Текст книги "Формула всего"
Автор книги: Дмитрий Фалеев
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава шестая
Через пять минут Драго свистал кнутом, урдэн скакал на ухабах, Какаранджес одержимо крестился, и, хотя мысли всех были хаотичны и спутаны, как львиная грива, все они скрещивались в одной лишь точке:
«Мертвый табор».
Отъехав за версту от заклятого места и убедившись, что погони нет, цыгане перевели дух.
– Слыхали, как покойники поют?! – почти весело спросил Драго. Опасность его только раздухарила.
– А если бы они вылезли? – озвучил Буртя свои главные опасенья.
– Мы бы их кнутом – нна! нна! Эй, Какаранджес! Ничего не забыли? Котелок на месте?
– Как ты можешь думать о котелке! – воскликнул коротышка, которого до сих пор трясло от страха. – Нас чуть не убили!
– Но теперь-то мы спаслись, и я не хочу ехать свататься голодным, а для этого нам нужен котелок.
– У тебя нервы – из стали.
– Здесь он! – Буртя нащупал котелок между перинами, а старый Муша произнес:
– Ох, дело.
Все посмотрели на него и увидели, что старик – босой.
– Сапоги-то я, похоже, мулям[22]22
Мул (мул) – мертвец (мертвецы).
[Закрыть] оставил! – расстроился Муша. – А почти что обнова!
– Будут тебе сапоги, старик, – успокоил его Драго.
Муша покачал головой:
– Надо же, чавалэ… Мертвый табор!.. Чтоб луна меня сбила с ног! Первый раз у меня такое…
Тут он вспомнил и змею, которую они переехали, и упавшую звездочку, и свой сон про коня… Неужели Какаранджес прав и их ожидает страшное несчастье?
«Спаси и сохрани! – старик перекрестился. – Угораздило нас… Мертвый табор! И кто эти бедолаги?»
Он живо представил годы своего детства, когда Хунедоару охватил Соляной бунт. Страна еще не успела полностью оклематься после Пшеничного, как вспыхнуло вновь. Соляной бунт залил кровью весь юго-запад. Это была репетиция апокалипсиса. В двери стучалась гражданская война. Человеческая жизнь резко потеряла в цене. Гаже словно взбесились. Провинция бурлила. Францех VIII выслал армию и карательные отряды. Уполномоченные висельники получили карт-бланш. Цыган с ходу записали в бунтовщики, хотя они к народной смуте не имели ни малейшего отношения. Им вообще было безразлично, что за режим и кто стоит у власти. Они не понимали, за что дерутся гаже, но солдаты получили приказ. Они совершенно озверели, и жажда насилия, как наркотик, одолевала их с каждым днем все необратимей и глубже.
Однажды полку карачуртских драгунов попался обычный цыганский табор – семей на двадцать. Это были мирные лаутары. Они вышли навстречу солдатам со скрипками и смычками: мол, что случилось? Вооруженные кавалеристы в спешном порядке отобрали инструменты и, взяв цыган в оцепление, заставили их рыть гигантскую траншею. Бабы подняли крик, но он прекратился после первого же выстрела в воздух. Командир отряда приказал им петь и танцевать – «чтобы как в ресторане!». Его подчиненные с улюлюканьем и свистом смотрели на цыганок и стреляли шампанским. Потом пришло время пальбы по пустым бутылкам, а цыганки плясали так неистово, как будто в последний раз.
Импровизированный концерт оборвался внезапно – один из драгунов разрядил винтовку в толпу танцующих. Это не было роковой ошибкой. Солдаты имели четкое распоряжение расстрелять весь табор без исключений. Мужики-лаутары, увидев первую смерть, перестали копать и, сомкнув ряды, пошли на драгунов. Те дали залп, второй, третий… Цыгане попадали на землю. Разгром был полный.
Не особенно разбирая, кто убитый, кто раненый, драгуны спихнули поваленные тела в только что вырытую их же руками траншею. Молодая цыганка, держась рукой за пробитое пулей плечо, сама вползла в яму, набитую до краев болью и смертью, подталкивая перед собой обезумевшего от страха ребенка, как будто только в этой траншее можно было им спрятаться, схорониться.
Опустив винтовки, драгуны, не целясь, всадили в людское месиво еще с полста литых стальных пуль. «Хорош изводить патроны», – сказал командир.
Братскую могилу закидали землей, но изнутри ее слышались душераздирающие стоны недобитых людей. Недолго думая, драгуны прогладили место пушкой – такой тяжелой, что четверка племенных жеребцов ее еле волочила даже по ровной местности. Крики прекратились. Трупы в могильнике слиплись, как леденцы, а православные души никак не могли оторваться от тел. Отныне им было суждено навеки без утешения оплакивать себя, и с тех самых пор бесконечными ночами они пели свои старые цыганские песни, стращая путников и давая повод к многочисленным легендам.
До зари оставалось уже недолго. Христофоровы устроились спать, но взбудораженные кони их сновидений за текущую ночь не раз выкидывали цыган из седел – время от времени каждый из них вздрагивал, хлопая глазами, готовый закричать, приподнимался на локте, настороженно прислушивался к окружающим звукам, всматривался в ночную тьму, крестился и, повернувшись на другой бок, возвращался ко сну. А мертвые призраки возвращались…
Черные глаза и черные косы… Сережки как полумесяцы. Любимая улыбка… Когда-то Драго видел ее каждый день. «С добрым утром!» – встречала Белка, когда он выходил из цэры, а она, поднявшись до света, успевала уже развести костер и поставить еду. Ей нравилось заботиться о муже. «Я просыпаюсь, – признавалась Белка, – и думаю о тебе. Засыпаю и снова думаю о тебе. Ты тоже меня любишь. Поэтому нам хорошо». Вот как то было. А потом их любовь растоптал кабан, которого молодая цыганка повстречала весной в дубраве. Разъяренный секач налетел на нее с разгона, не оставив в теле ни одной целой косточки. Одно из ребер проткнуло легкое, сердце сместилось в правую часть грудной клетки… Ничего. Завтра начнется новый виток. С красавицей Воржей. Жизнь продолжается. Увы, не для всех.
Драго проснулся раньше остальных, но солнце уже взошло. Он вскочил на коня, искупал его в речке и умчал на прогулку. Дорога шла через лес. То и дело какой-нибудь наглый слепень устремлялся в погоню за смуглым всадником, но цыгана даже черт не догонит – куда слепню с ним тягаться?
О женитьбе Драго почти не думал – он считал ее делом решенным. Цыган знал, что хорош и любая девушка вместе с ним будет довольна.
Солнце поливало. Природа была красивой и радостной. «Спасибо, Дэвла, за этот день!» – от души сказал Драго и тотчас испытал такое облегчение, словно Бог его погладил.
Когда Муша Христофоров досмотрел последний сон и наконец-то продрал глаза, первое, что он увидел перед собой, были его любимые плисовые сапоги! Со скрипучей берестой! Старик сперва подумал, что все еще спит, но в этот момент он заметил Драго, лицо у которого простодушно сияло.
– К мулям катался? – спросил Муша с напускною строгостью.
– Сами принесли! – в глазах у Драго плясали искры. – Извинялись, что не сразу вернули.
– Ты смотри у меня – голова у человека одна-единственная: потеряешь – назад не приставишь.
– Днем не страшно, старик. Мули-то все в земле! Успокой их Господь! Правда, Сэрко?
Вороной на солнце прямо серебрился!
Стали собираться. На огне поспевал чаек. Буртя сидел рядом с ним и завтракал белой пшеничной булкой. Он по жизни был большим сладкоежкой. Для него сватовство означало три дня обжорства, никак не серьезней, а вот Муша нервничал – он даже рубаху надел наизнанку.
– Битым будешь, – произнес Какаранджес. Сам он по случаю важной вехи напялил красный бархатный камзольчик и широкие зеленые панталоны. И то и другое коротышка стащил в городской прачечной. Хозяйка кинулась его догонять, но Какаранджес улизнул от нее с добычей. Трофейный костюм вкупе с черным цилиндром и одним-единственным золотым дукатом составляли все имущество лукавого коротышки. Он был беден, как церковная мышь, но всегда искал возможность пустить пыль в глаза, и теперь он тоже изображал солидность, хотя выглядел в новом наряде втройне нелепо. Как если бы на мумию Нефертити надели стринги.
Золотую монетку Какаранджес вставил в глаз, как монокль. Он хотел подражать светским денди, но эффект был обратный. Буртя почти разобрался с булкой, когда перед ним из кустов показался прифрантившийся коротышка. Какаранджес думал: «Сейчас мне все обзавидуются», – но цыганский мальчишка только прыснул от смеха, а Драго воскликнул:
– С какого шеста слезло это пугало?
Какаранджес от неожиданности даже выронил из глаза монетку.
Буртя захохотал так, что закашлялся, прослезился и потом заявил, вытирая слезы:
– Ну ты даешь! У меня аж булка через нос полезла!
Какаранджес молчал.
– Уж не собираешься ли ты показаться в таком виде моей невесте? – спросил Драго.
– А что такого?
– Она от смеха захрюкает!
– Ничего ты не понимаешь, – разобиделся Какаранджес. – И прошу меня с пугалом больше не сравнивать.
– А почему тебя вороны боятся?
– Боятся – значит, уважают.
– Ну вот я щекотки боюсь. Чего я – уважаю щекотку?
Держа Рыжего под уздцы, к ним подошел старый Муша.
– Дед, ты не помнишь, когда так было модно? – спросил Драго, указывая на коротышку.
– При царе Горохе? – подтрунил старик, на что Какаранджес надменно огрызнулся:
– Мода уходит – стиль остается.
Муша пощупал материал:
– Чистый хлопок. И камзольчик отменный.
– Молью траченный! – вставил Драго.
– И панталончики – шик-модерн.
– На тряпье сгодятся!
– Ха-ха-ха!
Какаранджес демонстративно отвернулся и вставил монетку обратно в глаз.
«Серость, – подумал он. – Зубоскалы!»
Муша забрался на облучок и поднял поводья:
–[23]23
– !
[Закрыть], ромалэ.
Поскольку Драго решил сегодня ехать верхом, Рыжий вынужден был тянуть христофоровский урдэн в одиночку, однако, во-первых, оставалось недолго, а во-вторых, Рыжий был привычен к кочевью и легко сносил такую нагрузку.
Драго сразу ускакал вперед. Буртя наблюдал за ним с белой завистью и мечтал скорей вырасти, чтобы ему самому купили такого же коня, как Сэрко!
Глава седьмая
Табор Кирилешти был разбит над рекой в форме круга. Внутри оставалась просторная лужайка. Цэры буквально парили в воздухе – их спущенные крылья едва касались кончиков травы.
Показавшийся из-за леса урдэн Христофоровых выбежали встречать голые мальчишки вперемешку с лающими собаками. Они взяли гостей в кольцо.
Между цэрами выросли тени старух, чадящих извечными черными трубками. Молодые замужние цыганки – из числа тех, что гадать не ходили, – вязали метлы, плели корзины или скручивали бельевые веревки. Терпкий запах навоза и конского пота смешивался с дымом от горящих костров. Урдэны были справные, расписные, за каждым конь, а то и два приторочены. Муша дважды начинал их считать, но сбивался со счета. Сколько бы ни было, богатый табор!
Подъехав первым, Драго спешился и молодцевато заткнул кнут за пояс. Кирилешти несколько растерялись, не зная, кем в первую очередь любоваться – женихом или Сэрко. Вороной был во всем под стать своему владельцу.
Наконец, подкатил урдэн, и Муша Христофоров легко спрыгнул с облучка. Молодой мохнатый пес игриво подпрыгнул около него и громко загавкал.
– Что ты на нашего деда лаешь? – бесстрашно заступился за Мушу Буртя, хотя сам был вдвое меньше собаки.
Пес усовестился и отбежал. Тогда Какаранджес соскочил с урдэна и засеменил впереди прочей публики, весь раздувшийся от важности, точно кошель, набитый битком золотыми дукатами.
Цыганята из Кирилешти никогда не видели подобного существа – в их таборе последний Какаранджес утонул сорок лет назад. Теперь они пихались за право прикоснуться к коротышке руками, а дай им волю – содрали бы с него шкуру и поделили на сувениры.
Первым Христофоровых приветствовал Рябчик. Он приходился Муше двоюродным братом. Они выросли в соседних шатрах.
Какаранджес чинно снял перед Рябчиком свой цилиндр и вытянул кверху фиолетовую ладошку, чтобы поздороваться, но долговязый Рябчик не заметил коротышку и едва не отдавил ему ногу.
Между тем Ишван Джюра, отец Воржи, отлаживал борону, которую ему принесли гаже. Он усиленно делал вид, что сваты для него сюрприз. Его старший сын, пропотев насквозь, раздувал жаровню при помощи кожаных кузнечных мехов. Уголь откликался горячим жаром, и куски железа складно сваривались между собою.
Рябчик, обняв гостей, проводил их в свою цэру. На задней стороне жилетки у него отчетливо выделялся невыцветший темный круг. По такой характерной метке цыган-лошадник или цыган-лаутар всегда мог точно узнать кастрюльщика – они таскали на продажу котлы, привязав те на спины, и их одежда выгорала фигурно и неравномерно.
Многих из табора Кирилешти Христофоровы шапочно знали по конной площадке. Вот, например, Тимофей по кличке Лысан – удалец с вороными кудрями ниже лопаток. Кличка досталась ему в наследство от бати, который действительно в старости лишился волос и был лысым, как тульский пряник. Или Дятел – этот имел нос такой неимоверной длины, что сначала из цэры появлялся нос, а когда наблюдатели уже начинали сомневаться, нос ли это, появлялось все остальное. На закорках у Дятла сидел тощий мальчишка в дырявых коротких штанах. К Муше подошел Муравьед – взрослый цыган по фамилии Муравьев. В окружившей ватаге Драго узнал также Горбу и Антрацита. Он махнул им рукой, и те засверкали в ответ золотыми зубами.
– Давно тебя не видел, морэ, – кто-то тронул Мушу сзади за плечо.
Муша обернулся и расплылся в улыбке:
– Съел бы я твои уши! Сколько лет, сколько зим!
Перед ним стоял Граф – вожатый табора Кирилешти. Он был невысок ростом, но толст и плечист. Один его вид вызывал уважение. Цыгане часто обращались к нему за советом или с просьбою о поддержке. На сходке, в спорных вопросах, его слово весило больше многих. Граф был мудрый, как змей, но, если надо, вел себя настоящей сорвиголовой. Про него ходили легенды. Старики еще помнили те года, когда все его звали не Граф, а Евграф или даже Евграшка. Начинал он с того, что, возмужав и окрепнув, лет с восемнадцати, стал регулярно участвовать в ярмарочных кулачных боях. Ему везло. Евграф часто выходил победителем и выигрывал много золота. Цыганская почта разнесла славу о нем по всем кумпаниям. Сильнее Евграфа считался только цыган по прозвищу Медвежья Кровь. Оба они много слышали друг про друга и мечтали о встрече. Их свело Каменецкое гульбище. От мала до велика все явились посмотреть на схватку двух именитых борцов. Но бороться они не стали, решив поспорить за звание первого силача иначе.
Перед состязаньем Евграф расстегнул свой широкий серебряный пояс и вытряхнул из него на попону золотые монеты. Медвежья Кровь сделал то же самое. Получился призовой фонд – только в кучке, принадлежащей Медвежьей Крови, дукатов оказалось на семь штук больше. Евграф не знал, где занять еще, но противник предложил ему следующее:
– Это ничего, что у тебя не хватает! Не откладывать же нам из-за денег! Деньги – тьфу. Но если ты проиграешь, ты должен будешь побриться наголо!
– Наголо?! – возмутился Евграф. – Это страшный позор! Лучше я отрублю себе палец на правой ноге!
– Хорошо, – согласился басом Медвежья Кровь. – Поклянись.
– Клянусь.
Оба цыгана подошли к наковальне. Сколько она весила – знает Бог. Победителем объявлялся тот, кто сможет дольше удержать ее на весу. Жребий определил, чтоб Евграф выступал вторым. Медвежья Кровь подхватил наковальню и рывком оторвал ее от земли. Засекли время. Пот струился со лба ручьем, вены вздулись, в глазах потемнело. Он уронил наковальню на пятой минуте – четыре минуты пятьдесят пять секунд, если быть точным. Евграф выдержал на две секунды дольше. Спустя десять лет, когда в придачу к силе и храбрости он заручился житейским опытом, умирающий барон табора Кирилешти передал Евграфу жезл с серебряным набалдашником – символ власти, заменяющий цыганам императорский скипетр.
Выпив у Рябчика чаю с лимоном, а также заручившись насчет сватовства авторитетным согласием Графа, Христофоровы вернулись к урдэну, где лежали подарки.
– Эй, подать сюда плоску! – сказал Муша. Плоской называлась бутылка шампанского с привязанной к горлышку красной лентой. Ее вручали отцу невесты. Если тот открывал бутылку, значит – все, свадьба будет.
Откинув на урдэне ситцевую закрылку, Драго продемонстрировал всем пузатый бочонок с красным вином. Потом он резко ударил ему в бок обухом топора – деревянная втулка вылетела из бочонка, как пуля, и пьянящий запах ударил цыганам в нос.
– Эй, чавалэ, выпьем перед началом дела! – пригласил к угощенью Муша. – Отдаст цыган дочку или не отдаст – все потребовать не мешает. Платок на кнут завяжите! Буртя, ты хоть штаны подтяни… Вот тебе шкатулка с золотыми сережками. Погляжу я, как не отдаст кузнец дочку за моего внука!
Цыгане быстро осушили железные кружки.
– Пора, – Муша заломил картуз набок.
Рябчик стащил с урдэна второй бочонок и осторожно катил его перед собой, толкая ногами.
Глава восьмая
Ишван уже ждал их. Он переоделся в черный жилет, украшенный узорной вышивкой, белую шелковую рубаху с перламутровыми пуговицами и широкие суконные шаровары, пышно приспущенные на гармошчатые голенища хромовых черных сапог.
К приему сватов в их семье готовились загодя. Жена Христина полдня отдала стряпне, сыновья топили шишками самовар. Медную посуду вычистили с золой до блеска.
Христофоровы пришли в полдень. Их сопровождали Рябчик и Граф. Какаранджес опять обогнал всю команду и церемонно раскланялся перед Ишваном.
– Здравствуй, – сказал кузнец коротышке. – С чем пожаловал ко мне в гости?
Какаранджес приставил левую руку к боку и заявил:
– У вас товар, у нас купец.
– Да ну? – Ишван притворился, как будто не понял.
– Вишенка созрела – делись.
– О чем ты, морэ?
– Говорю, нехорошо дуплу без меда.
Неизвестно, до каких еще метафор договорился бы Какаранджес, если бы в этот момент не подтянулись остальные цыгане. Ишван обменялся с ними рукопожатьями. Муша держал шампанское за спиной и начал издалека:
– Что скажешь, Ишван? С прошлой осени, кажется, мы с тобой не встречались, туда-сюда.
– Скажу, что гость в моем шатре – первый человек после Бога, – ответил кузнец.
– Значит, принимаешь нас, братец? Если принимаешь, так и плоску прими, – Муша торжественно передал кузнецу бутылку с шампанским, а Драго вручил ему новенькую кувалду.
– Хороший инструмент, – оценил подарок Ишван взглядом знатока.
– Мой внук умеет выбирать, – сказал Муша.
Ишванова цэра, пошитая из плотного матрасного тика, достигала в высоту трех с половиной метров. Два передних шеста, образующих вход и перекрещенных сверху рогулей, были тщательно отделаны. Чтоб добиться идеальной гладкости, Ишван в свое время опалил их над огнем, а потом отполировал кусочком битого стекла.
«Если отец любит труд, то и дочку воспитал по себе», – сделал в мыслях одобрительный вывод Муша, признав в кузнице рачительного и заботливого хозяина.
Ситцевый полог с кистями и аппликациями был аккуратно прибран к крылу и тоже свидетельствовал о достатке и благоденствии. Христофоровы зашли внутрь. У задней стенки, оглоблями влево, стоял урдэн. Его прикрывали занавески из набивного шелка, а немытые пыльные колеса были обмотаны серой дерюгой. Над урдэном возвышалось гигантское зеркало из тех, что привычнее видеть в дворянских залах, а чуть повыше, к задней сошке, крепилась икона, изображающая подвиг святого Георгия Победоносца.
Посреди цэры стояла пара низких длинных столов. Вместо сидений на земляном полу расстелили суконные подстилки. Ишван и Муша заняли самые почетные места – со стороны урдэна. Христина подала горячий щавелевый суп, заправленный яйцами, с мясом и картошкой. За обед уселись одни мужчины. Женщины ели отдельно и позже. Так велел обычай. С незапамятных времен цыгане считали женщину существом нечистым – с момента свадьбы и вплоть до старости. «Нечистыми» были ее юбки и обувь. Все, до чего она ими касалась, становилось таким же. Цыганки и сами твердо верили в это и, боясь опоганить собственное имущество, ходили осторожно. Не дай бог кому наступить на оглоблю, задеть самовар или что-то такое. Мигом начиналось: «Куда смотрела? Где глаза твои были?!» Самовар продавали, оглоблю меняли…
Позапрошлой зимой Кирилешти голодали. Табор сидел на урезанном пайке. Казалось, воробушки клюют больше! Свои скудные запасы харчей Дятел хранил в деревянном сундуке. Однажды днем заходит он в цэру – и что же видит: жена Сорока взобралась на сундук и сидит-мечтает! В своей юбке поганой! На его сундуке! А сундук с едой! Дятла едва не хватил кондратий. Таборные мужики до сих пор недоумевают, почему он Сороке синяков не наставил. У некоторых такая снисходительность вызвала даже резкое порицание и осуждение, однако Дятел извинял жене многое – за красоту. Простил и на этот раз, хотя сундук с провиантом пришлось скинуть гажам за смешную цену – лишь бы избавиться поскорей от «нечистой» вещи. После этого пару суток Дятел с женой держали зубы на полке, но не ругались – разве что животы у них друг на дружку сердито урчали, да с той поры к Сороке приклеилась новая кличка – Сорока-Кормилица.
Впрочем, это все – дела прошлые, а сейчас всех интересовало, отдаст Ишван свою дочку за Драго или отпустит сватов ни с чем. Кузнец, расчетливо подогревая в соплеменниках нетерпение, поставил плоску перед собой и выжидающе посмотрел на Мушу.
– Да, ты правильно понял, – протянул Христофоров. – Хотим с вами породниться, чтобы наши дети сошлись друг с другом и жили вместе, как хлеб и соль.
– Дело хорошее, только подумать надо.
– Чего ж тут думать, туда-сюда?
– Молода еще невеста, и одна она у нас в семье дочка…
– Да ведь все равно когда-нибудь расстаться придется. Я тебе пятьсот золотых отсыплю – нефальшивых! Лишь бы наших детей ты благословил на женитьбу.
– Пятьсот золотых – это целых полтыщи! – произнес Рябчик так многозначительно, как будто от этого указанная сумма становилась гораздо больше.
Ишван задумчиво погладил бороду рукой. Он рассчитывал минимум на восемьсот дукатов. Сумма показалась ему обидной. Была бы Воржа кривой или горбатой – тогда другой разговор, а так… Ишван не желал дешевить и продолжил играть в упрямство:
– Не знаю, что и сказать вам, братья… Не торопимся ли?
«Мерзкий старикан! – вознегодовал про себя Какаранджес. – С виду добренький, а туда же! Чтоб ты гвоздь проглотил! Чтобы сдохли все твои лошади!»
А кузнец рассуждал дальше так:
– У меня, кроме Воржи, шесть сыновей. Сам прикинь – каждого накорми, одежку заштопай, обстирай. Опять же – за скотиной кто следить будет? Правильно ли я говорю, чавалэ?
– Правильно, – кивнул тот из родственников Ишвана, который сидел от него по левую руку.
– Правильно! – кивнул тот, что сидел по правую.
– Нельзя нам пока без Воржи. Руки у нее золотые и характер ангельский. Пока папироску выкуришь – самовар вскипятит. Вот какая она хозяйка! Такой цветочек вырастили мы с мамкой. А в приданое я б вторую телегу зятьку отдал, перин, подушек – без счета просто. Лишь бы славный он был цыган!
– Хорошо говоришь! – Муша взмахнул кистью, и на ней сверкнул перстень с рубином. – Да за так и шестьсот пятьдесят золотых мне не жалко бросить в твою казну!
– Это все хорошо, дорогой мой Муша, только скучно мне, старику, будет без любимой дочурки. Ослепни мои глаза, никого не хотел бы видеть так, как ее одну! Настоящая роза она у нас! И нету такой цены, чтобы я эту розу продал!
– Завянет она одинешенька, – Муша посмотрел Ишвану прямо в глаза, – а раз так – плохой ты садовник! А у нас семья всем известна. Иди на базар, спроси у любого: кто такой Драго Христофоров? Каждая собака тебе ответит – первый цыган он во всех делах и решеньях, в шатре у него богато, как во дворце, и там, где шестьсот пятьдесят золотых не хватит, он еще стольник сверху положит и не сморгнет.
«Целых семьсот пятьдесят дукатов! Ну гибель! – у Какаранджеса глаза полезли на лоб. – Мельница стоит дешевле! Надо было девчонку красть! Мешок на голову – и весь выкуп!»
Кузнец, однако, нисколько не обрадовался и не удивился завышенной планке, только затянулся из трубки и произнес:
– Сладкий у тебя язык, сват, да в деньгах правды нет.
– Только все их любят, – прибавил Муша.
В этот момент сам Граф пришел ему на выручку.
– Послушайте, чавалэ! – сказал он, обращаясь ко всем. – Я знаю Мушу Христофорова много лет и ни разу не слышал ни одного худого слова ни о нем, ни об его отце, а проверка на время – самая надежная. Думаю, семьсот пятьдесят золотых – это справедливо.
– А чтоб было еще справедливей, – вмешался Рябчик, – я сам тебе отсыплю еще пятьдесят дукатов – так дорог мне брат мой и сын его – Драго!
Ишван посмотрел на своих родных.
– Справедливо, – сказал тот, что сидел справа.
– Справедливо, – согласился сидящий слева.
– Хорошо, чавалэ! – сказал Ишван. – Ваши мнения я послушал, а теперь послушайте мое. Я своей дочери только добра желаю. Позовем ее сюда. Что она сама скажет? Сердце дороже богатства!
– Золотой дукат вернее ласкового слова, – поговоркой на поговорку ответил Муша. – Я тебе обещал семьсот пятьдесят монет, Рябчик добавил – получилось восемьсот! Это славные деньги! Подумай, кузнец. Кто тебе еще такое предложит? Вот залог – посмотри!
Ишван моргнуть не успел, как перед ним откуда ни возьмись появился серебряный поднос, а в руках у Муши оказалась писаная торба, которую он опрокинул вверх тормашками, и оттуда с веселым звоном на поднос посыпались золотые монеты! У цыган загорелись глаза – только Ишван сохранял хладнокровие. Взгляд его почему-то остановился на коротышке. Кузнец ткнул в него пальцем:
– Ну а ты как считаешь?
– За деньги одного только черта не купишь! – ответил Какаранджес и таинственно ухмыльнулся.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
