Текст книги "Деление на ноль (сборник)"

Шарик

У бабушки моей на серванте с хрусталём стоял всем известный шарик: внутри него домик, собачья будка, ёлочки, и всё это залито глицерином. Когда потрясёшь такой шарик, начинает падать пенопластовый снег. Если трясти сильно, то внутри шарика начинается настоящий снежный буран – вообще ни зги не видно. А потом всё потихоньку успокаивается, и опять падает снежок, а потом жизнь там и вовсе останавливается.

Через много лет я купил похожий шарик своей тогда совсем ещё небольшой дочке – очень уж он ей понравился. Этот шарик был несколько усовершенствованным: трясти его было не нужно, потому что он стоял на подставке, а сбоку была ручка. Если покрутить ручку, с шарикового неба начинал падать всё тот же снег под бессмертную песню про элизу.

Кстати сказать, Бетховен был действительно нечеловеческим гением: даже когда не останется вообще никакой культуры, эта песня всё равно будет звучать для услаждения античеловеческих киборгов.

Да, про шарик. Если вращать ручку очень-очень быстро, в нём тоже начиналась буря, но вот что интересно – песенка оставалась такой же унылой и монотонной. Потом буря прекращалась и снег прекращался, а песенка всё играла, играла, блядь, и играла.

Хочу Всё Знать

Когда-то очень давно, в прошлом, что ли, веке, перед кинофильмами обязательно показывали киножурнал. Перед взрослыми фильмами был скучный сатирический журнал «Фитиль» под редакцией вечноживого Сергея Михалкова, а перед детскими на экране появлялся неестественного размера грецкий орех, и к нему тут же прилетал в ракете пионер с задорным женским голосом и, вынув из кармана огромнейшую кувалду (как она там помещалась – одна из главнейших загадок моего детства), по очереди выколачивал из этого ореха слова «ХОЧУ!» «ВСЁ!» «ЗНАТЬ!». От четвёртого удара орех этот наконец лопался, и все могли убедиться, что внутри него ровно ничего нету – пустой.

Пионер этот с тех пор давно состарился или, может быть, улетел в какие-то другие счастливые места, в Северную Корею, или на Кубу, или же вообще навсегда покинул нашу капиталистическую галактику в поисках заоблачного своего Артека, но дело его не пропало: все те, кто его видел, и даже те, кто его никогда не видел и не увидит, и по сю пору обязательно ХОТЯТ ВСЁ ЗНАТЬ.

Правда, как раз те знания из химии, физики и астрономии, которые навязчиво предлагал зрителям забытый пионер, никого давно не интересуют: нет более бесполезных наук, чем эти, разве что математика. Зато все хотят всё знать про всё остальное.

Что мог узнать человек о мире в стародавние времена? Что Клавка родила не от Петра, а от Николая, Василий побил жену оглоблей, а председатель третий день как запил.

Теперь же пред тобою весь огромный мир, полный разнообразнейших происшествий, тайн и загадок – выбирай любую, какая нравится. Сколько миллионов долларов висит в каждом ухе Ксении Собчак? Пьёт ли президент Путин? Или, может быть, хотя бы курит? Чем в тюрьме кормят Ходорковского? На ком женился футболист Кержаков? Сколько зубов во рту Саддама Хусейна? Летал ли Гагарин в космос? Устроилась ли личная жизнь Кристины Орбакайте, в кого снова влюбился Игорь Николаев и когда это наконец кончится?

И вот парит человек над личным своим этим мирозданием, всеведущ и вездесущ, с пультом в одной руке и мышкой в другой, как Дух над водами. Хочет – свет сделает, а хочет – тьму, щёлк – и нету никого. Хорошо!

Ну что тут поделаешь, раз желаешь всё знать – знай. Но только вот от таких непомерных знаний мало-помалу развивается в человеке страшная скорбь.

Вот тебе прекраснейшая из Блондинок с во-о-от такими грудями. А вот она же с прыщом на носу и целлюлитом на жопе. Вот балерина изящной ножкой ножку бьёт, а за ремонт платить никак не хочет. Вон певец – плясал-плясал до тех пор, пока нос у него не отвалился, так он стал тогда малых мальчиков за пиписьки хватать.

Всюду кипит жизнь в этом подвластном тебе мире, и все в нём живущие – они или идиоты, или мерзавцы, или в лучшем случае просто тебя дурят. То есть вообще все: президенты, министры, артисты и футболисты. Особенно, конечно, футболисты – от футболиста никто даже и не требует, чтобы он складно разговаривал, но хоть мячик пнул вовремя! Нет, и того не умеет. Вон певица девушку изображает, а на самом деле цветное телевидение появилось, когда ей уже за сорок было. Вот вышел на сцену юморист и думает, что дураков потешает, а на самом деле это зрители пришли над дураком посмеяться. Вот депутат – у него же на лице всё про его жизнь написано, так почему он на свободе до сих пор разгуливает? Он же для людей опасный. Про министров вообще лучше не говорить: такому человеку ремонт в кухне не доверишь, не то что удвоение валового продукта.

Нет, глупость сказал Пионер. Не нужно ничего знать. В Багдаде всё спокойно – вот и всё, что необходимо знать про Багдад. Не нужно читать чужие письма, подслушивать чужие разговоры и сверлить дырочку в женское отделение бани. Ничего там хорошего не покажут, разве что тот же самый целлюлит в особо ужасающих размерах.

Ну а то, что действительно необходимо знать, так это всё равно узнаешь, никуда не денешься.

Люди добрые

Добрых людей на свете гораздо больше, чем требуется. Конечно, если спуститься в метро или зайти в собес, покажется, что их нет вообще ни одного, но это не так: за неприветливыми и угрюмыми лицами сплошь и рядом скрываются добрейшие из людей.

Главным качеством доброго человека является то, что он искренне желает счастья кому-нибудь другому и, что самое страшное, совершенно точно знает, что для этого нужно сделать. И делает! Добрые люди вообще гораздо энергичнее мизантропов и человеконенавистников: у них всегда найдётся пара минут для правильного обустройства чьей-нибудь жизни. Кто не спрятался, тот и будет счастливым.

Вот котик, например, любимый орёт: кошку ему надо. Орёт и гадит, гадит и орёт. А выпустить нельзя: там стригущий лишай, парша, глисты и другие коты, все бандиты – вернётся, если вообще вернётся, с одним глазом да и сдохнет. Поэтому для его же пользы следует отрезать ему яйца, потому что ему так будет лучше. Потому что его любят, а не любили бы – так бы и ходил, как дурак, с яйцами.

Под удары доброты чаще всего попадают родственники, но иногда может пострадать и совершенно посторонний человек: навалятся и осчастливят. Был, например, случай, когда ни в чём не повинной семье из какого-то далёкого города дали сто миллионов рублей из телевизионной лотереи. Так из них не выжил никто – уже на втором миллионе случилась у них белая горячка и мучительная смерть.

Хуже всего, когда у доброго человека есть возможность проявить свою доброту в больших масштабах. Вот, скажем, Гитлер – он же добрейший был человек! Он ведь даже мяса не ел, потому что ему зверушек было жалко. Он что, думаете, когда подстригал утром усики перед зеркалом, мечтал о том, сколько людей он сегодня сожжёт в печке? Нет, он думал о том, как всё будет прекрасно и волшебно, когда весь этот кошмар кончится, когда не будет уже этих пархатых, черножопых и узкоглазых, и счастливые люди построят хрустальный купол над Антарктидой, а потом улетят в космос и будут все братья и сёстры – стройные, красивые и весёлые. И ведь так бы оно и вышло, да пришли злые грубые солдаты и всё испортили. А счастье было так возможно.

Но, впрочем, и по сей день добрые люди не убирают ладоней со лба и думают, думают непрерывно, чего бы такого ещё сделать, чтобы всем было хорошо. У человека злого, если он включит телевизор, может даже случится разлитие жёлчи, до того там много любви, доброты и сострадания. Всем надо помочь: старушке – повысить пенсию, миллиардеру – передать в тюрьму продуктов, детям – освобождение от армии, родителям – достойную старость, узнику совести – свободу, президенту – третий срок. Всем чего-то не хватает, у всех в жизни хоть что-нибудь да не ладится.

И ведь всем им можно помочь! Одним выдать продовольственный набор, других расстрелять, чтобы не мешали наступлению счастья, третьим отрезать яйца, чтобы не волновались по пустякам, четвёртым предоставить свободу уличных шествий в кожаных трусах – счастливы будут все. Главное – не сидеть без дела, не дожидаться, пока оно как-то само устроится. А то ведь так и не увидим, как же он на самом деле выглядит – мир окончательно победившей любви и доброты.

Судьба Бармалея

Иногда очень интересно: а как дальше сложилась жизнь у бывшего разбойника Бармалея?

«Как я рад, как я рад, что поеду в Ленинград!» – приплясывал ничего не подозревающий злодей, вынутый из желудка педагогического крокодила.

Как сложилась дальнейшая его судьба в городе на Неве? Действительно ли он, как и обещал, стал торговать пирогами на Сенном или Сытном рынке? Или же, перекрестившись из африканца в Мустафу или Сибгатуллу, мёл по утрам ленинградские дворы? А там война, блокада, и лучше про это не думать.

И как вообще ему жилось в пасмурном нашем раю, в просторе меж небом и Невой высотой в несколько десятков метров? Как оно вообще: от гамадрилов и крокодилов – и сразу в город высокой духовности? О том могли бы рассказать разве что нынешние афропетербуржцы, продавцы арбузов и строительные рабочие с фальшивой регистрацией, да не расскажут. Пожалуются, конечно, на скинхедов, сейчас без этого нельзя, а как на самом деле – ничего не скажут.

Прекраснейший из городов вообще страшно ревнив и придирчив к пришлецам. Легче уложить в койку пиковую графиню и старуху-процентщицу, чем добиться его благосклонности. О, сколько их упало в эту бездну! То есть приехали, побродили по каналам и мостам, все страшно рады, везде всё пообещали, но тут же и забыли. Вот и бредёт бывший новый житель через месяц-другой под вечным дождём обратно на вокзал – на билет вроде бы хватает, а на постельное бельё – уже нет.

А на самом деле всё просто: въехал в город – сдай свою бывшую душу и получи новую. Как новобранец в армии. Новая душа будет сыроватая и не очень новая, но другой здесь не носят. Даже классику русской литературы укро-петербуржцу Гоголю пришлось это сделать. Кто не верит, может прочитать подряд, например, произведения «Сорочинская ярмарка» и «Невский проспект». Почувствуйте разницу, как говорили в прошлом веке.

Зато при выезде из города Петербурга (а те, кто сдал душу, уезжают из Петербурга только в Москву или за границу) вам всё отдадут обратно в целости и сохранности. И вот уже, одурев от счастья, вы, нарядившись в дорогие непрактичные одежды, скачете по мегагипермаркетам и педерастическим культпросветмероприятиям, и лишь иногда, проснувшись ночью, недоумеваете: и зачем же это я потерял столько бездарных лет в том подводном городе? Каким я был идиотом!

Ну и хуй с вами, до свидания.

А с настоящим Бармалеем было совсем не так – всё наврал тараканий царь Корней Иваныч.

В настоящей, а не той, в которой мы живём, жизни Бармалей был коренным петербуржцем (именно в честь его дедушки-домовладельца названа Бармалеева улица на Петроградской стороне). В конце гражданской войны он уплыл на одном пароходе с генералами Хлудовым и Чарнотой из Крыма в Турцию и там некоторое время скитался и голодал. Потом его занесло в Африку, где он начал разбойничать и по нужде людоедствовать, но всё равно страшно тосковал по родному городу.

Когда его там случайно встретила экспедиция из Ленинградского института этнографии, он не стал её грабить, а упал на землю и зарыдал: «Заберите, заберите меня домой! О, я буду, я буду добрей! Пусть в Кресты, пусть в психбольницу имени Скворцова-Степанова! О, поребрик! О, кура и греча!» Над ним сжалились, хотя в те времена это было не так просто.

В Ленинграде он быстро спился от счастья и положил начало династии бомжей (если присмотреться внимательно, все петербургские бомжи очень похожи между собой – это потому, что они все родственники) и вскоре умер.

Он был настоящий петербуржец. Царствие ему небесное.

Антураж

Даже удивительно, до какой степени важен антураж.

Вот, к примеру, наколки. Вы знаете, как делается наколка? Наколка делается при помощи шариковой ручки, хозяйственного мыла, швейной иглы и плакатной гуаши, разведённой на моче пациента. Если процедура прошла удачно, опухоль проходит через неделю, если неудачно – то не проходит. Рассказывали, что одному человеку в несколько заходов выкалывали на туловище тельняшку, и оставалось полосок пять-шесть, но тут-то пациент и помер.

А теперь то же самое, но в стерильном помещении: приятная готическая музычка, расписанный до самых ушей доктор (а какая красота у него там под халатом!), альбом с образцами, фотографии героических мужчин и волшебных дам с драконами на самых соблазнительных местах, блестящие инструменты – всё вместе называется «салон тату».

Наколки носят уголовники и воры. Если по несчастному стечению обстоятельств вы попадёте в одно купе с человеком в наколках, вы всю ночь будете сидеть на своей полке, прижимая к груди чемодан, пока бандит будет громко храпеть и кашлять (туберкулёз наверняка – в тюрьме заработал).

Человек же в тату вызывает безусловное уважение – сразу видно, что порядочный человек, и вы преспокойно заснёте.

Хотя, может быть, наутро о том и пожалеете, но зато хоть выспались.

Ну, или взять, извините за выражение, лапту. Никто даже толком не знает, что это такое. Что-то из старых фильмов: шпана, Марьина роща, рваные штаны, выбитые зубы, болельщик – безногий инвалид.

А если на стадионе? Да сто тысяч зрителей, да школьницы в коротких юбчонках синхронно делают шпагат. И выходят гладиаторы в шлемах и латах, и трибуны ревут от счастья. Кто у нас на первой базе? Подавай! И вот летит за мячиком сам лично Форрест Гамп, да что там – просто Том Хэнкс – честный и добрый парень. Бейсбол – что может быть благороднее бейсбола? Разве что боулинг (без антуража называется «кегли» – пластмассовые такие штуки для старшей группы детсада).

Да ладно, что там говорить о высоком.

Купим в магазине булочку за пять рублей. Разрежем её вдоль, сунем внутрь котлету, польём майонезом или кетчупом. Что у нас получилось? Получилась булочка с котлетой. А мы хотели гамбургер. Или даже чизбургер. Но не получается, хоть тресни – без клоуна, свободной кассы, девушки в кепке, менеджера зала получается всего лишь булочка с котлетой, и ничего более.

Без необходимого антуража лепёшка из липкого риса с сырой рыбой никогда не превратится в суши, кактусовый самогон так и останется кактусовым самогоном для нужд мексиканских крестьян, а прокисший виноградный сок никогда не назовут красивым словом «божоле».

Поэтому антураж. Это важно.

Да вот хоть «баба». На что годится «баба»? Да ни на что не годится, её судьба – ходить с подойником и стаскивать кирзовые сапоги с пьяного мужа.

А вот если ту же самую «бабу» обдать кипятком, хорошо ощипать, отскоблить, вымочить, обесцветить и обезжирить, а потом добавить к ней искусственные ароматизаторы, красители, украсить её камушками, колечками, изящно упаковать, поместить в интерьер и правильно осветить – вот вам уже и не «баба» вовсе, а общечеловеческое сокровище стоимостью в миллионы долларов.

Не говоря уж о том, какая в ней после этого открывается бездна ума, вкуса, таланта, независимости, прогрессивных убеждений и вообще всего того, чему нам, кривым и волосатым уродам, остаётся только тихо завидовать.

Третьяк без маски

А я ведь однажды плакал от просмотра спортивного репортажа.

Было это году в семьдесят четвёртом, кажется. Ночью, часа в два, показывали решающий матч наших с чехами, в котором и должен был определиться, то есть подтвердиться, вечный и неизменный Чемпион Мира, то есть сборная СССР по хоккею.

Я очень любил тогда хоккей. У меня даже был особый альбом, в который я наклеивал фотографии, вырезанные из газеты «Футбол-хоккей» (была такая специальная газета), журнала «Физкультура и спорт», и выписывал даже по почте абсолютно чудовищный и бессмысленный глянцевый журнал «СКДА» (Спортивные клубы дружественных армий) в надежде найти там самый главный артефакт того времени, который назывался «Третьяк Без Маски». Третьяка в маске было очень много, а вот без маски – никто не знал, как он на самом деле выглядит. Есть ли у него усы, например? У рижского хоккеиста Балдериса они были.

Ну так вот. Я включил телевизор на самую маленькую громкость, какую только можно установить (матушке утром на работу), и стал смотреть. Первые полтора периода прошли как обычно у наших с чехами, то есть очень скучно. Кто-то куда-то поехал, но никуда так и не доехал, потому что вне игры или там проброс.

А потом началось Страшное. Нашим забили гол. Потом ещё два. И ещё один. В голосе комментатора Озерова появилась тревога. «Наши чешские друзья… – сказал он с некоторым укором, – повели со счётом четыре-ноль». Ладно бы это были канадские профессионалы (которых мы, кстати, разгромили буквально накануне), американцы, немцы, в конце концов. Но друзья! Да какие они в жопу после этого друзья! (подумал я тогда и был не так уж сильно не прав).

И тут выкатывается какой-то Холик (их там у чехов было штук пять Холиков и Голиков, и на воротах ещё стоял Холичек), берёт и забивает Третьяку пятый и позорный очень гол: от конька, что ли, отскочило. Третьяку! Тому самому Третьяку, которому сам профессионал Фил Эспозито, вышедши один на один, не сумел забить, а тут забивает позорный какой-то Иржи Холик позорный гол!

Третьяка меняют. Выходит юный вратарь Мышкин и отбивает немыслимый удар. В нас с комментатором Озеровым оживает надежда: а вот сейчас, сейчас выйдет на поле заветная тройка Михайлов-Петров-Харламов, да что там: Покрышкин-Гастелло-Матросов, и защитник Ляпкин бросится на амбразуру, а потом подхватит дымящуюся ещё шайбу и забросит её мерзавцу прямо в ворота. И тут вратарь Мышкин тоже пропускает позорный гол.

«Да что же это происходит-то?» – спрашивает после некоторого молчания комментатор Озеров, царствие ему небесное.

И вот тут показывают скамейку нашей непобедимой команды. И сидит там Третьяк без маски и без усов, и Михайлов-Петров-Харламов, и любимейший мой игрок Александр Мальцев, и по лицам их я, совсем тогда ещё небольшой мальчик, понял: мы проиграли. То есть вообще. То есть ничего уже не произойдёт, и волшебства никакого уже не случится, да и не было его никогда.

Я не смог смотреть дальше. Я выключил телевизор и ушёл на кухню плакать.

А наши ничего: забили тогда в последние десять минут две шайбы, но правда ещё одну пропустили.

Писатель

Один писатель задумал написать книгу про писателя, который пишет про другого писателя, а тот пишет про четвёртого, и так далее.

Но пока первый писатель ещё только обдумывал сюжет, второй писатель уже дописал свою книгу до того момента, когда третьего писателя сбивает автомобиль, и про дальнейших писателей писать стало некому.

Тогда первый писатель сильно рассердился и убил второго писателя на первой же странице, оставив от него только случайно найденную рукопись, в которой речь шла не о том писателе, которого сбил автомобиль, а совсем о другом. Тот, другой, немедленно сел за пишущую машинку, и дело снова пошло на лад.

Сначала самый первый писатель очень этому радовался, но вскоре оказалось, что все следующие писатели пишут гораздо быстрее него, и поэтому вскоре в его книге появилась целая огромная толпа писателей, про которых он даже не знал, кто они такие. Кроме того, всё очень сильно запуталось, потому что один писатель написал книгу сразу про двоих, а ещё однажды два разных писателя написали про одного и того же, но он у них получился очень разный, и поэтому сошёл с ума и написал какую-то совершеннейшую хуйню, но тоже про писателя.

Так что однажды у первого писателя появилось вообще непонятно что на пяти ногах, которое даже не умело разговаривать, но понятно, что тоже писатель, потому что видно, что хочет выпить. Самый первый писатель посадил его в трёхлитровую банку из-под огурцов, которая осталась от семьдесят второго, и кормил его мухами, но тот всё равно скоро умер. Но первый писатель даже этого не заметил, потому что ему было не до того: у него уже все люди на улице были писатели – и милиционеры, и кондукторы, женщины, дети – все до единого. Писатели бегали у него в кухне по потолку, расплодились в ванной и засрали весь подъезд. По ночам он не мог заснуть, потому что по нему всё время ползали писатели и его кусали.

В конце концов он решил всё это как-то закончить и выпрыгнул в окошко.

Однако и это не помогло, так как его рукопись случайно нашёл один его родственник и решил написать книгу об этом странном писателе, который писал про писателей.

Так что, видимо, это всё же Пиздец.