Текст книги "Холуй и императоры. Вне жанров и без героев"

Блин, мне жалко вас, подруги, хотя я больше боюсь за себя. У вас были мгновенья полёта, за которые вы заплатили жизнями. У меня таких мгновений может не быть.

11

Я верное время знаю не случайно. Часы – вот они, напротив меня, круглые, как личико солнца, у которого только три луча: два упитанных и один доходяга. Так вот, этот доходяга оказался самым шустрым и шумным: тик-так. Толстуха либо не слышит, либо притворяется, что не слышит, а меня «тик-так» нервирует: каждую секунду смерти жду, а тут неумолчная тиктаковщина. Зато могу уверить: пять минут семнадцать секунд она звезду драила в центре флага, по полторы минуты ушло на верх, низ и боковины. Вверх она, как балерина, на пальчиках ног тянулась. Халат задрался так, что даже ляжки высовывались и синие жилочки сквозь их смуглоту просвечивали. Старалась, подхалюзница; мне в течение этих гибельных одиннадцати минут и семнадцати секунд не раз пришлось содрогнуться от крика, когда беспечные подружки гибли под подошвами. Ещё бы, такая тяжесть: звук длился не дольше секунды.

Стрелочка-доходяга дрогнет – и всё… Маленькая пылинка погасла, словно и не было её. Блин, возможно, каждая считала себя самой ушлой, прилепившись к знамени, не исключено, и самой умной, вот как я сейчас. А в итоге? Вздрогнула золотистая стрелочка.

12

Что она за человек и человек ли она? Мокрые жгутики на лбу стали завиваться в колечки, под мышками выступили пятна. Когда она поднимала правую руку со щёткой, то я видела под коротким рукавом мокрые, чёрные, прилипшие к телу волосики. Догадываюсь, что и слева под мышкой все вповалку и мокренькие, и слипшиеся. И в трусах тоже. Она перестала подтягивать их локтями лишь потому, что прилипли к телу – не иначе. Одно дело, когда я, пылинка, вспотею, другое – когда дебелая женщина. При этом я вижу, какая она рыхлая, нежная по-бабьи. Схвати он за отвислые сиськи (я уж не говорю за что другое), да она мёдом растает, растечётся – лижи меня.

И кто заставляет до седьмого пота гноить моих подружек? Распространять вонь, а потом пытаться уменьшить её чистой водой? Шеф приказал – так протри и уходи. Какой бородач ни зоркий, однако пятно от твоего пальца скорее заметит, чем пылинку. Мы для них недосягаемые, и они знают об этом, используя вот таких послушных да хлопотливых. Блин, да и знамя бабищу не охладило, не успокоило. В общем, толстожопая душа для меня потёмки. Она способна лишь страх воскресить. Окинула взглядом знамя, спрятала щётку в карман и шагнула к окну.

13

Может, ей померещилось: воздух спёртый либо ещё что, только в половине четвёртого она настежь распахнула две большие створки окна. Я не случайно запомнила время: оно само врезалось в меня, так как означало вираж, едва не выбивший из колеи жизни. Вернее, выбивший, но давший кое-что взамен. Ворвался ветер. Это был не хорошо знакомый мне растрёпа, а неукротимый ёрник, бесшабашный озорник. Я еле держалась в белой ложбинке, руки слабели; от них, беспомощных, зависело тело.

Сорваться на линолеум означало лечь в жёсткий гроб, а мне хотелось жить, наблюдать за толстухой, бояться её, подсмеиваться. Я хотела много чего… Чувствовала: пальчики скользят на сухом, и ничего не могла поделать, кроме… Да и кроме произошло само собой. Я сорвалась.

Зачем ему полудохлая от страха пылинка? Он нас перещупал вдоволь, поматросил, бросил, а то и погубил. Где-то было открыто ещё одно окно. Сломя голову умчался туда, и это спасло мне жизнь. А может, её спасли давешние планы, стремление найти новое убежище. Какая-то невидимая соломинка помогла мне. Я пролетела над знаменем миг, полсекунды – всё ещё длилась половина четвёртого – и опустилась на желанный для меня, таинственный зрачок видеонаблюдения.

Спасибо, озорник; ты, шустрый, походя сделал то, что никак не удавалось мне самой. Осуществил мечту. Ты – волшебник. Мне уже не надо напрягать руки. Я просто сижу, и никакая фурия сюда не доберётся. Блин, совсем другое измерение.

14

Толстуха притащила-таки стремянку, и это для меня ушат воды с хлоркой. Не ведро с гремучей ручкой, а именно ушат. Я видела, что она исходит потом, у неё мокрая спина. Конечно, будь стремянка тяжёлой, толстуха попросила бы его принести. Знаю: она с радостью обращалась к нему за помощью. Смотрите, у меня есть кучерявый защитник! А сейчас не позвала. Значит, пособачились либо мотнул куда. Повернула, должно, в коридоре, а в дверь с ней не пролазит. Зад толстый, да и передок приличный. Оставила лестницу в коридоре. Сама зашла, потом груз втащила, и это вроде бы не стоило никаких усилий. Раздвинула стремянку и вытерла пот. Он бежал в три ручья. Вот тебе и невесомый груз!

Нет ей ни дна ни покрышки. Держитесь те пылинки, которые выжили.

15

Один рожон стремянки нацеливался как раз в бугорок, за которым я недавно пряталась. Счас взгромоздится, вынет из кармана свою щётку… Уже не в первый раз сегодня я опростоволосилась, горько, по-бабьи, чересчур доверившись себе. Всё потому, что толстуха в обычном состоянии совсем другая – неторопливая, неповоротливая, незаведённая. А тут ей как будто вставили под халат моторчик или плоскую большую батарейку. Тело приобрело лёгкость, неисчерпаемость даже.

Я и глазом не моргнула, как мокрая от пота женщина принесла откуда-то пылесос. Это пузатый враг, сожравший прорву моих подружек и не насытившийся. У него длинные руки. С их помощью толстожопка может без труда достать меня, беспомощную пылинку. Стоило ли так напрягать руки, цепляться из последних сил за выемку? На полу меня расплющила бы резиновая подошва. Может, я вскрикнула бы, может, не успела. Худощавка напротив откусывала бы секунды уже без меня.

16

Вот что значит, по-моему, лизоблядкой быть: не только пол обсосать, но и потолок. Только воткнула вилку в розетку, щёлкнула кнопочкой – пузан заурчал сперва как голодный котёнок, поймавший мышь, потом – как волчонок с зайкой в зубах. Бррр… Прожорливое настырно брюхатилось. Ненасытное требовало насыщения. И под эти утробные звуки я догадалась, как люблю жизнь, как буду упираться, сопротивляясь всеми фибрами силе, которую я ощутила сразу после щелчка.

Неодушевлённое одушевилось, воздух ожил. При ветре, ворвавшемся в окно, он устремился с ним, а сейчас, как в воронку, плыл к пылесосу. До того, как толстуха взяла щётку со шлангом. Щётка казалась мне сверху зубастой пастью, без всяких усилий получавшей своё. Под мягкое жужжание несколько подружек угодили в утробу, не успев пикнуть.

Блин, да брюхан напоминал толстожопку, только она позволяла рыпнуться, хоть как-то проявить себя перед смертью, а этот упреждал, и пузо его казалось безразмерным, продолжающимся где-то внизу, под линолеумом и полом.

17

Женщина стала на пятую ступеньку лестницы и приложила щётку к потолку. Зубы оказались мягкими, выгнулись ёжиком волос. Ершисто и в то же время ежово. Безобидно жужжало, но я точно знала: несколько подружек не успели проститься с жизнями, лишь одна опустилась на пол возле стремянки.

Так и дальше пошло, пока толстуха вела лапищу прожоры-пылесоса по потолку: многие окочурились, одной удалось улизнуть. Да и то, я полагаю, на срок в гулькин нос: шлёпанцы прекратят дальнейшее странствие. Пока они на пятой ступеньке… Толстуха (ей-то не угрожает хищная, внешне безобидная пасть) вертится туда-сюда, одной рукой уцепилась за лестницу.

Что я испытала, когда она обсасывала ложбинку возле бугорка, недавно прятавшего меня? Ветер, случайный друг, уберёг от погибели да открытое где-то окно, куда он опрометью рванул. Эта целеустремлённость вырвала из насиженного гнезда и спасла меня… Я вижу, от какого чудовища, но не от страха, вновь парализовавшего меня.

Не могу сделать самого простого: свалиться с только что обжитого места вниз. Я ничего не могу – лишь наблюдаю за толстожопым, внешне неуклюжим, неотвратимым бедствием.

18

По-иному получилось, когда зубастая щука стала плескаться над звёздным знаменем. Нет, она жужжала по-прежнему безобидно и негромко… По-прежнему гибли мои подружки, не успевшие бросить последнего звука. Решительно двигалась рука, направляющая хищницу. Оцепенение моё не прошло – даже усилилось: сейчас щётка могла дотянуться до меня, всосать в торчащее на полу чрево.

Толстуха не смотрела в сторону видеокамеры, что сулило мне надежду, которая лизала круг на потолке, ёрзала по нему ещё и ещё, будто хотела окружить сверху бело-синее полотнище нимбом. Нечто подобное и вырисовывалось на потолке. Было оно светлее и ярче знамени.

Широко раскрытыми глазами смотрю, плакать хочется. Уйму пылинок на чистом месте замочила эта фурия. А зубастая щётка всё кружит да кружит, трёт одно и то же место над флагом. Я отметила про себя: многие пылинки упали на знамя, спасшись от чудовища. Разве полезет оно дважды в одну и ту же воду, будет клацать зубами там, где уже прошлась беззубая, но придирчивая щёточка?

19

У меня промелькнула задрипанная мыслишка о том, что толстожопка с не очень-то башковитым царём в голове, по крайней мере, звёзд с неба не хватает, иначе начала бы уборку с потолка. Я тотчас отшила эту каверзу: при таком раскладе наблюдать за уборщицей было бы некому.

Я не считаю, что глазок, на котором я сижу, наблюдает. Нет, он фиксирует и фискалит, так как, в отличие от меня, ничем не рискует. Толстуха боится на него косо взглянуть, что означает для меня улыбку судьбы. Прожорливая щука не станет плавать там, где прячется более крупный хищник, а значит, есть опасность для собственной шкуры. Это свыше дано как предначертание.

Знаю, длинная рука пылесоса коротка для бесстрастного шпика, давшего мне приют, и всё равно не могу избавиться от боязни, потому что я всего лишь пылинка, каких миллионы. Я никому не могу сделать ни плохо, ни хорошо, а уж тем более предсказать поведение глупой, но хитрющей бабы. Она закончила шлифовать нимб и огляделась.

20

Если я не могу предсказать её действия на потолке площадью в несколько метров, то что уж говорить о пространных местах. Толстуха принялась с усердием двигать щёткой перед видеокамерой, истребив немало подружек, таких же белых, как и я, притаившихся в едва заметных ложбинках. Кому-то из них удалось улизнуть. Свалились на монитор компьютера, торчащий внизу. Я на это смотрела в состоянии, близком к шоку. Белые глаза вбирали меня, а я вбирала их вместе с беспощадно шурующей щёткой, шерстящей, щекочущей потолок.

Вдруг ветер громыхнул створкой окна – женщина вздрогнула, округлое лицо исказилось. Боится. Она испугалась ветра так же, как я – щётки. Рукой, прежде судорожно сжимавшей лестницу, вытерла со лба пот и стала медленно спускаться вниз. Взбалмошный гость опять пришёл мне на помощь. Не зря я таяла в его объятиях и позволяла ему всё. Толстуха закрыла створки, щёлкнула шпингалетом. Для меня эти звуки означали передышку. Я начала медленно возвращаться к себе прежней, собирая крупицы покорёженной души и вдребезги разбитого покоя.

21

После того как толстуха оттащила лестницу в сторону, поближе к двери, я подумала, что к потолку она больше не полезет. Так и вышло. Подтянув локтями трусы

(её телеса, похоже, осушил ветер), направилась со щёткой к компьютеру.

Пузан на полу жужжал с обычным рвением, будто не он только что схавал моих самых-самых подружек. Невозможно догадаться, голоден он или сыт, урчание тигра в нём или домашней кошки. Я знала, компьютер – уютная общага для множества подружек и пылесос – запрограммированный враг.

Если б я не такая сухариха от рождения, то, наверное, изошла бы слезами, так как не видела для подружек спасения. Неуёмный сосун вырывал из любых щелей и проглатывал толстых и тонких, чёрных и белых.

Можно было подумать, что эта фурия особенно любит монитор сзади, где вилки и провода. Всюду ей хотелось засунуть щётку. Я видела смерть уймы пылинок и не услышала ни одного вскрика. Хоть бы ветрище прорвался сквозь стекло, заставил пересрать эту мегеру. Однако шпингалет сильнее: держит створки, бережёт толстожопку. Сунула руку в правый накладной карман, вытащила небольшое махровое полотенце, стала протирать экран. Компьютерное побоище завершалось её победой, и я не заметила на луноподобном лице признаков ни самодовольства, ни усталости.

22

«Ну уймись, дай отдохнуть пузу и ляжкам», – если б могла, сказала бы я ей. Грубо? Да она колонию пылинок разрушила ни за что ни про что. Добро бы не фурычил компьютер, а то он фурычил, да ещё как! Высосала бедолаг из самых тёмных подворотен и уходить не собирается. Ночевать, что ль, тут будет? Вот опять локтями свои трусы подтягивает.

Электронная доска чистая, прицепиться не к чему. Так она снова к шкафу, крышку которого уже протёрла до лысины. Хоть бы поссать сходила, всё мне передышка. Так нет же… Стала вытаскивать из шкафа книги и пылесосить по одной. А они и так чистые, названия золотом тиснёным горят. Может, с десяток подружек сидело на каждом корешке, так обязательно их угроблять, кормить ворчливого несытя?

Я посмотрела на часы: всего десять минут пятого. Да она счас споро вылижет фолианты и до меня доберётся, времени пруд пруди. Вот завели бабу, так завели. Света из-за неё не взвидишь.

23

Шустрый пузан на полу до того разошёлся, что продолжил работать и после спасительного для меня щелчка. Собственного задора ему хватило на три секунды, отмеренные дрогнувшей напротив меня стрелкой. Да и то задор шёл по убывающей… Без посторонней подпитки стал кучей дерьма, хоть и лоснился от счастья. Я смотрела на него с неизбывной ненавистью и желала, чтоб он лопнул. Казалось, моя мечта достижима: лоснящееся брюхо во все стороны распирало самодовольство. День заканчивался для пылееда обильным ужином, а для меня – невосполнимыми потерями. Теперь мой взгляд натыкался на сияющую пустоту там, где недавно копошились весёлые пылинки. Виновница побоища вытерла изнанкой полы покрасневшее лицо и впервые посмотрела на зрачок видеонаблюдения, а значит, на меня. Я достойно встретила этот взгляд, отметив его сходство с тем, как породистая сучка смотрит на хозяина. Я немало прожила на свете, многое повидала, в том числе поистине собачью преданность. Я тоже предана памяти подруг, съеденных вонючей водой, проглоченных ненасытным брюхом.

Толстуха схватила пылесос за чёрную ручку на макушке и понесла вон. С моих плеч как будто свалилась гора под названием Эверест.

24

Я – матёрая пылинка, я знаю: раз эта фурия потащила братское кладбище моих подружек, а стрелка-коротышка приблизилась к пяти, то сейчас наступит темнота, толстожопка включит свет. Блин, а не заметит ли она меня? Свет – лучший помощник таких толстожопок. Я в помощниках не нуждаюсь, потому что и так хорошо вижу, да и слышу тоже. Вот её почти беззвучные резиновые шаги, направляющиеся сюда. Шлёп-шлёп… Включать свет не стала, сложила стремянку, осторожно повернула её. Я понимаю уборщицкую осторожность: боится самой себе сделать работу. Царапнет, скажем, стену… Бородачи тотчас увидят, устроят шефу разнос.

Работать сегодня толстуха уже не будет. Она вновь стала ленивой, неуклюжей бабищей, которой лишь бы не напортачить, не наследить там, где уже чисто. Сначала вытолкнула в коридор лестницу, потом вылезла сама. Скатертью дорожка. Стрелка-коротышка упёрлась в пятёрку.

25

Забежал пострел. Зыркнул туда-сюда. Ни души… Ну, ладно. Сел за компьютер. Нажал там-сям – экран засветился. Он и сам, по-видимому, этого не ожидал, уселся в креслице основательно. А мне сверху ясно, что на экране происходит. Выскочил чёрный человечек, построил в шеренгу белых человечков. Приказал повернуться затылками, расстрелял из автомата с лазерным целеуказателем. Залил мостовую кровью. Откуда ни возьмись – легковой автомобиль. Остановил. Водителя выволок за шкирку, шмяк об асфальт и замочил.

Откуда у них столько крови? Если б у нас, пылинок, было столько, то пострелёныш сидел бы по горло в крови. Монитор скрылся б более чем наполовину. Смотри его вершок да рамку. Чёрный человечек сел в машину и умчался. Давил зевак, палил по окнам близлежащих домов, отстреливался от полицейских, наседавших сзади. Этот преступник – супермен, и у него единственная цель: совершать тягчайшие преступления. Всё натурально происходило: тормоза скрежетали на поворотах, пострел улыбался, а я плакала или мне так казалось из-за того, что насест стал влажноватым. Толстуха, где ты запропастилась?

26

Я видела: он оторвал глаза от экрана и удивился. Потемнело, а все ещё никто не приходил. Мне представляется, поначалу озорник намеревался выключить компьютер и слинять, однако какая-то кнопка в сознании помешала этому. Он вышел из игры и перелистнул несколько страниц. На экране появились голые мужские тела со всеми прибамбасами, одно сношалось с другим, другое – с третьим. Посмотрел крупным планом. Воровато зыркнул в тёмный проём двери. Похоже, что-то в извращенцах ему не понравилось. А я больше всего желала, чтоб в эти мгновения работала моя спасительница-камера. Она улавливает мир таким, каков он есть на самом деле, – бесштанный и безлапотный, пахнущий нужником.

Пострел оказался любопытным и хлебнул отстойной жижи, неприятно поморщившись. Я уверена: ему захотелось плюнуть, но побоялся засрать пол. Четверть шестого. Толстуха замешкалась. Может, чешет с кем-нибудь неповоротливый язык.

27

Любопытство схватило его за нос и вело за собой. Тишина нависла такая, будто все и везде сговорились и разом уснули. Один лишь пострелёныш пялился в разноцветный экран. Там теперь в чём мать родила девушки-лесбиянки. Их он тоже посмотрел крупным планом, и вдруг я уловила шарканье шлёпанцев. Не очень торопливое, обычное движение. Половина шестого. Тридцать минут до конца рабочего дня. Сейчас задаст жару. Однако сорванец держал ухо востро. Он услышал грузные шаги, успел выключить компьютер и придвинуть кресло к столику.

Я видела его лицо, искажённое растерянностью и страхом.

28

Так я и знала, что толстуха, войдя, включит свет. Похоже, увидев пострела, она сначала испугалась; затем, секунду-другую спустя, испуг перерос в раздражение. Она заметила след на полу.

– Чего ты тут делаешь, сучье отродье?

– Я в окно посмотрел.

– В окно? Счас пол будешь перемывать.

Толстуха схватила мокрую тряпку и шагнула к самозваному гостю. Тот увернулся. Рванулся к двери, и получил-таки шлепок грязной тряпкой по мягкому месту. Я впервые за весь день улыбнулась от такой взбучки, не подозревая о неуместности улыбки.

29

Судя по лицу, толстуха довольна, что удалось шлёпнуть пострелёныша. Наследил он немного: лишь один чёткий отпечаток ближе к порогу. Она вытерла его и осмотрелась. Поле битвы чистое. Похоронная команда сделала своё дело. Пылинки пали и уплыли неведомо куда.

В ярком свете передо мной предстал истинный облик её победы. Вылизала, выдраила всё до блеска и гордится собой, а я вот в горьком одиночестве. Чистота режет без ножа, выковыривает остатки интереса к жизни. Блин, так я могу совсем свихнуться.

Лицо толстожопки сияет ярче пола, потолка, синей звезды на знамени. Наподхалюзничала, набедокурила… Подтянув по привычке локтями трусы, она выключила свет и ушла, заперев на замок дверь. Золотистые стрелки показывали без двадцати минут шесть.

30

Как только толстуха щёлкнула выключателем, я поняла, что глазок видеокамеры может снять теперь только сплошную ночь. Я видела, как в окно заглядывали пушистые снежинки и, пугаясь темноты, летели прочь. Я не боялась ночи, даже ранней такой; наоборот, меня утешало, что зрачок, который должен видеть, ослеп, в то время как передо мной крутилась, нервно вздрагивая, юркая длинная стрелка. Она с железным постоянством откусывала секунды и никак не насыщалась. Её единообразный ход воскрешал в памяти сегодняшнее побоище, и я была бы рада ничего не слышать. В ушах стоял вскрик тех, что успели пикнуть, и тех, что не успели: моё воображение сделало это за них.

Блин, и как избавиться от этого наваждения да хоть немного передохнуть?

31

Звякнул вставляемый в дверь ключ. Не иначе, забыла что-нибудь толстожопка. Нет, та сразу бы открыла, а этот ключ в скважине ёрзал совсем в другую сторону. Я давно научилась различать входные тонкости. Орудовать ключом мог пострелёныш, влекомый животными инстинктами к компьютеру. Только где он раздобыл ключ, упрятанный толстухой в один из карманов?

Ключ пошёл в обратную сторону, и дверь мягко отворилась. Воровато озираясь, перешагнул порог кудрявчик, захлопнул за собой створку. Вторая крепилась наглухо, не помню, чтоб её открывали. Чего его нелёгкая принесла? Раньше являлся, если тут находилась его дородная половинка, и целовал в губы, не стесняясь камеры. Приносил и уносил лестницу и ведро с водой.

Поздновато припёрся, половинка-то тю-тю… Разминулись.

32

Кудрявчик держал что-то под мышкой, завёрнутое в газету. Он лупнулся на камеру. Я встретила взгляд и встревожилась. В его глубине барахталось нездешнее, как будто компьютерное, когда перед монитором сидел сорванец. «Как бы не углядел меня», – родилась нехорошая мыслишка и тотчас скончалась. Что он мог сделать без лестницы и пылесоса!

Я цепко держалась за свой насест и неотрывно наблюдала за ним.

33

Кудрявчик запер дверь изнутри и оставил ключ в скважине. Блин, темнота для него как Богу свечка. И пришёл он не для того, чтоб меня доконать. Компьютер тоже не нужен. Его устраивала ночь, испугавшая снежинок. Зрение не хуже, чем у кота. Так уверенно сигнул в угол! А там торчит бело-синее знамя. Иудофоб. Сейчас сорвёт, растерзает в клочья, спрячет их в пакет и смоется. Только нет, сначала стал разворачивать свёрток. У меня промелькнула догадка: хочет растерзать знамя над газетой и не тратить время на сбор ошмётков.

Пока шелестел бумагой, я разглядела, что заявился он босиком, поэтому шаги в коридоре не были слышны. Стрелки показывали тридцать минут седьмого: час назад ушла его дородная половинка.

34

Я едва не вскрикнула примерно так, как всякая гибнущая пылинка. На газетке под знаменем лежала толстуха, уменьшенная впятеро. С закрытыми глазами узнала бы: чёрная чёлочка, вроде слипшаяся от пота, румяная пышка, с волосами в нужном месте и широкими бёдрами, без халата, без трусиков – ничего, что было на настоящей, и тем не менее – это она, её дородное тело, розовая помада на губах. Ноги вытянуты и чуть раздвинуты.

Зачем ему кукла, если он имеет оригинал? Зачем он припёрся сюда ночью, когда все смотрят дома телевизоры или играют в игры по компьютерам? Кудри его похожи на ночь, да и сам он – тоже.

Мне показалось: кукла шевельнула левой рукой, словно готовясь взять тряпку или швабру. Это она – толстожопка. Неуклюжая и лоботрясная, а иногда – проворная и угодливая.

35

Кудрявчик вытащил из нагрудного кармана ещё один свёрток – маленький. В нём оказались рапирки с черными рукоятками, будто увеличенные кнопки-втыкалки. Холодное оружие для карликов.

Он ни разу не глянул в мою сторону. Я не спускала с него глаз, вся превратилась в слух. Сумрачный визитёр забормотал что-то. Как я ни напрягалась, значение звуков осталось для меня тайной. Между тем кукла зашевелилась, глаза влажно блеснули, словно бормотание пробудило её ото сна. И тут кудрявчик с размаху вонзил ей короткую рапиру в выпуклый пуп.

Толстуха завопила от боли, согнула и с силой выпрямила ноги, стараясь ударить смуглое лицо. Оно, отстранившись, улыбалось, оскалило жёлтые зубы, снова зашептало что-то над свежим ручейком крови. Кудрявчик, размахнувшись, всадил в мягкое тело левой и правой руками сразу две рапирки. Толстуха вроде бы хотела приподняться и ей

не хватило сил. Она вздрогнула от собственного крика.

Из живота в разные стороны потекли ещё две струйки. Я едва не свалилась от страха с видеокамеры. Здание вроде бы дрогнуло, колеблемое криком. А на его лице – прежняя оскаленная улыбка и невнятные бормотания с губ.

36

Я убеждена: даже не простая, а электронная кукла не смогла б так согнуть ноги в коленях, чтобы лягнуть ухмыльнувшуюся физиономию. Но и настоящей толстожопкой эта малышка не могла быть: не те габариты и темперамент. Вряд ли удалось бы кудрявчику всадить толстухе рапирку. Она упреждающе вцепится в шевелюру, стукнет несколько раз лбом о стену и вытащит обмякшее тело в коридор. Так уже случилось однажды, когда муж приволокся к ней на помощь в стельку пьяный. Могильщица пылинок оказалась крутой и при семейной расправе.

Малышка-двойник вела себя иначе. Три кровавых ручейка вымыли из пухлого тельца остатки сил, однако губы в розовой помаде произнесли какое-то слово. Кудрявчик уловил его и, словно в ответ, взял две новые рапирки. Странная искажённая улыбка не сходила с лица. Я ничего не могла поделать, с ужасом глядя на чёрного человека.

37

Левой рукой он всадил рапирку в низ живота, правой – под вдох. Тёмная струйка потекла в дебри лобка, другая стала накапливаться в ложбинке под грудью. Розовую помаду накрыла розовая пена. Кукла, не шевельнув ни рукой, ни ногой, пыталась что-то говорить. Звуки тонули на губах в пузырьках, не в силах прорваться сквозь них. Оскал кудрявчика стал шире.

Когда я смотрела только на его лицо, можно было подумать: человек сотворил доброе дело и доволен им. Как только взгляд опускался ниже, мысль исчезала – даже подобие мысли.

Конечно, толстуха принесла мне сегодня много мучений, бросив в пучину страха. Я радовалась бы, если б её на моих глазах побил муж, наставил синяков под оба глаза, отодрал, как сидорову козу. Блин, да я веселилась бы: поделом толстожопке. А глумление над образом уборщицы будило не страх, а отвращение к ублюдку.

Он снова забормотал невнятное и взглянул на меня. Это произошло впервые после начала таинства. Я не отвела взгляда от его безумных зрачков.

38

Что-то встревожило кудрявчика в фиолетовом зрачке, хотя я понимала: маньяк слеп в темноте, как мелькнувшая за окном снежинка. Что могло насторожить его?

Я – неприметная пылинка, чей взгляд неуловим. Да, я заметила у этого остолопа высверк безумия, но я же молчу, не рыпаюсь, не проявляю себя даже вздохом. Мне жалко толстуху. Она тоже женщина, она подневольна и должна отдавать мужу своё тело, а рабочую силу – начальству. Может, раскрой глаза пошире, она почувствовала бы меня. Впрочем, нет, такое невероятно: это грубое тесто и примитивный замес. Там, где можно оседлать кого-то, толстожопка, не задумываясь, оседлает и своего не упустит.

Почему он так измывается? Башкой о стену насинячила совсем недавно при свете дня и недремлющей видеокамере. Кудрявчик схватил самую длинную рапирку, другой рукой приподнял отвислую грудь и всадил оружие в сердце. Колыхнулся едва заметно флаг.

Казалось, несколько раз дрогнула чёрная рукоять и затихла.

39

Я измочалена событиями, каждое из которых словно вытаскивало из моей мягкой души по ниточке. Вот и сейчас он закрыл кукле глаза, которые тут же открылись. Куда подевался его оскал? Лицо стало спокойным, зрачки сузились, хотя света не было. Я отчётливо расслышала неровный скользящий шёпот: «Прости умышленныя и неумышленныя согрешения созданных во славу имени Твоего; очисти виновность их грехов благодатным дождём Твоим».

Он согнулся в три погибели, припав к неподвижным губам… Я смотрела во все глаза, не зная, что думать об увиденном и услышанном.

40

Поцеловав её пухлыми губами, он не запачкался в крови. Не извлёк ни одну из шести рапирок, вонзённых в куклу. И, при всей неторопливости действий, времени зря не терял. Внешне выглядел уже не тем, кто с улыбчивой злобой вонзал в маленькое тело оружие и бормотал невесть что.

Кудрявчик как будто вновь стал вменяемым человеком, заметающим преступные следы. Не посмотрел на видеокамеру. Я убеждена: был уверен в её слепоте. Да скажи ему кто-нибудь, что этот зрачок записывает каждый его жест, поздний гость опять оскалится и станет прыгать с намерением разбить камеру. Но всё было тихо, спало или погибло, как кукла. Только шуршала бумага, в которую окровавленные руки завёртывали двойника толстожопки. Спеленали газетой умело и засунули под мышку. Кудрявчик без шума открыл дверь и исчез в коридоре. Там он опять начал возиться с замком до тех пор, пока не удалось повернуть ключ.

41

Я знала: визитёр просидел под знаменем ровно тридцать минут. Он успел за это время накуролесить столько, что на месяц хватило бы работы опытному криминалисту. А я вынуждена верить собственным глазам: кудрявчик длинной рапиркой прикончил живую куклу. Как он ухитрился не оставить на полу ни пятнышка крови, я не знаю. Завернуть эти ручейки в пакет вместе с маленькой толстухой можно в том случае, если б они оказались резиновыми. Или сразу засохли и прилипли к телу. Блин, да и какое дело до тёмной тайны мне, пылинке, которую едва не замели, не запылесосили днём? Расстроили мои тонкие нервы, вот и блазнятся босоногие призраки.

Ключ у толстожопки. Без неё сюда проникнуть не сможет никто. Вздремнула я от потрясений, вот и замельтешили перед глазами кровожадные руки. А скорее всего, кудрявчик играет по компьютеру и в ус не дует. Жена на кухне стряпает. Поцапались малость, помирились. Милые бранятся – только тешатся.

Лучшей жены, чем еврейка, не сыскать. Она покладистая и потакает мужу. Готова ковром стелиться. Нет, у меня с головой нелады либо это ранняя ночь выкаблучивается.

Тут бесшумно повернулся в замке ключ. На пороге дородная кукла с прилипшей ко лбу чёлкой и в халате. Чтоб походить на настоящую толстожопку, ей не хватало на ногах резиновых сандалий. Лишним был свёрток под мышкой. Я едва не свалилась с насеста от воскресшего во мне стресса.

42

Толстуха бесшумно заперла дверь и, глядя под ноги, направилась к флагу. Меня не огорчило то, что она жива-невредима. Конечно, порой свирепа чистоплюйка, зато хорошо знакома. Я напрасно надеялась на то, что гостья рассеет пелену неизвестности. Наоборот, она сгустила её.

Под знаменем развернула свёрток. В нём, как в пелёнки, упакован мужчина, точнее, маленький двойник. Без ползунков и распашонок, он проворно сучил ножками и улыбался. А в глазах толстожопки плясали красные блики. Из накладного кармана вытащила коробочку; я догадалась, что в ней…

Младень с пухлыми губами сучил ножками, а она шептала, и я слышала каждое слово:

«Врачуй нас, и мы исцелимся; спаси нас, и будем спасены, ибо Ты слава наша. Пошли полное исцеление всем недугам нашим, ибо Ты Бог-Царь, Целитель верный и милосердый. Благословен Ты, Господи, исцеляющий болящих народа Своего, Израиля».

Непривычные для меня слова, огоньки в глазах непривычные.

Выхватила из коробки рапирку, вонзила с размаху правей левого соска. Поднялся кровавый фонтанчик и сразу опал, стал ручейком. Пухлые ножки вытянулись, лицо страдальчески сморщилось.

«Блудодею блудодеево», – произнесла женщина, пытаясь закрыть младенцу глаза. Лицо его приняло обычное выражение, и я ни на минуту не усомнилась, что под звёздным полотнищем охладевает маленький кудрявчик. Впрочем, убийца не дала ему охладеть, стала завёртывать трупик в бумагу.