Текст книги "Перила"

Глава десятая,
в которой я разъезжаю на «Мерседесе»

Он сказал: как могу разуметь,

если кто не наставит меня?

Деян. 8:31

– О, наконец-то наша королева тащится, – раздраженно зыркает Жанна в сторону улицы, откуда с неизменной улыбкой-прожектором выплывает Даша.

На секундочку, мы ее ждем уже минут сорок.

Забыл сказать – это утро субботы, и я ни свет ни заря притащился в Балашиху, чтобы поехать «туда, не знаю куда». Помните, как меня подписали неделю назад?

– Ну хоть на финише-то ускорься! – сложив руки рупором, кричит ей Жанна. – Прибавь, на рекорд идешь!

– Привет всем! Костенька, классно, что ты с нами! – так и светится Даша.

– Мы с Кос-тень-кой тебя уже часа три ждем, – ядовито сообщает Жанна. – Тебя только за смертью посылать! Если такими темпами доберемся до диспансера, там нам скажут, что он закрыт, потому что на дворе уже двадцать третий век и все болезни в мире давно вылечены!

Что еще за диспансер? Я знаю, бывает кожно-венерологический, а еще психдиспансер. И в какой из них они меня сдавать будут? Или сами хотят сдаваться и ищут компанию?

– Ну все, падаем в машину! – торопит Жанна.

– А помолиться?

– Давай, только совсем кратко.

– Тогда «Спаси, Господи…»? Короче некуда.

– Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы православным христианом на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство, – пропевают они скороговоркой (при моей «фонограммной» поддержке) и крестятся на храм, около которого и назначена встреча.

– Господи, благослови! Поехали! – командует Жаннет.

«А вот не буду спрашивать, куда едем, – решаю я, – привезут, тогда и увижу».

«Пиканто», которую Жанна пилотирует в самом что ни на есть девичьем стиле, рывками выкатывается со стоянки, пройдя в миллиметре от зеркала той машины, что справа, и в двух – от бампера той, что слева. Никто, кроме меня, похоже, ничего необычного в этом способе вождения не видит.

– Слушайте, а вот в этой молитве, которую только что вы… то есть мы… пели, там есть про «сопротивных». Это вообще про кого речь? – спрашиваю я.

– А ты сам-то как считаешь? Какие враги у христиан?

– Без понятия. Какие?

– Ну, представь, что все вокруг стали православными. Думаешь, все рады будут?

– Хз… То есть я хотел сказать – не знаю.

– Тогда сам подумай, кто будет против?

Я крепко задумываюсь.

– Наверное, фирма «Джиллетт»…

– Кто-о? – Даша чуть не слетает с кресла, а Жанна на секунду выпускает руль, которого она и до этого едва касалась наманикюренными пальчиками. – Почему вдруг «Джиллетт»?

– А чего тут непонятного? Православные почти все с бородами ходят, так ведь? И джиллеттовские аналитики мигом просчитают, что если таких будет сто процентов, то их бритвы на фиг никому не нужны станут!

На девчонок нападает коллективная истерика, аж до икоты.

– Костя, ты неподражаем!

– Я бы до такого никогда не додумалась!

– Мы вообще-то про врага рода человеческого говорили, – вытирая слезы салфеткой, поясняет Даша. – И, кстати, бороды только у староверов обязательны, у нас по желанию. Ой, Костик, уморил…

– Да? Без разницы, значит «Джиллетт» против староверов, – защищаю я свою разработку. – Они точно не их потребители…

– Кстати, насчет потребителей, – становится чуть серьезнее Даша, – вон, смотрите, опять Podzemka!

Мы перегибаемся вправо (Жанна при этом снова норовит отпустить руль), чтобы увидеть рекламный щит, на который указывает Даша.

– Ну да, – говорит Жанна, – у меня сосед недавно с таким пылом хвастался: я, дескать, с боями вырвал карту этого магаза, теперь там закупаюсь и кучу бабла экономлю! Причем зырил на меня, прикиньте, как на какую-то низшую касту. Я с ним спорю, а он только лыбится – у меня-то такой карты нет, что с убогой взять?

– Так в этом-то и дело! Там реально дешевле, но что происходит, когда человек там закупается? Он же эти пятьсот рублей, которые сэкономил, не отдаст неимущим! Больным или сиротам, например. У него наверняка этажом ниже какая-нибудь бабушка живет на нищенскую пенсию или ребенок с ДЦП в соседнем подъезде, но ему и в голову не придет им помочь! Да ладно на других – он же даже на себя эти деньги тратить не будет, в смысле настоящей пользы: обучиться чему-нибудь или книгу купить…

– Ясен пень, он просто еще хавчика на эту пятихатку закупит, – соглашаюсь я, – в той же самой Podzemk’е.

– Именно! Получается один в один, как в притче про безумного богача, помните? И как это донести до людей, ума не приложу…

– Приехали! – информирует Жанночка и резко бьет по тормозам.

«Пиканто» замирает в паре молекул от стоящего впереди «ленд крузера». В расстояние между их бамперами наша красотка и ресничку не смогла бы просунуть. Даже если бы смыла с нее всю тушь!

В трехсотый раз ловлю себя на мысли – никогда бы не подумал, что бывают такие церковные девочки. Жанна, ты просто разрыв шаблона…

Я выхожу из машины и вижу здание казенного вида. Больше всего похоже на совковую больницу. А, ну да, речь и была про какой-то диспансер.

– Костя, ты сменку захватил? – предупредительно спрашивает Даша.

– Какую сменку? – удивляюсь я. – Последний раз про нее в третьем классе слышал!

– Понятно. Тогда вот тебе бахилы. Надень их, конечно, не здесь, а когда войдем.

Я пожимаю плечами и разглядываю туго скрученный цилиндрик из синего полиэтилена.

– Все, двигаем, – машет Жанна, поднимая крышку багажника. – Костян, нужна грубая мужская сила!

Я с максимально рыцарственным видом подхватываю спортивную сумку, совсем не тяжелую, и мы входим в казенный дом.

Очень похоже на поликлинику в Верхнем Околее, только размах солиднее.

– Здравствуйте! – Дашка радостно машет рукой в адрес гардеробщицы, больше похожей на сломанный манекен, который откопали, когда делали генеральную уборку в магазине одежды, и усадили среди пустых вешалок.

Та ради приличия раскрывает рот на пару миллиметров, но никаких приветственных звуков мое ухо не улавливает.

Мы поднимаемся на второй этаж.

– Начнем отсюда, – на ходу прикидывает Даша, – здесь радиологическое отделение, в основном здесь люди, у кого первый или второй курс.

Мне хватает мозга сообразить, что речь не про студентов.

– Потом пробежимся по этажам… Если сестры будут придираться, стрелки переводим на завотделением. Ну, все! Господи, благослови!

Девчонки стучат в первую попавшуюся палату, хотя дверь открыта.

– Добрый день! Можно к вам? – щебечет Жанна.

В палату я не рвусь, поэтому окапываюсь где-то в районе дверного косяка.

На кроватях сидят тетушки в халатах разной степени пестроты, всего человек шесть.

– Мы из православной социальной службы! Хотим вас поздравить с Днем крещения Руси и праздником святого равноапостольного князя Владимира! Вы, может быть, знаете, что храм, посвященный ему, уже почти построен при нашем диспансере. Поэтому у нас с вами сегодня общий праздник…

Тетки смотрят довольно благодушно – во всяком случае, слушают не перебивая.

– Мы вас помним, – говорит одна из них, – вы нам березовые веточки приносили.

– Да, на Троицу! – подхватывает другая.

– Было дело, – соглашается Даша, – но давайте я про сегодняшний праздник доскажу, хорошо? Так вот, князь Владимир крестил Русь и даже сейчас продолжает приводить нас к вере, хотя и жил он тысячу лет назад. И в храм можете уже сейчас зайти, помолиться о здравии и о спасении. Там, конечно, работы продолжаются, но для прихожан он уже открыт.

– Тем более что строили его специально для вас, – подключается Жанна, сопровождая агитацию умопомрачительными полетами ресниц.

– И еще мы принесли вам маленькие гостинцы, – продолжает Даша. – Костя, открой сумку…

Она достает оттуда иконки – если я что-то понимаю, то как раз с князем Владимиром, больше похожим на эпического кудесника. Следом извлекаются и раздаются фрукты и еще какая-то мелочь. Тетеньки явно довольны, и я соображаю, что они не столько падки на подарки, сколько просто рады, что кто-то к ним заглянул.

– Если кто-то хочет, – вспоминает Жанна, – мы еще можем подарить Евангелие и Псалтирь. Только при условии, что реально будете читать! Или, если потом надумаете, можно будет в храме взять…

– Мне-то сложно будет дойти, – вздыхает полная пациентка в ярко-зеленом халате, прикрепляя святого Владимира рядом с другими иконками в изголовье койки, – хотя, конечно, надо бы.

– А всем можно приходить? Или только крещеным? – интересуется тихая женщина, у которой во внешности явно есть что-то татарско-башкирское.

– Заходить можно всем, – откликается Даша. – Кстати, одна женщина из хирургического уже просила ее покрестить. Так что и вы, если пожелаете, обращайтесь. Сюда очень хороший батюшка ходит, отец Валерий, можете с ним на эту тему поговорить. А если вам тяжело ходить, то он прямо в палатах и исповедует, и причащает…

Я не встреваю в разговор. Девчонки явно знают, как с ними общаться.

– Ну ладно, нам пора, еще другие палаты поздравить надо, – напоминает Жанна.

– Заходите! – говорит женщина в зеленом.

– Мы на прощанье вам еще споем тропарь, – вспоминает Даша. – Это такое песнопение, которое посвящается сегодняшнему празднику, то есть как раз святому князю Владимиру.

И они с Жанной слаженно пропевают:

– Яко начальнику Крещения и кореню веры Божественныя, идолов разрушителю, блаженне княже Василие равноапостольне, вопием ти: слава вразумльшему тя Христу Богу, слава освятившему тя Крещением Своим, слава просветившему тобою всю страну Русскую!

Тетушкам, по-моему, нравится.

– «Василие» – это потому, что его крестили с именем Василий, – поясняет Жанночка. – Ну все, здравия вам, мы пошли!

– Помощи Божией! – прощается Даша. Мы втроем выходим в коридор.

«Ничего пока спрашивать не буду, – решаю я, – рано или поздно сами все объяснят. Ничего сложного, знай таскай себе сумку».

Хотя я уже начинаю понемногу просекать, что к чему. Это диспансер – онкологический, мы ходим по разным отделениям, поздравляем с праздником, про который я слышу в первый раз. Нормальное такое занятие…

Примерно такие же сцены происходят в других палатах, потом мы поднимаемся на этаж выше.

– А вы точно наши, православные? – бдительно спрашивает нас одна из бабушек после очередного поздравления и пения.

– Точно наши. И точно православные, – сияет в ответ Даша. – По благословению Владыки…

– Тогда ладно, давайте, что там у вас. А то тут на днях тоже заходили девчата, тихушницы такие – то ли баптистки, то ли еще кто. Мы с ними и говорить не стали.

– Зря вы так, – даже огорчается Даша. – То есть книги от них, конечно, принимать не стоит. А так я с ними общалась, они тоже доброе дело делают.

«Интересное кино», – отмечаю про себя.

После каждой палаты сумка становится все легче и легче.

– В следующую идите без меня, – вспоминает Даша, выйдя в коридор, – я к одной бабуле забегу, обещала ей тапочки принести. И еще на четвертый этаж, там женщина просила Псалтирь…

– Ладно, возвращайся и догоняй, – соглашается Жанна.

Мы с ней забредаем в часть коридора, которая не похожа на те места, где мы были раньше.

– Блин, это мы с тобой вперлись, где послеоперационные, – шепотом спохватывается моя спутница. – Если что, погонят в два счета.

– Не положено? – спрашиваю тихо-тихо.

– Ну а тебе понравится, если кого-нибудь из твоих прооперируют, а к нему непонятно кто ломиться будет?

– Тогда, может, не стоит? Если там реально тяжелые больные – беспокоить как-то…

– А я только загляну в бокс. Если что, просто мандаринки там оставлю.

Жанна открывает дверь бокса – мегаосторожно, как будто к той привязана растяжка с гранатой. Потом протискивается внутрь (как будто ее втягивает насосом), и дверь закрывается.

Я озираюсь налево-направо, как будто меня оставили на шухере (хотя, в принципе, так и есть). Наконец, из бокса высовывается голова моей подельницы:

– Заползай! Тут все знакомые!

«Заползаю» с опаской: я не то чтобы трус, но раковых больных, да еще после операции, как-то опасаюсь, если уж по-честному. Да и на кой я им сдался?

– Знакомьтесь, это Виктор Викторович, – щебечет Жанна, показывая на пожилого мужика. – Мы его раньше навещали в радиологии, а вчера Виктора Викторыча прооперировали. Говорят, прошло успешно! Представляешь, он помнит даже, сколько раз мы приходили!

– Помню вас, солнышки: вы мне книжечку подарили про вечную жизнь, – отвечает мужик, и видно, что он не бодрится из последних сил, а просто по жизни позитивный, даже в такой стремной ситуации. – Я все честно прочитал, можете проэкзаменовать!

– Вы юморист! Знаете, что оптимисты живут дольше? Не помню, на сколько процентов, но это стопудово, медицинский факт! В общем, держите хвост пистолетом!

– Как только отращу, – стебется мужик. – Вот вы меня развлекаете, а я здесь не один. Олег, не прячься под одеялом, пообщался бы с ребятами!

Только тут я обращаю внимание, что ближе к окну стоит кровать (или это такие каталки?), на которой виртуозно замаскировался еще один обитатель палаты – я бы его запросто принял за скомканное одеяло.

Раз уж он рассекречен, Олег нехотя высовывает голову, как черепаха из панциря.

– Ребятам ни к чему на нас время тратить, – со смурным видом цедит он.

Про таких, как Олег, обычно говорят «не жилец»: уж на что я не медик, но тут, по-моему, к бабке не ходи. Мне становится окончательно неудобно, и раскованность, которая проклюнулась после позитивного Виктора Викторовича, напрочь испаряется.

– Костик, потрещи с ним на какие-нибудь мужские темы, – шипит Жанна, подталкивая меня в сторону окна.

«Во удружила! – думаю в ужасе. – Сдался я ему! На какие еще мужские темы? Про голых мулаток?»

Случайно зацепляюсь взглядом за номер «Спорт-Купе», который валяется на подоконнике, и хватаюсь за него, как за протянутую соломинку.

– Я смотрю, вы спортом интересуетесь? – неуверенно начинаю я. – Я тоже! Вот, например…

– Про газету, что ли? – безжизненно отвечает Олег. – Да она старая. Зачем-то принесли из моей палаты. Я ее и не дочитал тогда…

– Расстроился, – подключается словоохотливый Виктор Викторович, – там есть статья про футболиста… Олег, как его?

– Зарываев…

– Про футболиста Зарываева. Хотя вы такого, молодой человек, и не слышали, как я догадываюсь?

– Не-а…

– Он в шестидесятые играл, – мрачно поясняет Олег.

– Ветеран, одним словом, – продолжает Виктор Викторович, – к нему, значит, пришли журналисты брать интервью, а застали уже на третьей стадии.

– Рак кожи, – добавляет Олег, постепенно раскочегариваясь.

– Вот Олежка и принял близко к сердцу. А само интервью ни о чем, если уж начистоту…

– Зато правдивое! – встает тот на защиту старого футболиста. – Его, то есть Зарываева, репортер спрашивает про болезнь… хотя зачем человеку душу травить, скажите мне? Ну он и говорит, как было: мылся в бане, сковырнул мочалкой родинку, а вскорости обнаружили злокачественную…

– А это у нас с ним вечный теоретический спор, – поясняет Виктор Викторович. – Олег исповедует теорию, что причина любой онкологии – родинки. И если ты здесь оказался, то только потому, что обязательно какую-то из них срезал, раздавил или как-то еще повредил. Даже статьи показывает, псевдонаучные…

– Ничего не «псевдо»! – взрывается негодованием тот. – И нечего посмеиваться, молодые люди! Лучше бы осмотрели себя, пока здоровы, и запомнили, где какая родинка. Раз в месяц – смотришь, не увеличилась ли какая. И если что, не дай Бог, сразу бросаешься к доктору!

– Ладно, – примирительно поднимает ладони Виктор Викторович, – нам с тобой волнения ни к чему. Я же не говорю, что ты совсем не прав. В каких-то случаях, наверное, все так, как ты говоришь…

– И правильно, спорить не надо, – вклинивается в мужской разговор Жанна. – Давайте я вам лучше оставлю фрукты и иконки. Сегодня праздник, День крещения Руси и память князя Владимира…

– Фрукты сюда нельзя. А иконку давайте, солнышки. Надо же, сколько лет историей интересуюсь, а первый раз вижу, как его изображают. Вот ты, Олег, к примеру, слышал, как князь Владимир Святославович заполучил себе в жены царевну Анну?

Но Олег ныряет обратно в панцирь (то есть под одеяло), и разговор на этом заканчивается.

– Тропарь вам петь не будем, а то нас точно сестры заметут, – по-шпионски подмигивает Жанна. – Ну все, выздоравливайте!

– Куда же мы денемся? Заходите еще, меня скоро в прежнюю палату переведут! – прощается Виктор Викторович.

«Вот это мужик, – впечатляюсь, – я бы на его месте давно бы уже в депрессняке метался. Но все-таки: это у моих девчонок хобби такое – по больничкам шариться?»

Выглянув на всякий случай из двери через щелку, выползаем в коридор, спускаемся на этаж ниже и сталкиваемся с Дашей, излучающей просто неприличные дозы позитива.

– Еще пятый этаж остался, – делится она с нами, – и, если что-то в сумке останется, заглянем в детское…

– Стоп-стоп! – не выдерживаю я и машу на нее руками. – Можно хоть в двух словах мне объяснить: что мы вообще сейчас творим? Я вам кто, кот в мешке? Что у вас тут за движение?

– Я была уверена, Жанночка тебя ввела в курс дела, раз пригласила, – Даша удивленно переводит глаза на подругу.

– Ты чего кипешишь?! – фыркает Жанна. – Подумаешь, не сказали ему какие-то мелочи! Дашенька, а зачем что-то объяснять, если можно просто поучаствовать и увидеть?

– Ну, вот я поучаствовал! И увидел. Но ни черта не понял!

– Чертей вслух поминать ни к чему, – мягко одергивает меня Даша. – Лучше давай присядем на пару минут, все растолкуем, во все тайны мадридского двора тебя посвятим… Заодно посчитаю, сколько у нас еще не роздано…

Около одного из кабинетов в рядок стоят три стульчика, на них мы и приземляемся. Точнее, пристуляемся. Даша начинает рассказывать, немного волнуясь и часто делая паузы.

– У нас есть социальная служба. Такая организация. Мы ее придумали… когда, Жаннчик? Наверное, год назад. Сначала у нас был православный молодежный клуб, мы много чем увлекались – ходили в походы, смотрели кино, обсуждали книги, паломничали… Потом сразу несколько пар переженились, и у них уже началась своя жизнь. А мы – ну, те, кто остался, – решили, что нам интересно делать добро. Причем мы сначала не знали, как – просто было большое желание. Знаешь, когда к чему-то сильно стремишься, все начинает складываться одно к одному…

Я киваю. Это как раз очень хорошо понимаю: когда мы придумали «Хальмер-Ю», у нас было точно так же – как будто все само собой завертелось.

– Это, конечно, если на то воля Божия есть… Потом мы решили, что надо взять благословение. Пошли к Владыке, а он обрадовался и говорит: давайте строить целую организацию, будем вас окормлять…

– Что-что делать?

– Окормлять! Это как бы… духовно наставлять. Ну, мы и решили, что я буду руководителем, начали общаться с опытными волонтерами, устраивать благотворительные акции, собирать деньги… Некоторые у нас ходят в районную больницу, одна наша девушка – в семью с очень сложной ситуацией, Слава и Катя – в туберкулезный санаторий. Да, а потом придумали себе название – «Социальная служба святой Татианы».

– Татианы?

Мне вспоминаются расплетающиеся волосы и Жаннино «Татиана, солнце мое!». Я интуитивно просекаю, что это совсем из другой оперы. И все же…

– А, да, это тоже надо рассказать! Была такая святая – Татиана Гримблит…

– Знаешь, – перебивает Жанна, не выдержав роли слушательницы, – когда говорят «святая», все думают: ну, это точно из глухой древности и к тому же наверняка какая-нибудь унылая старуха. А она совсем недавно жила, в двадцатом веке. И была совсем молодая девушка, наша ровесница!

– Ну… почти, – соглашается Даша. – Ее расстреляли при Сталине, и ей тогда было всего тридцать три.

Я слушаю, по очереди поворачиваясь то налево, то направо, – можно даже сказать, что с интересом.

– А почему ее сделали святой?

– В каком смысле «сделали»?

– В прямом. Кто это решает, что вот, допустим, апостол Павел – святой, а мы к нему приравняем еще некую девушку из тридцатых?

– Святыми не «делают», – едко передразнивает Жанна. – Может, ты думаешь, что можно договориться с кем надо и нас с тобой к лику святых причислят?

– Не передергивай! Ты же поняла, что я хотел сказать…

– Костя хочет спросить, какое у нее было служение, – приходит на выручку Даша. – Если вкратце, то она всю жизнь помогала арестованным: архиереям, священникам… Она новомученица. Ты хоть понимаешь, какое это время было?

– Ну так, в общих чертах. Историю учил чуть-чуть, – я подкидываю в топку сарказма.

– Ссылки, гонения, храмы разоряли, монастыри тоже… – продолжает Даша, словно не слыша меня, – пропаганда, «религия – опиум для народа», плакаты про «попов» бредовые… Вот тебе сколько лет?

– Двадцать три…

– Надо же, а я думала, меньше… Получается, в твоем возрасте у нее уже были три ареста и еще ссылка, представляешь? И при этом она не бросала свое дело, творила дела милосердия, хотя мало кто из мужчин не испугался бы в такой ситуации! Ты прочувствуй: ведь если три раза сажали, то что в следующий раз – расстреляют? Так в итоге и вышло, но сохранить заповеди Христовы в такое время – это дорогого стоит…

Я молчу, не представляя, что тут можно сказать.

– Ну вот, – продолжает Даша, – в честь нее мы и называемся: Социальная служба святой Татианы. И если тебе интересно с нами, добро пожаловать! Мы были бы очень рады!

– А есть какая-нибудь святая Раиса? – спрашиваю я.

Девчонки синхронно выныривают из своего скорбного настроения и с двух сторон таращатся на меня.

– Кто?

– Наверняка есть, точно не знаю… А почему такой вопрос?

– Лучше было бы назваться в ее честь, – говорю я. – Прикиньте, как круто получилось бы: Социальная служба святой Раисы, сокращенно – «СССР». Шикарный бренд!

Пауза.

Пауза затягивается, и мне уже кажется, что этот прикол был лишним.

Потом Жанна неуверенно хихикает, почти про себя. Даша отзывается эхом, затем они начинают смеяться все громче и громче, и дело заканчивается истеричным хохотом слева и справа от меня – как будто сначала звучала еле уловимая мелодия, а по ходу пьесы – крещендо, крещендо, и завершается она триумфальным грохотом всего оркестра.

Я почти счастлив.

Интересно, часто люди так заливаются счастливым смехом в коридорах онкодиспансера?

Почаще бы…

«Если вдруг случится невероятное, и Роммель когда-нибудь станет святым, – приходит мне в голову, – кто-нибудь назовет социальную службу в честь него, получится как раз СССР».

– Костя, ты неподражаем, – второй раз за день умиляется Даша, наконец обретя способность говорить. – Только объясни мне, как это в тебе уживается: с одной стороны, на «Библейском кружке» просто блистаешь, а с другой – не знаешь таких элементарных вещей?

– Каких вещей? – воспламеняюсь я праведным негодованием.

– Что святых канонизируют – раз, – загибает она пальцы, торжественно перечисляя мои невежества. – Про новомучеников – два! Что такое «окормлять» – три… Чертей не поминать вообще родители малышню учат… Неужели в твоем храме, куда ты ходишь, тебе это не рассказывали? Хотя бы в тех же проповедях?

– Так я не хожу ни в какой храм, – терпеливо объясняю я, – а Евангелие я недавно прочитал и мне понравилось.

Даше хватает пары секунд, чтобы переварить мое чистосердечное признание.

– Ну да, точно, мы же с тобой еще тогда, в метро, говорили… Просто обычно бывает наоборот: человек всю жизнь ходит в храм, а читать ничего не читает. Но воцерковляться, то есть учиться жить церковной жизнью, надо в любом случае, – отвечает Даша, давая мне стоочковую фору в номинации «самое терпеливое объяснение».

– Почему? – упираюсь я.

– Да по кочану… О! – вдруг озаряется радостью она, глядя влево по коридору, откуда кто-то приближается, топая по отчаянно скрипящему линолеуму. – Вот кто тебе все идеально растолкует!

– Прямо Бог послал, – тоже оживившись, хихикает Жанна, вытянувшая шею в том же направлении.

Из неосвещенной части коридора к нам выруливает мужик лет тридцати пяти. В черной рясе и с крестом на груди – стало быть, священник. Только какой-то нетипичный. Я привык, что у всех батюшек бороды и патлы, а этот – коротко стриженый, как будто только что слез с фанатской трибуны (причем даже не нашей, а английской, из фильма «Фабрика футбола»), а вместо каноничной бороды веником – щетина, типа как у Абрамовича. И вообще ряса на нем смотрится странно: как будто в провинциальном театре актеры репетировали в чем попало, костюмы надели только на премьере, и выяснилось, что актер, играющий попа, свое облачение носить не умеет как следует.

– Батюшка, благословите, – говорит Даша, вставая ему навстречу, хитро складывает ладошки, ловит его руку и целует ее. Тот касается ее головы, но в чем смысл, я не вкуриваю.

Жанна делает все то же самое. Ритуал какой-то, что ли?

«Ешкин кот, мне тоже надо ему руку целовать? – напрягаюсь я. – Да ну его, никому я ничего не обязан».

– Здравствуйте, – говорю я вежливо. Хватит с него.

– Здравствуй-здравствуй, друг прекрасный, – ехидно отвечает тот, как будто что-то про меня уже знает. Например, кто в шестом классе на уроке физры засунул дохлую крысу в портфель Маринке Серовой. То есть даже пацаны из класса до сих пор не знают, кто это отличился (хотя вздрючили тогда всех), а вот этот как-то просек и теперь ухмыляется.

– Вы уже в детском отделении были? – спрашивает Даша. Разговаривает она с ним не елейно-благоговейно, а по-человечески, типа как с соседом по лестничной клетке.

– И в детском, и во взрослом, и в стариковском, и во всяком, – скалится тот. – Я же везде успеваю, ты забыла? Потому что не болтаю на стульчиках, а ногами перебираю.

– Батюшка, а у нас такая тема есть, – улыбается Даша, как будто намек на наше безделье ей только льстит, – давайте посекретничаем?

Они отходят к лестнице, только что не под ручку, и шепчутся. По паре взглядов сразу понятно, что речь про меня.

– Костя, если ты не возражаешь, – вернувшись, сладко-сладко воркует Даша – мы с Жанночкой сами пройдем до конца все палаты, а тебя сдадим на руки отцу Валерию. Кстати, познакомьтесь: отец Валерий – настоятель храма «Взыскание погибших», и еще он окормляет пациентов онкодиспансера. А это Константин, он ходит на наш «Библейский кружок» и… интересуется нашей службой.

– Разогнать вашу службу пора, – безапелляционно отрезает отец Валерий. – Ну, поехали со мной. Я в храм, по дороге поговорим.

– Костя, пока! – подмигивают мне девчонки с видом каннибалов, радостно напутствующих белого географа перед отправкой на вертел.

Ладно, пусть только попробует меня поджарить. Не на такого напал!

Мы выходим из корпуса и идем через проходную.

– Слышал байки про попов на «Мерседесах»? – неожиданно спрашивает отец Валерий.

– Чего-чего? А, ну что-то вроде слышал.

– Тогда садись в «Мерседес», – указывает он мне на «Жигули»-восьмерку, которую я уже было принял за одну из тех брошенных развалюх, что годами ржавеют на улице. – Только дверь сильно не дергай, а то ручку можешь отломать. Ну и саму дверь тоже осторожнее, а то она уже пару раз слетала. Прямо на ногу… Чего ты встал? Это у всех «меринов» теперь самая модная фишка. Презентована на последнем Женевском автосалоне. Не веришь? Как стали двери и ручки делать отваливающимися, сразу продажи удвоились…

Меня эта ситуация уже прикалывает, и я удачно осуществляю операцию по проникновению в салон.

– Хлопать дверью тоже не рекомендуется, – вовремя сообщает батюшка, размашисто крестится, затем с третьей попытки заводит двигатель. Звуки такие, как будто попал в цех, где что-то дробят или измельчают.

Мы отъезжаем от диспансера. Да-да, это чудо еще и двигается!

– Ну и что тебе непонятно?

– В каком смысле? – перекрикиваю я двигатель «мерина».

– В прямом! Мне девочки сказали, надо тебя катехизировать. Если по-русски – мозги на место вправить. Поэтому первый вопрос – что непонятно в Церкви? Обычно человеку что-то мешает прийти к Богу. Вот тебе – что мешает?

Поп меня радует все больше. Хотя ни разу с батюшками не общался, но чувствую, что таких нечасто встретишь. Наш подход.

– Да ничего не мешает. Я просто еще только начинаю интересоваться всем этим – Писанием, религией… Буквально пару месяцев назад начал. И еще – разве нельзя верить так, как верится? А то ведь армия какая-то получается: все по уставу, построились в колонну по полтора и шагом марш в храм…

– А, «Бог в душе», – поворачивается ко мне отец Валерий и выезжает на Горьковку, совершенно не глядя на дорогу. – Концепция знакомая! Вот я сейчас услышал: армия. А ты что, служил?

– Не-а…

– А чего говоришь тогда? Я вот отслужил, погранцом, и точно говорю: на армию не похоже. Потому что в Церкви жестче. И одновременно свободнее…

– А вы всю жизнь священником были? – меняю я тему разговора, потому что разговоры «служил – не служил» меня всегда напрягают. – Или до этого кем-то еще работали?

– Да кем я только не работал. А рукоположили меня, если тебе интересно, пять лет назад. И сразу – храм строить, как на передовую. Это я не к тому, что жалуюсь, а к тому, что принял присягу и вперед… У тебя, конечно, следующий вопрос: а как в Церковь пришел? А я тебе расскажу. Ты вот футболом увлекаешься? Болеешь за кого-нибудь?

– Ну… за «мясо», по старой памяти. В смысле, за «Спартак». Вот друзья у меня есть, те до сих пор фанатеют.

– И я! Двенадцать сезонов на секторе. Все домашние матчи – само собой, даже «золотой выезд» пытался пробить, чутка не сложилось…

Фантастика – как это я еще в диспансере угадал, что он на фаната похож?

– «Золотой» – это серьезно, – впечатляюсь я.

Это, если кто не в курсе, – в течение сезона мотаться за командой на все выездные матчи. Хоть во Владик, хоть в Барселону…

– И вот, помню, на одном матче наша трибуна заряжает «Пра-во-слав-ные!» Другая трибуна отвечает: «Пра-во-слав-ные!» Перекличка, короче.

Я киваю – припоминаю такой заряд.

– И я прямо там задумался: а что это значит, что мы православные? Если я заряжаю так – значит, из этого что-то следует? Это я к тому, что Господь каждого своим путем к себе приводит, и плохих путей к Нему нет. Но по пути еще идти надо, а то ведь как обычно бывает? Увидел, что далеко пилить, и уселся на пятую точку… Все, почти доползли!

Отец Валерий сворачивает с Горьковки, проезжает мимо того места, где я встретил фотогеничную белку, и паркуется между храмом и избушкой, в которой мы собираемся на кружок. Барабанные перепонки блаженствуют, как только смолкает грохот дробильного цеха.

– Давай ты посиди там, – предлагает он, выпрыгнув из машины и показывая за ограду, – я минут через десять вернусь и продолжим.

Захожу в калитку и плюхаюсь на лавку в тенечке. Лавочка классная – с резной спинкой, лакированная, и даже кажется, что сидеть на ней мягко, хоть она и деревянная. Пару раз из строения, больше всего похожего на бытовку, в которых живут гастарбайтеры, выглядывает какой-то суровый дедок (сторож, что ли?), но я делаю «морду кирпичом», как будто здесь мое законное место. Допустим, работаю пугалом, чтобы птицы не гадили в священном месте.