Текст книги "Клошар"

Часть 3

1. Путь в благополучие

Наутро Шило задержали. Сняли с товарняка сразу же после Надвоиц, на перегоне. Он даже не потрудился выбросить нож и сам во всём сразу сознался. Когда, через несколько месяцев, я приехал на суд, то уже не испытывал к нему такой острой ненависти, как поначалу. В зале суда – жалкий, больной и осунувшийся Шило – сидел в углу своей тесной клетки, обхватив голову руками. По совокупности суд назначил двадцать пять лет строгого режима. Когда ему дали последнее слово, он, повернувшись ко мне, извинился. «Извини» – сказал Шило. Это всё. Но какие тут могут быть извинения… Как вернуть то, что необратимо? Чем заполнить зияющую дыру? Всё утратило смысл. Осталась лишь пустота.

Я даже не заметил, как Саня превратился в центр моей маленькой вселенной, планету, вокруг которой крутилось всё остальное. В мой главный ориентир и меру всех вещей… Он стал практически точкой отсчёта. И теперь, без него, я оказался в эмоциональном вакууме.

Даже алкоголь не приносил облегчения. Я пил водку и совершенно не пьянел. Временами небеса бывают настолько жестокими, что оставляют тебя жить дальше.

В Питере на заработанные в экспедиции деньги я снял квартиру на Московской. В этом районе у нас с Саней не было общих мест, однако же, это не очень помогало. Каждый раз, болтаясь по городу, рано или поздно каким-то магическим образом я оказывался на Сенной. Ноги сами шли в ту сторону – хотел я этого или нет. Я бродил вдоль канала Грибоедова. Останавливался на мостиках. Сидел на корточках, глядя на воду и слушая русский рок из старенького плеера. Но никакая музыка или воспоминания не повернут время вспять. Что бы с нами ни происходило – всё прошло. Задним умом понимая это, я, вероятно, просто ждал, что всё само как-нибудь образуется. Вялотекущая алко-депрессия принесла свои плоды – я перестал общаться практически со всеми своими питерскими знакомыми. Я не соответствовал их представлениям о том, каким нужно быть в подобных ситуациях. И это делало меня ещё более несчастным. Каждый встречный якобы из добрых побуждений норовил мне посоветовать воспринимать всё, что случилось, в некоем позитивном ключе. Нас ебут, а мы крепчаем – идеология нашего общества. Грусть, несчастье, пессимистические взгляды на жизнь воспринимаются как моральный недостаток. Счастливые и богатые – образец для подражания. Те, кого жизнь не удовлетворяет, – потенциально больны. Это философия нового мира. Мысли шире! Относись ко всему философски! Сохраняй позитивный настрой, и в следующий раз… Не будет следующего раза. Мне он не нужен. Что делать, если я не хочу трансформировать свою боль и разочарование в некий ценный опыт? Что делать, если мне не нужен подобный экспириенс? Да я лучше бы смыл этот свой богатый жизненный опыт, как говно с ботинок, в которое меня случайно угораздило вляпаться.

Несмотря на мою закрытость от всего мира, мы всё же продолжали общаться с Вовкой. Он будто просунул ногу в дверь, которую я пытался захлопнуть прямо перед его носом. Здоровый цинизм Вовки, его энергия и холодная рассудительность держали баланс с моей, уже почти вошедшей в привычку, ангедонией. Как минимум, Вовка не предлагал «мыслить позитивно». И меня это устраивало.

Любая позитивная философия рассыпается в пыль, когда на твоих глазах лучшему другу всаживают нож в сердце.

Стояла промозглая питерская зима. Как-то, заехав к Вовке, я до ночи просидел у него, слушая рассказы про Италию и про море – далёкое синее море, в котором растворена сама радость жизни, словно пузырьки в прибое. Это было так поэтично, что Вовкин рассказ зацепил меня. Легко и ненавязчиво пробудил что-то старое, давно дремавшее в подкорке. Но где я, и где Европа?

Решение созрело внезапно. Во время одной из бесцельных прогулок за стеклом витрины парикмахерской на Чернышевской я увидел рекламу: «Путь в благополучие: помощь в получении загранпаспорта и визовое сопровождение». «Какой тупой, прямолинейный, но, тем не менее, работающий слоган», – усмехнулся я. Путь в, мать его, благополучие. Я зашёл внутрь, взял список необходимых документов и через несколько дней уже подал заявку на загранпаспорт. Фирма выглядела весьма сомнительно и обещала всё на свете. Вплоть до встречи в любой стране и последующее трудоустройство. Денег брали за это по серьёзному – будто они сами отстроили всю Европу и сейчас их сотрудники заселяют её желающими инвестировать бабло в своё будущее. Мне же нужны были лишь паспорт и виза. Когда я это озвучил, сотрудница удивлённо вскинула бровь, сделала звоночек воображаемому начальству и под обещание о неразглашении снизила прайс на две трети. Имеющихся у меня денег было достаточно, чтобы сделать документы, но всё же не хватало на перелёт. Оставался альтернативный вариант: ехать автобусом, через Беларусь и Польшу, в Германию, а там – как карта ляжет. Время оформления проскочило незаметно. И в одно солнечное утро я получил-таки свой новенький загранпаспорт с греческой шенгенской визой и въездным окошком на две недели. По большому счёту, мне было всё равно, какая там виза. Я вообще не понимал, куда еду, – все мои планы простирались лишь до пересечения границ и остановки в мифической Германии. Или в Испании. Они же рядом?

2. Граница

Автобус, шумно вздохнув, внезапно остановился. От толчка я проснулся и, протерев тыльной стороной ладони запотевшее стекло, прижался к нему лбом, всматриваясь в густую темноту. Снаружи, возле багажного отделения, сновали люди в военной форме, с калашами наперевес.

– Белорусско-польская, – зашушукались соседи на задних сиденьях.

– Товарищи пассажиры, откройте паспорта на страничке с визой! – прокричал водитель в глубину автобуса.

Я достал свой новенький красный загранпаспорт, и он сам собой раскрылся на странице с единственной наклейкой – греческим Шенгеном.

В автобус заглянул молодой солдат с болтающимся на груди автоматом. Он лениво прошёлся по салону, заглядывая в протянутые с обеих сторон раскрытые паспорта. Поравнявшись с моим сиденьем и мельком взглянув на визу, солдатик пристально посмотрел мне в глаза. Я слегка улыбнулся. Он расслабился и двинулся дальше в темноту полусонного автобуса. На чек-поинте водитель собрал все паспорта в одну большую пачку и через полчаса вернул их уже со штампами о выезде.

Проехав ещё минут десять, мы припарковались у большого здания со шлагбаумами, перекрывающими дорогу.

– Польская граница, – гаркнул водила, – с вещами на выход!

Вещей у меня не было. Закинув маленький городской рюкзак на плечо, я выскочил под моросящий дождик на улицу.

– Куда едем? – спросила по-русски сидящая в будке молодая пограничница, подняв на меня глаза.

– В Грецию, – бодро ответил я.

– Зачем через Польшу?

– Так дешевле, да и летать самолётами я боюсь.

– Деньги на проживание имеются? – она недоверчиво посмотрела на меня.

– Да, вот, пожалуйста, – улыбнулся я и показал ей раскрытый кошелёк со стодолларовой купюрой внутри.

Глаза пограничницы округлились чуть больше положенного по уставу.

– Это всё? – удивилась она.

Мой мозг лихорадочно заработал, внезапно осознавая тот факт, что именно эта девушка может стать тем самым маленьким, но непреодолимым препятствием на моём новом пути.

– Нет, – перебил я её дрожащим голосом, и, переходя на шёпот, выдал экспромтом, – сначала я заеду в Германию за машиной, чтобы дальше до Греции добраться своим ходом. А деньги на покупку побоялся везти с собой и перевёл через «Вестерн-Юнион» в Берлин, на свое имя, – я взглянул ей в глаза и уверенно произнёс: – Получу по коду.

Таможенница недоверчиво смотрела на меня и явно решала, что ответить. Я вытащил из кошелька карту Виза и протянул в окошко: – Смотрите, на ней ещё есть деньги, на всякий случай.

Это была зарплатная карта, оставшаяся от одной из бывших моих работ. Совершенно пустая, но по её виду понять этого было, конечно, невозможно. Только лишь по моим глазам. А глаза явно не врали, потому что на мгновение я даже сам поверил в кучу бабла на своей карте и код от «Вестерн-Юнион» в голове. В этот момент мне так хотелось переехать эту чёртову границу, что никакой детектор лжи не установил бы истины.

– Добра, безпичней подруже, – она тяжело приложила штампом мой паспорт и протянула его через окошечко.

Не нужно знать польского, чтобы понять, что «добра» и особенно «беспечной» – именно те слова, которые я сейчас жаждал услышать. Я сиял. В голове что-то щёлкнуло, и сладкий запах свободы заполнил всё окружающее пространство. Словно во сне, я сел обратно в автобус, и впервые за долгое время уснул, свернувшись замысловатым калачиком и заняв собою два соседних кресла.

Поехали.

3. Попутчик

– Здорово, друг, докудова едешь? – подсел ко мне мужичок с заднего сидения.

– В Берлин, – неохотно ответил я, ещё окончательно не проснувшись и будучи не очень расположенным к разговорам.

– А я до конца, в Лиссабон!

– Круто.

– Останусь там жить. А у тебя кто-то есть в Берлине?

– Нет никого. Просто погулять по городу еду.

– Ох, и завидую я тебе, друг! Погулять… Я вот работать буду, встретят меня там работодатели, жильём снабдят.

– «Путь в благополучие», что ли? – проснулся я.

– Да, он самый, – мужичок подозрительно посмотрел на меня.

– А ты откуда сам-то? – спросил я его.

– С Урала я, слыхал?

– Конечно, я несколько лет в Западной Сибири жил.

– О, да ты почти земеля! А сейчас, где?

– А сейчас здесь, – показал я пальцем на сиденье автобуса.

– Слушай, друг, давай тихонько? – мужичок отогнул полу пиджака и показал горлышко бутылки вискаря, взятой в Дьюти-фри на погранпереходе.

– Все посты проехали?

– Да вроде все…

– А стакан есть?

– Обижаешь… – в его руке, как по волшебству, возник металлический стаканчик.

– Наливай, – усмехнулся я.

– Николаша, держи краба.

– Митяня, – протянул я ему руку.

Через час, когда бутылка подошла к концу, мы уже бурно обсуждали все тяготы и заморочки, которыми сопровождалось оформление документов.

– Знаешь, Митяй, а я ведь с братом хотел ехать, – Николай вдруг сник, уставившись в проплывающие в темноте за окном пейзажи, – Говорил я ему, что валить надо. Надо валить, пока не поздно. В Австралию эмигрировать, пока молодой. Или в Испанию, Францию – куда угодно. Но он меня не послушался. Он, видите ли, мечтает о том, чтобы переехать из Химмаша в центр. Ему кажется, что на Ёбург надет колпак. И перемещения возможны только внутри. К счастью, он ошибается. Я решил поехать один. В Португалию.

– А моего брата убили, – тихо сказал я.

– Ах ты, как же так вышло?

– Извини, Коль, нет настроения сейчас поднимать это.

– Ладно, ладно, давай, тут ещё по граммульке осталось. А может, ты со мной до Лиссабона?

– У меня билет до Берлина взят.

– Та тут мест полно! Скажешь, типа проспал.

– Да мне, Коль, всё равно, куда сейчас ехать. Не уверен только, что твои работодатели будут рады меня видеть.

– Та не дрейфь, там сообразим, что делать.

На заправке, пока водитель заливал в автобус горючее, Николай сгонял в магазин, набрал целую батарею маленьких бутылочек «Туборга». Хоть я и хотел догнаться, но всё же отказался, сославшись на слабый мочевой пузырь. Утром желательно быть в адекватном состоянии. Заснул лишь на подъездах к Берлину. И действительно его проспал. Кто-то объявлял по громкой связи, но я никак не отреагировал, и автобус двинулся дальше.

Проснулся днём. Мерно покачиваясь, автобус проезжал через какой-то маленький городок. Я сел и тупо уставился в окно. Вскоре мы остановились, и народ повалил в общественный туалет. Я тоже решил проветриться.

– Ты что здесь делаешь? – увидев меня, изумился водитель, – Берлин уже давно проехали!

– Как проехали? – сделал я настороженно-удивленное лицо.

– Да так! Ты чего?

– Ой, а что теперь делать?

– Чего-чего! Вылезай и езжай на автобусах обратно.

– А мы, где?

– Где-где, мы уже Бельгию проехали, а у меня тебя даже в списках нет! Франция уже! – водила начал краснеть.

– Ну извините, проспал, – я посмотрел на него страдальческим взглядом и потупил глаза.

– Так выходить-то будешь? Мы отчаливаем через пару минут.

– А можно я до Парижа с вами доеду? Оттуда мне проще вернуться будет.

– Ладно, – смягчился водитель, – сиди тихо там, видел я, как вы вчера отмечали.

– Спасибо большое, – сказал я и быстренько вернулся на место.

Николай, только проснувшийся и опухший со вчерашнего, уже сидел возле моего кресла. Он всё слышал и горестно качал головой.

– Короч, я до Парижа, тут километров триста осталось, – сказал я ему.

– Ну, Митяй, значит судьба такая, – согласился он, – «Туборга»?

– Давай.

4. Гальени и Рю Дарю

– Удачи! – уже более доброжелательно глядя на меня, крикнул водитель, когда я соскакивал в Париже с подножки международного автобуса.

– Спасибо, не повредит, – откликнулся я, даже не сознавая, насколько эта самая удача будет мне вскоре необходима.

Район Гальени, в котором мне посчастливилось очутиться, был совсем далёк от моих романтических представлений о Париже. Растерявшись поначалу, я долго выбирался с территории автобусной станции и прилегающей к ней инфраструктуры. Куда идти, было непонятно. Просто куда-нибудь, а там… В голове ещё шумели остатки «Туборга», и это немного успокаивало внутренние страхи, не давая панике развиться и вырваться наружу. На углу одной из улиц был расположен открытый бар.

– Хай, – громко произнёс я, подойдя к стойке.

Гомон в баре моментально смолк и все молча уставились на меня. Похоже, это был какой-то африканский бар, так как ни одного белого лица я здесь не заметил.

– Кей ту кериш? – мягко произнёс, подойдя ко мне, огромный бармен-африканец с иссиня черным лицом, – фала португейш? Парле франсе?

Я, словно рыба, замотал головой, ощутив беспомощность и даже какую-то обиду на себя.

– Тобень, катана, ума сервежа?44
  Estou bem, uma cerveja? (порт.) Ну, может, пива?


[Закрыть] – кивнул бармен на пивной кран за стойкой.

Я утвердительно кивнул головой. Окружающие сразу же потеряли ко мне интерес и вернулись к своим разговорам. Бармен набрал мне большой бокал пива и, с любопытством поглядывая на мою свиную кожанку, уселся напротив. Сделав несколько глотков, я успокоился и начал потихоньку прояснять ситуацию.

– Айм рашен, – показал я на себя пальцем, – ай вонт то файнд зе рашенс.

– Ох, ту руссиан гайжу, – заулыбался бармен, обнажив золотые коронки, – Руссиа, Мушкову!

Усиленно закивав головой, я в несколько глотков допил бокал. Пиво, достигнув желудка, сразу же послало в мозг импульс, ясно дающий понять, что это тупик и выхода из него точно не будет.

– Спасибо, – по-русски сказал я бармену вытаскивая кошелек.

– Но, но, – бармен знаками показал, что пиво за его счёт и громко позвал кого-то из подсобки.

Через несколько минут на зов вышла молодая симпатичная негритянка с туристической картой в руках. Она разложила её на стойке, и, не обращая внимания на то, что я совершенно не понимал её слов, начала на французском объяснять, как добраться до… собора Александра Невского. Это я понял точно: в Париже есть то ли русский квартал, то ли просто какой-то старинный православный храм. Улица Дарю. В памяти всплыла услышанная когда-то раньше фраза: «Рю Дарю принимает всех».

Через полчаса, вооружившись картой, я брёл в восьмой округ Парижа к русской православной церкви. Ориентироваться в городе оказалось просто даже мне – человеку, безусловно страдающему топографическим кретинизмом. На каждой остановке общественного транспорта висела маленькая схема-карта отрезка до следующей остановки. Карта всегда была развёрнута не согласно частям света, а относительно смотрящего на неё пешехода. Это было просто, логично и гениально. Таким образом, уже через два с половиной часа я стоял возле ограды Собора и тупо пялился на объявления русской диаспоры о поиске работы а-ля фам де менаж55
  Femme de ménage (фр.) домработница.


[Закрыть].

– Зачем я здесь? – думал я, – какого хера?

Вечерело, храм уже закрылся. Потоптавшись некоторое время возле металлического забора, я пошёл исследовать ближайшие здания. Вскоре обнаружились: русский ресторан, русский букинистический магазин и русская антикварная лавка. Но ни в одном из этих мест не понимали по-русски! А может, просто не хотели понимать. Русскость тут была неким брендом, но никак не национальностью этих людей. Вполне вероятно, что здесь жили французы с русскими корнями, чьи предки приехали сюда после Октябрьской революции. На меня смотрели, как на атмосферное явление: на какую-то секунду вспыхивал интерес, однако, не поняв сути, люди пожимали плечами и возвращались к своим делам.

В итоге первую ночь в Париже я провёл, сидя возле ограды Собора на рю Дарю, дрожа от холода и глядя на январские звёзды, щедро рассыпанные по небу. Каждые двадцать минут приходилось вставать, чтобы размять замерзшие конечности. К утру руки были цвета позавчерашних окорочков, я жутко проголодался, устал, а Собор так и не открыли.

Да и что мне в нём было нужно?

– Чё сидишь? – прервал мои мысли проходящий мимо долговязый парень в полосатом вязаном свитере и потертых на коленях джинсах.

– Сижу, – вскочив, я пошёл рядом с ним.

– Замёрз? – спросил он, обнажив в улыбке тёмные, подпорченные зубы.

– Угу.

– Ща магаз откроется, согреешься.

– А ты кто?

– Фред, – протянул он мне руку.

– Но ты же русский?

– А какая разница?

Какое-то время мы шли молча, потом, когда поравнялись с крупным продуктовым магазином, Фред отвёл меня в сторону.

– Давно в городе?

– Вчера приехал.

– Чекай, сейчас зайдём, где я подам знак, вставай вплотную к стеллажу, дальше я всё сам сделаю.

– Фред, не понял, ты что, еду украсть хочешь?

– Да, а что? Ты – нет?

– Ни разу не крал в магазинах.

– Тогда нужно практиковаться. О, открыли, идём! И спокойно, не привлекай внимание.

Он бодро зашагал к самооткрывающимся стеклянным дверям. Я завис.

Шесть, пять, четыре…

– Ты идёшь, или разбегаемся? Жрать хочешь?

– Да, конечно, погоди, Фред…

Войдя в огромный сверкающий супермаркет с тёплым кондиционированным воздухом, мы растворились среди покупателей в лабиринте разноцветных стеллажей с продуктами.

5. Фред

Этот трюк мы проделали в двух магазинах в течение пары часов. Поразительно, как легко можно вынести продукты, на которые не нацеплен специальный магнитный датчик. Сначала Фред взвесил несколько яблок, а наклейку нацепил к пакету апельсинов. Затем в алкогольном отделе я встал, закрыв собой камеру, а он за моей спиной ловко засунул бутылку недорогого вискаря себе под свитер. Таким же образом Фред накидал консервов в мой рюкзак. Я вспотел от напряжения. Вроде никто ничего не заметил. Мы встали в очередь, и тут кассир показал Фреду на яблочную этикетку. Всё, спалились, – подумал я. Подошёл охранник, взял пакет и через минуту вернулся с новой этикеткой.

– Рассчитайся, – спокойно произнёс Фред.

Я вытащил купюру, заплатил за апельсины, и мы вышли из магазина.

– Чуть не умер там, – выдохнул я, как только мы немного отошли от здания.

– Как тебе трюк с апельсинами? – улыбаясь, спросил Фред.

– Так это специально?

– А то! Мелочью отвлекли внимание от большего.

– А не привлекли?

– Да нет же, они раскрыли обман, ну или засекли «забывчивость покупателя», как это здесь называется. Всё, победа и релакс. А мы, тем временем, выносим что-то крупное.

– Сам придумал?

– А то! У меня много всяких фишек.

– Ну ты, Фред, психолог.

Мы нашли скамейку, уселись на неё и накатили по сто грамм вискаря из пластиковых стаканчиков, закусив рыбными консервами. Нутро приятно обожгло. Засветило солнышко, зачирикали птицы, и Париж стал чуточку роднее. Я расслабился. По крайней мере, пока не нужно было объясняться с говорящими на португальском неграми и забывшими родной язык русскими.

– Ты случаем не вегетарианец? – спросил вдруг Фред, которого уже слегка повело от виски.

– Нет, конечно. Видишь же, консерву ем. А вообще, Сибирь научила меня питаться мясом.

– Это хорошо. Значит, подружимся. Потому что я не очень-то люблю сыроедов, праноедов, веганов и других натуропатов. От них так и прёт высокомерием. Они лучше всех знают, как есть, как пить, как радоваться и любить. И всё время учат жизни остальных. А сами-то… Скучные, словно кирзовые сапоги. Ещё, наверное, и плачут по ночам.

– Потому и учат. Это общеизвестно: не умеешь сам – учи других. Не можешь учить – хотя бы критикуй.

– Если позволять всем подряд учить тебя жизни, то в конце концов превратишься в отбивную. Сожрут и не подавятся. Как говорил один поляк: «Каннибалы любят мягкотелых».

– А как быть с проповедниками? Они тоже учат жизни.

– Всяких мормонов, баптистов и прочих свидетелей тоже не люблю. Они уже и Бога-то замучили своей верой.

– Фред, а где ты живёшь?

– На улице.

– Это понятно, а ночуешь, где?

– В приютах ночую, в ночлежках.

– Можно с тобой?

– Да без проблем, не пей больше, там на входе принюхиваются.

– Так ещё только полдень.

– Там нужно занять очередь часа в четыре дня, в пять уже закрывают вход.

– Ого… Но я бы всё равно поспал. Устал жутко.

– Пойдём, повялимся тут немного и пойдём.

– Фред, а ты сам-то откуда?

– А какая разница?

– Да так, просто.

– Не надо «просто».

Фред достал пакет с табаком и, взяв из пачки папиросную бумажку, ловко свернул сигарету.

– Куришь?

– Да, только не умею сворачивать.

– Один раз сверну, а дальше сам учись, – он отдал мне свою, а себе свернул ещё одну. Мы закурили. От табака, алкоголя и усталости крыша моя поплыла. Закрыв глаза и откинувшись на спинку скамейки, я погрузился в зияющую чёрную пустоту.

– Вставай, мэн, надо идти.

Я очнулся. Фред стоял у скамейки, складывая остатки провизии в мой рюкзак.

– Который час, Фред? Долго я спал?

– Ну спал и спал, нам только-только сейчас дойти, там ребята уже в очереди – к ним встанем.

Я потряс головой, чтобы сбросить остатки сна, встал и взял у Фреда рюкзак.

– Я пузырь с остатками пацанчикам своим отдал, пока ты спал. Нельзя с собой, отберут.

– Да не вопрос.

– Ну, мало ли, совместно нажитое…

Мне стало смешно. Странный фриковатый парень, живёт на улице, ворует в магазинах. Но стрижка явно из парикмахерской, хорошие ботинки, и вообще окейно выглядит – только вот зубы подлечить, надеть очки и – готовый французский студент. Если бы Фред не окликнул меня по-русски, я бы не обратил на него внимания.

Мы зашли в какой-то двор, заполненный разномастной толпой. Тут были и арабы, и негры, и китайцы, слышалась польская речь.

– Наши клошары, – показал Фред рукой на двух таких же, как и он, долговязых коротко стриженных пацанов. Они, увидев нас, демонстративно замахали руками, зазывая к себе в очередь. Народ вокруг хотел было возмутиться, но быстро стих.

Пацанов звали Серж и Эдик. Закрутив табак и покуривая, мы не спеша приближались к входу. На контроле два крепких охранника тщательно обшарили нас и запустили внутрь. Это была небольшая проходная комната с двумя окошками. Из одного выдавали свёртки, запаянные в вакуумную упаковку, а в другом забирали на хранение личные вещи и ботинки. Следующая комната оказалась огромной казармой со стоящими рядами двухъярусными кроватями. Мы сразу заняли две рядом, в углу, и распаковали свёртки. Кроме тонкого одноразового мешка наподобие пододеяльника и полотенца, там был боксик с зубной щёткой, пастой и мылом. Пацаны о чём-то болтали, но при виде кровати я уже не мог мыслить адекватно. Быстренько расправил постель и завалился спать.

Едва слышный гомон всю ночь нарушал мой, ставший вдруг таким чутким, сон. Затем вспыхнул яркий холодный свет, и отовсюду послышались громкие голоса.

– Боже, который час… – спросил я, открыв слипшиеся веки.

– Шесть, – ответил Эдик, – вставай, а то сейчас затор будет.

Получив назад свои бэкпеки, мы вывалились на улицу и вчетвером бесцельно побрели по городу. Было ещё темно и лёгкий, казалось бы, ветерок пронизывал насквозь. Наверное, для всех, кто считает, что холод бодрит, в аду приготовлен отдельный ледяной котёл. Но, тем не менее, в голове моей после нормального сна просветлело.

– Мэн, пацаны по делам, ты со мной или куда? – спросил Фред.

– Да, с тобой.

Мы разделились и потопали дальше по центру безлюдной улицы.

– Сейчас уже что-то откроется, у тебя там мелочь была… Пойдём, кофе возьмём? – произнёс Фред скорее утвердительно.

– Конечно.

– А потом сходим за завтраком на точку.

– А что за точка?

– Увидишь.

– Слушай, Фред, а почему такой странный график у ночлежки?

– Ну как странный… Просто они ограждают от нас общество на весь вечер и выпускают утром, когда город ещё пуст. Никто тебя не заставляет, хочешь поспать и перекусить – идёшь и самоизолируешься.

– Везде так?

– Да, это общее правило парижских ночлежек.

– А много их?

– В моей книжке уже двадцать одна.

Мы подошли к кофейне на углу. Француз в фартуке подметал крыльцо. Фред попросил у него два кофе, а я вытащил и показал мелочь. Парень молча кивнул и через пару минут вынес два кофе в бумажных стаканчиках.

– А что за книжка? – спросил я, когда мы уселись на бордюре.

– Смотри, – Фред вытащил из внутреннего кармана толстый, перетянутый красной резинкой, блокнот в кожаном переплете и протянул его мне.

– Мать моя женщина! Книга жизни! – воскликнул я, открыв блокнот и осознав всю грандиозность проделанной работы. Фред, увидев мою реакцию, довольно усмехнулся. Все записи были тщательно структурированы – с индексом, таблицами, пометками об изменениях. Тут была исчерпывающая информация о всяческой парижской халяве. Полезные места, ночлежки в разных округах Парижа, точки раздачи бесплатной еды, одежды и даже места, где можно принять душ или постираться.

– Потрясающе, всё сам собрал? Сколько же времени ушло?

– Что сам, а что ребята помогли, – ответил Фред, проигнорировав вопрос о сроках, – есть официальные справочники, но это не то… У меня и правда живая книга, и она постоянно улучшается. Вот и ты, если что найдёшь, говори, я добавлю.

– Окей… Фред, а можно как-то скопировать, хоть основное?

– Можно, конечно, переписать, – замялся Фред, – но ты же со мной.

– Ну мы же не всё время вместе будем.

– Ты надолго в Париж? Домой когда собираешься возвращаться?

– Мне некуда возвращаться, Фред. У меня нет дома.

– Хорошо, – похлопал меня по плечу Фред, – пизданёшь в канцелярском блокнот, и выписывай всё, что тебе нужно.

На этом и порешили. Ближе к вечеру мы действительно нашли книжный с канцелярским отделом, но ничего не вышло. Магазин был небольшим, и продавец, заподозрив что-то неладное в двух чуваках, от которых попахивает алкоголем, приклеился к нашим спинам и всюду, словно тень, следовал за нами, дыша в затылки. Ещё до этого мы успешно прошлись по нескольким супермаркетам среднего класса и ко времени ныряния в нору-ночлежку были сыты и жизнью, в общем, довольны.

Обитая на улицах с Фредом, вскоре я начал привыкать к такой жизни и постепенно вникать во все её тонкости. Это не было социальным дном в привычном российском понимании. Из смешения культур, национальностей, религий и интересов в бурлящем котле Парижа родился новый маргинальный подтип. Это мигранты, которые внешне ничем не отличаются от горожан и живут параллельной жизнью, зачастую паразитируя на государственной системе. И похоже, Францию это устраивало. Вероятно, Парижу дешевле было накормить всех граждан мира, чем разбираться с криминогенной обстановкой, которая могла сильно обостриться, если они будут голодными. Если разобраться, то маргиналы давно уже перекроили весь мир под себя и ненавязчиво им управляют. Ведь кто они по сути? Люди, существующие на границах систем. И, в случае надобности, без раздумья эти границы переходящие… Маргиналы уже изначально живут под влиянием противоречащих друг другу ценностей. Они не обременены оковами морали и легко, если требует жизнь, меняют свою культурную принадлежность. По сути, их восприятие мира трехмерно. У них есть способность использовать опыт пограничных культур, привнося в них что-то своё, новое. Они открыты к различным стилям жизни, с лёгкостью меняют манеру поведения. А следовательно, имеют высокий уровень социальной адаптации. И как только один такой засранец, промяв собой границу, удачно пролезает в какую-либо сферу, за ним следом, сметая всё на своём пути, вламывается целая толпа. Фред был лишь одним из многих.

Воровство стало настолько будничным делом, что у меня даже при задержаниях, которые время от времени всё же случались, не поднимался уровень адреналина в крови. Иногда мы начинали наглеть и мели всё подряд – нужное и ненужное. Обычно, если нас ловили на чём-то мелком, охрана отпускала нас через полчаса, немного пожурив и припугнув полицией. Но, бывало, они вызывали наряд ажанов и нас забирали на весь вечер в отделение, откуда потом всё равно выпускали. Мы воровали помногу, но на мелкие суммы, не подпадающие под статью. Никому не охота возиться с раздолбаями, которых всё равно придётся отпускать.