Текст книги "Тайна Запада. Атлантида – Европа"

Аттис умирает, истекая кровью, под сосной или елкой, и, после смерти, сам превращается в вечнозеленое, райское Дерево Жизни. Каждый год, 15 марта, после погребения Аттиса, срубают сосну или елку в лесу, украшают ее венками фиалок – «Аттисовой крови», обвивают пестрыми повязками, прикрепляют к веткам, посередине ее или на самом верху, восковое изваяньице бога и дендрофоры, «древоносцы», несут священное дерево, в торжественном шествии, по улицам Вечного Города, Рима (Hepding, 133, 150).

Наша рождественская елка, вся в звездах-огнях, с восковым херувимчиком – тоже вечнозеленое Дерево Жизни. Когда мы умрем и вернемся на родину, «в ту землю, где боги были детьми, то, может быть, эту райскую елку, всю в звездных огнях, снова зажгут для нас Аттис и Кибела, Папа и Мама.

Кажется, нет хулы, которой бы люди не хулили Сына Человеческого. Но никогда, никому, кроме несчастных офитов, змеепоклонников, не приходило в голову, что Он – скопец. Нет, Муж совершенный – таков образ Его, нерушимый в Церкви и в сердце человеческом.

Что же значит евангельское слово о скопцах, сделавших себя скопцами ради царства небесного»? Почему оно сказано между благословением брака: «Будут два одною плотью» и благословением детей: «Их есть царство небесное»? Будь в Евангелии только одно из этих двух слов – или о браке, или о девстве-скопчестве, – все было бы понятно и просто. Но вот, их два – о поле и противополе. Эросе и Антэросе, как бы вечное «нет» земной любви – вечное «да» любви небесной; антиномия и здесь, как везде в Логосе-Космосе: «противное – согласное». Если бы центр был один, можно бы замкнуть круг земной бесконечности; но вот, их два, и круг земной разорван – начата неземная парабола.

«Если это делают с зеленеющим деревом, то с сухим что будет?» Услышав это слово Несущего крест на Голгофу, кто-нибудь из Эллинов, шедших за Ним, мог бы вспомнить вечно зеленеющее дерево Аттиса, райское Дерево Жизни.

Вспомнить его могла бы и Жена Кровоточивая, воздвигшая в Кесарии Филипповой первый образ Господа, с прозябшим у ног Его, всеисцеляющим Злаком Жизни.

«Кто прикоснулся ко мне?» Так испугалась она, застыдилась «стыдной раны», что не посмела ответить, спряталась в толпе. Но вот, услышала: «дерзай, дщерь! вера твоя спасла тебя» (Лук, 8, 45, 48).

Может быть, прикоснулась к Нему, с Женой Кровоточивой, вся Аттисова – Атласова древность, чью «стыдную рану» не могли исцелить земные врачи, – мог только Небесный.

Пол и противопол, брак и девство: «кто может вместить, да вместит». Никто не вместил. «Многое еще имею сказать вам, но вы теперь не можете вместить» (Ио. 16, 12). – «Те, кто со Мной, Меня не поняли» (Act. Petri cum Simone, с. 10. – Resch, Agrapha, 277. – Henneke, Neutestamentalische Apokryphen, I, 59).

Здесь, в братски-брачной, небесно-земной любви, агапе-эросе, поняли меньше всего; здесь лицо Неизвестного. Может быть, к Нему-то и ведет распятый Эрос – Аттис-Атлас.

8. Андрогин

Кто это, мужчина или женщина, трудно понять по облику нагого тела в древнейшей, от начала второго тысячелетия, стенной росписи Кносского дворца – «Собиратель шафрана», как по такому же облику на гематитовой печати офитского перстня трудно понять, кто распятый Вакх-Орфей, мужчина или женщина (Evans, The palace of Minos, 265). Если тот перстень магичен, то эта роспись – тем более. Все чародейственно в ней, как в царстве самого великого, по слову Платона, «чародея», Эроса; призрачно-прозрачно все – даже скалы, тающие, как морская пена, клубящиеся, как облака; розовость жемчужная на всем, как отблеск вечного вечера в саду Гесперид. Всюду, на зубчатых скалах, должно быть, подводной пещеры, в низких, как бы жертвенных, чашах, вспыхивают, вьются языками молнийно-белого пламени, огромные, богине Матери любезные, шафранные цветы.

Призрачно-прозрачно все, кроме человека: тело его, как из меди изваянное, мутно-голубоватое, напоминает дремлющий в подводно-лунном сумраке ил, или богов Атлантиды потопную празелень. Весь наклонившись вперед в стремительном беге, жадно, обеими руками, хватает он и рвет те молнийно-белые цветы: так водолаз Гильгамеш, на дне Океана, где, может быть, погребена Атлантида, срывает Злак Жизни, спеша, чтоб не захлебнуться, вынырнуть; так от меча херувима бегущий Адам срывает на бегу последние цветы потерянного рая.

Тайну музыки – магии – кто разгадает? Но кажется, смысл росписи таков: Злак Жизни сорвет не разделенный на две половины, мужскую и женскую, а только цельный Человек – Андрогин.

Этот, в древнейшей росписи Кносского дворца, – первый, но не последний Андрогин. Сколько их будет потом, в здешних ваяньях, резьбах и росписях, – сколько юных, голых, мужественно-крепких, женственно-стройных, с перетянутыми кожаным поясом, точно перерезанными, осино-тонкими станами, плясунов-акробатов, скачущих, перелетающих через рога и спины бешеных быков в священных боях, тавромахиях, на Кносском ристалище! Судя по ним, Крит – земля андрогинов.

Малоазийская область, Кария, населенная выходцами с Крита, во дни царя Миноса, называлась, подобно Ханаану, населенному тоже критянами, Красною землей, Финикией, сообщает Геродот (Herodot, I, 171. —Autran, Phéeniciens, 1920, p. 53, 55), но уже не помнит, почему она так называлась; мы же догадываемся, что, может быть, не только по смугло-красному цвету кожи критских поселенцев, но и по воспоминанию о первой отчизне их – «Красном Западе», «Закате всех солнц».

Кажется, очень древний миф об озере Сальмакис в Карии сообщает Овидий в «Метаморфозах». С юношей, купавшимся в озере, хотела сочетаться Наяда, но долго не могла настигнуть его, убегавшего; когда же наконец настигла, то умолила богов слить два их тела в одно, чтобы ей, любящей, никогда не разлучаться с любимым. Так родился Гермафродит. С той поры сальмакийские воды делают мужчин женоподобными и женщин – мужеподобными (Ovid., Metamorph., lib. IV). Кажется, и в Ханаане-Финикии, другой «Красной земле», живые воды бывшей райской долины, будущего Мертвого моря, где погребены Содом и Гоморра, делают то же. Это значит: всюду, где критяне, там и андрогины – атланты.

Крест, на Востоке древнейший, – может быть, Маянские кресты, на Западе, еще древнее, – найден здесь же, на Крите, в Кносском дворце. Имя дворца «Лабиринт», значит «Дом Лабриса», «Двуострой Секиры», labyrinthos – labrys. Нет почти ни одной палаты, ни даже келийки, во всем огромном дворце, без секирного знака. Вырубленный в каменных глыбах стен, еще при кладке их, он, большею частью, скрыт под известью, должно быть, потому что слишком свят, чтоб оставаться на виду (G. Karo, 125); только в самых святых местах, открывается: так, в Диктейской пещере, главном святилище Матери, множество медных секир вбито в столбы сталагмитов (Evans, 1. c., 444). Так же, в «богоявлениях», теофаниях, вызываемых оргийною пляскою жриц-мэнад, как это видно по резьбам на волшебных перстнях и камнях-талисманах, является, вместе с богом Младенцем, небесное знаменье, Лабрис, подобное, должно быть, ослепляющей молнии (Dussaud, 375, 412. – Evans, 160).

Крест недаром найден в Кносском дворце: «Дом Секиры», «Лабры», – «Лабиринт», – есть и «Дом Креста». Внешняя, даже геометрическая, между ними связь очевидна: пересечение двух секирных осей, продольной и поперечной, образует крест.

Тут же, в Кноссе, найден греческий статир, кажется, с очень древним изображением лабиринта из переплетенных угольчатых крестиков, свастик (Cook, 492). Это и значит: дом Секиры – дом Креста.

Так же очевидна и внутренняя между ними связь. Крест – знаменье Бога-Жертвы, и Секира тоже. В четвертой гробничной шахте Микенского Акрополя найдена серебряная бычья голова с двойным топором между рогами на темени; множество таких же топоров находится и между критскими «рогами посвящения», kerata.

Бог Телец, или Агнец, закланный от создания мира, – вот что знаменуется Крестом и Секирой одинаково.

Между Крестом и Полом связь в христианстве разорвана, но между Секирой и Полом – уцелела в язычестве. Крест пола – двуострая Секира, – лучшего знаменья выбрать нельзя для распятого Эроса: два на одном топорище лезвия, обращенные в разные стороны, – два пола в одном теле Андрогина.

Чье оружье двойная секира? Мужеженщин, амазонок, живущих рядом с атлантами, по Диодору, может быть, из Атлантиды и вышедших (Diodor., III, 53, 6; 54; 55, 2. – Berlioux, Les Atlantes, 1883, p. 127, 128). Кажется, и двойная Секира оттуда же.

Муж совершенный, Геракл, убив царицу амазонок, Ипполиту, отнял у нее Секиру и низверг Царство Жен, но, только что прикоснулся к чуду божественной Двуострости – Двуполости, как сделался и сам женоподобным; ослабел, потерял все свое мужество, облекся в женские ризы и сел у ног Омфалы за прялку (W. Leonhard. Hettiter und Amazonen, 1911, p. 88. – Dussud, 344). Вечная женственность – мужественность вечная, эти два полюса в Геракле, совершенном человеке, соприкасаются.

В древнюю Хеттею, Фригию, Лидию, Карию, – будущие земли скопцов, занесена Секира, кажется, в XIII веке, с Крита; с Крита же начнет Геракл свой путь на Крайний Запад, в райский Сад Гесперид, может быть, Атлантиду, – из второй земли Мужеженщин – в первую (Diodor., IV, 17, 3. – Berlioux, 11, 27).

Бог-человек Адонис – тот же Аттис, тот же Таммуз – оскопился двуострою секирою; умер однополым – двуполым воскрес.

В Понте, тоже земле амазонок, в городе Амизе, найдены изваяния Андрогина-Аттиса в звездной ризе, «Бога Всевышнего» (Graillot, 215, 219). – «Аттис оскопился – значит, восшел к вечной Сущности, где нет ни мужского, ни женского, а есть новая тварь, новый Человек, Мужеженщина», – учат офиты.

«Мужа и Деву, двуестественного Иакха, призываю, Освободителя», – молятся орфики, отождествляя Диониса-Иакха с Аттисом (Orph. hymn., XLI. – Fr. Lenormant. Monographie de la voie sacrée Eleusinienne, 1864, p. 380, 381). Пол, значит рождение; рождение, значит смерть. Кто победит, пол, – победит смерть. Иакх-Дионис, «двуестественный», diphyês, соединяющий два естества, мужское с женским, это и делает, так же как Аттис, Таммуз, Адонис, – все боги андрогины, вольные мученики Эроса.

В древней Каппадокии, на Иазиликайских скалах, изваяно шествие Кибелы и Аттиса, в сонме женоподобных скопцов, в длинных, как бы женских, одеждах, с изможденными лицами и двуострыми секирами в руках – тем же для них, чем для христианских девственников будет крест (Dussaud, 343. – Perrot et Chipiez, IV, 650. – Picard., Ephèsos, 443). Это и значит: Секира – тень Креста.

Бог двойной Секиры, Лабры, – Зевс Лабранд, Labrandus, в той самой Карии, где Сальмакийские воды превращают людей в андрогинов. «Бога этого нет нигде, кроме Карии», – сообщает Геродот (Herodot, IV, 119), но ошибается: тот же бог и на Крите, и в Ханаане, земле Содома, и в Хеттее, Фригии, Лидии, – во всех землях секир и скопцов. «Он бородат, но облечен в длинную, как бы женскую ризу, и шесть сосцов на обнаженной груди его расположены треугольником; а на правом плече двуострая секира», – сообщает Плутарх (Plutarch. quest. graec. 45).

Тот же бог изображен и на римской, времени императора Геты, монете из Mylasa, в четырехстолпном храмике; он тоже с бородою, в лидийской, высокой и острой шапке, modios, с двойной секирой в деснице, с двумя женскими сосцами на груди и с нижней частью тела, заключенной в узкий ящик гроб, обвитый пеленами-саваном (Thom. Friedrich. Kabiren und Keilinschriften, 1894, p. 42). Что это значит, можно понять по найденной близ Кносса, очень древней, должно быть, Миноэнской, могиле, вырытой в виде двуострой Секиры, а также по росписи на стенках гроба, найденного в нынешней Hagia Triada, около Феста; роспись изображает воскрешение мертвого: только что выйдя из гробницы, он стоит на пороге ее; справа от него зеленеет Дерево Жизни, а прямо перед ним сверкают на столбиках медные двойные Секиры – оружье двуполости в борьбе с полом, рожденьем – смертью, за вечную жизнь – воскресение: умер он однополым – двуполым воскрес, подобно Аттису и выходящему из гроба Зевсу Лабранду (Evans, 439–441. – Dussaud, 400–406).

Очень древний, кажется, этруро-пелазгийский, почитаемый в Риме, бог пограничной межи, Jupiter Terminalis, – Андрогин с висящими сосцами, «Отец и Матерь богов», progenitor genetrixque deum, по толкованию Валерия Сорана. А на одной тенедосской монете две головы, бородатого Зевса и Геры, изображены вместе на одной шее: это уже Андрогин совершенный – будущий «Матереотец», Mêtropater, гностиков, «Зевс – Супруг и Супруга», в гимне орфиков.

Чудной молитвой молится ему и шумерийский царь Гудеа, времен доавраамовых:

 
Матери нет у меня, – ты моя Мать!
Нет отца у меня, – ты мой Отец!
 

(Augustin., de civitate Dei, VII, 11. – El. Laiard. Le Culte de Venus, 1837, p. 101, 103. – P. Dhorme. La religion Assiro-Babylonienne, 1910, p. 166.)

Зевс Фиванский, тот же Лабранд, заключает недоношенного Семелой Вакха в бедро свое (в мифе «бедро» – вместо «женского чрева», «ложесн», в мистерии, так же как «ребро», по смыслу еврейского подлинника, – «женская половина» Адама, рождающего Еву (R. Koeler. Dionysiaka des Nonnos von Panopolis, 17.)). Имя Вакха – Diphyrambos, значит «Двувратный», «Двумя вратами входящий в мир».

 
В дверь жизни вторую войди,
рождаемый таинственно без матери.
Се, сокрушаю плоть мою ради тебя, —
 

говорит ему отец его, Зевс Андрогин (Eurip., Bakch., v. 519. – Harrison, Prolegomena, 436).

К имени воскресшего бога Таммуза прибавляется в надписи царя Гудеа, вместо обычного en, «Владыка», in, «Владычица»: значит, и он, как воскресший Аттис, двупол (P. Dhorme, 106).

 
Подобно Ассуру, она бородатая,
 

сказано в одном ассирийском гимне о богине Иштар, Таммузовой возлюбленной (M. Jastrow. Die Religion Babyloniens und Assyriens, 1903, p. 545), а в Сувах найдено изваяние Иштар-Наны с бородою (Lagrange, Etudes sur les religions sémitiques, 1905, p. 139).

«Есть на о. Кипре, – сообщает Макробий, – изваяние Венеры бородатой, в женской одежде... Аристофан называет ее „Афродит“; в Аттике почитают ее богиней Луны, и жертвы приносят ей мужчины, в женской одежде, а женщины – в мужской» (Macrob., Saturnal., III, 8). «Сделай и нас тебе подобными», – как бы говорят ей люди.

Там же, на о. Кипре, в городе Амафонте, сообщает Плутарх, «в жертвоприношениях Афродите-Ариадне (крито-эгейской Бритомартис, тоже богине Луны) юноши телодвиженьями и криками подражают родильницам» (Plutarch., Teseus, с. 20. – Lagrange, La Créte ancienne, p. 100).

Племя басков до наших дней сохранило незапамятно-древний обычай couvade, «высиживание яйца наседкою»; тотчас после родов жена уступает место мужу; он ложится в постель, и, взяв новорожденного на руки, принимает поздравления от родных и друзей. Тот же обычай сохранился у краснокожих в долине р. Миссисипи (M. Manzi. Le livre de l’Atlantide, 40).

Вспомним, что баски, судя по языку, – может быть, чудом уцелевший обломок кроманьонской, Ледниковой древности, – родственны племенам доисторической Америки; вспомним, что древнемексиканский бог Кветцалькоатль – Мужеженщина (Donelly, 144, 146), и мы увидим исполинский, от Вавилона до Юкатана в обеих гемисферах, может быть, не только на втором, но и на первом человечестве, начертанный символ божественной Двуполости.

Иерапольские галлы-скопцы носят женские «целомудренные одежды», casta vestis, длинные в сетке волосы, и занимаются женским рукодельем (Pseudo-Lucian, de Syria dea. – Graillot, 298). Это значит, оскопление – выявление скрытой в мужчине женщины, Евы небесной – в земном Адаме. В здешнем порядке, скопец беспол, – двупол в порядке нездешнем. Через смерть однополости – особи, разделенной полом надвое – к бессмертной двуполой, целостной личности, – таков путь оскопленного Аттиса, распятого Эроса.

«Брат мой, увы! Увы, сестра моя! Увы, Владыка-Владычица!» – плачут над умершим Адонисом библосские женщины и девушки (Vellay, 130). Новая сладость и нега этих слез – чудо неземной любви – в том и заключается, что умерший бог для них «брат» и «сестра», возлюбленный и возлюбленная вместе.

«Дева-Отрок, Адонис... двурогий... на Персефонином ложе зачатый», – молятся орфики (Hemn. Orph., LIII). Месяц «двурогий» – двуострый топор, а «ложе Персефоны» – ложе смерти: в смерти зачинается бессмертный – двуполый Адонис-Эрос.

Иерапольские женщины, празднуя Адонисовы-Аттисовы таинства, строго соблюдают целомудрие у себя дома с мужьями, his esse diebus se castas memorant (Vellay, 130); но, в святилище Кибелы-Астарты, отдаются чужеземцам за плату не себе, а богине, и, получив ее, отдаривают гостя вылепленным из воску или выточенным из дерева изображением фалла – как бы своим собственным, мужским, «небесным», полом, скрытым – в женском, «земном». – «Я женщина, как ты», – говорит жене своей Озирис-Бата, скопец. «Я мужчина, как ты», – говорит гостю священная блудница Адониса-Аттиса.

В самых святых местах Крита – на сталагмитах Диктейской пещеры, и между рогами Жертвы-Быка, и перед выходящим из могилы мертвецом, в гробовой росписи Hagia Triada, – две двойные Секиры, сложенные вместе, образуют одну четвертную (Evans, 343 et passim. – Karo, 124, 130). Что это значит?

«Четверица – число чисел и божество божеств, – учит Пифагор, сам „иерофант Четверицы“. – Корень Четверичный всего – Огонь, Земля, Вода и Воздух».

 
Тем я клянусь, Кто нашей душе
даровал Четверицу,
Вечной природы родник.
Tetraktyn, pagan aennaou physeo.
 

(Carm. Aur., V, 47. Ed. Chaignet, Pythagore et la philosophie pythagoricienne, 1873, p. 118, 117)

«Три – число человеческое; человек есть троица» (Aristot., Metaphis., XIII, 8).

Это значит: в Троице – тайна Одного – совершенно целостной Личности: два существа, мужское и женское, соединяются в одно. Тайна же Двух – Пола – Четверица, соединяющая в любви две двуполые личности.

Кажется, египетская пирамида (может быть, воспоминание второго человечества о первом – образ Ацтлана – Атласа, горы в столице атлантов, по мифу Платона и по рисункам древнемексиканских кодексов) – четыре от земли возносящихся и в одной точке неба соединяющихся треугольника – есть совершеннейший кристалл божественной Четверицы и Троицы. Прав бл. Августин: «Pulchra numero placent, красота пленяет числом» (Augustin., de ordine. – Chaignet, 159). Музыка чисел есть математика Эроса: ею чарует он, Чародей.

Может быть, здешняя двойственность в строении нашего тела – два глаза, два уха, два полушария мозга – отражает нашу двуполость нездешнюю: две половины одного существа – мужчина и женщина – в трех измерениях, соответствуют одному Существу двуполому – Мужеженщине – в четвертом измерении.

Любящий видит в глазах любимой два лица свои, отраженные, как в двух зеркалах; то же видит и любимая в глазах любящего: в этом мире – четыре лица – двое мужчин, две женщины: в том – две Мужеженщины.

 
Четверичен бог Фанес, по мудрому слову Орфея:
Четвероокий, туда и сюда он взирает.
 

(Hermias, in Plat. Paedr., p. 125. – Harrison, Prolegomena, 648.)

Если бы две двойные, сложенные Секиры ожили в человеческом образе, то мы бы увидели двух соединенных в любви Андрогинов.

Здешний пол противоположен нездешнему: Аттис-Адонис – земной мужчина, небесная женщина; Кибела-Афродита – земная женщина, небесный мужчина. Пол трех измерений в четвертом – обратен, опрокинут, как в зеркале. «Я женщина, как ты», – говорит Адонис Афродите; «Я мужчина, как ты», – говорит Афродита Адонису.

Высшая точка любви – соединение не двух, а четырех половин: две половины одной личности хотят соединиться с двумя – другой. Два существа – в трех измерениях, четыре – в четырех. Вот почему здесь, на земле, совершенное в любви соединение есть нечто невозможное, как бы надеванье левой перчатки на правую руку: этого нельзя сделать в трех измерениях, можно – только в четырех. «Тленному сему надлежит облечься в нетление и смертному сему облечься в бессмертие» (I Кор. 15, 53). Тленному браку – в нетленный, смертному – в бессмертный.

Нынешним христианам все это кажется если не просто нелепым, то грешным, потому что слишком «языческим». Но вот страница Святой Книги, положенной в основание самого христианства.

«...И остался Иаков один. И боролся Некто с ним, до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иакова. И сказал ему: отпусти Меня, ибо взошла заря. – Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня».

Здесь, под мифом – мистерия, как под слоем белил на кносских камнях – знак Двуострой Секиры. Что значит «бедро» Иакова? «Жила вертлюжья», определяет Талмуд с анатомическою точностью, уже не помня, в чем дело. Бог, в сильном борении, «повредил сухожилье», «вывихнул вертлюг» у Иакова, так что тот «захромал на бедро свое». Зачем Бог это сделал, непонятно. Но, вспомнив мнимое «бедро», действительное женское чрево Зевса Лабранда, где заключен недоношенный Семелою Вакх, и мнимое «бедро», действительный пол Адониса-Аттиса, раненного вепрем, и мнимое «ребро», действительную, по Талмуду, «женскую половину Адама», рождающего Еву, – мы, может быть, поймем, что значит и «бедро» Иакова.

Что с ним делает Бог? «Борется» – обнимает его в борении. «И сказал Иаков: скажи мне имя Твое. – И Он сказал: что ты спрашиваешь о имени Моем? Чудно оно» (Быт. 32, 24–31. – Delitzech, Genesis, 417–418). Чудно имя Божие – его нельзя сказать; чудно боренье – объятье Божие – о нем и подумать нельзя.

«Ты – Жених крови у меня, Жених крови по обрезанию», – говорит Сепфора, жена Моисея, кидая обрезанную крайнюю плоть сына своего к ногам Господа. Кому говорит? Сыну – в переводе, в подлиннике – Богу: Бог есть Жених Израиля. Судя же по образу Божьему в первом Адаме – Адамоеве, Мужеженщине (так опять по Талмуду), Бог Элогим – два Бога в Одном – есть Невеста-Жених и Жених-Невеста Израиля. Это значит: богоборчество Иакова – богосупружество Израиля.

Тот первый сон Иакова, уснувшего на двойном камне, Бэтиле – сон о двуполости космической, лестнице, соединяющей небо с землею, а этот, второй, – о Двуполости Божественной.

Густо облако мифа, но и сквозь него просвечивает молния мистерии, – две сложенные вместе, двойные Секиры – два соединенных в любви Андрогина – Бог и Человек.