Текст книги "Клошар"

6. Суицид

Истинному питерцу не нужен повод, чтобы, проснувшись в четыре утра, притащить проигрыватель в коммунальную ванную, поставить пластинку с альбомом Ника Кейва, набрать горячей воды, и, лёжа в густой пене, острым лезвием опасной бритвы вскрыть себе вены.

Глядя на сгустки крови в тёплой воде, я глубоко и пронзительно ощущаю, что до меня в этом теле был другой. Он был лёгкий, надёжный, весёлый и целеустремлённый. С детством и шальной юностью, с надеждами и любовью. Он ходил босым по красной индийской пыли, приветствуя нищих и беседуя с богами. Он был настоящим. А потом он умер. Я занял его место. И стал жить его жизнью. У меня его лицо и имя. Он был мной, но я слишком слаб и труслив, чтобы быть по-настоящему им. Самое большее, чего я достиг – признался в этом во всём самому себе.

– Бляха, Дима! На фига ты это сделал?! – Саня стоял в дверном проёме в одних семейках и растерянно смотрел на меня. Он развёл руками и закатил глаза к потолку с разводами и облупившийся штукатуркой. Но тут же, словно стряхнув с себя лёгкое наваждение, схватил полотенце, накинул петлёй на мою руку и туго перетянул выше локтя.

– Хорошо, что тебе не хватило ума тут закрыться! А вот если бы я не проснулся? Ссссуууука! Дииима! Почему именно в четыре часа утра ты решил уйти в депрессию и убить себя? Пластинки он, понимаешь, притащил. Эстет херов. И ты погляди-ка, что мы тут слушаем: «Баллады об убийствах». Какой молодец, а? По смыслу подбирал? Почему не в четыре часа дня, когда никто не спит и каждый с радостью вызовет ментов? Там весна на улице, ты в курсе? Птички, сука, поют. А ты здесь, блин, в кровище плещешься. Ты думаешь, я мало в жизни крови повидал, а? Думаешь, мне хочется её снова видеть? А? Братуха…

Я молчал. А что я мог ему сказать? Что я морально устал? Или что-то ещё более невнятное? Я просто лежал в чуть тёплой уже, окровавленной воде, слушал увещевания Сани и тупо рассматривал замызганную кафельную плитку на стенах ванной.

В детстве, которое цветными диафильмами иногда всё же просачивалось из моего подсознания, ванная комната была для меня чем-то особенным. Частенько папа превращал её в настоящую фотолабораторию. Тёмное помещение, в котором при приглушенном красном свете творилось некое таинство. Он устанавливал на стиральную машину огромный агрегат, похожий на маленького робота из детских фантастических рассказов, а также красную лампу в металлическом корпусе. Высокий железный аппарат с поднимающимся по вертикальной штанге фонарём проецировал изображение с плёнки на деревянную станину. А папа, подкладывая бумагу под эти световые пятна, производил с ней некие магические действия, после которых при опускании чистого листа в ванночку с химическим раствором внезапно проступали вначале просто силуэты. А затем, прямо на глазах, появлялись изображения мамы, нашей квартирки, двора, меня и всего моего маленького мира. Иногда он, опуская руку в раствор, проводил пальцами по плохо проявившимся на фотографии местам. И те становились чётче. Получившиеся мокрые снимки он передавал мне, а я, стоя на деревянной табуретке, подвешивал их с помощью специальных плоских прищепок на бельевую верёвку.

Затем был глянцеватель – ещё один футуристический аппарат-печка, в который мы уже вместе укладывали фотографии. Потом из него доносилось лёгкое потрескивание горячих, доведенных до зеркального блеска фотокарточек. А мы тем временем играли в шахматы, уплетая кукурузные палочки из огромной миски.

И каждый раз, когда папа говорил: «Сегодня печатаем, Дима, неси красную лампу в ванную», – моей радости не было предела.

«Тёмная комната, – с замиранием сердца думал я, – тёмная комната».

От смутных воспоминаний внутри потеплело.

– Скорую не вызывай, – пролепетал я, не поднимая глаз на Саню.

– Конечно, не вызову. Психушка тебе нужна, а не скорая.

Он присел на краешек ванны и вытащил затычку из сливного отверстия.

– Дай закурить, братишка, – я посмотрел ему в глаза.

Саня усмехнулся какой-то своей мысли, пересел на пол возле ванны, прикурил сигарету и протянул к моим губам. Я сделал большую затяжку и выдохнул дым в потолок.

– Будем жить, брат, извини, – сказал я, сделав вторую затяжку.

Саня заметно повеселел.

– Так вены не режут, Дима. Ну что ты здесь напилил? Не дрова поди, посмотри сам-то. Правильно – это снизу вверх, от кисти до локтевого сустава.

– Что со мной, Сань? – я выкарабкался из ванной и голый уселся на пол рядом с ним. – Я даже убить себя как следует не могу. Я ничего не могу сделать так, как надо.

– Всё ты можешь, братишка, у тебя по жизни талант. А когда талант имеется, то он ко всему ключик найдёт! И если ты очень постараешься, то сможешь убить себя лучше, чем любой камикадзе.

– Ну вот, демоны, засрали всю ванную. И спать ещё людям не дают, – в приоткрытую дверь просунулась голова соседа Серёги.

– Серый, пиво есть? – Саня взглянул на меня, и увидев нечто вроде одобрения, продолжил, – Или водочки?

7. Планы

Изо дня в день мне приходится носить своё мутное похмелье по Большой Подьяческой к каналу Грибоедова. Затем – через Сенную площадь до блюзового «Мани Хани» на Апрашке, где я выпиваю кружку разливного пива, чтобы запустить колёсики у себя в голове. Затем, как правило, следует продолжение – в чьей-нибудь компании. Когда я поддатый, я люблю с кем-нибудь поболтать. Говорить, слушать, обсуждать. А чтобы двум людям вести интересный разговор и при этом понимать друг друга – необходимо быть примерно в одинаково изменённом состоянии сознания. В этом сакральный смысл слова «собутыльник». Здесь, в Питере, моим лучшим и единственным собутыльником обычно является Саня. Ему я, по крайней мере, доверяю, а это немаловажно. Время пролетает очень быстро, или же это мои мозги работают медленно? Дни чередой вываливаются из жизни и все, как один, тонут в разнообразии жидкостей.

Болтаем с Саней на углу Сенной, попивая пиво. Я сижу на краешке длинной деревянной скамьи, он – напротив меня на корточках. Саня излагает мне одно из своих жизненных наблюдений:

– Всегда хочется того, чего не можешь получить, – говорит он и смотрит на меня своими голубыми глазами. – А то, что тебе нафиг не нужно, приходит само, прямо в руки. Поэтому, не нужно ничего хотеть. Надо быть как Далай-лама: тренировать свой ум и избавляться от желаний. Они нас разрушают, а счастье приходит, когда внутри тебя спокойствие.

– Да брось ты, Сань, сам-то хоть веришь, что можно ничего не хотеть? Только покойники ничего не хотят. И ещё, может, твой Далай-лама, если не врёт.

– Не знаю. Поехали в Тибет, может там и узнаем, – отвечает Саня, отхлёбывая большой глоток пива из бутылки. Он частенько упоминает названия каких-то мест, о которых я читал лишь в романах.

Я посмотрел на Саню с тоской:

– Я тя умоляю… Да то ж конец географии. Может, ты и съездишь, а я – нет. Не моё это. Я просто хочу нормально жить. Здесь. Где родился, как говорится, там и пригодился.

– Ну и чем ты тут пригодишься?

– Устроюсь фотокором в какой-нибудь журнал, – говорю я, будто не замечая Саниного сарказма, – с бухлом завяжу, девчонку найду, семью заведу, детей. И жить буду до тех пор, пока не помру.

– Ну, коли так, дело хорошее. Саня протянул ко мне руку, и мы демонстративно чокнулись открытыми пивными бутылками.

– Мне, Саня, другие варианты совсем ни к чему. Когда машинист ищет новые пути, поезд сходит с рельсов. Допив пиво залпом, я поставил пустую бутылку на асфальт и махнул рукой бомжам, стоящим поодаль и отслеживающим освобождающуюся тару. Один из них, в засаленной куртке, быстро подскочил и спрятал пустую бутылку в рваную сумку, перекинутую через плечо.

Я задумался. По-своему Саня был прав. Но то, что правильно для него, далеко не всегда подходит мне. Хотя Саня мне как брат. И, скорее всего, верит в меня, в отличие от всех наших приятелей, стремящихся подогнать окружающую действительность под свою планку.

Открываю очередную «Балтику» -тройку, нараспев приговаривая:

Сижу на подоконнике,

Пью томатный сок

Рядом Шива стреляет,

Сам себе в висок

Шива пулей выбивает

Свой прокуренный мозг

А я делаю затяжку,

И подбираю «Глок».

– Что за хрень? Откуда это? Ты стихи начал писать? – ворчит Саня.

– Ниоткуда. Во сне приснилось.

Он отвернулся от меня и тоже показал бомжам на пустую бутылку.

– Сань, у меня появился покупатель на комнату, – тихо произнёс я.

– В какой момент ты решил рассказать мне об этом?

Саня вздохнул, достал из кармана пачку «L&M», чиркнул зажигалкой и прикурил сигарету. Потом вытащил из пачки вторую и протянул её мне.

8. Щипач

Комната продалась быстро. Мне даже не пришлось собирать документы для нотариуса. Всё сделал сам покупатель – молодой омоновец, хромающий на левую ногу. Он только что вернулся из очередной «командировки» и решил осесть в Питере. Нашёл меня через агентство недвижимости. Затем при закрытых дверях потолковал с ребятами из этого самого агентства, и они вдруг отвалились. Продажа была прямой, без чьего-либо посредничества.

– Только с соседями тебе, друг, не повезло, – сказал я ему после того, как мы вышли от нотариуса, – достанут колдырить.

– Да ты что, – бодро ответил новый счастливый обладатель моей жилплощади, – зайдёшь как-нибудь через месяцок, я им специально для тебя вечернее построение устрою, с равнением на бывшего соседа.

Так мы и разошлись – неделя на съезд и четыре тысячи баксов наличкой. К этому времени у меня было накоплено долгов уже на половину этой суммы. Я их с чистой душой раздал.

Саня расстроился, что лишился места обитания, но виду не подавал. Теперь мы были в равном положении. И он просто молча следил за моими действиями.

В Питере наступило лето, и всё ожило. Сенная площадь, сплошь заставленная ларьками, ещё больше наводнилась торгашами, алкашами, барыгами и прочим мутным людом. Здесь, на углу Сенной и канала Грибоедова, можно было купить всё что угодно: оружие, наркотики… Как говорится, от крокодила до галоперидола. Слегка пьяное лето было ласковым и приятным. Меня удручало только то, что нужно было срочно искать съёмное жильё. Хотя, в то же время, меня это и радовало. Возникало щекочущее нервы ощущение грядущих перемен.

Стою возле ларька в небольшой очереди за сигаретами. Сзади пристроился молодой парень в спортивных штанах и твидовом пиджаке. Вдруг чувствую едва заметное шевеление в правом кармане моей куртки. Инстинктивно одной рукой прижимаю карман, а второй – хватаю почти уже выскользнувшую из моего кармана чужую руку. Я резко оборачиваюсь и зло смотрю в глаза парня, который стоит позади меня. Высокий, худой, с редкими чёрными волосами и беспокойным взглядом. У него в руке моя записная книжка с торчащей из-под обложки долларовой купюрой. Я настойчиво беру книжку одной рукой, а другой – хватаю его за лацкан пиджака.

– Не пали, не пали, не пали… – шепчет речитативом щипач и нагибается ближе к моему уху, – идём, идём, пойдём отойдём, я всё объясню.

Я молчу, не понимая, что делать в этой ситуации. А он берёт меня под руку и настойчиво выводит из очереди.

– Давай, объясняй, – говорю я, стоя напротив парня и убирая книжку обратно в карман.

– За сигами стоял? «Мальборо» куришь? На, кури, – отвечает он уже спокойно и протягивает мне красно-белую пачку. – Пиво будешь? Идём, угощу.

– Хрен с тобой, пошли, – говорю я, и мы идём к ларьку «Кура-гриль».

– Тебя как звать? Я Рудик, – осклабился он, обнажив золотую фиксу во рту. – Спасибо, что не запалил, братка, трудно территорию менять. Ты здесь живёшь, видел, ошибочка вышла, не признал сразу тебя.

– Тебе что, больше заняться нечем? – произнёс наконец я.

– Нечем, братка, нечем. Погодь, обналичу кэш, – он скользнул за ларёк к кучке каких-то людей. Пройдя сквозь толпу, Рудик повернулся ко мне и вскинул руки, будто что-то забыл. Он покачал головой и пошёл обратно в мою сторону.

– Что? – спросил я.

– Пошли, – Рудик вынул из-под полы пиджака портмоне, вытащил из него наличку, которую тут же сунул в карман, а само портмоне с карточками и прочей требухой небрежным жестом уронил в тачку проезжающего мимо дворника.

– Что, прямо сейчас? – я удивлённо уставился на щипача.

Он, оценив мою реакцию, не без гордости протянул:

– Даа. Просто, чтобы ты понял, что я не дилетант.

– Да ты клоун! Мне посрать – дилетант ты или профи. Бери, давай, пиво. «Золотую бочку».

– Ага. Так как тебя звать-то? Ты ж не сказал.

– Дима.

– А я Рудик. Может, «Хейнекен»?

– Мне «Бочку», моча твой «Хейнекен».

– «Бочка» так «Бочка», как лучше хотел. Куру будешь? Да будешь, будешь.

Небо заволокло свинцовыми тучами. Сенная бурлила, народ толпами сновал туда-сюда. А из ларёчка, продающего аудиокассеты, безумный Скримин Джей Хокинс без устали горланил о том, что наложил на кого-то заклятие. Среди всей этой толчеи мы с Рудиком стояли и пили пиво, попутно разрывая руками и поглощая куски копчёной курицы. Мимо шёл Саня, заметил нас, подрулил. Теперь Рудику пришлось поить и Саню. Болтаем, смеёмся. Рудик, собственно, неплохой парень. Просто такая у него жизнь.

9. Се́ка

– Димасик, сегодня вечером сека намечается, впишемся?

В приоткрытую дверь просунулась коротко стриженная Санина голова. Он снял свои бессменные армейские берцы и, оставив их на пороге, вошёл в комнату. В зубах дымящаяся сигарета, в руке бутылка «Балтики» -тройки.

Я лежу на диване и читаю «Шримад Бхагаватам» Шрилы Прабхупады, которую мне на днях буквально впарили улыбчивые кришнаиты на Бумажной улице.

– У кого? – отрываюсь от книги и поднимаю взгляд на Саню.

– У Жоры Скрипача на Гороховой.

– Нуу, во-первых, если идти, то больше ни капли в рот. А во-вторых, у Жоры стрёмно в карты играть, много залётных трётся. Спокойней где-то в своём кругу.

– Дим, у нас же есть на что в игру вписаться. Возьмём хороший банк и срулим. Давай сразу заявим время ухода, – Саня открыл дверь в коридор, подошёл к раковине и демонстративно вылил остатки пива. – Ни капли в рот, ни сантиметра в жопу, и СПИД уйдёт от нас в Европу, – проговорил он серьёзно и заржал нарочито инфернальным смехом.

– Ну, я в общем не против. Часика на три. За это время много не проиграем. И сразу скажем, во сколько уходим.

– Вот и чудненько, – Саня подошёл к дивану и похлопал меня по спине.

Жора Скрипач – невысокий худой парень лет двадцати пяти, носивший очки с круглыми стёклами а-ля Джон Леннон. Время от времени он собирал народ на игру у себя дома – в одной из двух занимаемых им комнат огромной коммуналки на Гороховой улице. На ночь за круглый стол приходило обычно человек десять-двенадцать. Но половина быстро проигрывалась и отваливалась ещё до полуночи. Жил он со старенькой матерью, которая совершенно спокойно относилась к этим сборищам и даже варила игрокам кофе. Почему Жору называли Скрипачом, уже вряд ли кто-то помнил. Я знал лишь то, что с музыкой это связано не было, скорее с фильмом «Кин-дза-дза». Там есть эпизод, где герой говорит: «Скрипач не нужен, родной. Он только лишнее топливо жрёт». Эпизод этот, в свою очередь, пересекался с какой-то историей из детства Жоры. Но все разговоры об этом Жора пресекал на корню.

Мне не нравилось в этих играх то, что игроки периодически менялись. Где их Жора находил – неизвестно. Но он был твёрдо уверен, что для хорошей игры необходим постоянный приток свежей крови. Нужны «дойные», как он, между нами, их называл.

Сегодня народу было немного – вполовину меньше обычного. Шесть человек вместе со мной и Саней, хотя двое, опять же, были новенькими – пропорции количества «дойных» у Жоры соблюдались неукоснительно. Круглый стол, стоящий строго в центре квадратной комнаты с высоким потолком. Вокруг стола – деревянные стулья с витыми реечными спинками. Над столом огромная люстра, вдоль стен – сервант с кофейной посудой и шкаф со старыми советскими книгами. Окно выходило во двор-колодец, и свет через него практически не проникал. Народ собрался недавно, но в комнате было уже изрядно накурено, и открытая форточка явно не справлялась с проветриванием.

– Накурили, хоть топор вешай! – с порога начал я. – Салют, пацаны!

– О, Димитрий с Шуриком, – протянул Жора. – Всё, больше никого не ждём.

Сека – старинная карточная игра, прошедшая войны и революции, пустившая корни в Советском Союзе и пережившая его распад. Временами её название и правила менялись, но, по сути, сека всегда оставалась всё той же душевной заразой с одержимыми ею адептами. Поколения жуликов, студентов, рабочих, коммерсантов и прочего люда знают нехитрые правила этой, вроде бы простой, но, в то же время, очень азартной игры в три карты, со ставками и торговлей, расчётливостью и безумием, эйфорией и слезами. Многие не в меру азартные игроки, благодаря игре в секу, лишились не только наличных, но и квартир, а то и бизнеса.

Мы расселись вокруг стола. Сане пришлось сесть напротив меня, так как друзьям или родственникам сидеть рядом запрещалось. Чтобы не было тайной игры «на одну руку», каждый должен быть только за себя.

Жора сел справа от меня, за ним – новенький. Это был наголо бритый парень лет тридцати пяти, представившийся Шилом. Слева от меня сидел Князь. С ним мы были знакомы уже пару лет. Князю я, в общем-то, доверял, настолько, насколько можно доверять карточному игроку, играющему против тебя. Между Князем и Саней сидел Миша – тоже новенький, щуплый паренёк в клетчатой рубашке. Он постоянно виновато улыбался, обнажая редкие зубы.

– Поехали? – Жора окинул стол взглядом.

Саня достал из кармана небольшой будильник:

– Мы с Димасиком пораньше уйдём. Дим, в полночь у тебя там дела на Сенной? – он посмотрел мне в глаза.

– Да, Сань, ставь на двенадцать, дольше не смогу, – подыграл я.

Народ недовольно зашумел.

– Александр, ну ты же останешься, – утвердительно сказал Князь.

– Нет, пацаны, я братишу одного не пущу, я за него в рамсах всегда мазу держу.

Саня завёл будильник на ноль-ноль-ноль и поставил его на книжную полку возле шеститомника Юрия Германа.

Тон был непререкаем, слова понятны, народ успокоился.

– Всё, поехали, – теперь уже утвердительно произнёс Скрипач, поправил очки на носу и распечатал колоду. Ловко отделив все мелкие карты и оставив в руке остальные, начиная с шестёрки, он, на правах хозяина, стал тасовать первым.

– Значит так, – продолжил Скрипач, – для тех, кто, не в танке, напомним: колода – тридцать шесть карт. Туз – одиннадцать очков. От короля до десятки – десять очков. Шестёрка крестей – Шаха и идёт как одиннадцать очков к любому раскладу. Тузы – Три лба, это максимум в игре – тридцать три очка. Три шестёрки, три семёрки, Джокеры и прочая шелупонь за этим столом не котируются – проще живём и чище. Итак, червончик на банк, червончик проходка. Тысяча – потолок. Всем всё ясно?

– А как без трёх шестёрок? Без трёх шестёрок эта игра уже совсем не сека, мы так не договаривались! – впервые что-то произнёс Шило.

– Вот и договариваемся. Мой стол – мои правила, – Жора улыбнулся. Он тщательно перетасовал колоду и дал подснять верхнюю часть карт Шилу. – Твоё слово, Дим.

Каждый кинул по десятирублёвой купюре на центр стола. Я осторожно, по миллиметру, натянул карты, – словно от этого зависело, сколько очков они наберут. Туз крестей, валет червей, да десятка бубен. По масти считаем старшую – туза, а это всего одиннадцать очков.

– Я сразу зарою, – сказал я и выкинул карты в колоду.

Все начали медленно натягивать карты, и так же, по очереди, скинули их в колоду. Жора остался последним – банк в шестьдесят рублей принадлежал теперь ему. Он мог их либо забрать себе, либо засечь – то есть оставить на следующую игру, вход в которую для других был бы уже размером с сумму банка, шестьдесят рублей.

– Лиха беда начало, секу! – ожидаемо произнёс Скрипач и снова, уже на правах победителя раунда, перетасовал колоду. – Шило, подсними!

Каждый докинул на банк ещё по шестьдесят рублей. Я тихонько натянул карты: король червей, валет червей, шестёрка бубен. Король плюс валет – это двадцать. Все выжидательно посмотрели на меня.

– Прохожусь, – сказал я, кинув на банк ещё десять рублей.

– Прошёлся, – Князь докинул ещё червонец.

– Пройдусь, – слабо подал голос Миша и тоже положил десять рублей.

Саня, Шило и Жора по очереди докинули по червонцу. Все посмотрели на меня. Прикинув расклад, и интуитивно ощутив, что минимум у пары из этих людей явно есть больше двадцати очков, я скинул карты в колоду.

– Так, в гору двадцаточку, – Князь докинул в банк два червонца.

– Прохожусь, – сказал Миша и тоже положил двадцать рублей.

Саня, удручённо взглянув на меня, выкинул свои карты в колоду.

– Прошёлся, – Шило оставался нарочито небрежным, что наводило меня на определённые мысли.

– Окей, подтверждаю, – Скрипач бросил два скомканных червонца на банк.

– Ага, – Князь окинул взглядом оставшихся в игре и положил на банк пятьдесят рублей, – поднимаю до полтинника.

– Я пас, – отреагировал Миша, нервно кинув свои карты в колоду.

– Прохожусь, – Шило улыбнулся.

Жора молча скинул карты, и Князь остался наедине с Шилом.

– Двести в гору, – не задумываясь, произнёс Князь.

Я понимал, что Князь может блефовать, но на данном этапе важно было понять, умеет ли обманывать Шило.

– Двести плюс пятьсот, – отреагировал Шило и отсчитал семь сотен. Это означало, что Князь уже не может просто так открыть карты. Для этого ему нужно положить на банк пятьсот рублей.

– Пятьсот и сека? – Князь вопросительно уставился на Шило. Предложение секи было, по сути, признанием возможного проигрыша. То есть, Князь предлагал либо разделить банк на двоих, либо оставить так, чтобы остальным вступить можно было лишь за сумму полного банка.

– Нет, пятьсот и вскрывайся или проходись дальше, – твёрдо сказал Шило.

Молчание. Все уставились на Князя. Тот почесал затылок, раздумывая, что делать дальше.

– Хер с тобой, вскрываюсь, – Князь отсчитал пятьсот рублей и бросил карты на стол: десять бубен, туз бубен, семь крестей – двадцать одно очко, именуемое в народе крючком. Верное магическое число.

– Твоё, – Шило выкинул карты в колоду, и все застыли в недоумении.

– Ах ты-ж, у тебя даже крючка не было?! – одновременно обрадовался и изумился Князь. – Покажи сколько было, а?

– Нет.

– Ну покажииии…

– Половину банка отдашь – покажу.

– Да ну нахер, – Князь решил прекратить балаган и сгрёб к себе весь банк.

– Сдавай, – Жора подвинул победителю карты.

Следующие игры были более монотонными и предсказуемыми. Мы с Саней от раздачи к раздаче теряли по десять-двадцать, а иногда и по сотне рублей, практически не выигрывая. Я пытался не обращать на это внимания, мысленно снижая для себя важность происходящего. «Выиграл или проиграл – да какая разница? – внушал себе я. – Это всё мелочи, просто время провести, развлечься». Мозг же отчаянно сопротивлялся моим доводам, указывая на уменьшающийся в размерах бумажник. На часах было уже одиннадцать. Миша, вписавшись в пару крупных игр, проиграл всё, что принёс с собой. И сейчас пытался перезанять у кого-нибудь из играющих. Никто ему не давал, так как дать сопернику в долг на игре считалось дурной приметой. Вначале мне чудилось, что за редкими Мишиными зубами и виноватой улыбочкой скрывается крутой игрок, потому что блеф в игре – настоящее искусство и никогда до конца не знаешь, с кем имеешь дело. Периферийным зрением я замечал, что Миша – единственный, кто сначала смотрит на то, как натягивают другие, а потом уже натягивает карты сам. Но на поверку оказалось, что наш застенчивый паренёк – всего лишь застенчивый паренёк, и не более.

– Давайте черти, пока, – пробормотал Миша, выходя из-за стола. Он хмуро двинулся к выходу. – Спасибо, Марь Сергеевна, за кофе. К сожалению, мне уже нечем вас отблагодарить, – сказал он стоящей возле дверей маме Жоры Скрипача.

– Ничего не надо, Мишенька, – заулыбалась старушка. – Приходи к нам ещё.

– Да, Мишань, – поддакнул Жора, – будут деньги – маякни, позову.

– Лады, дам знать, – шумно вздохнул Миша и вышел из комнаты.

Предыдущий кон взял Санёк, и сейчас он озадаченно перетасовывал колоду карт. Остановившись, Саня дал подснять верх колоды Князю, потом раскинул всем по три карты.

Воцарилась тишина, и Шило прошёлся червонцем, даже не заглядывая в карты, чтобы спокойно, без пристального внимания к своей персоне, посмотреть очки на картах. Жора сделал такой же жест, кинув десятку.

– Первый круг не глядя, – сказал я и тоже кинул десять рублей на кон.

Князь и Саня тоже прошлись, не поднимая карт.

– Ну ведь всё равно придётся мне первому смотреть, – заржал Шило и стал потихоньку натягивать карты. Все за столом последовали его примеру. Первой картой у меня был валет червей. Натянув чуточку карту, я увидел ещё красненький уголок на второй. Потянул и обнаружил короля червей. Двадцать, подумал я и стал натягивать дальше. Красное! Не дыша, но и не выказывая никак своё волнение, я потянул ещё: десятка червей. Чёрт побери, тридцать очков!

– Двадцаточку, – нарушил тишину Шило и кинул на банк две купюры.

– Поддерживаю, – отозвался Скрипач.

Естественно, я тоже прошёлся. И Князь, а потом и Саня.

Дальше стало интереснее: Шило поднял ставку до сотни.

– Оки, пацанчики, – Жора добавил сотню.

– Прохожусь, – добавил сотню рублей я, думая про себя: «А пусть-ка накидают, да побольше на своих двадцать пять – двадцать семь!»

Соткой прошёлся Князь, затем Саня. Шило кинул на банк две сотни. Все переглянулись. Жора положил двести. Внутри у меня что-то засосало, но сейчас положить две сотни на тридцати очках было моим священным долгом. Князь уверенно повторил мои действия. Саня, не глядя мне в глаза, положил две сотни на банк. Все уставились на бритую голову Шила.

– Пятьсот, – сказал Шило и отсчитал десять бумажек по пятьдесят.

Жора замешкался. Поводил взглядом, вздохнул и тоже положил пять сотен. Мои наличные были уже на исходе, и пятьсот рублей – огромная сумма для нас с Саней. Но, скрепя сердце, я отсчитал деньги и кинул на банк.

– Идите в жопу, зарыл, – сказал, как выплюнул, Князь, выкинув свои карты в колоду.

– Пятьсот, – спокойно сказал Саня и вытащил из внутреннего кармана наличные.

– Поднимаю до трёх тысяч! – Шило кинул уже приготовленную стопку денег.

– Не-не-не, не давим банком, у нас потолок – тысяча! – запротестовал Жора.

– Ну да ладно, тысяча, – Шило ухмыльнулся.

Это было похоже на блеф, но кто именно среди нас тут блефовал, я не мог понять.

– Играйте, не мой день, – пробормотал Скрипач и засунул свои карты в середину колоды. Никто не имел права после игры выяснять, сколько очков было у человека до того, как он вышел из игры. Да никто и не хотел, чтобы другие знали, на каких картах он способен блефовать.

Я положил тысячу, и это было похоже на настоящую катастрофу. Но тридцать очков же… И Саня проходится, вероятно, делая ставку на меня – всё же втайне мы могли поддерживать друг друга, главное – не вызвать никаких подозрений у остальных.

– А ещё, – Шило прошёлся тысячей.

– Давай, – я положил тысячу, прикидывая, на сколько меня ещё хватит.

– С хорошими людьми отчего бы и не поиграть, – сказал Саня, закинув стопочку из пяти двухсоток.

Проходку за проходкой, мы кидали на банк по тысяче, продолжая это делать до тех пор, пока у меня не закончились все деньги.

– Братва, дайте вскрыться, – попытался я сделать хоть что-то в этой ситуации, – деньги закончились.

– Нельзя. Денег нет – нехер играть. Тебе сейчас можно только зарыть, вскрываться вдвоём будем, – отреагировал Шило.

– Как так-то? – я вопросительно смотрел то на Жору, то на Саню. – Правила есть правила, – пожал плечами Жора.

– Зарой, Дим, хер с ним, – сказал Саня, – а я вскроюсь.

– Тридцатник у меня, – не выдержал я и с горечью швырнул картами в колоду.

– У тебя никто не спрашивал, сколько. Александр, вскрывайся, – грубо проговорил Шило.

И тут Саня сделал финт ушами:

– Не-а, тысчонку под тебя дальше.

Шило удивлённо вскинул брови, но тысячу положил, подумал несколько мгновений и произнёс:

– Вскрываюсь, – он кинул карты на стол картинками вверх. Десятка бубен, валет бубен и туз бубен – тридцать одно.

Саня медлил. Шило не отрывал взгляда от купюр, которыми был завален весь центр стола. Он уже было потянулся к ним, но Скрипач его одёрнул:

– Погодь, Шило! А ты, Саня, давай, вскрывайся, – произнёс он.

– Але-оп, – Саня кинул на стол три карты. Три туза – крестей, червей и пик. Тридцать три очка!

– Эй-эй-эй-эй! Вы мухлевали! – завопил Шило и ударил кулаком по столу.

Саня, блаженно улыбаясь, двумя руками сгребал россыпи сотенных, двухсотенных, четвертных и десяток.

– Всё было честно, я не зову к себе шулеров, – вступился за нас Скрипач.

Внезапно зазвонил будильник, поставленный Саней в шкаф.

– Нееет! – разъяренно закричал Шило, – вы должны дать мне отыграться! – Взгляд его затуманился, он вскочил и застыл передо мной в угрожающей позе.

– Эй, паря, я тоже проиграл, ты не заметил? – развёл я руками.

– Вы вместе! – ярость переполняла Шило. Казалось, он вот-вот взорвётся.

– Мы играем каждый сам за себя! На одну руку у Скрипача – ни-ни, это табу.

Жора закивал головой, подтверждая сказанное.

– Мальчики мои, не надо ссориться, – в комнату вошла встревоженная шумом Марья Сергеевна, – давайте я вам в турочке кофейку сварю.

Появление мамы Жоры подействовало на всех отрезвляюще. Шило успокоился и сел на стул. Молчавший всё это время Князь протянул Сане пакет, который тут же наполнился остатками купюр со стола.

– А я на двадцати девяти карты зарыл, чтоб вы знали. Крутая игра была, ребзя, – произнёс Князь.

Шило сидел, уставившись в какую-то точку на столе. Жора стоял, опершись на книжный шкаф. Саня достал пачку «Мальборо лайт», закурил и бросил её на стол. Все потянулись за сигаретами.

– Всё, всем спасибо, мы вас покидаем, – сказал я, вставая из-за стола, – Санёк, оставь Марь Сергевне за меня, я потом с тобой рассчитаюсь.

– Спасибо, мать, за тепло и кофе, – Саня подошёл к старушке и вложил в карман её фартука пару сотен.

– Ой, да что вы, милые! – Марья Сергеевна расцвела, – вероятно, таков же был размер её месячной пенсии. – Спасибо вам, приходите к Жорику, мы всегда вам рады.