Текст книги "Формула всего"
Автор книги: Дмитрий Фалеев
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава девятнадцатая
Какое горе стряслось с дедом Мушей! Мне страшно стало, как быстро может измениться жизнь – всего несколько часов назад мы пировали и веселились, а сейчас вокруг тревога и слезы. О помолвке уж никто и не вспоминает, и, если честно, я сама забыла о ней.
К вечеру все средства помочь Муше испробовали, и Драго собрался к Заике. Ох, и испугалась же я! Смогла бы я пойти к колдунье? Повели бы меня ноги? Ох, Драго, Драго.
Я места себе найти не могла, пока мама не назначила меня с Мушей сидеть. Смотрю я вокруг, и с души воротит – семья моя в тревоге, дедушка Муша как мертвый лежит, а жальче всего маленького Буртю – сидит он возле дедушки и тихо слезы льет. Что моя тревога против его горя! А противный коротышка ходит по шатру, путается у всех под ногами и бубнит:
– Чуяло мое сердце, а никто меня не слушал. Не верят Какаранджесу, не верят в приметы. Змея, сны, один хор мертвых чего стоил. А Какаранджес знал! Чума на оба ваших дома!
Буртя, как услышал, так заплакал уже навзрыд:
– Деда!!!
– Поздно! Не слушали Какаранджеса! Может, хоть ты, Буртя, научишься ценить мудрость!
Я была готова его убить, правду говорят – одному гостю рад, а другой гость – настоящий враг. К счастью, мама увидела, кто мутит воду, и напустилась на него:
– Так, Какарашка, или как тебя там, хоть ты и гость, а ребенка в моем шатре не позволю мучить!
– Буртя, успокойся. Очнется дедушка, не понравится ему, что ты по нему, как по покойнику, слезы льешь. Слышишь?
Слышал Буртя, не слышал, а хлюпать носом стал тише, и когда мама уложила всех спать, он попросил меня:
– Можно я с тобой буду сидеть?
– Можно. Только, чур, не реветь. И помогать мне будешь, если понадобится.
Очнулся дед Муша ближе к рассвету, внука он не сразу узнал, и в глазах у него такой затаенный ужас поселился, будто он черта видел. Но всем нам немного полегчало – пусть не говорит, не двигается, но уже точно живой. И от сидения моего толк появился – то воды поднести, то отвару подать, то тряпку на лоб намочить. И лакомств никаких не жалко, да только что уж там, больной и золотому стулу не рад!
Драго приехал утром грязный и оборванный, сел к деду на перину, поговорил с ним секретно и снова умчался по делам. Дед Муша наконец заснул. Не просто лежал без движения, а по-настоящему уснул. И маленький Буртя тоже с ним свалился. Вдвоем на одной перине. Свататься приехали, а кто теперь об этой свадьбе вспоминает, кроме меня?
Никто им не мешал. Отца позвали на срочную сходку, а мама ушла в деревню гадать. Удивительно, но я даже не встревожилась из-за этой внезапной сходки, просто я уже устала бояться. Двое суток боюсь, куда уж больше?
Перед ужином отец перековал коня Драго и проверил упряжь. Мама починила его одежу. Узелок собрала с едой. Замечаю я, как будто в дорогу его снаряжают, а мне никто и слова не говорит. Я хожу, всем в глаза заглядываю, а спросить смелости не хватает. Неужели так все и кончится? Гулумба ли накаркала, я ли не угодила? Может, раздумал он? Неужто в руках снег растаял?
Внезапно все разошлись по своим делам, даже маленький Буртя куда-то убежал, хотя до последней минутки цеплялся за штаны Драго. Я варила кашу, поглядывала в сторону Драго, не ждала и все-таки всем сердцем надеялась, что он подойдет ко мне.
Драго подошел, был он хмурый и серьезный.
– Присмотри за Буртей, – сказал он как бы нехотя.
– Присмотрю. Надолго ты?
– Как Богу будет угодно. Кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем я достану снадобье для деда. О себе я не беспокоюсь, о тебе тревожусь. Справишься?
– Справлюсь.
Драго помолчал и продолжил, хоть и видно было, что нелегко ему дались эти слова:
– Воржа, мне важно, чтобы я вернулся не на пустое место.
Я посмотрела в его глаза черные и твердо сказала:
– Не вернешься ты на пустое место.
Драго весь стал мягче – и лицо, и глаза. Он улыбнулся и сказал уже другим, теплым голосом:
– Я бы хотел оставить тебе подарок, чтобы он всегда был с тобой. Чтобы он тебя, как солнышко, грел. Если станет грустно тебе в разлуке, ты на него взглянешь и про меня вспомнишь. Только я не знаю, какой подарок…
– Он у меня уже есть, – улыбнулась я и дотронулась до монетки на шее.
Драго покрутил монетку и сказал:
– И славно. Герцог за тобой присмотрит.
– А ты ему доверяешь?
– Доверяю, – рассмеялся Драго.
И тут мама позвала всех ужинать. Драго повернулся и пошел в шатер, а я подхватила котелок с кашей и вприпляску понеслась за ним.
Глава двадцатая
Получилось так, что свой отъезд Драго был вынужден отложить на целые сутки. Виноватых в этом оказалось двое – пчела и Какаранджес. Началось с пчелы – она ужалила Драго в пятку. Казалось бы, пустяк, но коротышка в самых горячих выражениях объявил это очередным дурным знаком, презреть который – искушать судьбу: «Уедем сегодня – пути не будет». Старики поддержали его слова, и Драго расседлал верного Сэрко.
Следующий день был тоже полон событий. Сначала огромный бурый медведь встал на задние лапы и устрашающе зарычал. Зверь был таким огромным, что самая высокая цэра едва доставала ему до пояса. Цыгане бросились от него врассыпную. Коротышка спрятался под урдэн.
Медведь, недолго думая, выхватил за шкирку из толпы Лысана, оторвал его от земли и зажал в ладонях, делая приблизительно те же движения, что производят дети, когда хотят вылепить из снега комок.
В этот момент зазвенел колокольчик.
Драго проснулся. Слева от него лежал Буртя, а справа неистово храпел Какаранджес.
Маленький колокольчик продолжал звенеть. Драго откинул полог, и все прояснилось. Не колокольчик… Это смеялась Воржа. Лицо ее светилось. Глаза, улыбка!.. Вся в тонких лучиках!.. Солнечные блики на воде так не играют!
Лолли, та просто загибалась от смеха. Свежий венок из пушистых одуванчиков подраспустился и съехал ей на брови. Воржа тоже была в венке.
– Доброе утро! – сказал цыган.
Звук колокольчика тотчас прекратился. Воржа почтительно кивнула жениху и боком-боком пошла к сторонке. Лолли бойко подхватила ее под локоть и увлекла за соседний шатер. Там снова раздался смех – беззаботный и звонкий.
«Невеста моя, а люблю как дочку. – Драго чиркнул огнивом. – Баловать буду…»
Какаранджес продолжал храпеть, Буртя обреченно сунул голову под подушку, но новый раскат был такой невиданной силы, что от него сам коротышка проснулся в панике:
– Что случилось? Тревога?!
– Ничего не случилось, – ответил Драго. – Это ты так храпишь, что пора бить тревогу!
– Я не храплю!
– Еще как храпишь! Я уже боялся, что ты ноздри порвешь!.. За полдень поедем. Ты готов?
– Конечно! – воскликнул коротышка и тут же отвел лукавые глаза. Выждав минутку, он самым елейным голосом обратился к цыгану:
– Послушай, Драго, кормилец наш, заступничек милый! Зачем тебе я? Я буду обузой. Возьми лучше Гриню. Гриня отчаянный.
– Отстань, лиса. Я решил, и ты едешь.
– Какой во мне прок? То ли дело Дятел! Дятел – герой!
– Портки с дырой!
– Он – У-УХ! А я – у-у-у, – изображая Дятла, Какаранджес надулся и «У-УХ!» сказал басом, а показывая себя, сгорбился, сморщился, «у-у-у» проскулил до того сердобольно, что не может быть жалостней.
– Драго же, друг мой, бесценный атаман, скажи только, почему ты решил взять в поход именно меня, и я пойду с тобой на край света!
– Дьявол надоумил.
– Да?! – коротышке польстило, что нечистой силе про него известно, но не настолько, чтобы загореться энтузиазмом.
– А если я не пойду? – осторожно спросил Какаранджес. – Если я откажусь?
– Значит, не таборский ты человек и гнать тебя надо!
– Как это гнать? Куда же я денусь?
– Куда хочешь! – Драго экспрессивно взмахнул руками. – А ты что же? Хочешь отказаться?
– Помилуй боже! Драго! Ты меня обижаешь! Неужели ты так плохо обо мне думаешь? Стыд тебе и позор! Муша мне как родной! Я для него ничего не пожалею! Сердце из груди выну! Буду жить без сердца! Мы же с Мушей – не разлей вода. Столько лет на одних колесах… Я за старика и в огонь, и в воду, и в медную трубу!..
– Зачем в медную трубу? – не понял Драго.
– Не знаю. Так у гажей говорят.
– Глупый ты болтун!
– Глупый не глупый, а вот держи, – с этими словами Какаранджес извлек из-под перины сахарную голову, небрежно обернутою квелым лопухом. – Корытиха наказала, чтобы ты подарил это Ворже. Сам от себя. Девчонке будет приятно. Она сахар любит.
– Все-то ты вынюхаешь!
– Да, я пронюхливый.
Драго спрыгнул с урдэна и направился к Рябчику – поблагодарить его семью за дельную подсказку.
Рябчик лудил. Один его сын поддерживал костер, другой учился у отца ремеслу и следил, чтоб никто из малышей не облился кислотой. Старший сын уехал в деревню продавать самодельные гвозди. Рябчик его недавно женил и в ближайшее время намеревался отселить молодоженов в отдельную цэру. Лудильщик он был от Бога! Ржавая посуда – хоть олово, хоть медь – в его руках делалась чистой и гладкой, как только что вымытый граненый стакан! Отделанные вещи обмывались кипятком и выкладывались в ряд. Металл красиво и опрятно блестел. Обыкновенно Рябчик любовно заглядывался на результаты своего труда, но в этот день работа не приносила цыгану ни капельки удовольствия. Зато она позволяла ему отвлечься от мрачных мыслей. Рябчик переживал за Мушу, как за собственного отца, и никак не мог найти себе места, был раздражителен, а жену даже выдрал за волосы по пустяшному поводу.
Драго перекинулся с ним парой слов, но, заметив, в каком настроении находится Рябчик, оставил его и пошел искать Воржу. Он встретил ее на окраине табора, в гурте подружек, трещавших как сороки.
Драго не стал окликать невесту, а встал в отдалении, ожидая, что она сама подойдет к нему. Так и случилось.
Пока Воржа шла, наглые девчонки будто взбеленились и, хором прокричав: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!», – с визгом и гоготом убежали.
«Козы», – благодушно подумал Драго.
– Поем – и тронусь, – сказал он Ворже, внешне оставаясь неприступным и строгим. – Это тебе!
Он протянул Ворже сахарную голову, но та лишь кивнула. Даже не улыбнулась. Стоит, словно шпорой ее кольнули, и лицо стало сложное: брови насупила, губы прикусила, смотрит исподлобья, а взгляд – тяжелый.
Цыган смутился:
– Что ты так смотришь? Как будто хочешь в меня гостинцем кинуть?
Воржа молчала.
– Ты злишься за то, что мне надо уехать?
Опять молчание.
– Я же вернусь!
Ноль эмоций.
– С мешком золота вернусь! Заживем, как в сказке!..
Все равно молчит.
«Ах вот ты какая! – подумал Драго. – Я-то думал: ты ручная, а ты вон как умеешь!..»
– Что же ты мне ничего не скажешь? – сказал он вдруг просто, безо всякой строгости, очень тепло, и в одно мгновенье Воржа просияла, глазки заблестели, выскочили лучики…
Драго порывисто притянул ее к себе. Еще секунда, и был бы поцелуй, но откуда ни возьмись появился Дятел. Он все испортил.
«Глупый кастрюльщик!»
От души желая Дятлу провалиться сквозь землю, Драго громко и любезно его приветствовал. Тот пристал с досадным разговором, во время которого Воржа удалилась, а Драго, слушая собеседника даже не в половину, а в четверть уха, думал ей вслед: «Вот я слепой! Дэвлалэ-Дэвла! Сосватал тихий омут!.. Ну и хорошо. Веселее будет! Лолли-то норовистая больше для вида – она так красуется, а на деле послушная. Знаем таких, а моя-то, видно, против сердца не может… Ай-нанэ-нанэ. От нее всякого можно ожидать. Дурь найдет – камнем не высадишь. Я и сам такой же!» Это все оправдало. Драго уехал очень довольный тем, какую невесту себе сосватал.
В тот же вечер Буртя тайком от всех принес Ворже душистый букет сирени. Мальчик был сильно сердит на Драго за то, что он взял с собой коротышку, а не его, и поэтому, протягивая цветы, буркнул с угрюмостью:
– Брат велел тебе передать.
– Неужели?! – Воржа вся расцвела. – А что он сказал? – спросила она, не справляясь с волнением, каким-то особенным, новым для себя голосом.
– Брат сказал, что Рыжуху надо перековать на правую заднюю, а еще он мне дал рыболовный крючок. Смотри!
– Ага, смотрю, – произнесла Воржа, а сама утонула лицом в букете и сладко зажмурилась.
Буртя, еще более разобиженный тем, что Воржа не разделяет его восторга по отношению к подаренному крючку, пошел себе дальше, но в пяти шагах все-таки еще раз обернулся и спросил:
– А ты правда смеешься, как серебряный колокольчик?
– Что?
– Драго сказал, что ты смеешься, как серебряный колокольчик.
– Правда?!
– Если вру, пусть сдохнут все наши кони, – со всей ответственностью заявил Буртя, но, подумав, добавил: – Кроме Сэрко.
Часть вторая. На неведомых дорожках
Глава первая
Вот так и живем. Драго уехал, а я хожу в невестах. Теперь у меня есть дедушка и еще один братик. И хлопот заметно прибавилось. Дед Муша уже несколько дней лежит, как дитя в корзине, и уход за ним нужен неусыпный.
Взгляд у деда Муши больной, понурый. Хотя, когда отец сядет с ним разговаривать, Муша бодрится и даже шутит, да шутки чаще выходят натужные, а разговоры, как шарманка, изо дня в день одни и те же. И я вижу, что эти тары-бары у Муши все силы вытягивают. Начинает он говорить вроде бойко, да потом все чаще замолкает и бессильно смотрит на меня.
Но может и фокус какой-нибудь выкинуть. Вот вчера, когда его пришел проведать Граф с маленькой внучкой, Муша этой самой крохе и говорит:
– Ты ведро с лягушками принесла?
– Нет.
– Это зря, туда-сюда. Я лягушками питаюсь, пиявками и маленькими девочками – такими, как ты.
Девочка побежала из шатра, а дед Муша ей вслед кричит:
– Потому что я людоед!
И не стыдно ему!
Так что я теперь все время при шатре, а хрюшек пасти ходят Сухарик и Перчик. С новым делом гонору у них прибавилось – самостоятельные ходят, важные. Мигом забыли, как за папкины штаны держались. Сухарик вчера вернулся с поля, в волосах репей, рубашка драная. Я его спрашиваю:
– Где рубашку-то порвал? Там же и зацепиться не за что!
– Пустяки, – только отмахнулся он.
– А измарался-то как. Поросенок!
– Лучше быть поросенком, чем девкой!
Ай да Сухарик! И Перчик туда же, подпевает:
– Да, поросенком лучше, чем девчонкой!
– Ну, тебе видней, – говорю я.
После этих оглоедов куда как приятно с Буртей дело иметь. За ним и приглядывать сильно не приходится, он всегда на виду. Золотой мальчишечка: увидит, что вода кончилась, – принесет, за огнем присмотрит, что затеряешь – сыщет, от деда мух отгонит.
И такой смышленый! По годам, как Перчик, а вопросы задает – ого! Я вечером яичницу с салом зажаривала, а он рядом сел, чисто воробушек, хлеб на прутике коптит. Говорит мне:
– Дед сказал, что все гаже – дурные головы, Бога истинного не помнят. Так зачем мы тогда с ними водимся?
– Нам без них нельзя. Хлебом этих гажей мы и живем. Вот ты пироги со сладкой начинкой любишь, а пирог этот мама вчера выменяла у одной крестьянки. Где бы мы его взяли? А материю, из которой твоя рубашка шита, на фабрике сделали.
– А что такое фабрика?
– Фабрика – это место, где собираются гаже.
– Как конная площадка?
– Ну, наверное. Может, только побольше.
Да, поговоришь с таким мальчишечкой – и сама на глазах умнеешь. Вот мне какое размышление в голову пришло: отчего у нас, цыган, имя с возрастом никак не меняется? Есть, допустим, Тишка, так он и в шесть лет Тишка, и в двадцать пять, и в шестьдесят. У гажей он бы в двадцать лет стал Тихоном, а в тридцать Тихон Михалычем величали бы. Может, поэтому гаже все такие скучные. Шагу ступить не могут, не подумав, что им пристало, а что нет. Жизни радоваться совсем не умеют. Ведь зазорно Тихону Михалычу как Тишке балаганить. А цыгане от всей души радуются и веселятся, всю жизнь как дети. Потому и говорят у нас: русский старик на печку да на завалинку, а старый цыган в путь-дорогу.
Сегодня перед ужином я послала Буртю за пастушками нашими, а обратно никто не идет. Ждала, ждала, да не дождалась, пошла сама. Вышла к реке, смотрю, Перчик с Сухариком по берегу носятся, а Буртя стоит поодаль и глядит на них.
– Буртя, что с ними такое? Водяного нашли, что ли?
– Нет, они хотят щуку поймать.
– А, так это пустое! Щуку так не поймаешь, чего ты им не сказал?
– Я могу, – говорит Буртя серьезно.
– Чего можешь?
– Щуку могу поймать. Меня Драго научил.
Впервые с отъезда Драго кто-то назвал при мне его имя. Сердце у меня екнуло, но я виду не подала и говорю:
– Ну, если тебя Драго научил. Покажи!
– Я один не смогу. Нам надо щуку на мелководье загнать, в кружок всем стать и не выпускать ее. Она потычется, потычется в ноги, а ходу нет. Тогда ей палкой по башке дашь – и все. Хоть голыми руками бери!
– Ишь ты! Хитро! Попробуем?
– Да-а, не зря наш Драго тебя выбрал, – сказал Буртя и покачал кудрявой головкой.
Домой шли ой как медленно. Щука была тяжеленная и скользкая, тащить ее было несподручно, но каждый хотел понести хотя бы чуть-чуть. Я гнала поросят. Буртя шагал впереди всех бледный от гордости, а Сухарик с Перчиком всю дорогу рассказывали ему, каких огромных рыб случалось им поймать, да только знаю я, что враки это.
Глава вторая
– Один мужичок пошел ловить на живца щуку. И пошел он на незнакомое место, на одно озеро из тех, что ему друзья указали, – неторопливо рассказывал отец. – У него клюнула выдра, а мужик-то увидел в воде что-то длинное с лапами и хвостом, со страху подумал, будто это черт, выпустил из рук удочку и убежал от озера. Забыл даже кулек с едой, который из дома захватил!
Отец пыхнул несколько раз трубкой, поулыбался своей байке и повернулся к Бурте.
– Это мне Муравьед рассказывал. А я ему завтра расскажу твой случай.
– Да я ж там не один был, дядя Ишван! – покраснел Буртя.
– Все молодцы, а ты молодец вдвойне, – сказал отец и погладил его по голове.
У нас дома ко всем относятся одинаково, и Буртя – он вроде все время рядом, но как-то потихонечку, незаметно. А сейчас и отец, и мама, и братья, и я – все смотрели на Буртю так, что он смутился общего внимания и убежал.
То было вчера, но кой-кому отцова похвала самолюбие-то жгла. Вечером Сухарик и Перчик добыли где-то курицу. Сами распотрошили ее, на костре обожгли, а дальше у них не пошло. Возвращаюсь я с речки, рубахи ходила мыть, а ко мне подплывает Перчик ласковый, как голубь, только что без крыльев, и говорит:
– Воржа, сестричка, зажарь курочку!
– Курочку? – удивилась я. – Откуда ж курочка?
– Мы на щучий хвост поймали, – важно объяснил Сухарик.
– Чудеса! – говорю я. Но курочку зажарила.
А тут и время подошло на стол собирать. Только принялись за еду – гость на пороге. Сам Граф к нам пожаловал.
– Теплый ветер к нашему столу хорошего гостя принес! – приветствовал его отец.
– Добрую судьбу этому шатру! – ответил ему Граф.
Стол от угощенья не сломится – так меня мама всегда учила. Мигом достала я колбасы да солонины, яиц вареных, калач. Граф все ел да нахваливал. Тем временем самовар подошел. Чай в честь гостя разливал сам отец.
– Вкусная была курочка, – сказал Граф, вытирая масляные руки. – Но воровством попахивает.
И так пытливо посмотрел на Сухарика с Перчиком, что даже у меня сердце в пятки ушло. А они ничего, не потупились.
– Ступайте на улицу, – велел им отец, а сам с Графом начал о чем-то непонятном говорить. Об указе каком-то.
Мама плела корзину на продажу, а я присела накормить деда Мушу. Кормлю его с ложки, а рот у него еды не держит. Муша заляпался весь, как Ползунок, прости Господи, и брюзжит: «Надоел мне творог. Мяска хочу! Ох, туда-сюда».
С последней ложкой у Муши силы кончились, он повалился на перину и заснул, а я собрала всю посуду и пошла на реку. Но на самом выходе из шатра налетела на меня гажиха[46]46
Гажиха (от слова «гажи») – женщина-нецыганка (с презрительным оттенком).
[Закрыть]. Во дела! Верный знак, что случилась беда, – просто так они к нам не ходят.
Посуда вывалилась у меня из рук и загремела. Я стала ее собирать, а гажиха только махнула рукой в мою сторону и повернулась к столу, где сидели отец с Графом. Выглядела она как ошпаренная – лицо красное, волосы торчат, мычит и глаза пучит. Я один раз видела, как Корытиха на себя самовар опрокинула – та же картина.
– Твои разбойники курицу у меня украли! – гневно закричала гажиха.
Отец побледнел, встал из-за стола и подошел к ней. Граф неторопливо раскуривал трубку и как будто не обращал внимания на переполох.
– Мои?
– Твои, твои!
– Покажи, кто из детей.
– Не знаю я, которые из них. Маленькие, черные, проворные – все они на одно лицо, – отмахнулась гажиха. – Только я во дворе кнутик нашла, смотри. Наши таких кнутов не носят!
Она достала из-за пазухи маленький чюпны[47]47
Чюпны – цыганский кнут.
[Закрыть], и я сразу узнала его. Перчик мастерил этот кнутик весь месяц – древко из черемухи, кнутовье из трех кожаных ремешков, а у самого древка кисти из кожи, чтоб кнут нашибистей был. Перчику помогал отец, и чюпны получился совсем настоящий, только что маленький. Перчик-то все ходил по табору, хвастал кнутиком своим.
Граф взял у гажихи кнутик, ласково погладил красную рукоятку, а потом ка-а-ак жихнет им в воздухе.
– Да-а, – довольным голосом сказал он. – Ваши таких не носят.
– Но сделанного не воротишь, – коротко сказал гажихе отец.
– Как же так?! Пеструшка-то у меня лучшей несушкой была! Каждое утро по яичку приносила! – запричитала гажиха. – Я ее и холила, и лелеяла, Пеструшку мою…
– Давай я тебе все косы оклепаю и коня перекую задаром, – предложил отец.
– И петух у меня без нее затосковал, не поет, – продолжала голосить гажиха. – Уж как любил-то он ее, на насесте подле нее одной сидел… Что мне твои косы…
Торгуется ведь гажиха с отцом, поняла тут я. Я-то поверила, что жаль ей Пеструшку свою. Я тоже к нашим хрюшкам привыкла, такие уж они милые! Только больно громко причитает гажиха. Кто от сердца горюет, тот молча горюет.
– Чего ты хочешь, женщина? – устало спросил отец.
– Курицу давай!
– Дашь ей три курицы, Ишван, – веско сказал Граф отцу и вышел из нашего шатра.
Вот так рассудил! Три курицы заместо одной, где ж это видано! Но отец без лишних слов принес куриц, бросил их в мешок и отдал гажихе. Когда она ушла, отец вышел из шатра, и я кинулась к маме:
– Почему, мамочка? Трех куриц за одну несчастную несушку!
– За смелость, дочка. Не каждая гажиха пойдет к цыганам в табор. А нам для хорошей молвы полезно – будут люди говорить, что цыгане-то справедливые.
Вот это Граф! Вот где ум-то! И правда, придет баба в деревню, расскажет там, как цыгане ее одарили, как все у нас разумно, какой мудрый наш вожак! Сама бы ни за что не додумалась. В три раза сильнее зауважала я Графа.
Солнышко закатилось, и отец ушел на совет табора. Вернулся он не один. Второй раз за день Граф почтил наш шатер. Сел на перину к Сухарику с Перчиком и говорит:
– Спасибо, сынки. И так нас гаже не жалуют, а теперь у них законный повод есть. Что будет, если завтра у них, не приведи Господь, конь пропадет или свинья? К кому они пойдут?
Братишки натянули одеяло до носов и молча таращились на него. Граф поднялся в полный рост и посмотрел на них сверху.
– Да не бабу пошлют, а сами с вилами придут, – жестко закончил он. – Воровать можно, попадаться нельзя. Придется нам по вашей милости уходить отсюда.
Сухарик и Перчик разревелись.
– А чюпны терять нельзя, – неожиданно улыбнулся вожак. – Где потерял, там удачу и счастье оставил.
Потом он вышел из шатра, и отец сказал маме:
– Послезавтра идем в город Мырвич.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
