Текст книги "История России. Московско-царский период. XVI век"

Около того же времени мы видим молодого царя, усердно занимающегося вопросами и делами церковными, по поводу которых созывается ряд духовных соборов. Таковы соборы 1547 и 1549 годов, на которых происходит канонизация или причисление к лику святых многих русских угодников; причем устанавливаются им праздники, сочиняются каноны, пишутся их жития и тому подобное. Главное значение сих мер состояло в том, что местные угодники признаются за святых всей Русской церковью, каковы, например, некоторые святые мужи Новгородско-Псковской земли и в особенности угодники московские. Рядом с политическим объединением русских земель, таким образом, подвигается и объединение их в сфере религиозных интересов. Главным руководителем на этих соборах, без сомнения, был прославившийся своим книжным образованием и литературной деятельностью митрополит Макарий. По его же мысли, царь созвал и знаменитый духовный собор 1551 года, известный в истории под именем Стоглавого и имевший своей задачей общее исправление церковных дел, так как в предыдущую бурную эпоху боярского самовластия многие старые обычаи «поисшатались» и предания «нарушились». В Москву съехались почти все областные архиереи со многими архимандритами и игуменами. 23 февраля, после торжественного молебствия в Успенском соборе, святители собрались в царские палаты. Царь открыл заседание краткой речью и вручил собору свое рукописание, в котором он приглашал пастырей потрудиться над исправлением церковного благочиния, причем вновь вспомнил о печальных годах своего детства, о бедствиях, постигших потом Россию за беззакония правителей.

Особенно о великих пожарах. Затем царь вручил собору другое свое рукописание, в котором указал на то, что было сделано на помянутых двух соборах относительно русских угодников, а также на исправление Судебника, который предлагал собору рассмотреть и благословить вместе с новоизданными уставными грамотами. Собственно же по церковным делам, для которых был созван собор 1551 года, царь представил ему письменные вопросы, числом 69; требовал обсудить их и дать по ним обстоятельные ответы «по правилам святых апостолов и святых отец». Что и было исполнено собором. Все эти вопросы вместе с ответами на них или соборными постановлениями впоследствии были разделены на сто глав; почему и все соборное уложение 1551 года получило название Стоглава; откуда и самый собор тоже стал известен под именем Стоглавого.

Этот Стоглав обнимает многие стороны церковной или обрядовой практики и нравственного состояния общества в то время. Царские вопросы указывают на разные неустройства, суеверия и злоупотребления, которые собор в своих ответах отменяет или запрещает и постановляет наказания за неисполнение уставов. Помянутые вопросы, обличающие большое знакомство с делами Русской церкви, хотя и предложены царем, но, очевидно, они составлены не им лично, а, вероятнее всего, митрополитом Макарием и, может быть, с помощью иерея Сильвестра. Ответы на них или постановления собора сочинены, конечно, под руководством того же митрополита Макария. Эти постановления наполнены ссылками на вселенские и русские соборы, на творения Отцов Церкви и на примеры русских иерархов. Но изложение их вообще не отличается стройностью и взаимным согласием статей. Встречаются некоторые противоречия и постановления, основанные на неверных ссылках. Таковы, например, постановления о двуперстии крестного знамения, о сугубой аллилуйе, о небритии брады и усов. Но вообще Стоглав представляет довольно полное церковное уложение, которым долгое время потом руководствовалась Русская церковь по отношению к святительскому суду, к учреждению поповских старост, к заведению училищ, к правилам иконописания, церковного благочиния, монастырского землевладения, народной нравственности, повторительных браков и тому подобного. Вообще в деле церковно-обрядового объединения московско-русских областей Стоглав имеет такое же государственное значение, как Судебник двух Иванов, III и IV, в деле гражданского объединения тех же самых областей. И на Стоглаве, подобно Судебнику, из областных элементов более всего заметно влияние церковных преданий Новгородско-Псковской земли, конечно под явным преобладанием обычаев собственно московских³².

VI
Покорение Казани и война Ливонская

Казанские походы. – Основание Свияжска. – Шиг-Алей и Суюнбека. – Присяга казанцев и внезапная измена. – Последний поход. – Неудачный набег крымского хана. – Начало казанской осады. – Поражение Япанчи и поиск на Арский городок. – Ненастье. – Подкопы. – Храбрая оборона казанцев. – Приступ 2 октября. – Падение Казани. – Вступление государя в город. – Возвращение его в Москву. – Значение казанского взятия. – Болезнь царя. – Поездка в Кириллов монастырь. – Мятежи инородцев. – Ногайская орда. – Покорение Астрахани. – Походы на крымцев и разногласие царя с советниками. – Враждебность ливонских немцев. – Начало сношений с Англией. – Внутреннее состояние Ливонии и водворение Реформации. – Вопрос о юрьевской дани. – Вторжение русских и разорение страны. – Завоевание Нарвы и Юрьева. – Кетлер и его договор с Польшей. – Раздел Ливонии

Кроме важных законодательных мер, в лучшую эпоху Иоаннова царствования совершилось и самое блистательное дело его внешней политики, то есть завоевание царства Казанского.

Пока на казанском престоле сидел один из злейших врагов Москвы, крымский царевич Сафа-Гирей, русские пределы с этой стороны испытывали постоянные тревоги и подвергались частым набегам казанских татар. Эти хищники, подобно своим крымским соплеменникам, старались как можно более захватывать пленников, которых обращали в рабство. Многие тысячи мужчин и женщин русских томились в казанской неволе, обремененные тяжелыми работами на своих владельцев, или отправлялись для той же цели в Среднюю Азию, будучи покупаемы восточными торговцами на казанских рынках. Во время Иоанновой юности мы видим целый ряд русских походов на Казань с целью свергнуть Сафа-Гирея и восстановить зависимые отношения Казани к Москве. Весной 1545 года отправлены были на Казань три судовые рати: главная Волгой, другая из Вятки по рекам Вятке и Каме, третья из Перми также по Каме. Первые две рати сошлись в один день под Казанью, повоевали ее окрестности, побили много казанцев и благополучно воротились назад. А третья опоздала и, пришедши под Казань, уже не застала там товарищей; поэтому потерпела поражение. Однако, вследствие прихода русских, хан стал подозревать многих казанских вельмож в измене и начал их казнить, что повело к возмущению. Партия московская поднялась против крымской и выгнала Сафа-Гирея. По ее просьбе московское правительство вновь посадило в Казани касимовского хана Шиг-Алея. Но последний на сей раз продержался там не более одного месяца и едва успел спастись бегством, потому что крымская партия опять взяла верх и снова посадила Сафа-Гирея с помощью ногайских татар. Это было в 1546 году. Зимой следующего года сам Иоанн выступил против казанцев; но сей его первый личный поход окончился неудачей. Едва они миновали Нижний Новгород, как наступила сильная оттепель, многие пушки и пищали провалились на Волге в реку, много людей потонуло. Иоанн с великим огорчением вернулся назад. Несколько отрядов, однако, послано было под Казань, под начальством князей Димитрия Бельского и Симеона Микулинского с Шиг-Алеем. Они вновь повоевали ее окрестности и воротились; а казанцы потом отомстили набегом на область Галича-Мерского, или Северного.

Только внезапная смерть Сафа-Гирея избавила Россию от этого врага в марте 1549 года; по свидетельству одного современника, он пьяный, умывая себе лицо, упал и разбил голову до мозга. Перед смертью хан назначил себе преемником двухлетнего сына Утемиш-Гирея под опекой его матери Суюнбеки, которая была дочерью ногайского мурзы Юсуфа и самой любимой из жен Сафа-Гирея. (Еще прежде него она была женой его предшественника Еналея.) Иоанн думал воспользоваться наступившим в Казани безнарядьем и следующей зимой (1550 г.) во второй раз предпринял поход во главе своей рати. Впервые русский государь лично явился под стенами Казани. Но первые приступы были отбиты; меж тем наступил февраль месяц, и вдруг лютые морозы опять сменились оттепелью, пошли дожди, дороги испортились. Опасаясь недостатка съестных припасов, царь отступил. Таким образом, и второй его поход окончился неудачей; но он оставил по себе прочный след. Уходя от Казани, Иоанн остановился на устье Свияги и здесь, на так называемой Круглой горе заложил основание русской крепости, которая должна была впредь служить опорным пунктом для наших дальнейших действий против Казани. Можно даже упрекнуть московское правительство в том, что после основания Васильсурска оно доселе не позаботилось выдвинуть далее вниз по Волге еще несколько укрепленных пунктов, для облегчения тяжелых и далеких походов на восток. Но то была смутная эпоха Иоаннова малолетства. Построение и вооружение нового города, названного Свияжском, совершено летом 1551 года московскими воеводами под общим начальством Шиг-Алея. Сюда привезли Волгой бревна, срубленные в Углицком уезде и приготовленные для кладки городских стен; однако этих бревен стало только на половину горы; другую половину нарубили в окрестных лесах. Вместе со стеной воздвигнули и два храма, во имя Рождества Богородицы и Св. Сергия. В новом городе засел русский гарнизон; тут стали хранить пушки и всякого рода военные и съестные запасы для будущего похода большой рати. Вместе с тем новый город, расположенный всего в 20 верстах от Казани, отрезал сию последнюю от ее западных областей, населенных чувашами, мордвой и в особенности горными черемисами. Старшины окрестной Горной стороны немедленно начали ездить в Москву и бить челом русскому государю, чтобы он воевать их не велел, а принял бы их в свое подданство. Государь велел приводить их к присяге и подчинил их свияжскому воеводе, которому они должны были отвозить свой ясак или царскую дань; но при сем на три года освободил их от уплаты ясака. Следовательно, одним построением этой крепости Москва уже приобретала довольно обширную область и придвигала свою границу почти к самым стенам Казани. Для испытания новых подданных Иоанн велел набрать из них ополчение и послать против Казани. Это ополчение, собранное из черемис, чуваш и мордвы, действительно подошло к городу и вступило в битву с казанцами и крымцами и хотя было отражено, однако на первый раз показало свою верность новому правительству. После того их князья, мурзы и старшины ездили в Москву и получили там от царя угощение и подарки шубами, конями, оружием и деньгами.

В Казани по смерти Сафа-Гирея в малом виде повторилось почти то же явление, какое мы видели в Москве по смерти Василия III, именно: вдова-правительница с малолетним наследником и с любимцем-вельможей. Наибольшее влияние на дела приобрел отважный крымский улан (собственно оглан) Кощак, которого некоторые известия прямо называют сердечным другом царицы Суюнбеки. Ему даже приписывали намерение умертвить маленького Утемиш-Гирея, жениться на царице и самому сесть на казанский престол. Но когда в виду Казани возникла московская крепость, в ней засел не раз бывший казанским царем Шиг-Алей и к нему начали уходить многие недовольные казанские вельможи, тогда в Казани произошли раздоры и смуты. Противная крымцам сторона взяла верх и угрожала выдать их вместе с Кощаком в руки московских воевод. Кощак и крымцы, в числе нескольких сот, бежали из Казани вверх по Каме. Но на главных путях и перевозах уже стояли сильные московские заставы из детей боярских, стрельцов и казаков. Уклоняясь от встречи с московской стражей на Каме, крымцы вошли в реку Вятку; но тут поджидала их другая застава, именно воевода Зюзин с вятчанами; он внезапно напал на беглецов и большую часть их побил, а часть взял в плен вместе с Кощаком и отослал их в Москву. Там из них более сорока человек были казнены, в их числе и Кощак, который, по словам одного источника, не захотел купить себе прощение принятием христианства. Казанцы после того отправили в Москву посольство со старшим муллою («куль-шериф-молною»), прося прекратить войну и дать им вновь на царство Шиг-Алея. Иоанн исполнил их просьбу, но под условие, чтобы казанцы выдали всех русских пленников и царицу Суюнбеку с сыном. Из Москвы прибыл царский любимец Алексей Адашев, торжественно посадил в Казани Шиг-Алея и вывел отсюда освобожденных русских пленников; говорят, число их простиралось до 60 000 человек.

Еще прежде, чем Шиг-Алей вступил в Казань, из нее увезли Суюнбеку с Утемиш-Гиреем, а также жен и детей тех крымцев, которые бежали с Кощаком. В одном современном сочинении находим украшенный рассказ об ее отъезде и прощании с Казанью. По этому рассказу, царица, узнав о том, что Шиг-Алей хотел немедля взять ее в число своих жен, будто бы прислала ему в подарок сначала отравленные яства и напиток, а потом такую же сорочку; но хитрый хан предварительно испытал их действие на собаке, которая тотчас околела, а сорочку надел на человека, приговоренного к смерти, и тот немедля умер. Тогда Шиг-Алей решил отослать Суюнбеку в Москву. Князь Василий Серебряный с отрядом стрельцов внезапно явился в ханский дворец, заключил царицу под стражу, а царскую казну переписал и наперед отправил в лодках в Москву. Когда же наступил час отъезда для самой Суюнбеки, она упросила воеводу, чтобы он позволил ей войти в мечеть, где был погребен Сафа-Гирей. Тут она с воплем упала на его гробницу и в поэтических выражениях стала причитать, жалуясь на свою горькую судьбу. Затем прислужники и рабыни взяли ее под руки и посадили в колымагу. Весь казанский народ, мужи и жены, проводили царицу и ее сына до берега Казанки, где ожидал ее царский струг, богато украшенный, со светлым позолоченным теремцом посредине. В других стругах помещалась стража. Садясь в струг, царица поклонилась народу, который отвечал ей поклоном в землю. Казанские вельможи проводили ее до самого Свияжска.

Шиг-Алей сел на казанском престоле под охраной дружины из своих касимовских татар и московских стрельцов. В Москве, по-видимому, надеялись с его помощью поставить Казанское царство в такое же подчиненное отношение, в каком находилось ханство Касимовское; но события скоро показали, что тут отношения были другие. Несмотря на торжественные клятвы и шертные грамоты, утвердившие условия мира с Москвой в августе (1551 г.), уже в сентябре (1552 г.) начинается от Шиг-Алея ряд посольств на Москву с просьбой, чтобы государь пожаловал его Горной Черемисой, потому что казанцы очень недовольны потерей этой области, волнуются и затевают новые крамолы. В то же время свияжские воеводы доносят царю, что казанцы не исполнили главного условия: освобождения всех русских пленников; многих попрятали и держат их в тесноте, а Шиг-Алей не настаивал на исполнении условия, опасаясь еще больших волнений. Иван Васильевич шлет казанскому царю и вельможам богатые подарки и строго подтверждает свое требование о выдаче всех пленных, а на просьбы об отдаче горных черемис отвечает решительным отказом. В Казани Шиг-Алей действует с обычной своей жестокостью и жадностью; узнав, что часть вельмож сносится с ногаями и умышляет на его жизнь, он зазвал их к себе на пир и тут велел всех перебить; погибло до 70 заговорщиков, остальные разбежались. Но после того положение его еще ухудшилось, ибо волнения и нелюбовь к нему народа усилились. От Ивана Васильевича вновь приехал Алексей Адашев и начал склонять Шиг-Алея к тому, чтобы он укрепил город русскими людьми, то есть чтобы впустил в Казань русский гарнизон. На это предложение хан дал следующий ответ: «Я мусульманин и не хочу стать против своей веры, не хочу также изменить государю; кроме него мне уехать некуда; но, прежде чем уеду отсюда, постараюсь еще извести лихих людей, испорчу пушки, пищали и порох; тогда пусть государь приходит сам и промышляет». Спустя несколько времени он так и сделал. Узнав, что казанские вельможи ссылаются с Москвой, просят взять от них Шиг-Алея и прислать своего наместника, хан в марте выехал из города под предлогом ловить рыбу на озере, причем взял с собой многих стрельцов. Но вместо рыбной ловли он приехал в Свияжск и выдал воеводам захваченных им вельмож, числом 84 человека.

Главный свияжский воевода князь Семен Микулинский послал к казанским начальным людям с грамотами, объявляя, что царь исполняет их челобитье; Шиг-Алея от них сводит и назначает туда его, князя Семена, наместником; а потому звал их в Свияжск для присяги. Казанцы изъявили готовность, действительно лучшие люди стали приезжать для присяги в Свияжск, а в Казань прибыл стрелецкий голова Черемисинов с толмачом и начал отбирать присягу от народа. Уже в Казани делались приготовления к приему наместника и его свиты; уже наместник прислал свой обоз под прикрытием некоторого числа детей боярских, казаков и 72 пищалей; а сам он двинулся к Казани с войском, с воеводами Иваном Шереметевым, князем Серебряным, князем Ромодановским и готовился мирно, торжественно вступить в Казань. Вдруг все изменилось. Когда воеводы приблизились, казанцы поспешно затворяли городские ворота, хватали оружие и занимали стены. Русская летопись приписывает эту внезапную перемену трем вельможам казанским, князьям Исламу и Кебеку и мурзе Аликею. Они были в числе захваченных Шиг-Алеем противных ему вельмож. Но воеводы оплошали, поверили их уверениям и позволили им наперед себя ехать в город. А эти люди, прискакав в город, начали кричать, что русские хотят побить весь народ, о чем они будто слышали от самого Шиг-Алея и его касимовских татар. Это была искра, брошенная в порох. И без того наиболее ревностные казанские мусульмане, возбуждаемые своими муллами, с ненавистью смотрели на водворявшееся у них господство христианской Москвы, когда-то покорной татарской данницы. При таком настроении понятно, что нелепая весть о предстоящем избиении подняла весь город и он встал как один человек. Тщетно воеводы вступали в переговоры, уговаривали казанцев не верить лихим людям и предлагали дать новую присягу. Постояв дня полтора около стен, воеводы воротились в Свияжск и медлили начать военные действия в ожидании указа. Захваченных прежде казанских вельмож они посадили в тюрьмы, но некоторые из них успели спастись бегством. А казанцы не только задержали пришедших с обозом детей боярских и казаков, но потом и перебили их. Чтобы добыть себе царя, они послали в ногайские улусы и взяли оттуда астраханского царевича Едигера. Этот Едигер, по-видимому, незадолго до того некоторое время находился в России в числе татарских служилых князей и участвовал в походе на Казань 1550 года, следовательно, был знаком с московскими порядками и опытен в войсковом деле³³.

Весна 1552 года была временем испытания для московского правительства. После измены и восстания казанских татар с той стороны приходили все неутешительные известия. Так, Горная Черемиса, подущаемая казанцами, отложилась от Москвы и снова перешла на их сторону. Неприятели уже имели несколько удачных встреч с москвитянами и истребили несколько русских отрядов. Московская стража, расставленная на перевозах по Вятке и Каме, не устерегла царевича Едигера: он успел переправиться через Каму, благополучно пришел в Казань и сел на ее престоле. В то же время в войске, занимавшем Свияжск, открылась сильная цинготная болезнь, от которой много умирало людей. К вящему горю, царю и митрополиту донесли, что в этом войске свирепствует ужасный разврат, вследствие скопившегося там большого числа освобожденных из Казани пленниц; что многие даже предаются содомскому греху и, кроме того, бреют бороды, чтобы нравиться женщинам. Против такого бедствия царь и митрополит немедленно приняли меры. В соборном Успенском храме отслужили торжественное молебствие, освятили воду над мощами святых; после чего отправили в Свияжск архангельского протопопа Тимофея, со святой водой для окропления города и с посланием к его жителям от митрополита Макария. В сем послании митрополит увещевал воинов крепко стоять за веру, блюсти чистоту душевную и телесную, избегать «пустотных бесед» и «срамных словес», блуда и содомии, а также не «класть бритву на брады своя», «понеже сие дело есть Латынския ереси». Этими грехами послание объясняло постигшие нас неудачи и болезни и грозило царской опалой и церковным отлучением, если люди не покаются и не исправятся.

Между тем в Москве шли деятельные приготовления к большому походу. В созванной царем усиленной боярской думе много было разных речей о том, идти ли самому государю. Некоторые советовали ему остаться, чтобы беречь государство от Крымской орды и от ногаев; но царь склонился на сторону противного мнения и решил лично вести рати на Казань. Всеми овладела мысль, что это должен быть последний поход, что пора покончить с таким вероломным и непримиримым врагом. Начальство над ратями царь распределил таким образом: воеводой большого полка назначил князя Ивана Федоровича Мстиславского, а товарищем ему князя Михаила Ивановича Воротынского; передовой полк поручил князьям Ивану Турунтаю-Пронскому и Димитрию Хилкову; сторожевой – князю Василию Серебряному да Семену Шереметеву; правую руку князьям Петру Щепятепу и Андрею Курбскому; левую руку князю Димитрию Микулинскому и Димитрию Плещееву. В своем собственном полку он поставил воеводами князя Владимира Воротынского и Ивана Шереметева. Кроме того, он призвал вновь Шиг-Алея с его вспомогательным отрядом касимовских татар. В это время по просьбе Шиг-Алея царь отдал ему в жены известную казанскую царицу Суюнбеку, вдову его брата Еналея и Сафа-Гирея. По всей вероятности, царь пристроил таким образом Суюнбеку, чтобы не выпускать ее из Московского государства; ибо отец ее ногайский мурза Юсуф прислал к царю с просьбой отпустить его дочь-вдову в ее родные улусы. Обидеть простым отказом и возбудить против Москвы сильного ногайского мурзу царь не хотел; а отвечал ему, что она уже сделалась женой Шиг-Алея. Сей последний, хорошо знавший Казанскую страну, не советовал Иоанну вести войну в летнюю пору, ссылаясь на леса, озера и болота, и говорил, что зимой там удобнее воевать, когда все пути свободны. Но государь отвечал, что было бы слишком долго медлить до зимы, что война уже началась, большой наряд и запасы уже отправлены Волгой к Свияжску, что в Божьей воле и непроходимые места сделать проходимыми. Впрочем, мы видели, как в предыдущие оба похода Иоанн был обманут расчетом на зимнее время.

Рано утром 16 июня 1552 года Иоанн простился со своей супругой Анастасией, в то время беременной, помолился в Успенском соборе, взял благословение у митрополита и, сев на коня, выступил в поход, по направлению через Коломну в Муром, а оттуда к Свияжску. Москву он поручил охранять брату своему Юрию и митрополиту Макарию. В селе Коломенском была первая остановка для обеда. В селе Острове был первый ночлег. Но тут вдруг прискакал один станичник гонцом из Путивля с известием о скором приходе Крымской орды на Северскую или на Рязанскую украйну. То, чего опасались в Москве и на что указывали люди, советовавшие отложить поход до зимы, по-видимому, оправдалось, то есть приходилось за раз воевать с Казанью и с Крымом.

Вести о крайней опасности, грозившей Казанскому царству, распространились по мусульманским странам и производили в них сильное впечатление. Турецкий султан, знаменитый Солиман Великолепный, принял близко к сердцу эти вести и, будучи сам не в состоянии воевать Москву по ее отдаленности, старался вооружить против нее все татарские орды Восточной и Южной России. Он посылал грамоты в Астрахань и к ногаям, призывая их соединиться с крымским ханом против москвитян. Но Астрахань в то время была бессильна; ногаи, разделенные между разными князьями, не были способны к дружному и быстрому образу действий. Только новый крымский хан Девлет-Гирей, племянник и преемник Саип-Гирея, посаженный на престол Солиманом, показывал усердие к исполнению его воли и получил от него на помощь пушки и янычар. Он рассчитывал напасть на южные московские пределы в то время, когда царь с главными силами находился уже далеко на востоке, и, угрожая самой Москве, думал отвлечь русских от Казани. Но расчет его оказался ошибочным, и замедление русского похода на сей раз было кстати – наши главные силы только начали свое выступление. По-видимому, и само это замедление произошло в связи с опасением или предвидением крымского набега.

Получив весть о крымцах, Иоанн продолжал свой поход к Коломне; в то же время он велел полкам спешить к Оке, занять главные переправы и приготовиться к бою. В Коломну к нему прискакал гонец из Тулы с известием, что крымцы показались около сего города, но не в большом числе. Царь не медля двинул туда из Каширы правую руку с князьями Щенятевым и Курбским, от Ростиславля (Рязанского) передовой полк с Турунтаем-Пронским и Хилковым, от села Колычева (близ Коломны) часть большого полка с князем Михаилом Воротынским, а за ними и сам готовился идти с остальными войсками. Распоряжения эти оказались удачны; ибо через день прискакал гонец с известием, что крымский хан со всей своей силой, с турецкими пушками и янычарами осадил Тулу; когда же узнал о присутствии московских полков на берегах Оки, остановился и повернул назад; но, чтобы не прийти в Крым с пустыми руками, он хотел, по крайней мере, взять и разграбить стоявший на его дороге украинный город Тулу. 22 июня Девлет-Гирей весь день приступал к городу и стрелял по нему калеными ядрами, от которых во многих местах произошел пожар, а янычары пытались влезть на стены. В Туле тогда оставалось мало военных людей, потому что большая часть ушла в казанский поход; но воевода князь Григорий Темкин мужественно встречал нападение; горожане вместе с военными людьми стояли на стенах и храбро отражали приступы. На следующий день осажденные увидали вдали облако пыли и догадались, что идет помощь от царя. Воодушевленные тем, они сделали отчаянную и удачную вылазку, в которой принимали участие даже женщины и дети. В следующую ночь стража татарская донесла хану о приближении большого русского войска. Он подумал, что сам Иоанн пришел с главными силами, и обратился в бегство. Подошедшие поутру князья Щенятев и Курбский уже не застали татар под Тулой; им пришлось встретить и поразить только те отряды, которые были распущены в загоне и возвращались к Туле, не зная о бегстве хана. Затем некоторые московские воеводы пустились в погоню за ханом, нагнали его и побили на речке Шивороне. В этих стычках не только было отбито назад много русского полону, но и захвачены самый обоз ханский со множеством телег и верблюдов и его турецкие пушки. Так неудачно окончилось предприятие Девлет-Гирея, и так счастливо начался третий и последний поход Иоанна на Казань. Радостные вестники поскакали из Коломны от царя на Москву к царице и митрополиту, а также в Свияжск к стоявшим там воеводам.

Покончив с крымским набегом, Иоанн устраивал в Коломне дальнейшее движение своих полков на Казань. Но тут обнаружился вдруг ропот в некоторых частях войска, а именно: новгородские дети боярские били челом государю, что они уже сослужили государеву службу в походе на крымцев, а теперь их посылают в дальний путь, под Казань, где придется долго стоять. Волнение, вызванное такой просьбой, было опасно, ибо могло распространиться и на другие части войска. Государь или его умные советники нашлись: велено было составлять списки тем, кто желает остаться и кто хочет идти под Казань; последних государь будет жаловать, заботиться об их прокормлении, а также награждать их поместьями. Когда дошло до переписи, то несогласных почти не оказалось: все изъявили охоту идти за государем. Кроме надежды на царские награды и пожалования, очевидно, тут подействовало и общее одушевление, которое тогда овладело русским народом при мысли покончить с исконным хищным врагом своей народности и православной веры. Со времени Куликовской битвы борьба с татарами приобрела на Руси значение крестовых походов и пользовалась наибольшим народным сочувствием.

Часть войска, именно большой полк, передовой и правую руку, государь послал на восток через Рязанскую область и Мещеру; а с остальными полками сам пошел из Коломны на Владимир-Залесский и Муром. Во Владимире в Рождественской обители он молился над гробом своего святого предка Александра Невского, а в Муроме над мощами князя Петра и княгини Февронии. Во Владимире встретил его протопоп Тимофей с известием, что в Свияжске он с местными священниками совершил крестный ход вокруг города и кропил святой водой по всему городу, после чего свирепствовавший там мор утих. В Муроме царь получил от митрополита Макария пространную грамоту, в которой тот вместе со всем освященным собором посылал царю и всему воинству благословение на брань с врагами и напоминал ему подвиги его предков. В Муром он вызвал подручника своего касимовского хана Шиг-Алея и отправил его с частью войска на судах Окой и Волгой. Сам же переправил полки за Оку и в половине июля двинулся далее к Свияжску сухим путем, выслав вперед легкий конный отряд, или так называемый яртоул, под начальством князей Шемякина и Троекурова; а за ними послал посошных людей, которые должны были наводить мосты на речках и на ржавцах, и вообще приуготовлять пути царю и бывшему с ним войску, то есть собственной царской дружине, сторожевому полку и левой руке. Во время пути к Иоанну присоединились некоторые служилые князья и мурзы с Городецкими (касимовскими) и темниковскими татарами и с мордвой. Этот путь пролегал то густыми лесами, то дикими полями; множество лосей и всякой дичи в лесах и обилие рыбы в реках представляли войску средства пропитания во время похода. Не доходя немного реки Суры, с царским войском сблизились помянутые выше полки, шедшие южнее и заслонявшие его от внезапного нападения заволжских или ногайских татар, которого по обстоятельствам того времени можно было опасаться. Переправясь за Суру, русские полки вступили в землю чувашей и горных черемисов. Уже прежде по пути встречали царя гонцы от свияжских воевод с вестями об удачных поисках над возмутившимися горными черемисами и о новом приведении их в покорность. Теперь же, при виде великой русской рати, местные черемисы, чуваши и мордва показывали даже преданность московскому царю; старшины их приходили к нему с поклонами, приносили хлеб, мед, быков и говядину частью в дар, а частью продавали; воины, долгое время впроголодь питавшиеся охотой, с радостью ели черемисский хлеб, который показался им теперь вкуснее родных калачей, по замечанию одного участника похода (князя Курбского).