Текст книги "Дневник. 1873–1882. Том 1"

Успехи наши в Средней Азии приняты в Эмсе, по-видимому, довольно равнодушно. Фельдъегеря привозят оттуда доклады большей частью самого неважного содержания, с утвердительными резолюциями, – и ни одного теплого слова для наших бедных войск, натерпевшихся бед среди раскаленных песков Средней Азии.

В продолжение двухнедельного промежутка домашние мои дела мало подвинулись. В ожидании решения о покупке имения на Южном берегу Крыма мы вдвоем с женой сочиняли проекты для постройки будущего нашего жилья. 29-го числа ездили в Выборг, чтобы навестить там сестру, которая на летнее время поселилась на даче профессора Юнге, вместе с его семьей (жена его Екатерина Федоровна – дочь известного графа Федора Петровича Толстого, бывшего вице-президента Академии художеств, недавно только умершего).

Вчера осматривал я выборгские укрепления. К вечеру возвратились мы в Петербург по железной дороге.

6 июля. Пятница. От генерала Кауфмана приехал сегодня курьером капитан Фан-дер-Флит (его адъютант) с письменной реляцией о занятии Хивы и донесением о сделанных после прибытия хана с повинной распоряжениях. Словесные рассказы адъютанта открывают некоторые закулисные подробности, довольно прискорбные. Оказывается, генерал-лейтенанту Веревкину хотелось увенчать себя лаврами победы и потому он повел на город атаку в то время, когда генерал Кауфман собирался вступить в него с другой стороны церемониальным маршем. Недовольный чем-то, генерал Веревкин немедленно уехал из отряда под предлогом полученной им незначительной раны.

Генерал Кауфман прислал между прочим всеподданнейшую докладную записку, в которой просит высочайшего разрешения на некоторые меры, с одной стороны – для сбора контрибуции с кочевых туркмен, с другой – для занятия некоторых новых пунктов с целью стать в отношении к Хиве в угрожающее положение и не быть рано или поздно вынужденным снова предпринимать такие трудные и дорогостоящие экспедиции, как в нынешнем году. В этих видах он полагает удержать за собой один пункт в устьях Аму-Дарьи, а другой – несколько выше по течению этой реки, около села Шурохан; в каждом из этих пунктов оставить гарнизон не менее пяти рот с двумя сотнями. Вместе с тем объявить, что вся правая сторона Аму-Дарьи переходит под власть России, частью же уступается бухарскому хану [Сеид-Муззафар-Эддину].

Насколько я разделяю мнение генерала Кауфмана о пользе занятия устья Аму-Дарьи, поскольку так мы наконец добьемся удобного водного сообщения с этим новым пунктом, настолько же не могу одобрить занятие Шурохана. В таком смысле пишу я графу Адлербергу для доклада его величеству. Завтра капитан Фан-дер-Флит отправится с привезенными бумагами в Югенгейм.

9 июля. Понедельник. Время мое течет так же тихо и спокойно, как и прежде. С нынешнего дня, с отъездом жены в Тамбовскую губернию, откуда дней через десять она отправится далее в Крым, я опять остаюсь в полном одиночестве. Впрочем, эта спокойная одинокая жизнь продолжится недолго: к 18-му числу ожидается прибытие государя.

В минуты досуга от дел служебных занимаюсь изучением строительного искусства. Предмет этот всегда интересовал меня, а теперь я связываю это занятие с покупкой земли в Крыму и постройкой там дома. Однако ж дело это, почти уже решенное, не подвинулось до сих пор ни на шаг за невысылкой князем Кочубеем нужных для совершения купчей документов.

13 июля. Пятница. Провел весь день в разъездах. В 9 часов утра отправился по железной дороге в Сестрорецк, где осмотрел оружейный завод и намеревался немедленно поехать к пристани, у которой ожидал меня пароход Кронштадтского инженерного управления. Но задержался до двух часов: сначала завтрак у начальника завода генерал-майора Лилиенфельда, а потом явилась ко мне депутация от обывателей (бывших поселян) Сестрорецка с адресом, в котором выражалось желание освятить в моем присутствии икону, сооруженную для новой церкви во имя святого Димитрия в знак благодарности за мои заботы о нуждах сестрорецкого поселения. Отказать в этом, конечно, я не мог и должен был выстоять молебствие, после которого поблагодарил общество за выраженное мне сочувствие. И в самом деле, мне было утешительно увидеть Сестрорецк пять лет спустя после большого пожара, истребившего всю слободу. Теперь дома отстроились заново, лучше прежнего; возведена (хотя пока вчерне) прекрасная новая церковь на месте сгоревшей; обыватели уже освоились с новым своим положением людей свободных, независимых от завода и его начальства.

Из Сестрорецка отправился я осматривать морские батареи Кронштадта, сначала на северном фарватере, а потом на южном. До сих пор всё еще не можем довести до конца работ как инженерных, так и артиллерийских. Много еще остается дела. В настоящее время самые любопытные работы производятся на форте «Константин», где устраивается на два орудия 11-дюймового калибра подвижная установка по проекту генерал-майора Паукера, а на батарее № 3 (южного фарватера) орудия будут поставлены во вращающихся башнях.

Установка Паукера уже в таком виде, что можно было в моем присутствии испытать подъем и опускание платформы; но самое орудие втаскивали на эту платформу только сегодня. Для вращающихся башен возведены каменные основания; самые же башни (железные) только что устанавливаются.

Возвратился я в Петербург в 9 часов вечера на пароходе артиллерийского ведомства.

16 июля. Понедельник. Сегодня в канцелярии Военного министерства принимал я кашгарского[7]7
  Кашгария – Восточный Туркестан. – Прим. ред.


[Закрыть] посланца Муллу Турап-Ходжу. [Ничего в нем замечательного: такой же, как все другие приезжавшие из Средней Азии, посвященный во все тонкости азиатской вежливости.]

19 июля. Четверг. Каникулы мои окончились; вчера вечером государь с императрицей возвратились из-за границы. Я встретил их на железнодорожной станции в Царском Селе и остался там ночевать. Сегодня утром имел первый доклад. Государь был разговорчив, с восторгом вспоминал, в каком блестящем состоянии представлялись ему войска в Варшаве, Гродне, Вильне и Динабурге; много говорил о Хивинской экспедиции. Вообще, не было заметно никаких следов прежних неудовольствий.

После доклада возвратился я в город с дочерью Елизаветой, приехавшей также из-за границы после пятимесячного там пребывания при императрице и великой княжне Марии Александровне.

21 июля. Суббота. Вчера утром ездил в Красное Село, где назначен был лагерный развод и потом объезд лагеря. Во время этого объезда государь неожиданно приказал забить тревогу. Все войска собрались очень быстро, выстроились на Военном поле, и затем было произведено общее учение в виде маневра на одну сторону. Возвратился я в Петербург только вечером.

Сегодня был в Царском Селе с докладом. Часть времени провел в разговорах с дочерью и возвратился в Петербург к 3 часам.

По случаю доклада о предположенном на 30 августа производстве в генеральские чины государь приказал, чтобы к тому времени было объявлено о восстановлении должности бригадных командиров в пехотных и кавалерийских дивизиях, несмотря на то, что мера эта ведет к новому ежегодному расходу в 225 тысяч рублей.

29 июля. Воскресенье. Целую неделю не мог я открыть свой дневник. Бóльшую часть недели провел в Красном Селе, только изредка приезжал в город, а в пятницу утром ездил в Царское Село по случаю дня рождения императрицы. Всё время было поглощено учениями и смотрами, повторяющимися из года в год с неизменным единообразием. Впрочем, одно было новым в этом году: государю показали учение сводной дивизии, составленной из всех почти пехотных полков Красносельского лагеря, в составе 16 батальонов по военному составу, с 8 батареями (64 орудиями), то есть в том именно составе, какой предположен впредь для нашей армии. Проделанный опыт подтвердил, что такая дивизия составляет громоздкую массу, которую нелегко будет ворочать одному начальнику.

Вчера при докладе в Красном Селе государь наконец передал мне пресловутую записку князя Барятинского, под которой не устыдились подписать свои имена Чевкин, Игнатьев, граф Эдуард Баранов, князь Голицын (Владимир Дмитриевич) и Грейг. Правда, подписались они непосредственно под «заключением», в котором прописано, что они, «выслушав все вышеизложенные факты и сведения…» (то есть всю дребедень, сочиненную генерал-майором Яковлевым под руководством князя Барятинского), признали заслуживающими внимания четыре пункта, изложенные далее в нескольких строках. Достаточно взглянуть на эти четыре пункта, чтобы убедиться в ничтожестве результата столь громко учрежденной Комиссии. По всем этим пунктам уже неоднократно давались объяснения и возражения; содержание их уже избито до пошлости; и, несмотря на это, государь все-таки, отдавая мне записку, выразился в таком духе, как будто в самом деле заключается в ней что-то новое, чем министерство может воспользоваться. Опять приходится мне (в который уже раз) представить объяснения. Судя по просмотренному уже мною началу этого обвинительного акта, полагаю, что нетрудно будет опровергнуть все обвинения.

Сегодня займусь продолжением чтения записки и постараюсь не портить себе крови этим чтением. Напротив, я должен даже радоваться тому, что целый ареопаг, собранный под председательством лица, открыто заявившего себя моим противником, с целью нанести удар моему 12-летнему управлению, не мог отыскать никаких других обвинений, кроме пустых укоров, которые приводятся в записке князя Барятинского на основании извращенных фактов, недобросовестно подобранных цифр и каких-то измышлений бездарного генерала Яковлева.

31 июля. Вторник. Вчера съездил в Красное Село совсем напрасно: учение по случаю дурной погоды отменили. Сегодня утром был в Царском Селе для доклада, после которого отправился с государем в Кронштадт. Его величество осматривал некоторые суда, в том числе фрегат «Светлану», на котором плавал два года великий князь Алексей Александрович, и новую императорскую яхту «Держава», только что выстроенную, с роскошной отделкой. Государь посетил также Константиновскую батарею. Возвратились мы в Петербург в седьмом часу вечера.

15 августа. Среда. Две недели не открывал я своего дневника. Решительно не было времени за беспрерывными разъездами, маневрами и разными хлопотами. Теперь нужно мне некоторое напряжение памяти, чтобы записать происходившее в эти две недели. Постараюсь припомнить, что могу.

1 августа, среда – Военный совет.

2-го, четверг – доклад в Царском Селе; остаюсь там к царскому обеду; прогулка с дочерью [Елизаветой] в Павловск.

3-го, пятница – опять в Царском Селе; после раннего обеда у дочери отправился на лошадях с адъютантом Пущиным через Красное Село и Ропшу в Лопухинку – сборный пункт Императорской главной квартиры по случаю маневров.

Маневры в нынешнем году были довольно продолжительны (всего 11 дней), хотя и с промежутками для отдыха. Войска были разведены далеко, до самого Ямбурга и до морского берега. В первый день, 4 августа (суббота), происходили только авангардные дела между Ворониным и Лопухинкой; мы промокли под проливным дождем.

К обеду собрались в Ропше, куда прибыла и государыня императрица. Всё воскресенье прошло в прогулках и беседах, а вечером – детские игры.

6 августа, понедельник – после доклада в Ропше поехал я вслед за государем обратно в Лопухинку. Тут справляли полковой праздник Преображенского полка и Гвардейской артиллерии.

7 и 8-го, вторник и среда – маневры от Воронина к Бегуницам и Каскову. Все страшно устали, но маневры были довольно интересны.

К вечеру 8-го числа возвратился я в город и нашел на своем письменном столе два весьма приятных для меня известия: одно – письмо из Крыма от жены, которая сообщает самые утешительные сведения о будущем нашем поместье близ села Симеиз; она описывает его с восхищением, так что не остается уже никаких сомнений, никаких колебаний относительно приобретения этого имения. Рядом с письмом жены нахожу извещение от господина Кондрашева, поверенного князя Кочубея, о том, что наконец получены документы, нужные для совершения купчей. В радости скачу я к Кондрашеву, сговариваюсь с ним, заезжаю к услужливому Александру Степановичу Гуро и, успокоенный насчет этого дела, отправляюсь на другой день в Царское Село с обычным своим докладом.

9 августа, четверг – опять ранний обед у дочери и опять еду прямо из Царского на маневры, на сей раз только до Ропши.

10 августа, пятница – генеральное сражение на позиции у Переярова; упорные атаки великого князя Николая Николаевича признаны отбитыми, а барон Бистром – победителем. Тут же, к общей радости, объявлен конец маневра – днем ранее, чем предполагалось. Почти мгновенно все разъезжаются; я возвращаюсь в Царское Село, где должен быть на другой день с докладом.

11 августа, в субботу, возвратившись после доклада в Петербург, поспешил я заняться делом симеизским. Надобно было торопиться с решением этого дела с Кондрашевым, так как в распоряжении моем оставались всего только одни сутки: предстояло на следующий день сопровождать государя на смотр флота в Транзунде, а затем, быть может, и ехать с его величеством в Москву и в Крым. Также и Кондрашеву предстоял в воскресенье отъезд из Петербурга. Поэтому сговорились мы с ним и с Гуро съехаться у меня вечером в субботу, пригласив и нотариуса. К крайнему моему прискорбию, в присланных князем Кочубеем документах и в данной им Кондрашеву доверенности встретились какие-то недомолвки, затруднявшие совершение купчей. Однако ж на следующий день, в воскресенье утром, когда съехались мы снова, придумано было средство обойти встреченное затруднение, и купчая была подписана, к большому моему удовольствию. Немедленно же телеграфировал я жене о приятной развязке дела, так давно уже истощающего наше терпение.

Забыл упомянуть, что в субботу имел я продолжительный разговор с кашгарским посланцем, который непременно желал быть у меня неофициально. Я нашел в нем человека умного, с тонким азиатским тактом. Беседа наша от обычных учтивостей и комплиментов нечувствительно перешла на политические предметы. Посланец Якуб-бека вел себя настоящим дипломатом. Расстались мы, по-видимому, довольные друг другом. Он выпросил у меня фотографический мой портрет.

В воскресенье, 12-го числа, после обеда отправился я на казенном пароходе «Онега» в Кронштадт на великолепную царскую яхту «Держава». Государь прибыл туда из Ораниенбаума к полуночи, а с рассветом отправились мы к Транзунду. В 8 часов утра мы были в виду всей эскадры; среди нее стоял пароход «Штандарт», на котором только что прибыли из Англии наследник и цесаревна. День был превосходный, даже жаркий; море – как зеркало; под вечер же, как будто по заказу, легкий ветерок дал возможность исполнить парусную гонку.

Целый день, до совершенной темноты, прошел в морских упражнениях. Программа была выполнена совершенно успешно; все были в хорошем расположении духа и, утомленные, разошлись поздно вечером по каютам. Утром 14-го числа проснулись в виду Кронштадта, где пересели на малый пароход и прибыли в Петербург около 10 часов утра.

Здесь, в своей квартире, нашел я сестру и дочь Лизу, приехавшую на день из Царского Села. Бóльшую часть дня провели мы вместе.

Поездка в Транзунд была для меня приятной прогулкой; но в особенности было мне приятно, что там, в море, получил я первое телеграфное известие из Ташкента о благополучном прибытии моего сына в Хиву. В эти два дня как будто мне было суждено успокоиться душевно по поводу разных волновавших меня забот. Не имея известий от сына с того времени, как выехал он из Самарканда с двумя туземцами (джигитами) через Бухару, я начинал беспокоиться за него; притом государь не говорил мне ни слова о возвращении моего бедного странника. Полученная теперь телеграмма дала мне повод прямо спросить об этом. Его величество отвечал, что по возвращении войск из Хивы и сын мой может вернуться, и, улыбнувшись, прибавил: «В Ливадию». Приезд его туда будет великой радостью для всей семьи.

Во всё время маневров и потом государь вообще был внимателен ко мне, как бывало в старину. Императрица также была любезна. Но я напрасно ожидал предложения сопровождать государя в предстоящую поездку в Крым и вынужден был испросить себе отпуск туда же на два месяца. Казалось вполне естественным, чтобы военный министр находился при государе во время предстоящих на пути смотров войскам… Но, видно, есть какие-нибудь неведомые мне соображения.

Сегодня поехал я с докладом в Царское Село и явился в полной форме, чтобы откланяться их величествам. «Так мы скоро увидимся в Ливадии?» – сказал государь. «Если получу на это приказание», – ответил я. «Стало быть, ты сам не желаешь этого?» – «Нет, государь; но я не считаю себя вправе явиться без приказания». Государь улыбнулся: «Ну, так я приказываю… – и затем, при прощании опять повторил: – Так до Ливадии». [Как согласовать это любезное приглашение с нежеланием иметь меня в свите во время смотров? Я должен отложить свой выезд из Петербурга недели на две для того только, чтобы не ехать по следам государя и не подать повода к толкам о моем странном положении.]

В заключение доклада я должен был возобновить тяжелые и для меня, и для государя объяснения по поводу бывшей под председательством князя Барятинского Комиссии. Представил я свою объяснительную записку: почти ни одна строка журнала Комиссии не осталась без опровержения. Вместе с тем представлены мною и возражения на отчет государственного контролера Самуила Алексеевича Грейга, подавший повод к крайне обидной для Военного министерства отметке государя. (Отметка эта была положена еще в разгар поднятой против меня интриги.) Присутствие великого князя Владимира Александровича не помешало мне высказать без всякого стеснения мое мнение как об извращении фактов в записке князя Барятинского, так и о принятой в Государственном контроле системе изложения ежегодных всеподданнейших отчетов.

Государь уехал сегодня вечером с Колпинской станции; императрица выедет дней через пять. С ее величеством едет и старшая моя дочь. Свой отъезд из Петербурга полагаю отложить недели на две, чтобы привести некоторые дела к окончанию, а вместе с тем и чтобы не ехать по следам государя во время высочайших смотров в нескольких лежащих на пути пунктах.

19 августа. Воскресенье. Сегодня утром ездил в Царское Село откланяться императрице. Ее величество выезжает завтра; любезно приглашала меня в Ливадию.

23 августа. Четверг. В числе бумаг, присланных от государя из Батурина, возвращена и поданная мною 15-го числа объяснительная записка по поводу отчета государственного контролера. На записке нет никакой собственноручной пометки, а приложена только записка графа Адлерберга, в которой он сообщает, что государь не изволит находить нужным давать этому делу дальнейший ход, потому что отчеты государственного контролера имеют цель именно вызывать подобные объяснения.

Таким образом, его величество, прочитав настоящее объяснение Военного министерства, признает дело законченным… Вот и результат всей многолетней полемики! Стало быть, государственному контролеру предоставлено взводить в его всеподданнейших отчетах всякие напраслины на любое министерство, не отвечая за то, что подносит на высочайшее усмотрение; нарекания эти на министерство дают повод к обидной высочайшей резолюции; затем министерство это представляет объяснение – и тем дело кончается. Можно бы заключить из этого, что слишком много досуга и у государственного контролера, пишущего напраслину, и у министров, обязанных сочинять длинные возражения, и у самого императора, читающего оба сочинения!.. Какое же значение может иметь положенная первоначально на отчете государственного контролера высочайшая резолюция?..

25 августа. Суббота. Вчера ездил я в Выборг, чтобы проститься с сестрой до отъезда моего в Крым. Возвратился оттуда сегодня утром. Погода стоит превосходная.

Сегодня прибыл из Хивы курьер с подробными донесениями о последних горячих стычках с туркменами 13, 15 и 17 июля. Воинственные эти кочевники, непривычные ни к какой над собою власти, попробовали еще раз отбиться от русских войск – и поплатились дорого за эту попытку. Странные бывают перестановки ролей в человечестве: хивинский хан прислал генералу Кауфману поздравление с новой победой и выразил свою радость по поводу того, что он проучил этих нахалов!.. Кауфман озабочен окончанием дел с этим подвижным и коварным населением степи. Настало время выводить войска из хивинских владений. Полагаю, в настоящее время все распоряжения к тому уже сделаны и войска начали обратное движение, за исключением отряда, оставляемого на реке Аму.

Сегодня же отправлен отсюда курьер в Ташкент; с ним послал письма к генералу Кауфману и к моему сыну.

28 августа. Вторник. Генерал Трепов уже не раз предлагал мне посмотреть больницу для душевнобольных, организованную им в строениях прежнего Земледельческого училища, за Черной речкой. Сегодня мы с ним поехали туда в час пополудни и возвратились к обеду. Кроме больницы для умалишенных, там же поблизости устроены и бараки для обыкновенных больных – по недостаточности мест в городских больницах. Оба заведения нашел я в прекрасном виде: строения деревянные, но удобные, содержатся чисто, в порядке. Заведениями этими Трепов может хвастаться. Надобно отдать ему справедливость, он делает много хорошего для населения петербургского, особенно для бедного люда и страждущего человечества. Деятельность этого человека изумительна.

Вечером заехал я к баронессе Раден проститься по случаю отъезда. Умная и доброжелательная женщина.

30 августа. Четверг. Утром по случаю царского дня был в Александро-Невской лавре; вечером выезжаю с курьерским поездом на Москву, Харьков, Одессу.

4 сентября. Вторник. Мелас (на Южном берегу Крыма).

Проездом через Полтаву, в субботу, виделся я на железнодорожной станции с князем Кочубеем, от которого получил планы купленного у него имения в Крыму и некоторые по тому же имению документы; но переговорить с ним о деле не успел.

2 сентября, в воскресенье вечером, приехал в Одессу, остановился в гостинице «Лондон». В тот же вечер и в течение утра следующего дня успел уладить все свои частные дела: переговорил с капитаном Мордвиновым, который вызвался собрать нужные мне сведения касательно предстоящих строительных работ в Симеизе; ездил с ним в некоторые мастерские и на склады материалов; потом виделся с моим шурином Евгением Михайловичем Понсэ, с помощью которого уладил денежные дела с Одесским коммерческим банком и купил экипаж для Крыма. Всё это было кончено до отхода парохода «Коцебу», то есть до 2 часов дня.

Переход из Одессы в Севастополь был очень приятный; море совершенно гладкое, погода чудесная.

Сегодня, в 11 часу утра, при входе в гостиницу Киста встречаю генерал-адъютанта Попова, который предлагает мне осмотреть его первую «поповку», названную «Новгород»[8]8
  Поповка – тип броненосцев береговой обороны. – Прим. ред.


[Закрыть]. Странное это судно, похожее на плавающий круглый островок, с шестью паровыми двигателями и двумя орудиями. Не верится, что эта круглая машина – действительно морское судно. Работы еще не совсем окончены, пока всё вчерне.

После осмотра «поповки», исполнив кое-какие свои дела, выехал из Севастополя в час пополудни на лошадях и к пяти часам уже спускался к Меласу – тихому приюту моей семьи. К вечеру приехала туда старшая дочь из Ливадии. Таким образом, собралась наконец вся семья, за исключением лишь сына, ожидаемого еще из дальних стран восточных.

5 сентября. Среда. Именины старшей дочери Лизы и рождение Маруси. Утро провел у нас сосед наш, Николай Яковлевич Данилевский, приехавший вместе с доктором Пясецким. Получили приятную телеграмму от сына, извещающего из Орска, что едет в Крым и будет 7-го числа в Саратове.

6 сентября. Четверг. Фельдъегерь Федоров прискакал из Ливадии с конвертом от графа Адлерберга, который по высочайшему повелению препровождает мне представленную государю статс-секретарем Деляновым (управляющим Министерством народного просвещения) записку о том, чтобы впредь не допускался прием в Медико-хирургическую академию молодых людей, не окончивших полного курса классической гимназии с аттестатом зрелости. Допущение в Академию гимназистов, окончивших курс только VII класса, испрашивалось мною два года сряду в виде временной меры, которую считал я необходимой, чтобы не остаться вовсе без врачей. Нынешние классические гимназии доведены до того, что выпускают с аттестатом зрелости по одному или по два ученика в год, а потому трудно надеяться, чтобы из такого малого числа выпущенных могли исключительно пополняться все факультеты университетов и Медико-хирургическая академия. Однако ж я предвидел, что рано или поздно Министерство народного просвещения поднимет вопрос о прекращении временно допущенного отступления от общего положения; но полагал, что вопрос этот все-таки будет подвергнут обсуждению или в Комитете министров, или в особой комиссии и уж тем более не будет решен без моего участия.

Вместо того на означенной записке Делянова прямо положена карандашом высочайшая резолюция: непременно прекратить ныне же допущенную временную меру. [Препровождая мне для прочтения такую неприятную резолюцию, граф Адлерберг вместе с тем извещает меня, что 11 и 12 сентября государем будут произведены смотры в Севастополе и его величеству угодно, чтобы я там находился, поскольку граф должен остаться в Ливадии при императрице. Возвратив ему немедленно записку Делянова, не скрыл я от графа Александра Владимировича, что высочайшая резолюция огорчила меня, и прибавил, что приеду прямо в Севастополь, а не в Ливадию, как меня приглашали. В действительности же думаю вовсе не ехать, сказавшись больным, не желая служить заместителем графа Адлерберга.]

7 сентября. Пятница. В 8 часов утра выехал я из Меласа с женой, дочерью Надей и племянницей Аней Понсэ, чтобы осмотреть новоприобретенное поместье в Симеизе. Там назначено было свидание с поверенным князя Кочубея Ничем, заведовавшим до сих пор его имением. Вместе с ним обошли мы наше новое владение во всех направлениях, в иных местах побывали по нескольку раз, выбирая пункт для будущего нашего жилища. День был жаркий, сильно утомились, но приобретением своим остались вполне довольны. Опасаюсь только, чтобы желание хорошо здесь устроиться не повело к большим затратам нашего маленького капитала, собранного в течение многих лет самой строгой бережливости и скромного образа жизни.

В Мелас возвратились мы уже поздно вечером.

9 сентября. Воскресенье. Безмятежная тишина нашего уединенного Меласа была нарушена сегодня несколькими неожиданными посетителями. Утром получено приглашение на завтрашний бал в Орианде, но мы не намерены воспользоваться этой честью и не имеем даже к тому возможности по многим причинам, в числе которых главная – нездоровье жены и одной из дочерей. Затем приезжал флигель-адъютант Фан-дер-Флит, возвратившийся из Хивы; он сообщил нам некоторые сведения о моем сыне. После обеда явился подполковник Раевский, владелец Партенита и имения Корасан; он пробыл у нас до позднего вечера и крайне наскучил своей болтовней. Наконец, фельдъегерь из Ливадии привез несколько конвертов; в том числе от графа Адлерберга доставлен мне присланный генералом Кауфманом подлинный трактат, заключенный им с ханом Хивинским.

13 сентября. Четверг. Несмотря на страшную непогоду, дождь, ветер, холод, опять колокольчик: приехал генерал-майор Кармалин, назначенный недавно начальником Кубанской области и атаманом Кубанского казачьего войска. Это давнишний мой знакомый – как ученик в Военной академии и как офицер Гвардейского генерального штаба; человек умный, образованный, слывший в свое время [опасным либералом] «красным». Он провел у нас бóльшую часть дня.

14 сентября. Пятница. Вторично ездил в Симеиз на свидание с агентами строительного общества, предложившего свои услуги для постройки дома. Место для этой постройки выбрано окончательно.

Слышал, что вчера приехал в Ялту английский принц Альфред, жених великой княжны Марии Александровны. Государь встретил его на пристани, под проливным дождем.

17 сентября. Понедельник. Покупка Симеиза окончательно утверждена; Нич привез мне купчую и получил условленную уплату.

Сегодня же приехал наконец мой сын; свидание с ним после продолжительных, дальних, трудных и небезопасных странствований его было, конечно, большой радостью для всей семьи.

Дочь Надя поехала вместе со старшей своей сестрой Лизой в Ливадию, куда мы были приглашены на вечер.

20 сентября. Четверг. Во вторник, 18-го числа, решился я наконец явиться в Ливадию. Поехал туда вместе с сыном; посидев вечером у дочери, отправились мы переночевать в Ялту, а на другой день утром представились государю, императрице и прочим наличным членам императорской фамилии, а также принцу Альфреду Эдинбургскому; затем проехал в Мисхор к великому князю Михаилу Николаевичу.

Свидание с государем было для меня тяжело; предстояло объяснение по трем неприятным делам. Сначала сам государь заговорил о своей резолюции на записке Делянова относительно приема в Медико-хирургическую академию. Его величество сказал, что не мог принять иного решения, хотя и знал, что я был постоянно в числе противников принятой ныне Министерством народного просвещения учебной системы. Я снова высказал свое мнение о том, что безусловное применение этой системы к Медико-хирургической академии и к медицинским факультетам университетов может иметь последствием еще большее уменьшение числа врачей, в которых уже и прежде оказывался недостаток; а так как на моей совести лежит забота о пополнении личного состава военно-медицинского ведомства, то я и не могу не заявить моих опасений. Продолжительные мои объяснения и доводы, как и следовало ожидать, остались без последствий.

Затем государь возвратил мне представленные мною возражения на журнал бывшей Комиссии князя Барятинского, и при этом опять не удалось мне вызвать со стороны его величества какое-либо определенное заключение. Государь явно желал предать забвению всё это несчастное дело. Я не настаивал и перешел к пререканиям моим с государственным контролером. Но и тут никакого положительного решения. Государь повторил, что государственный контролер исполняет прямую свою обязанность, излагая без утайки в своих всеподданнейших отчетах всё то, что замечено в контрольном отношении в действиях всех ведомств, и я напрасно принимаю к сердцу указания его, касающиеся Военного министерства. «Ты сам, конечно, не станешь утверждать, что во всем военном ведомстве не бывает упущений или злоупотреблений со стороны кого-либо из служащих; случаи эти не ставятся в обвинение самому министру».