Текст книги "История России. Московско-царский период. XVI век"

В 1547 году, когда царь приблизил к себе умных советников, он дал поручение одному находившемуся в Москве немцу Шлитте, родом саксонцу, набрать в Германии разных художников и мастеров на царскую службу, для чего снабдил его своей грамотой к императору Карлу V. Шлитте получил от Карла разрешение и набрал более ста человек; тут были архитекторы, оружейные мастера, литейщики, живописцы, ваятели, каменщики, мельники, рудокопы, слесаря, кузнецы, каретники, типографщик, органист, медики, аптекари и прочие; даже было несколько богословов, отправлявшихся по желанию Римской курии с целью католической пропаганды. Но в Любеке, по наущению ливонских немцев, Шлитте задержали под предлогом одного старого долга. Спустя два года ему, однако, удалось с частью собранных людей добраться морем до Ливонии; тут орденские власти задержали его снова и посадили в заключение. На сей раз они выхлопотали у императора декрет, которым приказывалось ордену не пропускать в Москву подобных людей, несмотря ни на какие паспорты. Впоследствии Шлитте удалось освободиться и даже снова побывать в Москве; но предприятие его уже расстроилось: собранные им люди разошлись в разные стороны; лишь немногие из них успели пробраться в Москву и поступить на царскую службу. Как строго относились к подобным людям ливонские власти, показывает пример одного пушечного мастера, которого завербовал Шлитте, по имени Ганс. Его поймали на дороге в Россию и посадили в тюрьму. Ганс бежал из тюрьмы, но около русской границы его вновь поймали и на сей раз отрубили голову.

В то время, когда Ливонский орден и Ганзейский союз старались преграждать доступ в Россию западноевропейским искусствам и ремеслам посредством Балтийского моря, почти внезапно открылся иной путь для сношений России с Западной Европой, путь Беломорский.

Соревнование с испанцами и португальцами, открывшими пути в Америку и Ост-Индию, желание найти неведомые дотоле страны и завести с ними прибыльные торговые сношения побудили английских купцов, в царствование Эдуарда VI, составить особое общество для снаряжения морской экспедиции в северо-восточном направлении. На собранный им капитал общество это снарядило три корабля, начальство над которыми принял Гут Виллоби. В мае 1553 года корабли вышли из Темзы. Дорогой буря рассеяла их. Два корабля остановились у берегов русской Лапландии, и тут Виллоби замерз со всем экипажем; рыбаки нашли его потом сидящим в палатке за своим журналом. Третий же корабль, по имени «Благое предприятие» («Бонавентура»), с капитаном Ричардом Ченслером вошел в Белое море и в конце августа пристал в устье Северной Двины, в окрестностях монастыря Св. Николая. От встреченных рыбаков он узнал, что находится во владениях московского царя. Власти ближнего города Холмогор дали знать царю о прибытии английских гостей; по государеву указу Ченслер со своими людьми был отправлен в Москву, где вручил Иоанну грамоту короля Эдуарда, обращенную к владетелям северных стран. Царь и его советники оценили ту пользу, какую могла извлечь Россия от непосредственных сношений с Англией для получения военных материалов и иноземных мастеров. Ченслер был ласково принят при московском дворе и отпущен с царской грамотой к королю Эдуарду, в которой Иоанн изъявлял готовность даровать англичанам права свободной торговли в России. Ченслер не застал уже в живых Эдуарда VI. Преемница его королева Мария и ее супруг Филипп Испанский утвердили привилегии купеческого общества или компании, основанной для торговли с Россией, и отправили послом в Москву того же Ченслера на том же корабле «Благое предприятие», в сопровождении двух агентов компании. Царь действительно даровал этой компании право беспошлинной торговли во всем своем государстве с разными другими льготами. Кроме того, он велел отдать ей оба корабля Виллоби со всеми найденными в них товарами и отправил в Англию вместе с Ченслером в качестве русского посла вологодского наместника Осипа Непею. Корабль его бурей был разбит о береговые скалы Шотландии, и сам Ченслер погиб с большей частью своего экипажа и русской посольской свиты. Но Непея спасся, достиг Лондона и удостоился весьма почетного приема при дворе. Филипп и Мария со своей стороны тоже даровали русским купцам право свободной и беспошлинной торговли. Этим правом русские купцы, конечно, тогда еще не могли воспользоваться. Действительнее оказалось королевское позволение на свободный выезд в Россию разных художников и ремесленников, так что уже Непея вместе с предметами, купленными для царской казны, привез из Англии и несколько мастеров для царской службы. Прибывший вместе с ним агент англо-русской компании, опытный в путешествиях и ловкий капитан Дженкинсон сумел весьма понравиться царю и выхлопотал у него для своей компании позволение вести через Россию торговлю с Персией. Тот же Дженкинсон первый из англичан совершил поездку с товарами своими в Прикаспийские страны и доезжал до Бухары. Плывя нижней Волгой, он в своем дневнике сообщает любопытное сведение о междоусобиях и моровом поветрии, свирепствовавших тогда (весной 1558 г.) в ногайских ордах: остатки их потянулись к Астрахани, надеясь найти там пропитание, но тут они гибли от голода в таком огромном количестве, что берега Волги в тех местах были покрыты грудами мертвых и смердящих тел.

Итак, холодное и пустынное дотоле Белое море оживилось торговыми судами разных европейских наций; ибо вслед за Ченслером сюда явились также корабли голландские и бельгийские. Хотя право свободной торговли в этих странах даровано было только известной английской компании, но этим правом пользовались и нидерландские подданные Филиппа при жизни его супруги королевы Марии. Когда же после ее смерти (1558 г.) ей наследовала сестра ее Елизавета, то сия последняя в своих грамотах к Иоанну пыталась, хотя и тщетно, настаивать на исключительном праве англичан пользоваться беломорскими торговыми пристанями. Впрочем, при великих естественных богатствах России англичане не терпели никакого ущерба от такой конкуренции и получали огромные барыши на своих товарах, особенно на сукнах, привозимых в Россию, откуда они вывозили главным образом меха.

Завязавшиеся торговые сношения России с Англией не замедлили возбудить живейшие опасения со стороны наших соседей, именно Польши, Ливонии и Швеции. Король Шведский Густав Ваза даже обращался к английской королеве Марии с убеждениями не торговать с Россией, чтобы не доставлять московскому царю средств к завоеванию соседних стран. Мария отказалась от подобного запрещения, но обещала принять меры, чтобы англичане не доставляли в Россию военных снарядов. Дело в том, что шведский король именно в это время находился в войне с русскими (с 1554 по 1557 г.). Она возникла вследствие пограничных распрей; кроме того, король питал неудовольствие на царя за то, что тот не хотел лично сноситься с ним, а по старому обыкновению предоставлял эти сношения своим новгородским наместникам. Рассчитывая на помощь Ливонского ордена и польско-литовского короля, Густав смело начал войну. Шведы осаждали город Орешек и имели успех в незначительных встречах. Но пришло большое русское войско под начальством князя Щенятева, двинулось на Выборг и двукратно разбило шведов; хотя Выборга русские не взяли, зато сильно опустошили страну и набрали столько пленных, что, по словам нашей летописи, «мужчину продавали по гривне, а девку по пяти алтын». Не получив помощи ни от ливонцев, ни от литовцев, Густав вступил в переговоры, и мир был заключен на прежних условиях и старых рубежах. Во время сих переговоров на требование шведских послов, чтобы впредь королю непосредственно сноситься с царем, а не с новгородскими наместниками, московские бояре указали на знатные роды этих наместников, происходивших от князей русских, или литовских, или татарских, и прибавили: «А про государя вашего в рассуд вам скажем, а не в укор, которого он роду и как животиною торговал и в Свойскую землю пришел, того не давно ся делало и всем ведмо». Тут, конечно, разумелись те превратности и приключения, которым подвергался Густав Ваза после своего бегства из Дании. Вообще, при заключении сего мира Иоанн относился к шведскому королю гордо, как победитель к побежденному. Посылая несколько вещей из шведской добычи в подарок известному ногайскому князю Измаилу, он писал ему в таком смысле, что «король немецкий нам сгрубил, и мы его наказали»³⁷.

Все эти успехи во внешних войнах внушили молодому московскому царю высокое понятие о своем могуществе и еще крепче утвердили в намерении завоевать Ливонию.

Ливония в данную эпоху представляла собой замечательное по своей отсталости внутреннее устройство, основанное на сословном, церковном и племенном разделении.

Первенствующее значение в стране принадлежало духовно-рыцарскому ордену меченосцев, с магистром ордена во главе. После того как прусско-тевтонский орден принял Рформацию и обратился в светское владение, прекратились зависимые отношения ливонского магистра к прусскому гроссмейстеру, и знаменитый Вальтер фон Плеттенберг занял положение почти самостоятельного имперского князя, только номинально зависимого от германского императора. Владения орденские были разбросаны по всем частям Ливонии и занимали едва ли не большую часть ее территории. Местопребыванием магистра служил замок Венден; но ему принадлежало еще более десяти замков, и половина города Риги находилась под его верховной властью. Помощник его или ландмаршал жил в замке Зегевольде и владел еще несколькими замками. За ним следовали восемь орденских окружных начальников, или комтуров: Феллинский, Перпавский, Ревельский, Мариенбургский, Динабургский, Гольдингенский, Виндавский, Добельнский; каждый владел несколькими замками. Потом восемь орденских фогтов: в Зонненбурге, Вейсенштейне, Везенберге и прочих. Всех замков в руках орденских властей находилось более пятидесяти; к каждому замку приписано было известное количество земли с сельскими жителями, которые были обложены доставкой ржи, ячменя, овса, сена и других припасов для содержания замковых обитателей.

Рядом с духовно-рыцарским орденом существовали чисто духовные власти, в лице рижского архиепископа и четырех епископов, которые считали себя духовными князьями и признавали над собой только авторитет папы, именно: Дерптский, Ревельский, Эзельский и Курляндский. Архиепископ Рижский сохранил верховную власть только над одной половиной Риги; но сам он обыкновенно не жил здесь, а смотря по времени года проводил весну в замке Лемзале, лето в Кокенгузене, на берегу Двины, а зиму в изобилующем лесными окрестностями Ронненбурге. Кроме того, во владении архиепископской кафедры и капитула было много других замков, также и во владении епископов.

За орденом, епископскими кафедрами и их капитулами следовало светское рыцарское сословие, которое владело замками на земле ордена или духовенства на ленных правах. Вся страна была покрыта, таким образом, более чем полутораста укрепленными замками. Рядом с духовенством и рыцарством стояли граждане нескольких значительных городов, каковы Рига, Ревель, Дерпт, Пернава, Вольмар, Нарва и некоторые другие; они пользовались самоуправлением, то есть имели собственные выборные чины, признанные в то же время верховной властью епископов или ордена.

Единственным объединяющим все эти четыре сословия учреждением с XV века служили общие сеймы, или ландтаги, куда собирались уполномоченные от ордена, духовенства, земского рыцарства и городов. Сеймы созывались обыкновенно магистром и собирались по преимуществу в городе Вольмаре, по его серединному положению в стране. Только постановления или рецессы этих сеймов считались обязательными для всей страны и для всех сословий. Но, при недостатке общей исполнительной власти, сеймовые решения нередко оставались недействительными и не могли прекратить внутренние раздоры между разными сословиями, а в особенности борьбу между светской и духовной властью. Наконец, рядом с сими господствующими сословиями, состоявшими из пришлых немцев, жило большинство населения, покоренное, крепостное и бесправное, принадлежавшее к племенам чудскому и литовскому, которое с ненавистью сносило свое иго и при случае готово было восстать против своих притеснителей.

Распространившаяся около того времени в Ливонии Реформация еще более усилила существовавший там политический хаос. Реформация проникла сюда из Пруссии. Один школьный учитель и вместе последователь Лютера, по имени Кнеппен, спасаясь от преследования местного епископа, в 1521 году убежал из Пруссии в Ригу и здесь успешно начал распространять Лютерово учение. В числе его последователей и пособников явились бургомистр города Дуркоп и городской секретарь Ломиллер. Попытки рижского архиепископа Бланкенфельда строгими мерами подавить партию Реформации в Риге оказались безуспешны при том самоуправлении, которым пользовался этот богатый город; а из Риги евангелическое учение стало распространяться и по другим местам, между прочим, в Ревеле и Дерпте, которые после Риги были наиболее значительными городами. Магистр ордена Плеттенберг сам питал расположение к Реформации. По примеру тевтонского гроссмейстера Альбрехта Бранденбургского он мог бы попытаться, вместе со введением реформы, обратить Ливонию в светское герцогство; но, находясь уже в престарелом возрасте, он не рассчитывал на основание собственной династии. Поэтому Плеттенберг отнесся к делу реформы сдержанно и во время борьбы с ней духовенства вел себя нейтрально; но в распре Риги с архиепископом явно принимал сторону горожан. Чтобы подкрепить католическую партию, архиепископ, при помощи рижского капитула, выбрал своим коадъютором и вместе преемником маркграфа бранденбургского Вильгельма, который был братом помянутому Альбрехту. Но маркграф Вильгельм явился далеко не ревностным противником Реформации: он более заботился о сохранении себе архиепископских владений и доходов. Точно так же отличались веротерпимостью и преемники Плеттенберга (умершего в 1535 г.). В Ливонии отражались события, волновавшие тогда Германию. Так здесь явились подражатели секте анабаптистов и иконоборцев, производившие разные бесчинства: они выбрасывали из церквей алтари и статуи, выгоняли монахов и монахинь из монастырей и даже разрушали церкви. Между прочим, в Дерпте они не пощадили и православного храма, сооруженного для русских купцов. Когда в Германии образовался Шмалькальденский союз для защиты Реформации, город Рига пристал к этому союзу. По смерти Бланкенфельда (1539 г.) рижане в течение нескольких лет отказывались принести обычную присягу новому архиепископу, то есть Вильгельму Бранденбургскому, как своему светскому государю и уступили только под условием свободы вероисповедания. Эта свобода, наконец, была признана архиепископом и епископами для всей Ливонии на Вольмарском сейме 1554 года. Таким образом, к дроблению населения на отдельные сословия и народности присоединилось еще церковное разделение на католиков и протестантов.

Победы Плеттенберга в русско-ливонской войне начала XVI века надолго обеспечили внешний мир для Ливонии. Этот продолжительный мир, вместе с усиленной торговой деятельностью важнейших ливонских городов, способствовал накоплению богатств и вообще произвел экономическое процветание страны. Но зато он способствовал также водворению роскоши и изнеженности и особенно вредно подействовал на рыцарский орден, который отвык от воинской деятельности, предался праздности и большой распущенности. Не стесняясь своими обетами безбрачия, рыцари открыто держали и меняли любовниц, следуя примеру своих духовных сановников. От духовенства и рыцарства эта распущенность нравов распространялась на горожан и на самое крестьянское сословие. Эсты и латыши, принявшие христианство только внешним образом и плохо наставляемые своими духовными пастырями, вполне сохраняли свои языческие обычаи и верования и почти не имели у себя браков, освященных церковью, в чем они подражали своим духовным господам и церковным пастырям. При таком упадке религии и нравственности на первый план выступила любовь к веселью и всякого рода празднествам. Бароны и земские рыцари в том только и проводили время, что ездили друг к другу в гости, пировали, охотились. Если в дворянском доме праздновалась свадьба или крестины, то это событие служило поводом для съезда и пиров на несколько недель. Горожане также при всяком празднестве предавались разгулу и пьянству; героями пиров являлись такие гуляки, которые выпивали самое большое количество вина или пива. Последнее пилось из таких кружек и чаш, в которых, по выражению ливонского летописца, можно было детей крестить. Празднества сопровождались также играми и плясками; особенно шумные, непристойные игрища происходили зимой вокруг рождественской елки, а весной в ночь под Иванов день. Но при всей наклонности к веселью и разгулу ливонские немцы не отличались мягкосердием и добродушием. Напротив, их отношения к покоренным туземцам были самые суровые; последние находились в угнетении и нищете, ибо немецкие господа старались выжимать из них как можно более доходов и облагали их чрезмерными поборами. О жестоком, мстительном характере немецких баронов свидетельствуют многие человеческие скелеты, находимые в ливонских замках, эти останки людей, которые были или замуравлены живыми, или прикованы цепью в каком-нибудь подземелье³⁸.

Враждебность ливонских немцев к России, постоянно проявлявшаяся разными притеснениями русских купцов и недозволением провозить военный материал, конечно, вызывала русское правительство на возмездие. В Москве очевидно знали политическую несостоятельность Ливонии. Считая ее легкой добычей, Иван Васильевич, возгордившийся покорением Казанского царства, задумал воспользоваться первым удобным поводом для завоевания и этой страны. Повод не замедлил открыться.

Когда истекло пятидесятилетнее перемирие, заключенное между Иваном III и Плеттенбергом в 1503 году, то ливонские чины отправили к Ивану IV посольство, чтобы вести переговоры о продлении перемирия еще на тридцать лет. В 1554 году прибыли в Москву послы от ливонского магистра, рижского архиепископа и дерптского епископа и просили, чтобы государь велел своим новгородским и псковским наместникам заключить новое перемирие. Царь поручил вести переговоры с посольством окольничему Алексею Федоровичу Адашеву и дьяку Висковатому. Окольничий и дьяк объявили, что государь на всю землю Ливонскую гнев свой положил и не велит своим наместникам давать перемирие за следующие вины: 1) юрьевский (т. е. дерптский) епископ уже много лет не платит дани со своей волости, 2) гостей русских ливонские немцы обижают и 3) русские концы в Юрьеве и некоторых других городах (Риге, Ревеле, Нарве) немцы присвоили себе, вместе с находившимися в них русскими церквами, которые разграбили и частью разрушили (протестанты). Послы выразили недоумение, о какой дани им говорят: никакой дани они не знают по старым грамотам. Но Адашев напомнил, что немцы пришли из моря и взяли силой русскую волость (Юрьевскую), которую великие князья уступили им под условием дани; что эту дань они давно не платили, а теперь должны заплатить и с недоимками, а именно за 50 лет, и вперед с каждого человека платить ежегодно по гривне немецкой (марке). Напрасно послы пытались оспаривать эту дань. Наконец они уступили, и переговоры кончились согласием продолжить перемирие еще на 15 лет под следующими главными условиями: уплатить означенную юрьевскую дань с недоимками в три года и за ручательством всей Ливонии; очистить русские концы и церкви; русским и ливонским гостям обоюдно предоставить свободную торговлю в своих землях; дать управу в торговых и порубежных обидах и не заключать союза с королем Польским. Так как условия эти вступали в силу только после подтверждения их ливонскими чинами, то послы и согласились на них, предоставляя решение вопроса своим властям. Они привесили к перемирной грамоте свои печати, которые при утверждении договора должны были быть отрезаны и заменены печатями магистра, архиепископа и епископа. В Ливонии, однако, весть о таком договоре произвела смятение; архиепископ немедля созвал сейм в Лемзале. На чем он решил, нам неизвестно; но вскоре затем в Дерпт прибыл от новгородских наместников посол Келарь Терпигорев за подтверждением перемирного договора. В епископском совете долго рассуждали и спорили о том, как поступить. Канцлер епископа Гольцшир предложил привесить свои печати к договорной грамоте, но в действительности дани не платить, а представить это дело тотчас на решение императора, как своего верховного ленного государя. «Московский царь ведь мужик (ein Baur); он не поймет, что мы передаем дело в имперский каммергерихт, который все это постановление отменит», – пояснил канцлер. Мысль показалась удачной. К договорной грамоте привесили новые печати, возвратили русскому послу и тут же в его присутствии начали писать прогестацию на имя императора. «Что это один говорит, а другие записывают?» – спросил Терпигорев. Когда ему объяснили, в чем дело, он заметил: «А какое дело моему государю до императора? Не станете ему дани платить, он сам ее возьмет». Пришед к себе домой в сопровождении епископских гоф-юнкеров, Терпигорев вынул из-за пазухи договорную грамоту и приказал своему подьячему завернуть ее в шелковый платок, уложить в ящик, обитый сукном; причем шутя заметил: «Смотри береги этого теленка, чтобы он вырос велик и разжирел».

Со времени первого прибытия ливонских послов в Москву протекло три года. В это время возникла и успела окончиться война Густава Вазы с Иоанном IV. Ливония, как мы видели, не двинулась на помощь Густаву; в ней самой произошло тогда подобное междоусобие вследствие борьбы между светской и духовной властию. В 1546 году на Вольмарском сейме постановлено было, чтобы впредь архиепископ, епископы и магистр не назначали себе в коадъюторы или преемники лиц из германских владетельных домов. Сам архиепископ Вильгельм подписал это постановление; но в 1554 году он вдруг назначил своим коадъютором семнадцатилетнего Христофа, герцога Мекленбургского, своего родственника, призвал его в Ливонию и передал ему некоторые из своих замков. Орден решительно восстал против такого незаконного поступка. Магистр фон Гален созвал сейм в Вендене, где сословия решили употребить силу против архиепископа и его коадъютора. Для найма ратных людей магистр отправил в Германию молодого динабургского комтура Готгарда Кетлера, бывшего родом из Вестфалии. Началась междоусобная война. Ландмаршал фон Минстер, раздраженный тем, что магистр назначил своим коадъютором не его, а феллинского комтура Фирстенберга, принял сторону архиепископа. Город Рига и дерптский епископ держали сторону ордена. Фирстенберг осадил Кокенгузен и взял в плен архиепископа вместе с его коадъютором; их посадили под стражу. Но за них вступился король Польский Сигизмунд Август, родственник Вильгельма, и потребовал их освобождения, в чем получил отказ. К этому поводу присоединилось еще случайное убийство на ливонской границе польского гонца Ланского. Сам король с большим польско-литовским войском вступил в пределы Ливонии. Орден оказался не в силах ему сопротивляться. Новый магистр Фирстенберг (фон Гален между тем умер) у курляндского местечка Позволяя, близ замка Бауске, заключил мир с королем (в сентябре 1557 г.): архиепископ и его коадъютор были вполне восстановлены в своих правах. Эти события ясно показали упадок Ливонского ордена и его военную несостоятельность. Чтобы предотвратить опасность, грозившую со стороны московского государя, магистр вскоре после Позвольского мира поспешил заключить с Сигизмундом Августом, как с великим князем Литовским, оборонительный и наступательный союз. Один уже этот союз давал московскому царю повод к войне, так как был нарушением прямой статьи пятнадцатилетнего перемирия.

В феврале 1557 года в Москву прибыли ливонские послы. Трехлетний срок для внесения дани истекал; но они явились сюда не с деньгами, а с просьбой о сложении дани с дерптского епископа. Царь не пустил к себе на глаза этого посольства, а через тех же Алексея Адашева и дьяка Висковатого велел отвечать, что он сам будет искать на магистре и на всей Ливонской земле за ее неисправление. Послы уехали. Дорогой они ясно поняли, что москвитяне готовятся к войне: в известных расстояниях видны были новопостроенные ямские дворы с помещениями для большого количества лошадей; к западной границе тянулись санные обозы со съестными и военными припасами. Вслед за послами царь отправил окольничего князя Шастунова с товарищами строить на устье Наровы ниже Ивангорода «корабельное пристанище» или гавань; причем запретил новгородским, псковским и ивангородским купцам ездить с товарами к немцам. Испуганные сими приготовлениями, ливонцы в декабре того же 1557 года вновь прислали посольство с предложением внести за прежние годы одну определенную сумму в 45 000 ефимков (или 18 000 московских рублей), а впредь с Юрьева ежегодно брать по тысяче угорских золотых. Царь согласился; но, когда от послов потребовали денег, их не оказалось. По известию ливонских летописцев, послы понадеялись на обещание московских купцов дать им денег взаймы; ибо для русских купцов торговля с Ливонией была выгодна, и они не желали войны. Но царь будто бы под страхом смертной казни запретил своим купцам ссудить немцев деньгами. Напрасно послы просили оставить их самих заложниками, пока деньги будут доставлены из Ливонии. Царь не соглашался ни на какие отсрочки. Очевидно, он уже решил войну бесповоротно. Послы уехали; говорят, на прощание их посадили обедать и подали пустые блюда в знак того, что они приехали с пустыми руками³⁹.

В январе 1558 года русские воеводы вторглись в Ливонию. Русское войско, простиравшееся до 40 000 и заключавшее в себе отряды хищных касимовских и казанских татар и пятигорских черкес, состояло под главным начальством известного касимовского хана Шиг-Алея; а товарищами его были Михаил Васильевич Глинский, дядя царя, и Даниил Романович, царский шурин. Воеводы имели наказ не заниматься осадой городов и замков, а только повоевать, то есть опустошить, неприятельские волости, что и было исполнено в точности. Войска наши, разделясь на несколько отрядов, прошли Ливонию на полтораста верст в длину параллельно с литовским рубежом и на сто верст в ширину; деревни и посады они сжигали, скот и хлебные запасы истребляли, стариков и детей убивали, но молодых забирали в плен; причем, по словам ливонских летописцев, совершали ужасные варварства. Местами немцы пытались обороняться в открытом поле, но были везде побиваемы по своей малочисленности. Дошедши недалеко до Риги и Ревеля, русское войско повернуло назад и вышло в Псковскою область, обремененное огромной добычей; ибо страна была до того времени богатая и цветущая. По выходе из Ливонии, Шиг-Алей с воеводами послал к магистру грамоту (конечно, сочиненную в Москве), в которой говорилось, что государь Московский присылал свою рать покарать ливонцев за их неисправление и что если они повинятся и пришлют челобитье, то воеводы готовы просить за них. Ливонские чины съехались на Вольмарском сейме и тут решили хлопотать о мире. Магистр прислал просить опасной грамоты для послов; в Москве грамоту дали, велели приостановить военные действия и заключить перемирие. Большие ливонские города сделали складчину, собрали 60 000 талеров и отправили их в Москву с посольством, во главе которого был поставлен брат Фирстенберга. Но это посольство еще не успело прибыть по назначению, как перемирие было нарушено.

На возвышенном левом берегу реки Наровы, недалеко от ее устья, расположен значительный и в то время хорошо укрепленный город Нарва, в русских летописях известный под именем Ругодива. Супротив него, на другом, менее высоком берегу реки, Иваном III поставлена была русская крепость, или так называемый Ивангород. Было время Великого поста. Ивангородцы строго соблюдали перемирие и усердно посещали церковную службу; а жители Нарвы, большей частью лютеране, пили пиво и веселились. С нарвских башен видна была почти вся внутренность Ивангорода, и пьяные немцы ради потехи стали осыпать картечью православных людей, собиравшихся в церкви, причем некоторых убили. Русские воеводы не отвечали на выстрелы, а послали тотчас известить о том царя; от него пришло разрешение стрелять, но только из одного Ивангорода. Воеводы принялись усердно обстреливать Нарву из пушек и пищалей каменными и калеными ядрами. Тогда нарвские городские власти послали просить пощады, обвиняя в нарушении перемирия своего фохта («князьца», как выражается русская летопись), и предлагали поддаться русскому царю. Уведомленный о том особым посольством, царь приказал прекратить пальбу и отправил Алексея Басманова и Даниила Адашева с отрядом стрельцов и детей боярских, чтобы принять город Нарву с округом в русское владение. В этот город между тем пришло от магистра подкрепление в тысячу человек, и городские власти начали перед русскими воеводами отпираться от собственного посольства, говоря, что они не поручали ему говорить о своем подданстве царю. Но тут как бы сама судьба наказала их за вероломство. 11 мая в городе вспыхнул страшный пожар. Русская легенда приписывает его чуду: хозяин одного дома в горнице, в которой останавливались прежде русские купцы, нашел православную икону Богородицы; насмехаясь над иконой, он бросил ее в огонь под котел, где варилось пиво; оттуда вдруг поднялось пламя до потолка и произвело пожар, а внезапно налетевший вихрь разнес его в разные стороны; так как дома большею частью были деревянные, то огонь разлился с неудержимой силой. Произошло ужасное смятение. Ивангородцы воспользовались им, бросились переправляться через реку и, сбив ворота, ворвались в город. Гарнизон заперся было в замке, но не выдержал беспрерывной пальбы и сдал его, выговорив себе свободное отступление. Вслед за тем взят был замок Нейшлот (у русских Сыренск), стоявший при истоке Наровы из Чудского озера. Вскоре завоеван и городок Везенберг (у русских Раковор), средоточие провинции Вирланда. Таким образом, все Занаровье со значительной частью Эстляндии очутилось в русских руках. Царь был очень обрадован этим успехом. Он отпустил ливонское посольство ни с чем и решил продолжать войну; завоеванные же города велел очищать от латинской и лютерской веры и строить там православные церкви, для чего из Новгорода был прислан в Нарву юрьевский архимандрит. Жителям ее он дал жалованную грамоту и всех нарвских пленников, находившихся в России, велел возвратить в отечество. Иоанн особенно дорожил Нарвой, как первой гаванью, которую русские приобрели на Балтийском море, и он постарался через нее немедленно открыть непосредственные торговые сношения России с иноземцами, помимо Ганзейских городов, старавшихся удержать в своих руках монополию балтийской торговли.