Текст книги "Уинстон Черчилль"

Несмотря на томление Черчилля по сухопутным кампаниям, его карьера в начале войны была связана с флотом. В конце октября в Адмиралтействе произошли серьезные кадровые изменения. Из-за усиления антигерманских настроений в отставку был вынужден подать принц Баттенберг. В своем прощальном письме Черчилль заметил, что «в большом долгу» перед адмиралом и «испытывает боль от прекращения трехлетнего сотрудничества»[128]128
  Documents. Vol. 6. P. 230.


[Закрыть]. В глубине души он переживал меньше, считая, что флоту необходим более активный и сильный первый морской лорд. Место Баттенберга занял адмирал флота «Джеки» Фишер. Это было неудачное решение. Не только потому, что адмиралу шел 74-й год и его гениальность теперь все больше вырождалась в безумие. И не потому, что два основных руководителя Адмиралтейства придерживались несовпадающих стилей работы и разных распорядков дня (Черчилль работал допоздна и шел спать незадолго до пробуждения своего зама). Ошибка заключалась в том, что они оба были сильными личностями, напоминая двух примадонн на одной сцене, которые успокоятся только после того, как своей ссорой сорвут спектакль и разрушат свои карьеры. Фишер был опытным игроком в борьбе за власть. Он умел произвести впечатление, очаровав в свое время таких лидеров, как Гладстон и Гарибальди, а также находился на хорошем счету у королевы Виктории и ее сына короля Эдуарда VII. Он знал, как себя вести с властями предержащими, занимая пост главного моряка при четырех первых лордах и легко управляя своими руководителями. Но Черчилль оказался ему не по зубам. «Он всегда меня переубеждает», – жаловался адмирал[129]129
  Цит. по: Jenkins R. Churchill. P. 260.


[Закрыть]. Но и со стороны Черчилля эти триумфы в противостоянии воли были пирровыми победами. Не привыкший проигрывать, Фишер злился и впадал в истерику, написав свое первое заявление об отставке уже спустя два месяца после возвращения в Адмиралтейство. Тогда Черчилль уговорил его остаться. Проблему это не решило, и неровные отношения с первым заместителем сыграли негативную роль в планировании и реализации следующей крупномасштабной операции.

К концу 1914 года стало очевидно, что европейский театр военных действий превратился в кровавый тупик, когда мало-мальское продвижение вперед давалось ценой больших потерь и быстро компенсировалось контрнаступлением. «Разве нет других альтернатив, кроме как посылать наши армии жевать проволоку во Фландрии?» – задавал Черчилль риторический вопрос премьер-министру в конце декабря 1914 года[130]130
  Documents. Vol. 6. P. 344.


[Закрыть]. Сам он предлагал разные варианты выхода из тупика от захвата датского острова Борнхольм и совместной операции с русской армией по захвату Кильского канала с последующим вторжением в Померанию и движением на Берлин до захвата немецкого острова Боркум с организацией на нем морской базы для наблюдения за флотом противника. Глава Военного секретариата Военного кабинета Морис Хэнки (1877–1963) предложил план по захвату Константинополя и открытию дополнительного канала снабжения русской армии. В операции планировались обстрел Дарданелл из орудий старых линкоров, а также высадка британских войск и греческого десанта. Разработка и обсуждение этого плана совпали с тяжелыми боями между русскими и турецкими силами на Кавказе. 1 января британский посол в Петрограде направил главе Форин-офиса просьбу Верховного Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами Российской империи великого князя Николая Николаевича (1856–1929) рассмотреть возможность проведения против Турции какой-нибудь операции, которая бы заставила турецкое руководство отвести войска с Кавказа. Запрос был перенаправлен в военное ведомство. Китченер обсудил возможность помощи с Черчиллем, который был первоначально против форсирования Дарданелл. «Они слишком далеко от основного театра военных действий», – заявил он Фишеру 2 января. Когда первый морской лорд попытался склонить своего шефа в пользу турецкого сценария, Черчилль парировал, что «наш враг Германия, на войне плохая практика искать дешевых побед и легких противников». Какое-то время он продолжал настаивать на идее с захватом островов Борнхольм и Боркум. Хотя 3 января попросил командующего эскадрой в Восточном Средиземноморье контр-адмирала Сэквилла Кардена (1857–1930) оценить возможность форсирования Дарданелл исключительно силами флота с использованием старых линкоров. Карден ответил 5-го числа, что Дарданеллы взять можно, но «не стремительным наскоком, а в ходе крупномасштабной операции с участием большого количества кораблей». На следующий день адмиралу был направлен очередной запрос с просьбой конкретизировать, что он имеет в виду. В ответном послании Карден подробно расписал, как благодаря минным тральщикам, расчищающим путь линкорам, можно перейти к методичному уничтожению корабельной артиллерией фортов противника с последующим прохождением через пролив британской эскадры. На этот раз идея показалась Черчиллю привлекательной[131]131
  См.: Bell C. M. Op. cit. P. 61; Documents. Vol. 6. P. 371, 367, 380, 381.


[Закрыть].

Почему Черчилль передумал и решил поддержать операцию в Дарданеллах? Он понимал, что разработка одного только плана по захвату Боркума потребует несколько месяцев. Чтобы не терять времени, он решил, не отказываясь от своей идеи с Боркумом, переключиться на Дарданеллы. При этом операцию планировалось проводить исключительно силами флота, задействовав старые линкоры. Использование ограниченного контингента и устаревших судов позволяло без существенного ослабления сил на других направлениях начать операцию, которую всегда можно было оперативно свернуть при появлении серьезных проблем, сведя потери к минимуму. Быстрая же победа позволяла повысить престиж, не говоря уже о появлении манящих перспектив для захвата Константинополя со всеми стратегическими преимуществами, открывавшимися при таком развитии событий. 13 января он поддержал операцию на Военном совете, не упомянув при этом о точке зрения некоторых своих экспертов, которые указывали на невозможность форсирования Дарданелл исключительно морскими силами, а также обращали внимание на высокую вероятность больших потерь. Соответственно риски в тот момент из руководства никто не обсуждал, и операция получила одобрение.

Фишеру 25 января исполнилось 74 года. Свой день рождения он отметил тем, что вступил с Черчиллем в очередной спор и написал второе прошение об отставке. Он выступил против отправки старых линкоров в Дарданеллы, опасаясь значительных человеческих жертв, и настаивал на проведении операции совместно с сухопутными силами. Не без влияния Асквита его удалось переубедить. Продемонстрировав внешнюю лояльность, внутри адмирал затаил обиду. Одновременно с Фишером среди морских экспертов стало преобладать мнение о необходимости задействования сухопутных сил, как для разрушения орудий турецких фортов, так и для обеспечения безопасности коммуникаций на полуострове Галлиполи после проникновения флота в Мраморное море. 19 февраля Карден начал обстрел фортов, успех которого породил оптимистичные оценки скорейшего завершения операции. За три дня до этого на Военном совете было принято решение направить в Дарданеллы 29-ю дивизию, а также австралийские и новозеландские войска. Это решение оказалось принципиальным, поскольку из небольшой периферийной операции боевые действия в Дарданеллах постепенно начали трансформироваться в масштабную военную кампанию с участием армии и флота. Примечательным в этой перемене было то, что два ключевых министра – Черчилль и Китченер – продолжили придерживаться первоначального плана. В частности, в своих указаниях Кардену от 24 февраля Черчилль писал, что «в настоящий момент не предполагается использование сухопутных сил за исключением отдельных частей морской пехоты для разрушения конкретных орудий фортов». Военный министр также отказался направлять 29-ю дивизию. На этой почве у него возник конфликт с нашим героем. Глава Адмиралтейства, постепенно понимая и принимая изменившуюся концепцию, пришел к выводу, что использование войск без регулярных частей, к которым относилась 29-я дивизия, не позволит достичь цели и приведет к большим потерям. Поэтому он стал убеждать Китченера выделить 29-ю дивизию, но до поры до времени его настоятельные просьбы разбивались вдребезги о категоричную позицию военного министра. «Мои ограниченные возможности не позволяют мне влиять на события, – жаловался Черчилль в конце февраля своему брату, который в тот момент воевал во Франции. – Я выдохся»[132]132
  Documents. Vol. 6. P. 550, 580.


[Закрыть].

Последующее развитие событий показало, что ситуация стала выходить из-под контроля, а каждое действующее лицо начало вести себя по меньшей мере странно. Сначала на заседании Военного совета 10 марта Китченер заявил, что ситуация на Восточном фронте не вызывает опасений и он готов направить 29-ю дивизию в Дарданеллы. В ответ Черчилль неожиданно парировал, что флот справится самостоятельно. После этого члены совета приступили к обсуждению территориальных приобретений, как будто уже захватили Константинополь. На следующий день из перехваченного радиосообщения стало известно, что форты, защищающие Дарданеллы, испытывают серьезную нехватку боеприпасов. На основе этой информации Карден получил новые инструкции с требованием перейти к более активным действиям. 12 марта в Дарданеллы направился командующий сухопутными силами генерал Гамильтон, старый друг нашего героя еще со времен Англо-бурской войны. Карден тем временем столкнулся с проблемой траления мин из-за плотного огня береговых укреплений. Черчилль призвал его дождаться высадки сухопутных частей и координировать совместные усилия с Гамильтоном, но Карден решил не ждать армии и перейти в наступление 18-го числа. При этом сам он неожиданным образом оформил больничный лист и передал командование следующему по званию контр-адмиралу Джону де Робеку (1862–1928). Новый командующий не стал менять планы предшественника и перешел в наступление в назначенный час. В течение одного дня, подорвавшись на минах, затонули один французский и два британских линкора, еще три – получили серьезные повреждения. Несмотря на тяжелые потери в технике, человеческих жертв на британской стороне было относительно немного – в течение дня погибли 50 моряков, еще 23 получили ранения. В этот момент следовало признать ошибочность всей операции и полностью отказаться от дальнейших действий. Но британское руководство, завороженное манящими плодами возможной победы, решило на совете 19 марта продолжать наступление, перейдя затем к очередному обсуждению планов разделения Османской империи. Из-за плохой погоды де Робек взял тайм-аут на пару дней, после чего 23 марта телеграфировал о своем решении собраться с силами и перенести наступление на середину апреля. Черчилль попытался его переубедить, на этот раз вновь поверив в возможности решения боевой задачи исключительно морскими силами. Он подготовил соответствующую телеграмму от имени руководства Адмиралтейства, согласовав ее текст с Китченером и Асквитом. Но Фишер и его коллеги заблокировали отправку телеграммы, поддержав де Робека. Асквит также отказался идти наперекор адмиралам. В результате Черчилль ограничился персональной телеграммой, в которой призвал де Робека еще раз подумать относительно продолжения операции в ранее согласованные сроки. Контр-адмирал ответил, что «штурмовать пролив только силами флота будет ошибкой». Трансформация завершилась. Отныне сухопутные силы начали играть основную роль, существенно сократив полномочия Черчилля при влиянии на дальнейший ход событий. 24 марта он вернулся к своей идее с Боркумом, подготовив подробный меморандум о предположительном захвате острова после 15 мая[133]133
  См.: Documents. Vol. 6. P. 663–673, 677–678, 687–688, 693–698, 703, 706, 708–716, 723–728, 732–738.


[Закрыть].

Штурм береговых укреплений с высадкой 30 тысяч человек на полуостров Галлиполи начался 25 апреля. Вместо ожидаемого уничтожения фортов десант встретил серьезное сопротивление, погрязнув в кровавых перестрелках на невыгодных позициях. За две недели упорных боев поставленные цели достигнуты не были. Войска понесли существенные потери. Черчилль решил возобновить наступление силами флота, но встретил сопротивление со стороны Фишера, опасавшегося дополнительных жертв. Первый лорд попытался задобрить адмирала, согласившись на возвращение в домашние воды супердредноута Queen Elizabeth, но первый морской лорд закусил удела. Утром 15 мая он написал свое восьмое заявление об отставке и спрятался в отеле у вокзала Чаринг-кросс, ожидая, кто пригласит (фактически найдет) его первым – Черчилль или Асквит. Служба сыска на Даунинг-стрит оказалась эффективнее. Продолжая играть роль обиженного, адмирал подтвердил премьер-министру, что больше не может работать с Черчиллем. Асквит попытался помирить двух примадонн. Черчилль в свою очередь передал Фишеру примирительное письмо, но безрезультатно. От личной встречи со своим руководителем адмирал отказался. Получив поддержку со стороны других членов Совета Адмиралтейства, Черчилль решил назначить своим первым заместителем адмирала Уилсона, который после начала войны работал в ведомстве в должности советника. Но эти планы не будут воплощены в жизнь. Тори воспользовались ситуацией и перешли в масштабное наступление, обвинив правительство в неспособности управлять войной. Пытаясь удержать ускользающую из рук власть, Асквит решил сформировать коалиционное правительство и допустить консерваторов в Военный совет. Лидеры тори согласились на такой расклад, поставив одно условие – Черчилль должен покинуть Адмиралтейство. Наш герой сначала воспринял эту новость в штыки, заявив, что «не согласится ни на какой пост, кроме как в военном ведомстве». Затем его стиль общения с премьер-министром сменился с категоричного на заискивающий: «С вашей стороны было бы очень любезно пригласить меня сегодня». Пока, наконец, не превратился – в просящий: «Я согласен на любую должность, самую незначительную, если угодно, которую вы мне предложите».

Пока Черчилль боролся за свое будущее, произошли два события, скрасившие его темные будни в этот период. Сначала адмирал Артур Уилсон, которого он уволил в 1911-м и вернул в 1914-м, заявил, что согласен служить первым морским лордом только под началом Уинстона Черчилля. «Это величайший комплимент, который мне когда-либо оказывали», – заявил политик. Затем Клементина совершила поступок, который никогда не делала прежде и не будет совершать впредь. Она написала Асквиту эмоциональное письмо, в котором заявила, что, избавляясь от Черчилля, он демонстрирует слабость и причиняет стране вред. «В ваших глазах и в глазах тех, с кем он работает, у Уинстона, возможно, есть недостатки, но у него есть важные качества, которыми, я осмелюсь сказать, обладают немного членов вашего предыдущего и будущего кабинетов министров, – энергия, воображение, убойное стремление воевать с Германией», – заявила она. Асквит охарактеризовал это послание как «маниакальное» и был не прав. Несмотря на все недостатки Черчилля, проявившиеся во время планирования и реализации Дарданелльской кампании, он был нужен стране и своим настроем, упорством и военным стилем мышления мог принести на руководящем посту огромную пользу. Но Асквит, который больше заботился о своей карьере, решил иначе. Он оставил Черчилля в Военном совете, который был переименован в Дарданелльский комитет, но дал ему унизительную синекуру – канцлерство герцогства Ланкастерского. Единственной обязанностью бывшего первого лорда стало назначение магистратов в графстве Ланкашир. Новым главой Адмиралтейства был назначен Артур Бальфур[134]134
  См.: Documents. Vol. 7. P. 919–921, 932.


[Закрыть].

Фактически активного и деятельного политика отправили на периферию, лишив задач, статуса и полномочий. Оказаться не у дел посреди мировой войны стало для Черчилля тяжелейшим испытанием. «Противно наблюдать за бездеятельностью и глупостью, все понимая и не имея возможности ничего сделать», – писал он одному из друзей. Сам он не верил в свое будущее. «Со мной покончено», – заявил он владельцу News of the World Джорджу Ридделлу (1865–1934). Спустя годы Клементина призналась официальному биографу своего супруга, она думала, что «Уинстон умрет от горя». С легкой руки лечащего врача Черчилля Чарлза Уилсона 1-го барона Морана (1882–1977) в исторической литературе стала преобладать точка зрения о наличии у британского политика тяжелого депрессивного эпизода и биполярного расстройства – маниакально-депрессивного психоза. Историки быстро обнаружили, что депрессия, или как ее обычно называл сам Черчилль – «черный пес», была частым гостем в его роду – пять из первых семи герцогов Мальборо были подвержены резким перепадам настроения и страдали «меланхолией». В XXI веке случаем Черчилля занялись профессиональные психотерапевты, знакомые с подробностями биографии британского политика. Они показали, что у нашего героя не было никаких психических патологий. Показательно, что даже в минуты отчаяния Черчилль признавался, что «совершенно не желает покидать этот мир». «Никогда не отказывайся от жизни, – скажет он однажды Вайолет Бонэм Картер, в девичестве Асквит. – Из всего можно найти выход, кроме смерти». А по поводу «черного пса», так этот термин был популярен в Викторианскую эпоху, и не исключено, что будущий политик позаимствовал его у своей няни миссис Эверест.

Дополнительным свидетельством того, что «черный пес» не представлял для Черчилля угрозы, является его поведение после отставки из Адмиралтейства – оно ничуть не похоже на поведение человека, парализованного депрессией. Он начал собирать документы о пресловутой кампании и решил лично отправиться в зону боевых действий. Понимая, что эта поездка может стать последней, он написал супруге прощальное письмо, которое следовало передать Клементине после его гибели. Текст завершался следующими словами: «Обо мне не переживай слишком долго. Смерть это всего лишь эпизод, притом не самый важный на нашем жизненном пути. С тех пор как я встретил тебя, моя дорогая, я был счастлив. Именно ты научила меня, насколько благородным может быть женское сердце. Если и здесь существует жизнь, знай, я буду стараться оберегать тебя. Ты же смотри вперед, чувствуй себя свободной, наслаждайся жизнью, заботься о детях и храни память обо мне. Благослови тебя Господь. Прощай. Уинстон»[135]135
  Gilbert M. Op. cit. P. 538, 459, 473; Rowse A. L. The Later Churchills. P. 110; Breckenridge C. The Myth of the Black Dog // Finest Hour. № 155. P. 28–31; Moran C. Churchill at War. P. 204; Bonham Carter V. Op. cit. P. 187; Gilbert M. In Search of Churchill. P. 209–210, 212–213; Soames M. Winston and Clementine. P. 111.


[Закрыть].

В последний момент тори наложили вето и поездка не состоялась. Превратившись в козла отпущения, Черчилль требовал от Асквита опубликовать все документы, которые доказывали его невиновность. Но в период войны подобное обнародование закрытых сведений было невозможно. В ноябре произошла очередная реорганизация Военного совета, после чего места в нем Черчиллю не нашлось. Подобные изменения стали для него последней каплей, подтолкнувшей на выбор нового пути. Заявив Асквиту, что он «не в состоянии в подобные времена оставаться на столь хорошо оплачиваемой бездеятельной должности», Черчилль подал в отставку и направился на фронт. Супруге он объяснил, что хочет «заработать славу, став хорошим и верным солдатом». Его сыну «не нужно будет стыдиться за то, что я сделал ради своей страны». Хотя в глубине души он надеялся вернуться целым и невредимым. «Если я еще не выполнил все, что должен, то буду сохранен», – успокаивал он Клементину[136]136
  Documents. Vol. 7. P. 1249–1250; Soames M. Op. cit. P. 113, 120.


[Закрыть]. Стремление послужить стране всегда относится к благородным мотивам. Но в случае с Черчиллем поездка на фронт и нахождение на передовой объяснялись также желанием отличиться. Он жаждал военной славы, которая была у его предка генерала Мальборо. Был еще и третий пласт мотивации. «Я твердо решил не возвращаться ни в какое правительство до окончания войны, если только мне не предложат широкие и реальные исполнительные полномочия», – писал Черчилль своему брату. Еще более категорично он заявил одному из сослуживцев, что «больше никогда не будет иметь дело с политикой и политиками»[137]137
  Gilbert M. Winston S. Churchill. Vol. III. P. 573; Gilbert M. In Search of Churchill. P. 86.


[Закрыть]. На самом деле, он не оставлял надежды вернуться на политическую арену, трижды наведываясь в Лондон в течение полугода своей службы. Но даже раздираемый столь противоположными мотивами, его поступок с уходом на фронт характеризовал его как смелую и сильную личность, он не искал легких путей и не прятался от опасностей.

Майор Черчилль покинул Англию 18 ноября, прибыв в Генеральный штаб в Сент-Омере. В штабе его встретил главнокомандующий британскими экспедиционными силами фельдмаршал Джон Френч (1852–1925), который предложил ему место адъютанта. Но Черчилль отказался, предпочтя оказаться на передовой. 20-го числа он был приписан ко 2-му батальону Гренадерского гвардейского полка для прохождения краткосрочного курса обучения. Непосредственным начальником бывшего министра стал подполковник Джордж Дарелл Джеффрис (1878–1960), единственный офицер первоначального состава этого батальона, который выжил с начала войны. Что увидел Черчилль на фронте? «Повсюду грязь и мусор, – писал он супруге. – Могилы копают в тылу настолько небрежно, что из земли торчат конечности и куски одежды; вода и дерьмо со всех сторон, и над всем этим в ослепительном лунном свете полчища летучих мышей под непрекращающийся аккомпанемент пулеметных очередей и свист пуль». Несмотря на бытовые неудобства – «условия жизни, конечно, суровые и не полезные для здоровья», Черчилль был счастлив оказаться на фронте. Он ощущал себя «помолодевшим на пять лет» и, по его собственным словам, «никогда еще не чувствовал себя столь хорошо и не пребывал в столь замечательном расположении духа». «Мне нравятся окопы, в которых постоянно что-то происходит и в которых люди сражаются за правое дело в великой войне», – признавался он жене, добавляя, что не понимал до этого, «что значит освобождение» и «как можно было угробить столько месяцев на бессильные переживания, вместо того чтобы провести их на войне»[138]138
  Soames M. Op. cit. P. 116, 114–115, 127, 165.


[Закрыть].

Черчилль рассчитывал, что в ближайшее время его произведут в звание бригадного генерала и дадут в подчинение 56-ю бригаду 19-й дивизии. Он обо всем уже договорился с Френчем, но в самый последний момент ему вновь воткнули нож в спину – Асквит наложил вето на это решение, дав разрешение только на батальон. «Чувства Асквита всегда определяются его интересами. Он готов кинуть любого на растерзание волкам, лишь бы сохранить свое место», – с горечью прокомментирует Черчилль, считая, что поведение премьера, которого он теперь называл «старым негодяем», «достигло пределов подлости и неблагодарности»[139]139
  Soames M. Op. cit. P. 126, 139, 152, 137.


[Закрыть]. Реакцию Черчилля можно понять, но и поведение Асквита вполне объяснимо. Отставной политик и так получил преференции, и давать ему – не имеющему опыт управления в бою большими формированиями – бригаду было существенным и необоснованным отступлением от правил. Да и сказать, что Асквит был негативно расположен к бывшему коллеге, тоже неправильно. Пока Черчилль был на фронте, его семья активно участвовала в светской жизни: Клементину приглашали на приемы на Даунинг-стрит, четырехлетний Рандольф был пажом на свадьбе Вайолет Асквит. В дом бывшего министра на чай приезжала сначала супруга премьера Марго, а затем и сам Асквит. В середине февраля Клементина провела уик-энд в резиденции лорда-хранителя Пяти портов, где отдыхал Асквит, играя с премьер-министром наедине в гольф.

В январе 1916 года Черчилль был повышен в звании до подполковника и назначен командующим 6-м батальоном Королевского Шотландского фузилерного полка, входящего в состав 27-й пехотной бригады бригадного генерала Генри Уошла (1866–1947); в свою очередь бригада входила в состав 9-й (шотландской) дивизии бригадного генерала Уильяма Фурса (1865–1953). Подопечные встретили экс-министра настороженно, но он сумел растопить лед недоверия и быстро завоевал их расположение и уважение. Черчилль был хорошим командиром. Он не прятался от пуль, демонстрируя храбрость, проявлял заботу о личном составе, делясь офицерским пайком и домашним провиантом, следил за гигиеной личного состава, объявив войну вшам и прочитав на эту тему лекцию, был в меру строг, заявляя, что «сломает любого, кто пойдет против него», но не чужд снисхождения, отказавшись наказывать провинившегося перед атакой. Пытаясь научить солдат преодолевать колючую проволоку, он сильно порезал собственные руки. Над его основательностью и эксцентричностью иногда посмеивались, но в целом понимали, что он делает все правильно. Он старался подбадривать офицеров, призывая их «смеяться и научить смеяться своих солдат». «Война – это игра, в которую играют с улыбкой, – утверждал он. – Если не можете улыбаться, скальтесь, не можете скалиться, отойдите в сторону, пока не научитесь»[140]140
  Soames M. Op. cit. P. 163–164.


[Закрыть]. Черчилль встретил на фронте старых друзей и завел новые знакомства, которые использовал в дальнейшем. Он подружился с капитаном Эдуардом Луисом Спирсом (1886–1974), который в 1940 году будет помогать поддерживать связь с французским руководством. Его заместителем в 6-м батальоне стал 25-летний майор баронет Арчибальд Синклер (1890–1970), впоследствии возглавивший Либеральную партию и занимавший в Военном правительстве Черчилля пост государственнго секретаря по вопросам авиации (министра авиации). Французским офицером связи у Черчилля служил Эмиль Эрзог (1885–1967), который в дальнейшем станет известным писателем под псевдонимом Андре Моруа.

Если в годы колониальных кампаний и Англо-бурской войны Черчиллю везло оказаться в гуще сражения, то на этот раз ему повезло их избежать. Он прибыл на фронт слишком поздно, чтобы принять участие в кровопролитном сражении при Лоосе (сентябрь – октябрь 1915 года), и покинул его слишком рано, чтобы стать свидетелем тяжелейшей битвы на Сомме (июль – ноябрь 1916 года). Но война есть война, и понятие безопасности к ней неприменимо. 26 ноября могло стать последним днем в жизни нашего героя. Его вызвал командующий XI корпусом генерал-лейтенант сэр Ричард Хейкинг (1862–1945). В назначенное время и в назначенном месте Черчилля должен был забрать автомобиль. Но никакого автомобиля на месте не оказалось. Выяснилось, что шофер ошибся и приехал не туда. Встречу пришлось перенести. Раздосадованный Черчилль вернулся обратно, узнав, что через четверть часа после ухода к командующему в его блиндаж попал снаряд. Все, кто был внутри, погибли. «Видишь, насколько тщетно беспокоиться о подобных вещах, – прокомментировал он свое чудесное спасение Клементине. – Все это случай, судьба. И наши упрямые шаги уже давно спланированы. Все, что нам остается, вести себя естественно, доверив свое будущее Господу». В 1926 году Черчилль напишет для Cosmopolitan статью «Удача?», в которой, приведя этот эпизод, напишет: «Чем больше живешь на свете, тем больше понимаешь, что все зависит от случая. Случай, фортуна, удача, судьба, рок, провидение воспринимаются мной, как нечто единое, только названное разными словами. Непосредственное влияние, которое каждый из нас оказывает на свою жизнь, постоянно контролируется внешней, высшей силой. Если каждый из нас проанализирует последние десять лет своей жизни, он обратит внимание, что крошечные события, нисколько не важные сами по себе, в действительности управляют нашими достижениями и нашей карьерой»[141]141
  Soames M. Op. cit. P. 119; Churchill W. S. Thoughts and Adventures. P. 111.


[Закрыть]. В другой раз он едва не лишился кисти, когда осколок снаряда застрянет в металлическом корпусе фонаря, который он пытался починить. Как и в свое время на Кубе, свой 41-й день рождения Черчилль встретил под огнем противника. Только грохот орудий был громче и артобстрел – продолжительнее. Насколько все изменилось за какие-то двадцать лет!

Обо всех своих переживаниях Черчилль делился с супругой. Их переписка еще никогда не была столь насыщенна и эмоционально глубока. «Самой величайшей удачей в моей жизни было встретить тебя и жить с тобой», – напишет он в декабре 1915 года. «С каждым месяцем я люблю тебя все больше и больше, все больше и больше я нуждаюсь в тебе. Иногда я считаю, что мне не следует так сильно цепляться за эту жизнь, но, снедаемый эгоизмом, я хотел бы родиться в другом мире, где снова встретил бы тебя и смог бы отдать тебе всю свою любовь, достойную великих романов». Клементина беспокоилась за своего любимого, «каждый день проживая в неизвестности и тоске», а по ночам повторяя, как молитву: «Славу Богу, он еще жив». Но Черчилль ее успокаивал, что «мои самые главные дела еще впереди и я спокойно плыву по течению». Было в переписке и обсуждение бытовых мелочей. Привыкший окружать себя красивыми и удобными вещами, Черчилль неоднократно просил что-то ему прислать: теплый коричневый кожаный жилет, непромокаемые ботинки разных моделей, перископ, спальный мешок из овчины, брюки цвета хаки, коричневые теплые кожаные перчатки, носки, лицевые и банные полотенца, сигары, продукты питания: сардины, шоколад, мясные консервы, отварную солонину, сыр стильтон, ветчину, сухофрукты и бренди, а также маленькие томики Роберта Бёрнса и Уильяма Шекспира. Супруге Черчилль советовал не зацикливаться на экономии, «держи достаточно прислуги, принимай гостей выборочно и время от времени позволяй себе развлечения». Понимая, что недолог час его возвращения в политику, он призывал Клементину «культивировать отношения», «держать связь с правительством, с друзьями и псевдодрузьями», «представлять меня в их кругу», «не упускать нить событий», «сообщать мне, что видишь». Все «это очень важно, ситуация может измениться в любое время», а «я не хочу чувствовать себя забытым», – писал он ей[142]142
  См.: Soames M. Op. cit. P. 123, 196, 136, 132, 115, 117, 119, 120, 127, 164, 172, 120, 129, 143, 148, 156, 190.


[Закрыть].

В начале марта Черчилль посетил Лондон. Он выступил с речью в парламенте и задумался о возвращении в политику. В качестве союзника Черчилль выбрал себе не кого-нибудь, а адмирала Фишера. «Без меня Фишер станет катастрофой, только я умею обращаться с ним», – объяснял он супруге. Клементина не разделяла выбор мужа. «Не трогайте моего супруга! – отчитала она старого адмирала. – Вы уже однажды сломали ему жизнь, оставьте его в покое!» Она вообще была против столь быстрого зигзага между военной и политической карьерой, обоснованно опасаясь, что ее мужа, который всего два месяца назад принял командование батальоном, обвинят в непоследовательности и оппортунизме. «Чтобы быть великим, твои поступки должны быть понятны простому народу, – объясняла она. – Твое стремление пойти на фронт понять легко. А вот желание вернуться требует объяснений». Черчилль колебался. Он четыре раза менял свое мнение, то направляя Асквиту заявление об отставке, то отзывая его. В итоге он решил вернуться на фронт. Служба продлилась недолго. После объединения в мае 6-го и 7-го батальонов, вошедших в состав 45-й бригады 15-й (шотландской) дивизии, Черчилль покинет ряды вооруженных сил. На этот раз окончательно[143]143
  См.: Gilbert M. Winston S. Churchill. Vol. III. P. 699; Bonham Carter V. Op. cit. P. 449; Soames M. Op. cit. P. 198.


[Закрыть].

Год прошел с тех пор, как Черчилля выгнали из Адмиралтейства. Время должно было залечить раны перенесенных переживаний. Но по злой иронии, они стали ныть еще сильнее. Его возмущало, как бездарно осуществляется управление войной. «Мертвая рука тяжело лежит на нашем доблестном флоте, а они еще и целуют ее», – писал он Фишеру. «На повестке дня летаргия и инертность, – жаловался он своему шурину Уильяму Хозье (1888–1921), – Ни планов, ни инициатив, никаких усилий на пользу общему делу». Больше всего Черчилля раздражали бессилие и неспособность что-либо изменить. «Я страдаю от невозможности применить свои знания и опыт, – признавался он близким. – Поворот колеса может мне снова предоставить власть, но пока я пребываю в отвратительной праздности. Это самый тяжелый период моей жизни». Лучше всего состояние отвергнутого политика в этот период передает его портрет, написанный сэром Уильямом Орпеном (1878–1931) и самый любимый у нашего героя. Если Клементина считала работу Орпена «самой честной» из всех, ее супруг полагал, что художнику удалось воссоздать на холсте не только образ «очень несчастного человека», но и показать «его душу». Проблема Черчилля была в том, что, даже признавая присущие ему неординарные способности, его по-прежнему считали ненадежным. «Лично мне он симпатичен, но ему совершенно нельзя доверять, как нельзя было доверять его отцу», – отмечал член Консервативной партии Эдуард Стэнли 17-й граф Дерби (1865–1948)[144]144
  См.: Gilbert M. Op. cit. P. 776, 801; Gilbert M. Churchill: A Life. P. 366; Soames M. Clementine Churchill. P. 147; Moran C. The Struggle for Survival. P. 122.


[Закрыть].