Текст книги "Черное знамя"

Очень хотелось послать Голубова подальше, покрыть традиционным русским загибом, и вполне можно это сделать, получить в ответ целый залп из грязных ругательств… но что потом, что после?

Один кабинет на троих со Степановым и неведомым Петром Петровичем?

«Исторический синтез» под началом Снесарева?

И клеймо «инвалида», печать «неудачника», которую никогда не смоешь с души, будешь помнить о ней, а она будет беспокоить, точно рана, пусть даже совершенно незаметная для окружающих…

– Ладно, ладно, я согласен, – сказал Олег. – Считай, уговорил.

С чего только Голубов решил предоставить старому недругу такой шанс?

– Я в этом не сомневался, ты еще захочешь доказать, что есть у тебя порох в пороховницах, – Голубов глянул на настенные часы, большие, золоченые, изготовленные в виде скачущего коня. – Пойдем, народ уже как раз собрался, познакомишься с материалами и с людьми, с теми, с кем работать будешь.

Олег неловко поднялся и вслед за хозяином кабинета заковылял к двери.

В комнате для совещаний оказалось людно – за овальным столом сидели мужчины в форме, переговаривались негромко. При появлении Голубова дружно поднялись на ноги, вытянулись по стойке «смирно», ладони взлетели к фуражкам.

Сплошь черные мундиры, когтистые, хищные птичьи лапы на лацканах, очень похожие на тот трезубец, что украшает знамя империи. Здесь, среди людей, объединенных, даже скованных тем, что в НД называется «абсолютным товариществом» и подразумевает в том числе и слежку друг за другом, у Олега нет не то что союзников, а даже и просто доброжелателей или нейтральных наблюдателей.

Как сказано в эпической «Сокровенной истории монголов», изучаемой ныне в школах вместе с русскими былинами – «Нет у вас друга, кроме вашей тени, как нет и плети, кроме конского хвоста»!

Но он выживет в этом гнезде ядовитых змей, он докажет и им, и себе, что еще чего-то может, чего-то стоит в этой жизни.

Имелись тут пожилые, матерые «опричники», наверняка из старых жандармов, начинавших службу еще при знаменитом Герасимове, тридцать лет назад разгромившем террористическую организацию эсеров, а позже, при Коковцове ставшем товарищем министра внутренних дел и командиром ОКЖ. Но в основном тут собрались люди не старше тридцати лет, выкормыши Хана, фанатичные молодые «волки», готовые по приказу начальства перегрызть горло кому угодно.

Некоторые лица были знакомыми, но Олег предпочел пока не вглядываться.

На него же посматривали с изумлением – штатский, да еще и хромой, с палкой.

– Вольно, товарищи офицеры, – сказал Голубов, титулуя собравшихся по традиции Народной дружины. – Первое собрание специальной рабочей группы, созданной для расследования серии террористических актов в пределах империи, можно считать открыт…

Он осекся, резко повернулся в сторону двери, ведущей в коридор, и лихо, как на параде, отдал честь. Его примеру последовали остальные, в комнате стало так тихо, что Олег уловил шорох дождя за окнами.

У двери стоял высокий человек с выдающимся кавказским носом, но очень белой кожей и синими глазами. Серебряные погоны на его черном мундире сообщали, что он носит титул генерал-лейтенанта.

– Вольно, – с легким акцентом бросил Степан Ованесян, вождь безопасности Народной дружины и командир корпуса жандармов, второй человек в «опричнине», если судить по объему власти, и первый – если по внушаемому страху.

Мало кто знал его в лицо, а лицо это было меж тем очень примечательным.

Высокий лоб, короткие черные волосы, треугольный подбородок, пухлые, почти женские губы – казалось, что это маска, собранная из частей, взятых от разных людей, плохо подходящих друг к другу.

– Зашел на минуточку, проверить, как у вас тут дела, – голос у Ованесяна был очень высокий.

Но когда синие холодные глаза обратились на Олега, тот замер и даже перестал дышать.

Излучаемая этим человеком угроза была почти физической, наверное, нечто подобное ощущали лазающие по деревьям предки человека при виде тигра или леопарда. Он смотрел так, словно разбирал тебя на части, рассматривал каждую из них под микроскопом, и выносил диагноз, выворачивал душу наизнанку, и все это с отстраненным, ледяным равнодушием, лишь из желания знать больше.

– А, и статский советник Одинцов здесь, это хорошо – проговорил Ованесян, и Олег вздрогнул. – Надеюсь, что раны ваши зажили, нога в порядке, спина не беспокоит и голова не напоминает о себе.

Он знал все, наверняка даже точные диагнозы, назначенные лекарства и сроки восстановления.

– Благодарю, ваши превосходительство, я в порядке, – сказал Олег слабым голосом.

– Приятно это слышать, – Ованесян обвел взглядом стоявших вокруг стола офицеров. – Несомненно надеюсь, что вы, товарищи, проявите свои лучшие качества при расследовании этого дела.

– Так точно! – ответ прозвучал не очень стройно, но громко и истово.

– Все, больше не буду вам мешать, – командир ОКЖ благосклонно кивнул и исчез за дверью.

«Зачем он сюда явился? – подумал Олег, усаживаясь на свободный стул рядом с Голубовым. – В деловом плане толку от этого визита никакого, всех этих черномундирных типов он знает, как облупленных… Посмотреть на меня? Но не такая уж я и важная и редкая птица. Просто проходил мимо кабинета начальника штаба и решил заглянуть? Верится с трудом…».

– Все, начинаем, – Голубов махнул адъютанту или секретарю, тому самому «опричнику», что провожал Одинцова от проходной, и тот начал раскладывать по столу одинаковые папки с документами – комплект на каждого.

Олег открыл свою.

Внутри обнаружились фотографии, схемы, протоколы допросов, еще какие-то бумаги, частью напечатанные на той же розовой бумаге, что означает высшую степень секретности.

– С деталями вы познакомитесь из материалов, – сказал темник, оставшийся стоять. – Повторю главное. На данный момент было три взрыва – девятнадцатого сентября в Нижнем Новгороде пострадал губернаторский дом, трое убитых, двадцать первого в Москве частично разрушено здание казенной палаты, двое погибших, восемнадцать раненых, и двадцать второго в столице атаке подверглось «Наследие», пятеро погибших, один раненый. Сами понимает, что подонков, стоящих за этими актами, нужно найти и поймать, и сделать это предстоит нам.

Олег взял одну из фотографий – разрушенный вестибюль института евразийской истории, глянул на схему – ага, вроде бы изображено здание в разрезе, указано место, где была заложена бомба, и приводятся сведения о ее мощности.

Это все интересно и полезно для криминалистов, для тех, кто в этом понимает, он-то чем может помочь?

– В Нижнем предварительное расследование было начато департаментом полиции, двадцатого дело передали нам, и московское ГЖУ смогло кое-что выяснить… – Голубов рассказывал, прохаживаясь туда-сюда, похлопывая себя рукой по бедру, по тому месту, где у кавалеристов висит шашка.

Наверняка темнику, бывшему лихому казачьему офицеру очень хотелось, чтобы можно было вытащить ее из ножен и разобраться с неведомыми террористами самым простым способом, поотрубав им головы.

Но даже для этого злоумышленников надо первым делом отыскать.

Олег глянул один из протоколов – опрашивали некоего Рината Гарифуллина, татарина тридцати пяти лет, дворника, состоявшего в штате губернаторского дома в Нижнем Новгороде: где находился в момент взрыва?.. что видел?.. не замечал ли чего подозрительного ранее?.. каких незнакомых людей?.. кто имел доступ в такое-то помещение?.. можно ли было проникнуть туда неприметно?..

Насколько можно видеть, стандартное дознание, и вряд ли тут будет что интересное.

– …позволяет судить, что к организации преступления, – продолжал рассказывать Голубов, – причастен некто Быстров Михаил Николаевич, девяносто девятого года рождения, наборщик типографии казенной палаты, несколько дней назад исчезнувший, а в прошлом подозревавшийся в связи с противонародной тайной организацией, именующей себя Орденом Света или Орденом Розенкрейцеров. Информация на него там должна быть…

Среди сидевших за столом «опричников» наметилось оживление, Олег хмыкнул.

Розенкрейцеры? Братья Розы и Креста?

Выглядело это несколько странно… во-первых, откуда в России последователи жившего в пятнадцатом веке в Германии Христиана Розенкрейца, мага, философа и алхимика, а во-вторых, даже если они тут есть, какого рожна им возиться с бомбами, взрывать казенную палату в Москве, губернаторский дом в Нижнем и институт евразийской истории в Казани?

Особенно непонятно, чем им досадила казенная палата на Воздвиженке – обычное отделение Минфина, занятое наблюдением за поступлением государственных доходов, отчетностью разного рода в уездных и губернских конторах, казенными подрядами и прочей финансовой поденщиной.

Но если дело и вправду обстоит именно так, то становится ясным, зачем ОКЖ понадобилась помощь специального сектора «Наследия» – сами жандармы о мистических орденах если чего и знают, так это то, что всех, к ним причастных, нужно арестовывать и сажать, а еще лучше – расстреливать.

– Может быть, это ложный след? – поинтересовался сидевший напротив Олега полный круглолицый тысячник в очках, с большой родинкой на носу. – Мало похоже, что тут действовали свихнувшиеся мечтатели, верящие в философский камень и прочую ерунду. Судя по эффекту… – он потряс одной из схем, – все было выполнено очень профессионально, закладка, взрыватели. Мощность, правда, невелика, но это, скорее всего, потому, что у них мало динамита.

– Ложный или нет, предстоит разобраться нам! – Голубов остановился, упер руки в бока. – И смотри-ка, в любом случае эти розенкрейцеры – враги народа и государства, элементы, чуждые евразийскому обществу, и даже если они не причастны к взрывам, будет неплохо уничтожить их змеиное гнездо! Понял, Сергачев?

– Так точно, – круглолицый опустил взгляд, уставился в бумаги.

– Вот и хорошо. Так, продолжим… – темник поднял фуражку, погладил себя по макушке. – Исследованы остатки всех трех взрывных устройств, результаты вы можете посмотреть, да-да, именно…

Диаграммы, опять какие-то схемы, фотографии непонятных железяк.

Олегу все это мало о чем говорило, его же соседи по столу изучали материалы с интересом, обменивались замечаниями.

– В первом случае использовалось одно взрывное устройство, во втором и третьем – два, вот только «Наследию» и нам повезло, второе не сработало, и было обнаружено позже, во время осмотра помещения нашими людьми. И таким образом, сами понимаете – Голубов потер руки, – адская машина попала к нам в руки неповрежденной, чем мы и воспользовались… Всякую хрень, понаписанную по этому поводу нашими умниками, вы и сами прочитаете, но короче говоря, динамит, который имели в распоряжении террористы, изготовлен на растяпинском заводе взрывчатых веществ, что в Нижегородской губернии. Так что представляется разумным этот кончик проследить, разобраться на месте. Поэтому завтра же вечером в Нижний отправятся полковник Кириченко и статский советник Одинцов.

Олег вздрогнул.

– Завтра вечером? – спросил совершенно лысый, худой до изможденности «опричник», похоже, тот самый Кириченко.

– Да, ночным поездом, насчет билетов и гостиницы я уже распорядился.

Олег приоткрыл было рот, но ничего не сказал.

Очень хотелось поинтересоваться «И какой смысл в этой поездке, что я там буду делать? Может быть, я больше пользы принесу здесь, работая в архиве «Наследия?», но Олег сдержался.

В НД не принято задавать подобных вопросов, недаром на гербе дружины выбит девиз «Вождь приказывает – мы повинуемся!».

На родине он не бывал давно, и откровенно говоря, не очень туда рвался, даже вспоминал о городе, где появился на свет и провел первые восемнадцать лет жизни, крайне редко. Близких родственников там не осталось, из друзей детства никто давно не напоминал о себе, а времени на то, чтобы просто так, из ностальгических соображений проехаться в город при слиянии Волги и Оки, никогда не хватало.

И вот теперь он отправится в Нижний в командировку… как эмиссар «опричнины».

Наверняка столкнется с кем-то из старых знакомых, не может же быть так, чтобы все они умерли или уехали… Бывшие клиенты отцовской лавки, помнящие его мальчишкой, соседи по улице, работники газеты «Козьма Минин», где он начинал, да все будут смотреть на него с показным уважением, угодливо кланяться и улыбаться, а за спиной бросать ненавидящие взгляды и плеваться, шептать так, чтобы он не услышал, «жандармская подстилка», «стукач»…

Интересно, Голубов знает, что Олег родом из Нижнего?

Скорее всего, да, и именно поэтому отдал этот приказ – чтобы лишний раз поиздеваться, поставить старого недруга в неловкое положение, и пусть даже расследование от этого пострадает.

– Приказ понятен? – оказывается, Голубов требовательно смотрит на ушедшего в свои мысли Олега, и на круглой физиономии его все явственней и явственней отражается нетерпение. – Эй, статский, ты заснул, что ли?

– Да, все ясно, завтра ночным поездом, – сказал Одинцов, чувствуя, как от стыда начинают гореть уши.

– Машину за тобой пришлю, а то если сам будешь ковылять до вокзала, еще опоздаешь, – Голубов улыбнулся, и кое-кто из сидевших вокруг стола дружинников поспешно хохотнул. Полковник Кириченко, носивший нашивки тысячника «опричнины», остался спокойным. – Только потрудись уж завтра, перетряси там ваше «Наследие», чтобы все мне о розенкрейцерах добыли, что есть… в Нижнем тебе не до того будет, поможешь нашим в обстановке сориентироваться, ты же местный, – ну точно, знает, – и покажешь, чего стоят мозги в твоей башке.

«Докатился, – подумал Олег, – буду мальчиком на побегушках у черномундирника».

Руки сжались в кулаки, еще раз захотелось послать темника по матушке, как тогда, у него в кабинете, и покончить со всем этим унизительным фарсом. Но желание оказалось слабее, чем в первый раз, да и были они уже не вдвоем, как в первый раз, и он сдержался, погасил вспыхнувший было гнев.

Бешено застучавшее сердце утихло, зато объявилась головная боль.

Тлеющий в затылке огонек разросся, и вскоре стало казаться, что Олегу в череп вбили раскаленный гвоздь, и гвоздь этот растет и в толщину, и в длину, обзаводится шипами и начинает вращаться так, что шипы превращают упомянутые Голубовым мозги в кашу, в смесь из ошметков мыслей, воспоминаний, чувств…

«Опричники» что-то еще обсуждали, показывали друг другу фотографии, но он следить за ходом разговора не мог. Все силы уходили на то, чтобы сидеть спокойно, делать вид, что слушаешь, сохранять заинтересованно-вежливое выражение лица, дышать ровно и не закрывать глаз, как бы этого ни хотелось…

Он не может, не имеет права показать свою слабость… перед этими.

Он ненавидел их всех в этот момент, наглых и сильных, самоуверенно-жестоких, обладающих властью и готовых распоряжаться чужими судьбами, желал им всем такой же боли и даже худшей, чтобы они почувствовали, чтобы они поняли и осознали… вот только довести мысль до конца не удавалось, ускользало понимание того, что должны осознать жандармы из специальной рабочей группы.

К счастью, к Олегу никто больше не обратился, на него даже не посмотрели ни разу. А затем и приступ понемногу начал слабеть, не достигнув даже половинной силы того, что бывало раньше, еще в Крыму.

– Ладно, на сегодня достаточно, – сказал Голубов, и к этому моменту Олег был уже почти в порядке.

Встать сумел удачно, нога не подвела, и палку не забыл, и свой комплект материалов, и до двери дошел спокойно, почти не хромая, лишь чувствуя спиной горячий, полный никак не любви взгляд темника.

Прекрасным майским днем…
3

10 мая 1926 г.

Шлиссельбург – Петроград

Мотор затарахтел чаще, лодка пошла быстрее, холодный ветер ударил в лицо, но Олег не отвернулся.

Вот уже несколько минут, с того момента, как за спиной закрылись тяжелые старинные ворота Государевой башни, гражданин Одинцов больше не заключенный, он отбыл свой срок и вновь свободен, и даже этот воздух, ставшее привычным сырое дыхание Ладоги, кажется другим на вкус, чем вчера или даже час назад.

Можно оглянуться, посмотреть на стены и башни крепости, некогда звавшей Орешком, потом Нотебургом, а затем превратившейся в Шлиссельбургскую тюрьму… можно, но не хочется, глядеть в ту сторону противно до тошноты и дрожи в конечностях.

Лучше вперед, туда, где пристань на берегу Невы, и за ней ждет грузовик, готовый отвезти освобожденного узника в Петроград. Или вверх, в лишенное облаков синее небо, которое он в последнее время видел только через окошко, и почти забыл, какое оно огромное, бездонное, красивое.

Берег приблизился, лодка замедлила ход, с мягким хрустом ткнулась боком в причал.

– Давай, выходи, – велел конвоир. – Свободен, братишка.

Олег повесил на плечо мешок с пожитками, осторожно вскарабкался на пристань.

За эти месяцы ослабел, руки стали тоньше, в ногах появилась дрожь, не хватало еще сейчас сорваться и шлепнуться воду.

Распрямился, переводя дыхание, пытаясь успокоить судорожно забившееся сердце, и удивленно замер – вместо серой, тупоносой машины с дверцами позади и крошечными окошками в решетках на обочине стояла легковушка, и рядом с ней, опершись локтем о крышу, курил чернявый молодой человек.

Увидев Олега, он приветливо помахал рукой:

– Не скучайте там. Идите сюда, я за вами. По поручению партии.

На сердце потеплело, глаза защипало – надо же, о нем не забыли.

В одиночку Шлиссельбургской тюрьмы, а других камер там и не было, не проникали никакие новости, так что Олег мог только догадываться, что происходит во внешнем мире. Иногда, в самые тяжелые моменты он начинал думать, что ПНР больше нет, что бывшие соратники все до одного тянут срок, как и он сам…

Но нет, вот эта машина, и молодой носатый брюнет, типичный еврей, по выговору – уроженец Малороссии.

– Ортенберг. Давид. Иосифович, – представился тот так, что каждое слово прозвучало отдельно, и протянул руку.

Олег пожал ее, и только после этого вспомнил, что надо что-то сказать.

– Очень приятно, – произнес он, с трудом ворочая языком. – Разучился говорить немного. Меня вы знаете, как звать.

– Несомненно, – Ортенберг распахнул заднюю дверцу. – Я прибыл сюда именно за вами. Садитесь, поехали, и вообще.

– Куда? Зачем?

– На Разъезжую улицу, в губернское управление, – сам встречающий плюхнулся на сиденье рядом с шофером.

– Зачем? Но я… – все смешалось в голове у Олега. – Но как же семья? Жена?

Все эти месяцы перед ним стояло лицо Анны, бледное и заплаканное, такое, какое он видел в зале суда, и он мечтал лишь об одном, что выберется из тюрьмы, вернется домой, обнимет ее и скажет «Извини, родная…».

– Семье придется подождать, – Ортенберг повысил голос, чтобы его было слышно за шумом двигателя. – Понимаю ваше желание, но сам товарищ Штилер хочет видеть вас немедленно, и не просто так он приехал в Петроград, достал автомобиль и отправил меня сюда… вот уже полгода, как я возглавляю сектор печати в партийном отделе пропаганды.

Ясно, Паук на свободе, и на том же посту, где был прошлым летом.

Значит, ПНР существует, и не все в ней так плохо…

Но для чего Штилеру понадобился вчерашний узник, бывший редактор питерской партийной газеты?

Спрашивать бессмысленно – этот человек, несмотря на молодость и еврейское, совсем не евразийское происхождение, занимающий столь высокий пост в ПНР, может и не знать ответа, или иметь приказ о молчании.

Семье же, похоже, придется подождать до вечера, до того момента, когда его отпустят.

Зверски хочется обнять сына, зарыться лицом в волосы жены, и просто стоять, чувствуя на шее ее дыхание, ощущая знакомый запах, как бьется любимое сердце… но долг превыше всего, первым делом он должен думать о судьбе страны и партии, и лишь затем о собственном счастье.

– Каково там было? – спросил Ортенберг через плечо, и в голосе его прозвучало сочувствие.

– Так себе, – Олег поморщился. – Еще раз не хочется.

Крохотная, примерно четыре на три метра камера с серыми стенами, похожая на вырубленный в камне гроб… Железная откидная кровать, которую поднимают утром и опускают вечером, стол и табурет… Тонкий матрас, подушка, одно название, а не подушка, байковое одеяло, ничуть не защищавшее от холода… Судно и рядом настоящая раковина с краном, откуда течет ледяная, желтая от ржавчины вода… Окно, забранное решеткой, и наполовину снизу закрашенное серой краской, чтобы узник не мог видеть, что творится снаружи… Негаснущая голая лампочка пот потолком, раздражающая глаза, доводящая почти до безумия…

На стене – «Инструкция для заключенных».

За нарушение – оковы, перевод на хлеб и воду, лишение матраца.

Ванна раз в неделю, которую принимаешь на первом этаже, в специальном помещении, что одновременно служит обиталищем дежурного унтер-офицера и местом для встреч с посетителями, хотя в этом качестве никогда не используется.

Раз в месяц визит начальника и врача, краткий осмотр, еще более краткая беседа.

Убийственно однообразная и скудная кормежка…

Новая тюрьма Шлиссельбурга.

В Старой, помнившей еще Евдокию Лопухину, отправленную в «отставку» супругу Петра Первого, и Иоанна Антоновича, свергнутого младенца-императора, по слухам, все обстояло еще хуже…

Если бы Олег мог, он выдрал бы все это из памяти, вырезал, как опухоль.

Если бы мог…

– Понимаю, – сказал Ортенберг. – Вам наверняка не хочется вспоминать о том, что было. Зато хочется узнать, что творится сейчас в России и во всем мире. Я это желание предвидел. Пожалуйста, держите… – он улыбнулся, блеснули белые ровные зубы.

И на колени Олегу шлепнулась пачка свежих, пахнущих типографской краской газет.

Тут было «Новое время», «Правительственный вестник» и «Сын отечества», эсдековская «Правда» и эсеровская «Заря Родины», кадетская «Русь» и даже черносотенный «Киевлянин», основанный некогда профессором Пихно, ну а в самом низу находились «Борьба», главное издание ПНР, и «Новая Россия», точно такая же, как раньше…

И на последней странице внизу указано «главный редактор: Багров В. И».

Значит, Севка остался на свободе, и газета выходит, как ни в чем не бывало…

На мгновение Олегу даже захотелось закричать от радости – они не смогли, все эти жандармы, полицейские и судьи не сумели заглушить голос евразийского колокола, зовущего народы России к истинной свободе!

Так, что там пишут?

«Президент Алексеев побывал на закладке нового крейсера…»… похоже, генерал, уверенно приближающийся к семидесятилетию, собрался пережить не только Российскую империю, но и Январскую республику.

И мы ему в этом поможем.

«Премьер Балашев выступил на открытом заседании Московской городской думы…».

Балашев? Не Коковцов?

– Это что, у нас новое правительство!? – спросил Олег.

Машина мчалась на запад, подпрыгивая на кочках и ухабах, и говорить, чтобы тебя услышали, приходилось громко.

– Да, еще с марта! – отозвался Ортенберг. – Алексеев, наконец, поддался на уговоры. Сколько лет ему дули в уши, что Коковцов слишком либерален, что он чуть ли не марксист, и вообще…

Теперь, значит, Петр Николаевич Балашов, юрист, дворянин, глава Всероссийского национального союза, умеренно правый, что не устроит ни левых, для которых любое подозрение в монархических симпатиях – что красная тряпка для быка, ни оголтелых националистов, коим всякий, кто не готов целовать портрет Николая Второго и ходить крестным ходом – вражина.

Кроме того, человек, начисто лишенный опыта государственного управления.

Одно дело – выступать с трибуны в Земском Соборе, критиковать оттуда действия министров, и совсем другое – управлять этими самыми министрами и выносить нападки дерзких на язык гласных.

Скорее всего, Балашев пытается угодить и нашим и вашим, и долго на месте не усидит.

– Посмотрим, сколько он продержится, – мысли Ортенберга, похоже, текли в том же направлении. – Наши об заклад бьются, что не больше полугода, самые решительные говорят о трех-четырех месяцах.

Олег листал газеты одну за одной, проглядывал заголовки, останавливался на фотографиях. Читать все равно не мог, слишком уж трясло машину, но хватало и обрывков информации, чтобы понять, что творится в стране.

Коковцов ушел, и это хорошо для ПНР, но прочее выглядит не очень славно…

Продолжают активно строить железные дороги, а это верный признак экономического бума… обилие рекламы говорит о том, что люди покупают предметы роскоши, что у них есть лишние деньги…

В такие стабильные времена народ мало интересуется политикой.

Что одна партия, что другая, и какая разница, чем они отличаются в идеологическом плане? Главное, что у меня есть работа, мои дети сыты, жена одета по последней моде, и кое-что отложено на черные времена!

Недовольные если и имеются, то их очень мало… а именно недовольные нужны ПНР.

Да, партия выжила, несмотря на гонения со стороны властей, но вряд ли чувствует себя очень уж хорошо… Хотя наверняка не лучше обстоят дела и у прочих крайних, от Союза Русского Народа до большевиков-эсдеков…

«Новая Россия» косвенно подтверждала догадки Олега.

Она стала куда более спокойной, благопристойно-приглаженной, чем он помнил – никаких шокирующих рассказов о подвигах дружинников, ядовитых фельетонов, зажигательных речей с обличениями; скучный отчет о губернской партийной конференции, описание евразийской благотворительной программы «Зимняя помощь», рассказ Савинкова, при одном взгляде на который сводит скулы.

– А что вождь? – спросил Олег, наклоняясь вперед.

Когда он угодил за решетку, в июне двадцать пятого, Огневский уже находился в заключении, и доводил до бешенства обвинение, выступая с пространными речами прямо в зале суда.

– Все там же, – ответил Ортенберг, сам живое подтверждение того, что в ПНР не все ладно: будь на месте, не уйди в сторону, не разочаруйся в движении более опытные товарищи, никто бы не доверил этому юнцу столь ответственное место.

Хотя, может быть, он исключительно талантливый журналист и организатор?

Но одно вовсе не исключает другого.

В статье «Народная дружина на победной дороге» Олег наткнулся на упоминание о «тысячнике Маркове, главе НД в столице»… Ага, выходит, что Голубова либо еще не выпустили из тюрьмы, куда тот угодил на две недели раньше Одинцова, либо он освободился и отошел от партийных дел…

И то, и другое выглядит неплохо.

Осенью двадцать пятого отставной подъесаул, размахивая нагайкой и брызжа слюной, ворвался в редакцию «Новой России» и пригрозил, что разгромит тут все, если «жидовские писаки» не извинятся за напраслину, возведенную на доблестных дружинников… выяснилось, что тысячнику не понравилась подача одной из «рабочих акций» НД, видишь ли, она была описана излишне реалистично.

Заминать конфликт пришлось самому Савинкову.

Так что Олег не расстроится, если Николай Голубов еще годик-другой посидит или уйдет из ПНР.

– Но ему позволяют статьи писать, гостей пускают, так что наши у него бывают иногда, – Ортенберг рассказывал, в каких условиях содержат Огневского в Петропавловской крепости.

Да, самая известная тюрьма сгинувшей империи стала, похоже, чем-то вроде курорта.

Пока Олег изучал «Борьбу», они миновали пригороды, подняв голову, обнаружил, что автомобиль движется уже по Петрограду. Несколько поворотов, справа остался мост, изогнувшийся над водами Невы, мелькнул в стороне уродливый памятник президенту Витте, поставленный в прошлом году, и машина затормозила.

Строение номер девятнадцать по Разъезжей улице.

Штаб-квартира ПНР в столице республики, не такая внушительная, как московский Черный дом, но все же солидная.

– Приехали, – весело объявил Ортенберг. – Прошу выходить.

В вестибюле за то время, что Олег тут не был, появилась настоящая проходная с вертушкой, будкой вахтера и двумя охранниками – подтянутыми дружинниками в начищенных до блеска сапогах и черной форме без погон, которые президент Алексеев полтора года назад запретил носить всем, кроме армии, жандармов и полиции.

Оружия на виду они не держали, но вряд ли, учитывая привычки НД, стояли тут с голыми руками.

– Вот, товарищ со мной, – Ортенберг предъявил вахтеру какую-то бумагу.

Проходя мимо дружинников, похожих на мраморные статуи, Олег почувствовал себя неловко в старом, потрепанном костюме, десять месяцев хранившемся на вещевом складе Шлиссельбургской крепости.

Но ничего, не одежда красит человека, делает его тем, что он есть.

Хотя неплохо бы было переоблачиться…

Они поднялись на второй этаж, и свернули направо, в ту сторону, где в торце коридора расположена отдельная приемная, предназначенная для прибывающих в Петроград важных партийцев.

Дважды тут появлялся Хаджиев, получивший среди своих прозвище Хан, единожды «разбивал шатер» сам Огневский, приезжали Померанцев, Савицкий, Розин. А вот Штилер, сам коренной петербуржец, не баловал столицу страны визитами, предпочитая ей столицу евразийского движения, древнюю Москву.

Но сейчас он здесь, плетет свою паутину из слов и замыслов.

Дверные петли чуть слышно скрипнули, Олег вступил в хорошо ему знакомую комнату, и не сдержал радостной улыбки – на облезлом диване, обтянутом красным плюшем, сидел собственной персоной Севка Багров, круглый и нахохленный, точно замерзший воробей.

– Так, шеф пока занят, нужно подождать немного, – сказал Ортенберг. – Я позову.

В этой комнате обычно помещались секретари и помощники прибывшего в Питер высокого лица, для него самого предназначался просторный кабинет, расположенный вон за той обтянутой кожей дверью.

Глава сектора печати исчез за ней, а Олег подошел к Севке.

– Ох ты, ничего себе, и вообще! – тот вскочил, радостно обнял бывшего начальника. – Выбрался?! Похудел, конечно, побледнел, но ничего, мясо на костях сохранилось! Рассказывай!

– Не о чем, – Олег покачал головой, думая, что еще годик-другой в одиночке номер «двадцать семь», и ни о каком мясе речи бы не шло, не сойти бы с ума, подобно иным узникам. – Лучше ты.

– А чего я? – Севка пожал плечами, и они опустились на диван. – Работаем понемногу. Сидим все там же, денег у них нет…

Как обычно, Багрова достаточно подтолкнуть, а дальше он начнет болтать сам, только успевай слушать.

За три минуты Олег оказался посвящен в партийные сплетни, еще через пять знал обо всем, что творится в России, и приготовился уже слышать о событиях за пределами родной страны, когда разговор свернул куда-то в сторону.

– Представляешь, – Севка понизил голос и оглянулся, словно их могли подслушать. – Приходил тут к нам в редакцию старичок один, неприметный такой, рукопись свою притащил…

Ну да, жаждущие признания и славы графоманы периодически заходили и в «Новую Россию», хотя обычно предпочитали издания более известные, с большим тиражом и хорошей репутацией.

– Я, как обычно, велел ему оставить, он и ушел, – говорил Севка необычно для себя тихо. – Оказалось, что это был отставной генерал-майор Теплов Владимир Владимирович, командир бригады второй гвардейской пехотной дивизии…