неприятные изменения, вид которых окончательно подорвал во мне надежду на благополучный исход задуманного мною дела. К каждой из колонн, опоясывавших весь внутренний двор, я увидел прикованных к ним цепями, десятки замученных окровавленных людей. Среди них я также заметил моего старого знакомого ворона Черчилля. Хранитель пребывал в довольно плачевном состоянии и совсем не напоминал того модного щеголя, которого я имел счастье лицезреть в прошлый раз.

Посреди двора на прямоугольной золотой платформе возвышался перенесенный из какого-то дворца золотой массивный трон. Потухший магический шар, заключавший в себе священный дух храма Света, сброшенный с платформы, лежал у ног вальяжно развалившейся на троне молодой дамы в сверкающих, богатым убранством, одеждах. Вокруг нее в не менее расслабленных позах сидели и лежали представители ее свиты. В их числе я заметил уже знакомую мне мартышку Дзару и сурового северного стража ворот по имени Микаэль.

Когда вся стая черных братьев, шурша крыльями и клацая кривыми клювами, слетелась во двор, молодая рыжеволосая госпожа обратилась ко мне тонким мелодичным голосом:

– Здравствуй мой милый Стэн Стинсон. Я твоя бывшая подруга Элия!

– Вы видно шутите, мадам, вы совсем не похожи на Элию. Я думаю, вы, та, самая Иштар, покровительница грязной любви и насилия, – поднимая на прекрасную развратницу слезящиеся глаза, грубо ответил я.

– Тебе не откажешь в проницательности, Стэн. Да, внешне я та, самая Иштар, покровительствующая проституткам и военным диктаторам. Я-гений, без которой мир людей давно бы уже сошел с ума от скуки и пресной однообразной жизни. Но я тебе не солгала, когда сказала, что я Элия. Во мне живет ее наивная чистая душа, и лишь тело принадлежит прекрасной вавилонской богине.

– И как я понимаю, душа бедной девочки, окончательно порабощена греховными позывами растленной оболочки, – не прикрыто съязвил я, тем не менее, любуясь телесным совершенством божественной шлюхи.

– Я вижу, что нравлюсь тебе Стэн и не смотря на свою дряхлость, ты проявляешь ко мне откровенный плотоядный интерес! – кокетливо улыбнулась мне лже-Элия и, задрав на себе ворох, шитых, золотыми нитями, юбок, бесстыдно продемонстрировала мне свои запретные прелести. – Не хочешь потрогать меня руками, шаловник? Если желаешь, то я вся к твоим услугам, милый.

Трудно было бы сдержать желание молодому сильному юноше при созерцании такого идеала женской красоты, откровенно призывающей к дикой безудержной случке. Но в моем случае все было намного проще, так как я при всем своем моральном желании, угас физически и не мог удовлетворить потребности алчущей плотской любви, бесстыдной богини разврата.

– Увы, вы немного опоздали, мадам, я уже не тот, что был раньше, – смущенно отводя глаза от беса в женском обличие, вздохнул я.

– Судя по твоему горькому вздоху, ты полон сожаления о своей утраченной молодости, Стэн, – с живым участием в голосе, обратилась ко мне развратная богиня.

– Кому понравится жить в теле старика, когда душа твоя молода и жаждет земных наслаждений?

– Вот, вот это я и хотела от тебя услышать, мой милый Стэн! – облегченно выдохнула Иштар и, хлопнув в ладоши, обратилась к своей немногочисленной свите. – Друзья мои представьтесь, пожалуйста, моему лучшему другу детства и надеюсь, в будущем… моему возлюбленному.

Последние слова лже-Элии насторожили меня и заставили неприятно удивиться. Что имела в виду эта красивая, но растленная до безграничности, сука, когда упомянула обо мне как о будущем возлюбленном? Ясно одно, что сказала она это не просто так и, одарив меня своей милостью, будет ждать от меня ответной полезной для нее услуги. Что это была за услуга, мне пока оставалось только догадываться, но, то чем я рисковал, не было для меня секретом. Черные братья уже высказали свои искренние предложения относительно способов моего умерщвления, и успокаивало меня в этой ситуации лишь одно, что у меня всего одна смерть.

Тем временем цирк начался и перед моей жалкой согбенной персоной один за другим расшаркались особо приближенные доверенные слуги Иштар.

Первым мне представился странный гибрид сверху похожий на человека, а ниже пояса более сходный с павлином. Важно перебирая птичьими ногами и помахивая, роскошным веерообразным, хвостом, павлин горделиво проверещал:

– Я-Superbia, заставляющая тебя чувствовать себя превыше всех и сохранять собственную неповторимость и индивидуальность. Благодаря мне, ты не мыслишь как всеобщее серое стадо и способен на решительный поступок, без оглядки на большинство.

– Ты гордость, что будит во мне одиночество и пустоту после того, как я повздорю с кем – нибудь. – Кривой усмешкой поприветствовал я влюбленную в себя гордость.

– Одиночество и пустота это атавизмы, оставшиеся после коллективных посиделок у первобытных костров. Гордость-кровь и двигатель индивидуалистов, поднимающий их на недосягаемую вершину Парнаса, – не согласившись со мной, воскликнула Superbia и, обдав меня презрительным взглядом, отошла назад.

Второй была неуклюжая черепаха с маленькой головой и огромным кривым ртом. Сильно горбясь при ходьбе на двух ногах, она отвалила нижнюю челюсть и просипела простуженным голосом:

– Я-Acedia, не частый ваш гость, но все же, иногда холодными осенними вечерами, я навещаю вас, и мы плачем и тоскуем вместе.

– Я не совсем так представлял тебя, уныние, – грустно улыбнулся я горбатой turtle, вспомнив о шуме падающих желтых листьев за окном и о щемящей сладкой боли в кровоточащем сердце.

– Я знаю, ты представлял меня в виде грустной увядающей красавицы в мрачном готическом наряде, но, увы, это мой истинный облик, господин, – разочаровало меня уродливое создание с клеймом смертного греха.

– Лучше бы я тебя не видел Acedia, мне и так сейчас не слишком весело, – продолжал проявлять я «вежливость» и «учтивость» к представителям свиты богини Иштар.

– Я-Luxuria, вызывающая неудержимое желание и влечение к противоположному полу и не только, – гнусным голоском проблеяло мне Похоть в облике рогатого черного козла.

– Да, ты пожалуй, моя самая частая гостья, и я просто не представляю, как можно жить без тебя.

Но и ты нередко приносила мне горькие разочарования и чувство пустоты и омерзения от крайнего пресыщения красивым мясом, – потрепал я за длинную жидкую бороду рогатую Luxuria.

– Ты сам часто бывал виноват в том, что не знал меры и хотел всего и сразу! – обиженно сконфузилась Похоть и, звонко стуча копытами по золотым плитам храма Света, отбежала назад.