Текст книги "Уинстон Черчилль"

Черчилль не случайно говорил про «поворот колеса». Очередной кризис и уход Асквита могли все изменить. Оставалось только ждать. Причем недолго. В декабре 1916 года из-за конфликта в отношении руководства новым коллегиальным органом управления войной – Военным комитетом Ллойд Джордж, занимавший после безвременной кончины Китченера (погиб в июне 1916 года на подорвавшемся на мине крейсере, который следовал в Россию) пост военного министра, подал в отставку. С ним в отставку ушли и лидеры тори. Разразился кризис, приведший к падению Асквита и формированию нового коалиционного правительства под руководством Ллойд Джорджа. «Валлийский колдун», как иногда называли нового премьера, был благожелательно настроен по отношению к старому коллеге. Но сопротивление тори оказалось слишком сильным для возвращения Черчилля в правительство. Пытаясь убедить лидера консерваторов Эндрю Бонар Лоу (1858–1923), Ллойд Джордж объяснял, что когда имеешь дело с такими неординарными личностями, как потомок герцога Мальборо, всегда приходится задавать себе вопрос: «Он более опасен, когда на твоей стороне или против тебя»? «Я бы предпочел, чтобы он всегда был против нас», – отрезал Бонар Лоу[145]145
  Lloyd George D. War Memoirs. Vol. I. Odhams Press Ltd., 1933. P. 636.


[Закрыть].

В марте 1917 года был опубликован доклад Комиссии по Дарданеллам. Черчилль остался не удовлетворен вердиктом, считая, что Комиссия не стала рассматривать подробно обвинения, которые были выдвинуты лично против него. Но в целом на него не возлагали никакой вины, и это был хороший знак, дававший возможность дальше прогревать тему возвращения в правительство. В мае Черчилль успешно выступил на закрытой сессии Палаты общин, продемонстрировав свое мастерство оратора и напомнив о себе как о государственном деятеле. Ллойд Джордж лишний раз убедился, насколько опасно иметь такую фигуру на противоположной стороне ринга. Но он был заинтересован в Черчилле и по другой причине. «Мне нужен человек, который будет помогать, подбадривать и поддерживать, а не являться с унылым видом и говорить, что все плохо», – объяснял он свои мотивы секретарю[146]146
  Цит. по: Jenkins R. Op. cit. P. 324.


[Закрыть]. В июле Ллойд Джордж смог преодолеть сопротивление тори, назначив Черчилля министром вооружений. В соответствии с традицией кандидат должен был подтвердить свое право заседания в Палате общин победой на дополнительных выборах, что и было сделано. Новоиспеченный министр набрал в Данди 7302 голоса против 2036 у оппонента.

Основная задача Черчилля на новом посту состояла в обеспечении армии необходимым количеством орудий и боеприпасов для того, чтобы она могла беспрепятственно крушить противника. В целом Черчилль успешно справился с ответственной миссией. Хотя не все шло гладко. Приходилось решать трудовые споры, а также бороться с коллегами за ограниченные ресурсы. Особенно тяжело было с Адмиралтейством, которое превратилось в королевство в королевстве со своими правами, поставщиками, стройками и приоритетами. Также Черчилль сражался и за человеческие ресурсы, без которых невозможно было организовать производство, но которые требовались армии для восполнения понесенных потерь. Причем не всегда ему удавалось отстоять своих людей, которых забирали на фронт, вынуждая вносить экстренные изменения в рабочий процесс, поскольку объемы и цели никто не отменял. Несмотря на то, что пост Черчилля был связан с управлением боевыми действиями, он занимал в иерархии невысокое место, не имея возможности принимать участие в выработке стратегических решений. Чтобы не дразнить тори, Черчилль предпочитал на заседаниях хранить молчание, высказывая свою точку зрения в пространных меморандумах, которые регулярно направлял премьер-министру. В основном они оставались без ответа, хотя это не означает, что они не оказывали влияние на Ллойд Джорджа. Также Черчилль компенсировал свое положение частыми поездками во Францию, лично общаясь с командующими на местах и установив хорошие отношения с союзниками. У него даже появилась персональная ставка, что говорило о его положении и уважении к нему со стороны нового главкома Дугласа Хейга (1861–1928).

Черчилль считал, что Первая мировая является «войной техники и умов», и основная проблема сводится к недопониманию между учеными и военными – первые «знают свои возможности, но не знают, что нужно изобрести», вторые «должны знать, что им нужно» и могли бы обратиться к ученым, «если бы только знали, на что те способны». «Машины спасают жизнь, – убеждал он своих коллег. – Мозги могут сберечь кровь. До тех пор, пока не будут созданы необходимые машины, я не представляю, как мы избежим повторения бессмысленного и жестокого кровопролития, которое называется войной на истощение». Сам Черчилль предложил идею бронемашины с орудиями на гусеничном ходу, которую сначала для секретности назвали «водовоз для России», затем переименовали в «бак для воды», после чего стали называть просто «бак», что по-английски обозначается, как tank. Это была старая задумка Черчилля, которую он начал воплощать еще во время работы в Адмиралтействе. Тогда же им было выделено под свой страх и риск нецелевое финансирование для проведения необходимых экспериментов и конструирования первого опытного образца. В новом ведомстве он вернулся к своей идее, договорившись о постройке в Бордо танкового завода, который должен был к июлю 1918 года выпустить 1,5 тыс. единиц новой техники. За Черчиллем, который всегда фонтанировал идеями и умел их эффектно преподнести, закрепилась слава сторонника силовых методов решения проблем, без привязки к цене и жертвам. Работа в Министерстве вооружений опровергает этот стереотип. Британский политик, наоборот, был сторонником продуманных решений и острожных действий. «Немцы сильный враг, а их генералы лучше наших, – не боясь прослыть пораженцем, писал он премьер-министру. – Необходимо тщательно все обдумать и только потом действовать». По его мнению, основу наступательной стратегии должны составлять авиация и танки. Также он надеялся на помощь США, которые вступили в войну в апреле 1917 года. Черчилль был уверен, что война не закончится в 1918 году. Опасаясь нехватки резервов, он призывал экономить силы и ресурсы для кампании 1919 года, что лишний раз говорит об ограниченной рациональности даже таких высокопоставленных и прозорливых руководителей, как Черчилль. Хейг, напротив, считал, что нужно «стремиться закончить войну сейчас», и оказался прав[147]147
  См.: Soames M. Winston and Clementine. P. 172; Best G. Churchill. P. 89; Hansard. Series 5. Vol. 91. Col. 97; Documents. Vol. 8. P. 234; Gilbert M. Winston S. Churchill. Vol. IV. P. 147.


[Закрыть]. Не выдержав четырех лет военного противостояния, экономика Германии рухнула осенью 1918 года, а с ней в ноябре приказал долго жить и Второй рейх. Война закончилась. Народ на улицах Лондона ликовал. Черчилль попал в узкий круг доверенных лиц, кто ужинал с премьер-министром в день окончания войны.

По мере того как стало понятно, что победа не за горами, Черчилль начал беспокоиться о своем будущем. Он хотел играть более активную роль и занимать более влиятельный пост. На этот счет у него состоялись оживленные и жесткие обсуждения с Ллойд Джорджем, выраженные в основном в эпистолярной форме. Черчиллю нужны были гарантии, но премьер-министр не готов был их дать. Тем более что сначала нужно было одержать победу на всеобщих выборах. Ллойд Джорджу удалось сохранить коалицию: возглавляемые им коалиционные либералы получили 127 мест против 36 либералов Асквита, 379 мест достались тори. Черчилль снова избирался от Данди, с трудом одержав победу с 25 788 голосами против 24 822 у ближайшего оппонента. В новом правительстве наш герой хотел снова возглавить Адмиралтейство, но Ллойд Джордж приготовил для него нечто иное. Он доверил ему военное ведомство, а также недавно созданное Министерство авиации. После трех с половиной лет безвластия и пребывания на подчиненных позициях Черчилль был счастлив наконец-то вернуться на политический олимп.

Увлечение живописью

Понимание личности Черчилля и его мировоззрения будет не полным, если за рамками рассмотрения биографии оставить его увлечение живописью. Приобщение к изобразительному искусству произошло в судьбоносное лето 1915 года, когда в результате неудач в Дарданеллах политик оказался не у дел. Вместе с семьей брата, который на тот момент воевал на песчаных склонах Галлиполи, он арендовал Хоу Фарм – небольшой дом XV века в деревне Хэскомб, графство Суррей. Душевное состояние Черчилля в этот период было безрадостным. Большую часть времени он бесцельно бродил по живописным окрестностям Суррея, не находя себе ни места, ни дела. Для того чтобы вырвать его из трясины мрачных раздумий и самобичевания, супруга Джека Гвенделин предложила ему порисовать немного акварелью. Черчилль согласился и поразился произошедшей с ним перемене. Новое действо настолько его увлекло, что он захотел попробовать писать маслом на холсте. Быстро приобретя все необходимое, он встал перед мольбертом и обратился к творчеству. Впоследствии описывая свои переживания, он вспоминал о сковавшей его робости – аккуратном смешивании красок, неуверенном прикосновении кистью к холсту. В этот момент в поместье приехала художник Хэзел Лавери. «Живопись, а что вы боитесь?! – воскликнула она, подойдя к политику. – Дайте-ка мне кисть, нет, нет, побольше». Вдохновленный уверенностью и напором леди Лавери, Черчилль взял самую большую кисть и начал рисовать. «Больше никогда я не испытывал страха перед холстом», – признавался он[148]148
  Churchill W. S. Painting as Pastime. P. 17.


[Закрыть].

В своем рассказе о приобщении к творчеству Черчилль пытался создать впечатление, что до опытов в Хоу Фарм он «ни разу не держал в руках кисти или карандаша», а на создание картин «смотрел, как на сокровенную тайну». На самом деле это было лукавство. Во-первых, живописью увлекалась леди Рандольф, которая хотя и не достигла больших успехов, рисовала достаточно хорошо, чтобы одну из своих картин направить на выставку Ирландского общества изобразительных искусств. Во-вторых, сам Черчилль проявил интерес к рисованию еще в школе, выбрав его в качестве дополнительного предмета в Хэрроу, а также регулярно украшая рисунками свою переписку. Также он снабдит зарисовками свои первые статьи из Кубы, а во время службы в армии будет изучать книгу «Создание эскизов». В-третьих, по словам современников, Черчилля отличало «заостренное визуальное восприятие; он испытывал так хорошо знакомое художникам чувство восхищения при виде красивого очертания или необычного цвета». Это же подтверждают его тексты, содержащие образные зарисовки пейзажей. Например, следующий фрагмент из «Речной войны», описывающий могущественный Нил перед закатом: «Такое ощущение, будто в час вдохновения свою картину пишет художник-титан: с темными пурпурными тенями среди скал, чуть усиливая цвет песка, покрывая позолотой и украшая все вокруг, делая всю сцену живой. Река, которая своими изгибами напоминает озеро, меняет цвет с тускло коричневого до серебристо-серого, а небо – от хмуро синего до фиолетового. А когда солнце заходит за горы, цвета на небе гаснут, вспышки на песке исчезают, все становится темным и серым, как щека человека, истекшего кровью»[149]149
  См.: Churchill W. S. Painting as Pastime. P. 14; Coombs D., Churchill M. Sir Winston Churchill’s Life Through his Paintings. P. 136; Churchill W. S. The River War. Vol. I. P. 5–6.


[Закрыть].

Черчилль специально лукавил относительно своего приобщения к живописи, чтобы ярче представить произошедшую с ним метаморфозу, а также испытанный катарсис от нового увлечения, которое смогло поставить его на ноги и наполнить новыми силами. «Я даже не знаю, как бы я смог пережить эти ужасные месяцы с мая по ноябрь, если бы в мою жизнь не вошел этот новый великий интерес, завладевший моим сознанием, занявший мои руки и зрение, – признался он спустя десять лет. – В течение всего лета я рисовал самозабвенно»[150]150
  Churchill W. S. Thoughts and Adventures. P. 362–363.


[Закрыть].

Увлечение живописью не редкость среди публичных фигур, в том числе политиков. Но в случае с Черчиллем, написавшим почти 540 картин, это было больше, чем просто хобби. Да, оно смогло, как заметил Марш, принести в «растерзанную душу» его босса «мир и спокойствие». Да, оно стало эффективным средством переключения, позволяя и дальше забывать о политических распрях, провалах и невзгодах. Но, главное – оно стало для него еще одним мощным средством самовыражения. «Иногда я готов бросить почти все ради занятий живописью», – признается он своей кузине Клэр Шеридан (1885–1970). Разумеется, бросать все он не собирался. Но отныне, куда бы он ни направлялся, его всегда будут сопровождать мольберты, холсты и краски, в помещениях, где он будет останавливаться, неизменно устраивалась студия, а в напряженном графике обязательно находилось время для нового увлечения. Исключение составил разве что период Второй мировой войны, хотя и в эти годы он нашел возможность нарисовать одну картину. Произошло это в январе 1943 года, когда после конференции в Касабланке Черчилль предложил президенту США Франклину Рузвельту посетить Марракеш. Они остановились на вилле, арендуемой американским чиновником, с крыши которой наблюдали, как заходит солнце за снежные хребты Атласских гор. «Это самое красивое место на планете», – произнес тогда британский премьер. На следующий день он задержится на вилле, чтобы посвятить себя творчеству. Впоследствии он подарит написанную им в тот день картину Рузвельту[151]151
  См.: Gilbert M. Op. cit. Vol. III. P. 502; Pelling H. Winston Churchill. P. 331; Moran C. Churchill at War. P. 99.


[Закрыть].

Примечательно, что в момент приобщения Черчилля к живописи рядом с ним оказался профессиональный художник. Профессионалы будут сопровождать его и дальше, поддерживая, советуя и направляя. Первым проводником политика в мир изобразительного искусства стал супруг Хэзел – Джон Лавери. Черчилль любил наведываться в его мастерскую на Кромвель-гарденс, расположенную неподалеку от Кромвель-роуд, 41, где политик проживал с семьей Джека в период с ноября 1915 года по осень 1916 года. Лавери признавался, что за свою многолетнюю карьеру живописца он знал «немного любителей, у которых было бы такое же глубокое понимание света и более чем уверенное владение основными техническими приемами», как у Черчилля. Они любили браться вместе за разработку одинакового сюжета, и всякий раз наш герой не уступал своему более опытному и старшему товарищу, подходя к холсту с «характерным бесстрашием и свободой от условностей».

В яркий мир импрессионистов Черчилля ввел французский художник Шарль Монтаг (1880–1956), друживший с Моне, Ренуаром, Боннаром и Матиссом. Набив руку, Черчилль позволит себе немного критиковать Монтага, признаваясь супруге, что «не согласен с его стилем». Но при этом он всегда будет признавать, что Монтаг «обладает огромными знаниями и в его присутствии невозможно рисовать, не научившись чему-нибудь». Среди других французских мастеров Черчилль дружил с «последним из постимпрессионистов» Полем Люсьеном Мазом (1887–1979). Они познакомились в окопах Первой мировой. Спустя почти двадцать лет Черчилль напишет предисловие к мемуарам Мейза «Француз в хаки»: «Он исключительный художник. Его быстрая хватка, острый взгляд и проворное перо позволяли переносить на бумагу впечатления с разоблачающей верностью. Мы имеем батальные сцены Армагеддона, запечатленные тем, кто не только любит сражающихся солдат и разделяет их лишения, но и способен постигать красоту света и тени, формы и цвета, которых даже ужасы войны не в состоянии лишить распространения солнечных лучей»[152]152
  Lavery J. The Life of Painter. P. 177; Soames M. Op. cit. P. 539; Documents. Vol. 12. P. 845.


[Закрыть].

Среди соотечественников помимо Лавери Черчилль часто общался с Уильямом Николсоном (1872–1949). Политик называл его Le cher maître[153]153
  Дорогой мастер (фр.).


[Закрыть], признаваясь, что именно от него он больше всего узнал о живописи. Также Черчилль общался с учеником Уистлера и Дега Уолтером Сикертом. Сикерт дружил с леди Бланш Хозье и знал Клементину с детства. Затем их пути на четверть века разойдутся, пока в 1927 году с супругой политика не произошел несчастный случай – ее собьет автобус. Травмы были незначительны, но о случившемся написали в газетах. Сикерт решил навестить миссис Черчилль, заодно познакомившись с ее супругом. Они быстро нашли общий язык. «Я глубоко увлечен всем, чему вы меня обучили, и с нетерпением жду нашего следующего конклава», – писал он новому другу в конце сентября 1927 года. Супруге он скажет, что «очень взволнован теми горизонтами, которые открыл» Сикерт. «Я вижу, что стал рисовать намного лучше. Он и правда оказал мне огромную помощь как художнику». Сикерт научил Черчилля подготавливать холст для работы, грунтовать, накладывать и смешивать краски, а также помог ему овладеть техникой написания картин с проецируемых на холст фотографий. Одна из подобных работ – портрет Коко Шанель. С известным модельером Черчилль познакомился в январе 1927 года во время охоты на медведей во Франции с Хью Гровенорем 2-м герцогом Вестминстерским (1879–1953), у которого с Шанель был роман. «Неожиданно появилась знаменитая Коко, – писал политик супруге. – Она полностью захватила мое воображение. Она самая одаренная и милая женщина, самая сильная личность из тех, с кем Бенни[154]154
  Уменьшительно-ласкательное от Бендор – прозвища герцога Вестминстерского.


[Закрыть] до этого имел дело». Впоследствии Черчилль признает, что Шанель достаточно сильная персона, способная «управлять мужчиной и империей».

Что касается творчества, то картины с проецируемых на холст фотографий одни из самых слабых в наследии нашего героя. Черчилль был талантливым колористом, но именно цвета и не хватает этим нарисованным в серо-коричневой гамме произведениям. Он и сам это признавал, заметив однажды, что оказался «неподходящим учеником, слишком радующимся богатству света и ярким цветам». В дальнейшем он откажется от этой техники. Но верность фотографиям он сохранит, предпочитая использовать их для последующей отработки объектов, которые его впечатлили. Не сумев освоить тонкости фотомастерства, сам Черчилль фотографировал редко, обычно прося об этом своих помощников и секретарей. Также он использовал купленные фотографии. Когда его телохранитель заметит, что перерисовывание с фотографий немного напоминает жульничество, политик ответит: «Если конечный продукт выглядит как произведение искусства, значит, он и есть произведение искусства, и неважно, каким образом его создали»[155]155
  См.: Documents. Vol. 13. P. 368; Vol. 11. P. 1053; Coombs D., Churchill M. Op. cit. P. 146; Soames M. Op. cit. P. 309, 306, 312; Soames M. Winston Churchill. His Life as a Painter. P. 175; McGowan N. My Years with Churchill. P. 63–64; Singer B. Churchill Style. P. 202.


[Закрыть].

Несмотря на активное общение с профессиональными художниками, у которых он многому научился, Черчилль оставался верен себе и своему стилю. Во-первых, он отдавал предпочтение маслу, за исключением кратковременного увлечения темперой в конце 1940-х годов. Объясняя свою приверженность масляным краскам, он отмечал связанную с ними свободу творчества, когда можно «класть слой за слоем, экспериментировать, изменять свой план в зависимости от временных или погодных условий», помня при этом, что «в случае неудачи в вашей власти всё соскрести и начать сначала». Во-вторых, картины Черчилля отличал монотематизм. Большинство его произведений посвящены исключительно одной теме с концентрацией на одном объекте. При этом в отношении выбора тем он старался не повторяться, а возвращаясь к уже отработанным сюжетам, был поглощен поиском нового художественного решения. В-третьих, Черчилль пробовал себя в разных жанрах, хотя не во всех был убедителен. Например, ему тяжело давались портреты, которые вряд ли можно отнести к вершинам его творчества. «Деревья не жалуются», – успокаивал себя Черчилль, концентрируясь на пейзажах, натюрмортах, марине и архитектурной живописи, не гнушаясь при этом делать копии с работ великих мастеров. Среди пейзажных тем он больше всего любил изображение водной поверхности, получая от работы со сверкающими бликами, тональными переливами и зеркальными отражениями эстетическое удовольствие. Черчилль относил себя к ученикам Поля Сезанна (1839–1906), воспринимая природу как «массу искрящегося света, в которой поверхности и формы трудно различимы и имеют относительно небольшое значение, а преобладают вспышки и блеск с восхитительными цветовыми гармониями и контрастами». С этим подходом связана четвертая особенность творчества Черчилля – его любовь к ярким и насыщенным цветам. «Когда я попаду на небо, то серьезно намерен провести большую часть первого миллиона лет за занятиями живописью и достигнуть вершин в этом искусстве, – признавался он, надеясь обнаружить, что в «небесной палитре» «оранжевый и красный цвета будут самыми темными и тусклыми, а помимо них будет множество удивительных новых оттенков, которые будут радовать глаз небожителей»[156]156
  См.: Churchill W. S. Painting as Pastime. P. 18–19, 24–25; Eade C. (ed.) Churchill by his Contemporaries. P. 286.


[Закрыть].

Сам Черчилль скромно оценивал свои успехи в живописи. По крайней мере в начале. Тем не менее это не помешало его картинам регулярно выставляться в различных галереях. Первая демонстрация его творчества на публике произошла по инициативе Лавери, который в 1919 году направил собственный портрет, написанный его другом четыре года назад, на выставку в лондонскую галерею Графтон, которая ежегодно устраивалась Королевским обществом портретистов. На следующий год организаторы выставки обратились лично к Черчиллю с предложением направить одну из своих работ, но он ответит отказом, заметив, что «ни одна из моих картин недостойна показа на публике»[157]157
  Цит. по: Coombs D., Churchill M. Op. cit. P. 33.


[Закрыть]. В 1921 году он решил попытать удачу, направив несколько работ на выставку в парижской галерее Дрюэ. Свои работы он выставил под псевдонимом, неизвестно зачем использовав имя реального художника Шарля Камилла Морина (1846–1919). Четыре года спустя Черчилль принял участие в конкурсе художников-любителей. В состав жюри входили патрон Национальной галереи и галереи Тейт барон Джозеф Дювин (1869–1939), будущий директор Национальной галереи Кеннет Маккензи Кларк (1903–1983) и известный портретист Освальд Бирли (1880–1952). Главным условием конкурса была полная анонимность авторов. Картину Черчилля сначала хотели снять, поскольку барон Дювин усомнился в том, что она написана любителем. В итоге ее оставили и она заняла 1-е место.

В 1947 году Черчилль направил эту картину – «Зимний солнечный свет, Чартвелл», а также еще одну свою работу на конкурсную комиссию Королевской академии художеств, вновь спрятав свое громкое имя под псевдонимом Дэвид Винтер. К удивлению автора, работы получили высокие оценки и были включены в состав экспозиции. На следующий год Черчилль направил на выставку еще три картины. 1948-й стал особенным в творческой биографии нашего героя. За «постоянное служение Королевству и его людям, а также личные достижения в искусстве живописи» ему было пожаловано звание почетного члена Королевской академии художеств. В порядке исключения диплом был подписан не президентом Академии, а ее патроном и попечителем королем Георгом VI (1895–1952). Отныне Черчилль стал академическим художником, а его работы неоднократно выставлялись во многих европейских странах, Канаде, США, Австралии и Японии. Эти картины войдут в состав постоянных экспозиций Королевской академии художеств, галереи Тейт, музея искусств в Далласе, Смитсоновского института в Вашингтоне и Метрополитен-музея в Нью-Йорке.

В 1958 году в США (Музее искусств Нельсона-Аткинса в Канзас-Сити, штат Миссури) состоялась первая персональная выставка Черчилля, на которой были представлены 35 его работ. В день открытия ее посетили почти 5,5 тыс. любителей искусства, а всего ее аудитория составит свыше полумиллиона человек. Из Канзас-Сити экспозиция отправится сначала в тур по США (Детройт, Нью-Йорк, Вашингтон, Провиденс, Даллас, Миннеаполис, Лос-Анджелес), затем будет показана в Канаде (Торонто, Монреаль, Фредериктон и Ванкувер), Австралии (Канберра, Сидней, Брисбен, Мельбурн, Хобарт, Аделаида и Перт), а также Новой Зеландии (Данидин, Крайстчерч, Веллингтон и Окленд). В родной стране под патронажем Королевской академии первая персональная выставка Черчилля состоялась на следующий год. Для нее было отобрано 62 работы, сделав их автора пятым художником за всю историю Академии, удостоенным столь масштабной экспозиции. Всего выставку посетили больше 140 тыс. человек.

На плодотворной почве популярности произрастают крепкие побеги коммерческого успеха. Сначала Черчилль не был сторонником расставаться со своими полотнами, считая их «слишком плохими, чтобы продавать, и слишком дорогими – чтобы просто дарить»[158]158
  Цит. по: Bibesco M. Sir Winston Churchill: Master of Courage. P. 164.


[Закрыть]. Но со временем он постепенно стал менять свое отношение. В 1927 году одна из его картин, написанная в королевской резиденции Балморал, была передана благотворительному обществу, выставлена на аукцион и продана, к немалому удивлению автора, за 120 фунтов. После кончины Черчилля стоимость его работ возросла на порядки. Если в мае 1965 года на первом трансатлантическом аукционе «Сотбис» его картина была приобретена за 39 200 долларов США, то уже в 1977-м за творчество британца заплатили 148 тыс. фунтов. Дальше – больше. В декабре 2006 года «Вид на Тинерхир», написанный Черчиллем в 1951 году в Марокко и подаренный через два года генералу Джорджу Маршаллу (1880–1959), был продан за 612,8 тыс. фунтов. В июле 2007 года на торгах «Сотбис» стоимость работы «Чартвелл. Пейзаж с овцами» превысила 1 млн фунтов.

Насколько оправданы столь высокие цены с художественной точки зрения? Или все дело в популярности автора произведений? Разумеется, имя Черчилля сыграло определяющую роль. Но сказать, что написанные им картины не представляют интерес как произведения искусства, значить погрешить против истины. На это же указывают профессионалы и критики. Среди художников выделяется точка зрения Пабло Пикассо (1881–1973), заметившего, что «если бы Черчилль занимался живописью профессионально, то он смог бы спокойно зарабатывать неплохие деньги». Аналогичного мнения придерживались Джон Лавери и Освальд Бирли[159]159
  См.: Riddles, Mysteries, Enigmas // Finest Hour. № 156. P. 14; Lavery J. Op. cit. P. 177; Robbins R. C. Churchill as Artist Half Passion, Half Philosophy // Finest Hour. № 100. P. 35.


[Закрыть].

Среди критиков у нашего героя есть как почитатели, так и скептично настроенные эксперты. К первым можно отнести директора Национальной галереи Ирландии профессора Томаса Бодкина (1887–1961), отмечавшего, что для произведений Черчилля характерны «выдающаяся решительность, определенность и неисчерпаемость», а также известного искусствоведа Эрнста Гомбриха (1909–2001), написавшего на эту тему отдельную статью и полагавшего, что британский политик смог достичь в живописи «профессионализма, который удовлетворяет специалистов, стоящих на страже традиционного мастерства». Другие, например искусствоведы Роберт Пейн, Денис Саттон, Аарон Беркман и Эрик Ньютон, видели в Черчилле лишь «художника по выходным», для которого живопись была в первую очередь формой релаксации, а его работы, несмотря на их «восхитительную сущность», лишены «волшебства, свойственного гениальным художникам, всю свою жизнь посвятившим поиску таинственной природной красоты». Большинство же критиков придерживаются умеренных взглядов, считая, что хотя Черчилль и не был великим живописцем, его работы небезынтересны для публики. Так, президент Королевской академии сэр Хью Максвелл Кэссон (1910–1999) назвал нашего героя «любителем с ярко выраженным природным талантом; если бы у него было больше практики и академических знаний, из него получился бы высокий профессионал, особенно как колорист», а директор галереи Тейт сэр Джон Ротенштейн (1901–1992), предлагая «оценивать художников по лучшим работам, а не по их ошибкам», признает, что «Черчиллем был написан целый ряд картин редкой красоты», а для его творчества в целом характерно «искреннее наслаждение простыми красотами природы»[160]160
  См.: Eade C. (ed.) Op. cit. P. 286, 293; Gombrich E. H. Winston Churchill as Painter and Critic // The Atlantic. Vol. 215. P. 90; Alberigi M. Churchill as Painter // Finest Hour. № 85. P. 28; Coombs D., Churchill M. Op. cit. P. 219; McGowan N. Op. cit. P. 60.


[Закрыть].

В 1921 году руководство The Strand Magazine предложило Черчиллю написать эссе о своем увлечении. Клементина попыталась отговорить своего благоверного, считая, что если он начнет рассуждать об искусстве, то «разозлит профессионалов», а если – о своих работах, то его обвинят в «наивности и зазнайстве». Опасения Клементины не были беспочвенны. Тем более что рассуждения политика о живописи вряд ли могли укрепить его репутацию решительного лидера, скорее наоборот, в то время подобные наклонности для политиков воспринимались в обществе как признак «психической нестабильности». Но Черчилль, девизом которого было – «никогда не думать о самоограничении, а лишь о самовыражении», отринул возможность неприятных последствий и принял вызов[161]161
  См.: Soames M. Winston and Clementine. P. 227–228; Eade C. (ed.) Op. cit. P. 291; Moran C. Churchill. The Struggle for Survival. P. 164.


[Закрыть]. Он напишет эссе «Живопись как времяпрепровождение», которое выйдет в двух номерах The Strand Magazine за декабрь 1921 года и январь 1922 года и будет проиллюстрировано двенадцатью его работами. Спустя четверть века Черчилль объединит это эссе со своей статьей 1924 года «Увлечения» и подготовит отдельную книгу – «Живопись как времяпрепровождение» с репродукциями восемнадцати своих работ.

Условно, это произведение, которое стоит особняком в творчестве Черчилля, можно разделить на две части. В первой части он развивает мысль Бурка Кокрана о том, что в основе отдыха лежит «смена сферы деятельности», и перечисляет различные виды досуга, видя в них помимо релаксации средство обретения душевной гармонии и надежную обитель, где всегда можно восстановиться, а возможно и остаться. «Разбейте сад, в котором будете наслаждаться жизнью, когда разбивать уже будет нечего», – советует политик. Рассматривая различные хобби, автор особенно выделяет живопись, которая не требует настолько больших энергетических затрат, как занятие спортом, и не так утомительна после рабочего дня, как чтение. «Я не знаю какого-либо другого занятия, которое, совершенно не изматывая тело, настолько полно бы поглощало ум, – делится Черчилль своим опытом. – Какие бы заботы ни принес день, какие бы угрозы ни таило в себе будущее, едва картина начинает рождаться, все тревоги отступают, им больше нет места в голове. Они уходят в тень и исчезают во мраке. Даже время почтительно отступает в сторону». Кроме того, живопись прекрасно подходит на роль спасительной обители среди моря невзгод, лишений и разочарований. «Счастливы художники, потому что они никогда не одиноки, – признает Черчилль. – До конца дней их сопровождает свет и цвет, мир и надежда. Я надеюсь, что это может произойти с каждым». В своем призыве начать рисовать Черчилль не убеждает всех стать профессиональными живописцами, он предлагает просто получать от процесса создания картин удовольствие, наслаждаясь не только красотой вида, но и одним из самых удивительных состояний, которое может испытать человек, – творчеством. Мыслить и чувствовать – это так по-человечески, но творить – поистине божественно! Кроме того, живопись позволяет по-иному взглянуть на путешествия, когда «бессмысленную суматоху туриста» заменяет «спокойное созерцание философа». Сам Черчилль активно сочетал свою страсть к путешествиям с любовью к мольберту и краскам. Его картины, запечатлевшие Иерусалим, Венецию, Рим, Амстердам, Марсель, Канны, Антибы, Аррас, Геную, Каркассон, Монте-Карло, Монако, Биарриц, озера Маджоре, Комо, Лугано, Гарда, Карецца, Женевское озеро, Авиньон, Шляйсхайм, Брюгге, Сиракузы, Мадейру, Ямайку, Майами, Родос, Марракеш и прочие чудесные места на нашей планете, убедительное тому подтверждение.

Во второй части своего произведения Черчилль рассматривает теоретические вопросы изобразительного искусства. В частности, он проводит параллель между живописью и военным делом, акцентируя внимание не только на схожести принципов – единство целого замысла и отдельных частей, четкая взаимозависимость и взаимосвязь отдельных составляющих, элемент борьбы с сопротивляющимся материалом, – но и на самом подходе. Каждому сражению предшествуют разработка плана и формирование стратегического резерва. Такая же тщательная подготовка присутствует и в живописи с определением пропорций и соотношением отдельных элементов. Интерес также представляют рассуждения Черчилля о технике письма и попытка определить границы художественного триединства – художник, картина, натура. Его идеи нашли отклик у Эрнста Гомбриха, который в своей монографии «Искусство и иллюзия», размышляя об условности искусства, привел следующее высказывание Черчилля, добавив, что «ни один профессиональный критик не дал более понятного описания сущности этой проблемы»: «Вначале мы смотрим на объект, который собираемся изобразить, затем на палитру и в конце – на холст. Таким образом, на холст переносится информация, которая была получена глазом пару секунд назад. Но по пути эта информация проходит через аналог почтового отделения, на котором ее кодируют, переведя с языка света на язык живописи. Поэтому холста она достигает уже в виде определенной криптограммы. И только когда она займет свое место и придет в четкое соответствие с другим изображением на холсте, она будет декодирована, вновь переведена с языка живописи на язык света. Но это уже будет не свет природы, а свет искусства. Весь этот значительный процесс перенесен на крыльях и колесах памяти. В большинстве случаев нам ближе аналогия с крыльями – воздушными и быстрыми, словно у бабочки, порхающей с цветка на цветок. Но основной объем информации либо ее перемещение на большие дистанции осуществляется все-таки на колесах»[162]162
  См.: Documents. Vol. 3. P. 350; Churchill W. S. Op. cit. P. 24, 31, 13–14, 14–15, 20–21, 23, 28–29; Churchill W. S. Thoughts and Adventures. P. 363; Gombrich E. H. Art and Illusion. L.: Phaidon Press, 2002. P. 31–32.


[Закрыть].