Текст книги "Уинстон Черчилль"

Еще до назначения в Адмиралтейство Черчилль увлекся авиацией. В то время как большинство его современников видели в воздухоплавании лишь средство передвижения, а использование в военных целях ограничивали разведкой и наблюдением за войсками противника (хотя и здесь были оппоненты, например, адмирал флота Артур Уилсон), наш герой предлагал превратить самолеты в эффективные боевые машины, установив на них пулеметы, торпеды и специальное оборудование для сбрасывания бомб. В его голове рождались безумные по тем временам идеи. Что, если суда будут доставлять самолеты к месту сражения, а те, взлетая с палуб, переоборудованных во взлетные полосы, быстро достигать вражеской территории?! Воображения и энергии Черчиллю было не занимать. Но только какое отношение Адмиралтейство имело к авиации? На тот момент вопросы развития воздухоплавания находились в ведении Военного министерства. Не зацикливаясь на этих трудностях, Черчилль сначала договорился с Халдейном об объединении усилий двух ведомств, а затем, летом 1912 года, счел необходимым сформировать в составе Адмиралтейства Авиационный департамент и перейти к созданию военно-морской авиации. Благодаря его усилиям к началу войны Великобритания будет располагать 39 аэропланами, 52 гидросамолетами и 7 авианосцами.

Черчилль считал, что каждый руководитель должен собственными глазами видеть, чем он управляет, как проявляют себя проблемы и насколько добросовестно реализуются его решения. Сам он активно следовал тому, что проповедовал. За три предвоенных года в Адмиралтействе он восемь месяцев провел в инспекциях на служебной яхте Enchantress («Чародейка»), посещая базы, доки, верфи, порты, заводы и корабли. Еще больше личного участия он проявил в отношении авиационного дела, не только посещая аэродромы и школы подготовки пилотов, но и лично поднявшись в воздух на первых несовершенных моделях летательных аппаратов. Это было рискованное предприятие, но Черчилля оно настолько вдохновило, что он решил сам освоить азы пилотирования. Как ученик он был не подарок, испытывая трудности при взлете и посадке, но это не мешало ему получать огромное удовольствие от нового хобби. «Все великолепно, как в старые добрые времена Англо-бурской войны! – писал он супруге в октябре 1913 года, после очередного посещения авиабазы. – Я наслаждаюсь моментом: никаких скучных партийных склок, надоевших газет и нелепых выборов. Как же я счастлив, что мы живем в эпоху, когда достижения прогресса видны в каждой области военной авиации!»

Клементина не разделяла восторга мужа. Черчилль и сам понимал, что ходит по тонкому льду, заметив однажды: «Воздух – очень опасная, ревнивая и требовательная любовница. Посвятив себя ей, многие оставались верными до конца, наступавшего, как правило, задолго до прихода старости». Во время одного из заходов на посадку его самолет так тряхнуло, что он чудом удержался в кабине. Коммандер Спенсер Дуглас Грей (1889–1937), с которым он впервые поднялся в воздух и который на первых порах помогал ему освоить премудрости летной профессии, спустя три дня после совместного полета получил серьезные повреждения из-за жесткой посадки. В декабре 1913 года в авиакатастрофе погиб другой инструктор Джилберт Уайлдмен-Лашингтон (род. 1887), на том самом самолете, на котором они совсем недавно летали с главой Адмиралтейства. В июне 1914 года на гидросамолете разбился лейтенант Томас Кресвелл (род. 1887) спустя всего шесть дней после очередного полета с Черчиллем. Сначала Клементина просила супруга «быть как можно более осторожным и летать только с самыми лучшими пилотами». Но вскоре страхи, которые приняли форму ночных кошмаров и дневных фобий, не оставили ей другого варианта, как настоять на прекращении летной активности. И Черчилль отступил, согласившись «прервать летные упражнения на много месяцев, а может быть, даже навсегда». Пройдет пять лет, и он решит вернуться к пилотированию, чтобы сдать, наконец-то, экзамен на права. Очередная попытка закончится трагически. Самолет рухнет, едва успев подняться в воздух. Черчилль вылетит из кабины, отделавшись несколькими шрамами на лице, кровоподтеками и легкой контузией. После возмущения своих родственников, обвинивших его в «бесчеловечном поведении по отношению к нам», он закончит с летной карьерой. На этот раз – навсегда[116]116
  См.: Soames M. Winston and Clementine. P. 79, 90, 91; Sterling C.H. Churchill and Air Travel // Finest Hour. № 118. P. 24; Churchill W. S. Thoughts and Adventures. P. 195, 207–209; Documents. Vol. 9. P. 749.


[Закрыть].

Обеспечивая активное внедрение технических новшеств, Черчилль также не забывал о тех, кто составлял, по сути, самую важную часть ВМФ – моряках. Активность политика в этой части можно отнести к третьему блоку его реформ. Черчилль изменил процедуры продвижения по службе, открыв новые перспективы матросам с нижней палубы, а также добился равенства с сухопутными войсками в отношении государственных наград, в которых флот был до этого ущемлен. Кого-то подобная несправедливость может удивить. Но это еще что! В Британии, считавшей себя «владычицей морей», основная внешнеполитическая мощь и обороноспособность которой держалась на военно-морском флоте, жалованье военных моряков, не считая незначительной коррекции 1908 года, оставалось неизменным с 1853 года – на протяжении почти шестидесяти лет! И это при том, что в сухопутных силах перерасчет производился несколько раз (в 1876, 1898 и 1902 годах), также не были обделены вниманием и деньгами моряки торгового судоходства и работники портов. В Черчилле еще были живы социальный реформатор и стремление к социальной справедливости, но и без этих благородных мотивов он как никто понимал, что в условиях активного технического перевооружения, требующего наличие высококвалифицированного персонала, о полноценном развитии флота можно забыть. В октябре 1912 года он представил в Кабинет министров новую схему оплаты труда военно-морского персонала, предусматривающую выделение на ежегодной основе дополнительных 552 тыс. фунтов. Финансисты встретили предложения первого лорда в штыки. Начались борьба, обсуждения, компромиссы, в результате чего сумма сократилась до 386 тыс. фунтов. Но учитывая, что за шестьдесят лет и этого сделано не было, Черчиллю удалось одержать победу, хотя и не без привкуса разочарования. В своем обращении к королю он выразил надежду, что «Ваше Величество останется довольным новой схемой выплат», признав при этом, что сам «желал большего». Король остался доволен, – сообщит политику личный секретарь Его Величества[117]117
  См.: Seligmann M. S. Rum, Sodomy, Prayers, and the Lash Revisited. P. 10–19; Gretton P. Winston Churchill and the Royal Navy. P. 103; Documents. Vol. 5. P. 1681, 1682.


[Закрыть].

Последний эпизод спора с Казначейством не был из ряда вон выходящим. Все, что предлагал Черчилль – увеличение калибра корабельной артиллерии, строительство супердредноутов, переход на нефть, создание военно-морской авиации, улучшение условий службы – все это требовало дополнительного финансирования. Учитывая, что государственный бюджет ограничен, то увеличение средств на нужды ВМФ означало секвестрирование расходов по другим направлениям. Черчилль уже сталкивался с этой проблемой в 1909 году, когда обсуждалась программа строительства четырех или шести дредноутов. Тогда он был на стороне экономистов. Теперь он оказался в противоположном лагере, и ему пришлось сражаться с бывшим союзником – канцлером Казначейства Дэвидом Ллойд Джорджем. Наиболее острая полемика произошла в конце 1913 года, когда он запросил увеличение бюджета по сравнению с предыдущим годом на 3 млн фунтов стерлингов. Вокруг Ллойд Джорджа сплотились генерал-почтмейстер (министр почт) Герберт Самюэль (1870–1963), председатель Совета по сельскому хозяйству (министр сельского хозяйства) Уолтер Ренсимен (тот самый, с кем наш герой сражался в Олдхэме) и генеральный атторней Джон Саймон (1873–1954). Черчилль объединился с главой внешнеполитического ведомства Эдуардом Греем и заручился негласной поддержкой короля. Формирование коалиций могло расколоть правительство, которому в течение двух месяцев пришлось выдержать 14 утомительных и напряженных заседаний, когда каждая из сторон настолько твердо отстаивала свои позиции, что неявно угрожала отставкой в случае неприятия своих взглядов. Асквит серьезно подумывал над роспуском парламента и объявлением всеобщих выборов. Радикальных мер в итоге удалось избежать. В ходе личной встречи двух министров, продлившейся почти пять часов, Черчилль смог добиться своего и получить согласие канцлера Казначейства. На состоявшемся 11 февраля 1914 года заседании правительства были утверждены военно-морские расходы на 1914/15 год в размере 51,85 млн фунтов, что на тот момент стало самой большой выделяемой ежегодно суммой в истории Адмиралтейства.

Четвертый блок инициируемых Черчиллем изменений был направлен на обеспечение соответствия военно-морской стратегии изменившимся условиям. До своего прихода в Адмиралтейство наш герой был последовательным сторонником викторианской политики «блестящей изоляции». Однако тревожные события Агадирского кризиса, а также подробное изучение подготовленного в 1907 году дипломатом Эйром Кроувом (1864–1925) «Меморандума о существующем положении дел в британских сношениях с Францией и Германией» заставили его пересмотреть свои взгляды и признать важность установления союзнических отношений со второй по силе европейской державой – Францией. Какое-то время Черчилль проявлял осторожность в определении по отношению к Франции обязательств, которые могли ограничить свободу внешнеполитического маневра, однако по мере приближения к 1914 году его настрой на усиление l’Entente cordiale («Сердечного согласия») – Антанты – укреплялся и в итоге стал рассматриваться им как единственный выход.

Союз с Францией повлиял на расстановку военно-морских сил Великобритании. В начале XX века в Британии преобладало три точки зрения относительно распределения ограниченных военно-морских ресурсов. «Средиземноморская школа» считала, что в связи с большим значением для торговли Средиземного моря, через которое после открытия Суэцкого канала проходило больше четверти британского импорта и почти 30 % британского экспорта, необходимо было укреплять ВМС в этом регионе, включая развитие военно-морских баз в Александрии, на Мальте, Кипре и в районе Гибралтара. «Ла-маншисты», напротив, были уверены, что, исходя из отношения полученных стратегических преимуществ к затраченным ресурсам, усиление Средиземноморского флота Британии невыгодно в отличие от сосредоточения сил около метрополии. Представители третьего направления – «отзовисты» – выступали за полный вывод ВМФ из Средиземного моря с обеспечением контроля над Гибралтаром, Суэцким каналом, а также коммуникациями вокруг мыса Доброй Надежды в случае начала войны. После изучения в январе 1912 года проекта флотской новеллы Германии Черчилль пришел к выводу о необходимости перевода в Северное море как можно больше сил для противостояния Флоту открытого моря. В этом отношении он руководствовался главным стратегическим принципом своего кумира Наполеона: победа над противником обеспечивается за счет создания перевеса сил на решающем участке фронта. «Разбрасывание сил, растрачивание денег, организация пустых парадов с участием дурацких суденышек в редко посещаемых водах – вот некоторые составляющие той политики, которая через экстравагантность ведет к поражению», – объяснял он свои взгляды.

Черчилль предложил одновременно с активным строительством новых судов максимально усилить один регион за счет ослабления других. Для этого следовало, во-первых, сократить силы доминионов. «Каждый в отдельности флот доминионов слаб и даже смешон, et praeteria nihil[118]118
  Пустой звук, и больше ничего (лат.).


[Закрыть], – писал Черчилль премьер-министру. – Но собранные вместе они могут представлять такую силу, которой ни одна европейская держава не сможет противостоять без разделения своих флотов в домашних водах». Во-вторых, принести в жертву Средиземноморский флот. Если первое предложение вызвало возмущение со стороны руководства доминионов, то второе – подверглось суровой критике в Лондоне. Для Черчилля волнительная среда борьбы, споров и преодолений была родной. Он достаточно легко смог сломить сопротивление доминионов и с открытым забралом устремился в бой с противниками своей Средиземноморской стратегии в Уайтхолле. Политик-практик, он отчетливо понимал, что в изменившихся условиях нельзя быть сильным везде, для достижения победы необходимо чем-то жертвовать, стягивая все силы и ресурсы на ключевое направление. Когда ему возражали, что Средиземноморье является «сонной артерией империи» и потеря этого региона недопустима, он парировал – «глупо потерять Лондон и сохранить Египет». Союз с Францией позволял разделить контролируемые зоны, оставив за собой Северное море и доверившись партнеру в Средиземном. Когда ему указали, что зависимость от французов «невыносима большинству англичан», он призвал умерить гордость. В итоге пусть не в полной мере, но Черчиллю удалось добиться принятия своей точки зрения. Основный приоритет был отдан Северному морю, а в отношении Средиземноморского флота вводился однодержавный стандарт, означавший, что британские ВМС не должны уступать флоту сильнейшей морской державы этого региона. Учитывая, что Франция не относилась к числу предполагаемых противников, названный стандарт распространялся в первую очередь на флоты Австрии и Италии. Осенью 1912 года Франция объявила о передислокации шести судов Атлантического флота в Средиземноморье. Королевский же ВМФ отправился на север. Тирпиц с иронией отреагировал на эту военно-морскую рокировку, назвав концентрацию британского флота в Северном море «козырной картой, которая выпала нам». Черчилль считал иначе. Если «козырная карта» и выпала, то именно британцам. И заключалась она в том, что отныне взаимоотношения «Британии и Франции становились все ближе и ближе»[119]119
  См.: Seligmann M. S. Rum, Sodomy, Prayers, and the Lash Revisited. P. 1494, 1538, 1549; Gretton P. Op. cit. P. 134–137; Massie R. K. Dreadnought. P. 827; Tirpitz A. My Memoirs. Vol. I. NY.: Dodd, Mead and Company, 1919. P. 236; Churchill W. S. The World Crisis. Vol. 1. P. 112.


[Закрыть].

Все усилия Черчилля от технического перевооружения флота до изменения стратегии были направлены на подготовку к возможной войне с Германией. Считал ли Черчилль ее неизбежной? Когда король Испании Альфонсо XIII (1886–1941) во время автомобильной поездки в Эскориал весной 1914 года спросил его: «Вы верите в войну в Европе?» – он ответил: «Иногда верю, иногда нет». Он был один из немногих, кто догадывался, в какую бездну отчаяния, трагедии и потерь для каждой из сторон превратится мировая война, но при этом не испытывал страха перед надвигающимся Армагеддоном и считал, что его страна может и должна дать отпор. «Мир движется к катастрофе и краху, но происходящее вызывает у меня интерес, я возбужден и счастлив, – писал он супруге 28 июля 1914 года. – Не ужасно ли думать подобным образом? Подготовительные мероприятия вызывают у меня восхищение. Я прошу Бога простить меня за подобное легкомыслие». По счастливому стечению обстоятельств вместо привычных летних маневров из-за экономии средств в самый разгар внешнеполитических обсуждений во второй половине июля 1914 года проходила тестовая мобилизация 3-го флота, входившего в состав Флота метрополии. В мероприятии также приняли участие отдельные суда 1-го и 2-го флота, также входивших в состав Флота метрополии. В понедельник 27 июля мобилизационные мероприятия должны были подойти к концу и начаться рассредоточение сил. В воскресенье, надеясь, что обстановка нормализуется и мирового пожара удастся избежать, Черчилль вырвался на побережье в Кромер, графство Норфолк, где отдыхала его семья. Однако, получив новости, что ситуация обостряется, он в срочном порядке вернулся в столицу. Пока он был в пути, Баттенберг взял на себя смелость и отменил предстоящее рассредоточение Флота метрополии. Это было своевременное и мудрое решение. Надеясь умерить пыл немцев, Черчилль предложил опубликовать в газетах приказ о прекращении рассредоточения флота. Кабинет предложение первого лорда одобрил, но остановить катастрофу это не смогло. На следующий день, 28 июля, Австрия объявила войну Сербии. Началась мировая война, о чем в Белграде, Вене, Лондоне, Берлине, Париже, Брюсселе и Санкт-Петербурге пока не догадывались. Черчилль тем временем активно готовился к началу противостояния. Вечером того же дня он сообщил королю, что 1-й флот отправлен на север на базу Скапа-Флоу (маневр успешно завершился 30-го числа), 2-й флот сосредоточивается в Портленде, противовоздушная оборона у эстуария Темзы укреплена, а также усилены меры безопасности у нефтяных резервуаров, складских помещений и хранилищ угля.

На заседании правительства 1 августа Черчилль поднял вопрос о мобилизации Королевского флота. Это предложение вызвало острую дискуссию и в итоге было отклонено. Подобная реакция в свете происходящих событий может вызвать удивление. На самом деле она была закономерна. Антивоенные настроения преобладали в Сити, да и среди министров далеко не все считали, что следует вступать в войну с Германией, если рейх нападет на Францию или Бельгию. Причем если в случае с Францией речь шла о союзнике, то согласно решению 1839 года Бельгия была нейтральным государством, одним из гарантов нейтралитета которого являлась Британия. Однако некоторых министров эти обстоятельства не смущали, и они считали, что войну в Европе не обязательно нужно воспринимать как британскую войну.

Вечером Черчилль находился в Адмиралтействе. На 23.00 у него была назначена встреча с премьер-министром. Пытаясь скоротать оставшееся до аудиенции время, он решил сыграть в бридж с навестившими его Ф. Э. Смитом и Максом Эйткеном (1879–1964)[120]120
  Дальше мы еще неоднократно встретим эту колоритную фигуру под именем лорда Бивербрука. В январе 1917 года Эйткен, к тому времени возглавлявший один из крупнейших в Великобритании газетных концернов, был пожалован титулом 1-го барона Бивербрука в честь небольшой сельской общины Бивер-Брук в канадской провинции Нью-Брунсуик, рядом с которой он вырос.


[Закрыть]. Когда карты были розданы, секретарь принес телеграммы из Форин-офиса. Взяв первую из них, Черчилль прочитал вслух: «Германия объявила войну России». По словам Эйткена: «Уинстон не был расстроен, не был обрадован, не был удивлен. Он вышел с гордо поднятой головой из комнаты с видом человека, который отправился выполнять хорошо знакомую работу». На встрече с премьер-министром Черчилль заявил, что он объявляет мобилизацию военно-морского флота и всю ответственность за это решение готов взять на себя. Асквит выразил взглядом свое согласие. После чего Черчилль поспешил в Адмиралтейство отдать необходимые распоряжения. Ночью он написал супруге: «Все решено. Германия отбросила последние надежды на сохранение мира, объявив войну России. Объявление войны Франции ожидается с минуты на минуту. Я прекрасно понимаю твои чувства. Но мир сходит с ума. Мы должны позаботиться о нас и наших друзьях. Мне тебя не хватает. Целую твоих котят. Твой преданный, У».

На следующий день, 2 августа, Германия предъявила Бельгии ультиматум. Бельгийцы ответили, что принятие выдвинутых в нем условий означает «принесение в жертву чести нашей страны». Великобритания в свою очередь направила 3 августа ультиматум Германии с целью не допустить вторжения в Бельгию. Срок ультиматума истекал в 11 часов вечера по британскому времени и в полночь – по общеевропейскому. Пока Биг-Бен отсчитывал последние часы мира, Черчилль усиленно готовился к войне: всем флотоводцам было дано указание «установить контакты со старшими французскими офицерами, находящимися вместе с вами на базах». Также он потребовал от премьер-министра одобрить проведение «совместных действий англо-французских флотов по защите Ла-Манша». Одобрение было получено. Когда срок ультиматума истек и Великобритания вступила в войну, очевидцы вспоминали, что Черчилль находился в приподнятом настроении: «Его лицо сияло, движения были резки, слова вылетали одно за другим»[121]121
  См.: Черчилль У. С. Мои великие современники. С. 174; Soames M. Op. cit. P. 95; Documents. Vol. 5. P. 1988–1989; Churchill W. S. Op. cit. P. 216–217; Gilbert M. Winston S. Churchill. Vol. III. P. 24–31; Beaverbrook M. Politicians and the War. L.: Thornton Butterworth, 1928. P. 36; Asquith M. An Autobiography. Vol. IV. P. 71.


[Закрыть].

Можно было подумать, что он был счастлив от начала мирового пожара. Но нет! Опасность, кризис, возможности проявить себя всегда действовали на него возбуждающе. Кроме того, он испытывал гордость. Не только за приведение флота в последние несколько дней в состояние боевой готовности, но и за общие достижения по его модернизации. Черчилль не случайно называл годы руководства Адмиралтейством самыми счастливыми. Он оказался на своем месте, когда быстрота его мышления, его активность, воображение, смелость, готовность сражаться за свои взгляды и способность побеждать позволили ему добиться экстраординарных успехов. Он был воодушевлен и готов был нести заряд своей положительной энергии дальше. Но только тогда он еще не ведал, что стремительный поток мутных вод, который подхватил его 4 августа 1914 года, был настолько неуправляем и опасен, что исповедуемая нашим героем открытость и склонность к авантюризму неминуемо вели к катастрофе.

Первая мировая война

С началом войны положение Черчилля в правительстве укрепилось, а его звезда стала сиять еще ярче. Не считая возглавившего в начале августа военное ведомство фельдмаршала Герберта Китченера[122]122
  К тому времени Его превосходительство, достопочтенный фельд-маршал Герберт Китченер был известен как 1-й граф Китченер Хартумский и Брумский, 1-й виконт Брум Брумский, 1-й виконт Китченер Хартумский, Ваальский и Аспальский, 1-й барон Китченер Хартумский и Аспальский и 1-й барон Дентон Дентонский.


[Закрыть], он был единственным капитаном на британском лайнере, кто прекрасно ориентировался в военной специфике, зная, что делать, как делать и когда делать. Он источал уверенность и смелость, олицетворяя собой энтузиазм и действие. Кризис, который других подавлял, у него вызывал возбуждение и желание бороться.

Вначале события действительно благоволили молодому герою. Своевременно принятые решения позволили привести флот в боевую готовность, пролив Па-де-Кале был полностью защищен от флота противника, и по нему беспрепятственно можно было начать переброску Британских экспедиционных сил на континент. Через две недели после набата во Францию была переброшена британская армия численностью 120 тыс. человек.

Но война не терпит определенности и по-своему расставляет оценки и знаки. В августе, несмотря на значительное превосходство в силе, в Средиземноморье были позорно упущены германские линейный крейсер Goeben («Гёбен») и легкий крейсер Breslau («Бреслау»), которые умудрились проскочить через Эгейское море и Дарданеллы в Константинополь, повлияв на вступление Турции в войну на стороне Германии. В сентябре в течение часа немецкая подлодка U-9 потопила три броненосных крейсера Королевского флота – Aboukir («Абукир»), Hogue («Хог») и Cressy («Кресси»), приведя к гибели свыше 1400 человек. В конце октября у относительно безопасных берегов Северной Ирландии подорвался на мине и затонул линкор Audacious («Дерзкий»). Через несколько дней «владычица морей» проиграла сражение у чилийского порта Коронель, потеряв 1600 моряков, включая командующего контр-адмирала Кристофера Крэдока (род. 1862). Все эти эпизоды не прошли незамеченными, и, несмотря на больший кредит доверия, изначально предоставленный Черчиллю, вызвали суровую критику. Недовольство прозвучало со стороны флотоводцев, прессы и коллег по правительству, которые заключили, что все случившееся «не делает чести военно-морским офицерам»[123]123
  Documents. Vol. 6. P. 250.


[Закрыть].

В определенной степени Черчилль стал жертвой печального правила, когда успех воспринимается как должное, а неудачи – как личные ошибки руководителя. Но в произошедшем была и его вина. Неуемная активность и не всегда обоснованная любовь к деталям привели к тому, что в Адмиралтействе была выстроена жестко централизованная система управления. Первый лорд не чурался лично составлять оперативные указания флотоводцам на местах, а также готовить протоколы по итогам заседаний со своим участием. Ни Баттенберг, ни другие члены Совета Адмиралтейства не были в состоянии вести на равных споры с руководителем, который подавлял окружающих своей харизмой, аргументами и красноречием. Он либо ругал военно-морских экспертов за отсутствие воображения и неспособность подготовить дельные предложения, либо негодовал, когда они подвергали критике его собственные планы и расписывались в неспособности их выполнения. С одной стороны, Черчилль был прав, пытаясь преодолеть аморфность и инертность коллег, постоянно предлагая, инициируя и толкая. Но в этом культе действия таилась скрытая угроза. Черчилль не хотел признавать, что выжидание тоже полезно. Как бывший кавалерист он ценил атаку и считал погоню эффективным инструментом уничтожения противника. Но война на море управляется по иным законам, чем противостояние на суше. Черчилль вообще столкнулся с тем, что война оказалась гораздо менее прогнозируема и более сложна, чем он полагал изначально. Наследие Нельсона с сокрушением военно-морских сил противника одним ударом в одном сражении оказалось иллюзией. Немецкий флот не собирался вступать в открытое и масштабное противостояние, предпочитая позиционную борьбу и подводные лодки. Не все так просто оказалось и с экономической блокадой, которая должна была сократить поставки в Германию ценных ресурсов. Эти планы были разрушены нейтральными странами, которые через свои суда и порты продолжали снабжать Второй рейх. Черчилль считал, что в подобных условиях следует сорвать покрывало нейтралитета. Подобные предложения, как и стремление усилить блокаду, встретили оппозицию в правительстве. Многие политики считали, что подобные действия не принесут пользы, а приведут к появлению новых проблем.

Помимо жесткой централизации процесса принятия решений в Адмиралтействе поведение Черчилля в этот период также отличалось неподдельным интересом к вопросам, выходящим за периметр его ответственности. Он смотрел на ситуацию в целом, отводя флоту лишь локальную роль. Отчасти столь широкий взгляд объяснялся пониманием, что, несмотря на всю свою мощь, ВМФ неспособен в одиночку победить Германию. Черчилль не испытывал иллюзий, отчетливо видя, что основные бои будут происходить на суше и путь к победе лежит в сокрушении немецкой армии. В этой связи он был одним из немногих представителей либерального крыла, кто выступал за увеличение контингента войск Британской империи в Европе – до 1 млн человек с сохранением этого количества на протяжении всей войны. Другая причина, почему первый лорд полез в решение вопросов, к которым не имел прямого отношения, состояла в неспособности морской стихии поглотить его неудержимую натуру. По воспоминаниям современников, он заскучал в Адмиралтействе, «рассуждая исключительно о сухопутных операциях»[124]124
  См.: Bell C. M. Churchill and Sea Power. P. 52–54.


[Закрыть].

Страх, ответственность, лишения, стресс – все эти неизбежные спутники войны, которые подавляли и ломали государственных деятелей, на Черчилля действовали тонизирующе, раскрывая в нем лидерские качества и пробуждая его воображение. То он предложил блокировать Дарданеллы после того, как Goeben и Breslau укрылись в Турции, то настаивал на захвате одного из Фризских островов, принадлежащих Нидерландам, чтобы затем использовать его в качестве базы для нанесения воздушных ударов по Кильскому каналу. Не ограничиваясь одними лишь планами, он создал подконтрольное себе формирование для сухопутных операций – дивизию морской пехоты, а также знаменитое криптоаналитическое бюро, больше известное по номеру помещения, где оно располагалось – «Комната 40». Когда в начале сентября Китченер попросил коллегу взять на себя организацию воздушной обороны страны, он тут же согласился. Черчилль первым среди членов британского правительства пересек во время войны Ла-Манш и принялся изучать фортификационные заграждения. Он стал брать слово и активно выступать, пытаясь передать часть своего задора окружающим. В целом его выступления ждали и воспринимали хорошо. Но бывали случаи, когда увлекшись, он произносил фразы, которые вызывали возмущение и негативно влияли на его реноме. Например, 21 сентября на партийном митинге в Ливерпуле, посвященном мобилизации, он выступил с речью, в которой заявил: «Если немецкие корабли не выйдут на честный бой, их выкурят как крыс из нор». По мнению короля, подобные фразы «недостойны министра». Словно в отместку зазнавшемуся политику на следующий день немецкая подлодка потопила три броненосных крейсера, о чем уже упоминалось выше. Не считая этих эпизодов, Черчилль был счастлив оказаться под лучами рампы. Он сам воспринимал себя не иначе как творца истории. «Боже мой! – восклицал он. – Это же живая история! Все, что мы говорим и делаем, будет прочитано тысячью поколениями, подумайте об этом!»[125]125
  Gilbert M. Op. cit. P. 84; Documents. Vol. 6. P. 128, 400.


[Закрыть] Вскоре ему представилась возможность стать одним из главных действующих лиц разыгрываемой драмы.

В первых числах октября немецкие войска планировали отрезать Антверпен, где в тот момент находилось бельгийское правительство. Узнав о планах бельгийцев оставить город, Китченер испугался, что противник сможет занять побережье и захватить стратегически важные для британцев Дюнкерк и Кале. Черчилль как раз собирался ехать в Дюнкерк. По согласованию с военным министром и главой Форин-офиса (Асквит в этот момент находился в Уэльсе и был недоступен) он предложил лично отправиться в Антверпен, чтобы убедить бельгийцев продолжить сопротивление. Проведя 3 октября переговоры с премьер-министром Бельгии, Черчилль решил задержаться в Антверпене. Боевой дух местных войск оставлял желать лучшего, и он надеялся своим присутствием поддержать защитников до прибытия подкрепления – дивизии морской пехоты. На третьи сутки он телеграфировал Асквиту, попросив освободить его от руководства Адмиралтейством и дать ему воинское звание, которое позволило бы принять командование всеми силами, участвующими в обороне города. Когда премьер зачитал эту телеграмму членам правительства, комнату заседаний заполнил «гомерический хохот». Только Китченер подтвердил свою готовность присвоить Черчиллю звание генерал-лейтенанта. Но Асквит остановил фельдмаршала. Ему не понравилась идея, чтобы бывший гусарский лейтенант командовал двумя генерал-майорами. Кроме того, он хотел, чтобы Черчилль продолжил руководство ВМФ. Было решено в оперативном порядке направить в Антверпен срочно сформированный IV корпус генерал-лейтенанта Генри Роулинсона (1864–1925), но тому нужно было время для отправки подкрепления на место. Тем временем немцы усилили обстрел городских укреплений. Черчилль счел неправильным покидать Антверпен в столь критический момент. Пренебрегая личной безопасностью, под разрывами шрапнели он стал вдохновлять солдат и руководить обороной города. Вечером 6 октября в Антверпен прибыл генерал Роулинсон. На последовавшем Военном совете бельгийское руководство выразило сомнение в возможности продолжения обороны, несмотря на приближающееся подкрепление в 40 тыс. человек. Черчилль пытался их переубедить, но безуспешно. Передав командование Роулинсону, он оставил город и через Остенде и Дувр вернулся 7 октября в Лондон. На следующий день защита Антверпена была признана нецелесообразной и направлявшийся на помощь контингент был остановлен. 10 октября Антверпен пал. Немцы вошли в город[126]126
  Documents. Vol. 6. P. 163, 166, 167.


[Закрыть].

Что это было – эксцентричное поведение потерявшего связь с реальностью политика или героическое поведение патриота, рисковавшего жизнью ради спасения ситуации в одиночку? И то и другое одновременно. Черчилль руководствовался лучшими побуждениями – осознавая критичность положения, он решил действовать. И его действия с минимальными потерями (в результате обороны погибло всего 57 человек) подарили британской армии шесть бесценных дней для возвращения на побережье Ла-Манша и перегруппировки сил во Фландрии. Другое дело, что театральность и безрассудное по отношению к собственной безопасности и репутации поведение вызвали смех у одних и нарекания у других, лишь еще больше убедив окружающих в ненадежности первого лорда и его неискоренимом желании воевать. Даже Клементина считала, что в этом эпизоде «чувство меры изменило Уинстону». В дальнейшем она будет всегда неодобрительно отзываться об этом происшествии. Ее понять можно. В тот момент, когда супруг рисковал собой, она рожала третьего ребенка, появившегося на свет в самый разгар событий – 7 октября. Черчилль также, и в своих мемуарах (1923 год), и в одной из своих статей (1931 год), будет выражать удовлетворение тем, что его просьба о командовании была отклонена. Хотя какая-то неудовлетворенность все равно останется. «Я завидую вам, вы делаете то, что я всегда хотел – командовать в сражении великими победоносными армиями, – скажет он во время Второй мировой войны фельдмаршалу Гарольду Александеру (1891–1969). – Я подошел к этому лишь однажды близко в годы Великой войны, когда командовал войсками в Антверпене. Я считаю, что оно могло стать моей огромной возможностью»[127]127
  Churchill W. S. Op. cit. P. 358; Churchill W. S. If I lived my Life over // Collier’s. 1931. April 4. P. 50; Soames M. Clementine Churchill. P. 131; Gilbert M. Op. cit. P. 111.


[Закрыть].