Текст книги "Дневник. 1873–1882. Том 1"

4 марта. Понедельник. Утром, во время обычного моего приема в канцелярии Военного министерства, принимал я бухарское посольство по случаю отъезда его восвояси.

В Государственном совете состоялось продолжительное и интересное заседание: обсуждался новый проект об узаконении браков у раскольников и признании детей их законнорожденными. Дело это весьма важно; Победоносцев [опять] выступил со своим семинарским витийством, конечно, в смысле ретроградном; напротив, граф Шувалов проводил мысли либеральные! Спорили до шести часов и не кончили ничем; продолжение будет в следующий понедельник.

Обедал в Зимнем дворце (Кауфман, Головачев, Троцкий, князь Эмиль Витгенштейн).

5 марта. Вторник. Перед началом моего доклада в присутствии обоих великих князей государь решился наконец высказать прямо свое неудовольствие на то, что из предположенных в прошлогодних совещаниях разных мер по переформированию и усилению войск до сих пор не приводится в исполнение ничего, кроме только упразднения резервных батальонов и учреждения бригадных управлений. То же самое было высказано его величеством несколько дней назад графу Гейдену при представлении его по случаю отъезда в отпуск. Я должен был напомнить государю прежние доклады мои, по которым последовали высочайшие одобрения и разрешения; необходимо было повторить многое, что уже высказывалось не раз: что прежде желаемого формирования новых частей войск необходимо заготовить потребные для них вещевые запасы; что Военное министерство в своих хозяйственных распоряжениях не может выходить из пределов, ограниченных установленным ныне нормальным бюджетом, и т. д., и т. д. Убедился ли государь моими объяснениями – осталось мне неизвестным.

Большой и скучный обед у австрийского посла барона Лангенау.

8 марта. Пятница. Совещание у великого князя Константина Николаевича по вопросу о гидротехнических работах в устьях Волги.

Вечером был на публичном чтении капитана Генерального штаба Пржевальского (в Соляном городке) о его путешествии в Монголию и Тибет. В публике петербургской заметно развивается потребность в умственной пище; ежедневно на нескольких лекциях толпятся слушатели. Женщины особенно стремятся в эти собрания с истинной жаждой знаний. Пржевальский более всякого другого может привлечь слушателей и еще более слушательниц: во всей его фигуре, во всяком слова видна натура энергичная. После лекции я пригласил его к нам на чашку чая, чтобы познакомить с моею семьей.

9 марта. Суббота. Сегодня при докладе моем не присутствовали великие князья. Не знаю, этому случайному обстоятельству или же другой причине можно приписать заметное изменение в тоне государя: он говорил с прежней своей мягкостью и добродушием, несмотря на то, что с самого начала доклада завел я речь о Медико-хирургической академии. Я воспользовался удобным случаем, чтобы высказать откровенно государю всю суть дела, не скрывая закулисной грязи, из-за которой выходят все толки и сплетни, распространенные в последнее время в публике.

Государь выслушивал со вниманием, и не замечалось, чтобы в мыслях его вопрос о передаче Академии в Министерство народного просвещения был предрешен. Между прочим он сказал, что сами профессора имеют по этому вопросу мнения различные. Например, Красовский выступает против передачи, а Боткин – в пользу этой меры. Таким образом, подтверждается то, что поклонники Боткина считают выдумкой и клеветой; выходит, что он, несмотря на дружественное свое отношение ко мне и ко всей моей семье, действительно поддерживает замыслы графа Толстого и Тимашева.

Как ни прискорбно было для меня убедиться в этом, однако же чтобы не подавать повода с моей стороны к нарушению этих давнишних отношений, я поехал к Боткину под предлогом осведомиться о его болезни; но оказалось, что он уже поправился и выехал. Опять не удалось мне откровенно объясниться с ним.

10 марта. Воскресенье. Сегодня после развода собрал я у себя некоторых профессоров Медико-хирургической академии с тайным советником Козловым во главе для обсуждения записки графа Толстого о передаче этого учреждения в Министерство народного просвещения. Все без исключения восставали против этой меры и доказывали невозможность ее исполнения. [Не знаю, все ли были искренни в своих заявлениях.] Решено составить общими силами подробное, по пунктам, опровержение всех аргументов графа Толстого.

Большой парадный обед во дворце по случаю дня рождения императора Вильгельма.

11 марта. Понедельник. Большой дипломатический обед у князя Горчакова.

12 марта. Вторник. При докладе моем государь заговорил об униатских делах, подавших недавно повод к волнению в некоторых местностях Седлецкой и Люблинской губерний. К крайнему прискорбию, дело не обошлось без кровопролития благодаря мудрым распоряжениям того же графа Дмитрия Андреевича Толстого, который и в делах церковных проявляет такую же узость и такое же упорство, как по ведомству учебному. Дела униатские до того обострились, что признано необходимым обсудить их в особом совещании, назначенном в будущее воскресенье в квартире государственного канцлера. Государю угодно, чтоб в этом совещании и я принял участие, вероятно, как председательствующий в настоящее время в Комитете по делам Царства Польского.

По тому же Комитету представлены мною сегодня его величеству объяснения по поводу пререканий, возникших между управляющим Собственной его величества канцелярией по делам Царства Польского статс-секретарем Набоковым и министром юстиции графом Паленом. С упразднением звания наместника в Царстве Польском предположено изъять из ведения нового начальника края (генерал-губернатора) судебную часть и передать ее в ведение Собственной его величества канцелярии. Но против этого предположения восстал граф Пален, призвавший более правильным судебную часть в Царстве подчинить министру юстиции. Поэтому надобно ожидать препирательств между ними в одном из ближайших заседаний Польского Комитета.

У государя опять зародились новые проекты по части обмундирования войск: барону Штейнгелю (генерал-лейтенанту, управляющему Интендантским музеем) указано новое распределение мундирных отличек для разных родов и частей войск. Как всегда, в проектируемых нововведениях нет никакого рационального основания, а потому предвижу только новые усложнения и затруднения для интендантских складов.

13 марта. Среда. Присутствовал я при замечательной операции переливания крови из одного человека в другого, произведенной в больнице городской тюрьмы доктором Русселем, которого Военное министерство вызвало из Женевы для обучения наших врачей. Сегодня произведена им уже 18-я операция, и все исполнены благополучно; только один из оперированных больных не выжил вследствие крайнего истощения жизненных сил.

14 марта. Четверг. Доклад мой сегодня был продолжительнее обыкновенного. Независимо от большого числа текущих дел, много времени потрачено на разговоры о задуманных самим государем переменах в обмундировании (в цветах погон и воротников), а затем о другой давнишней мысли его величества: заменить наши русские штыки прусскими тесаками (sabre bayonette[35]35
  Сабр-байонет (франц.) – штык-нож. – Прим. ред.


[Закрыть]). Уже три раза вопрос этот обсуждался лицами компетентными; все единогласно отдавали преимущество нашему штыку и восставали против примыкания штыков к ружьям лишь в момент действия холодным оружием. И, несмотря на все прежние доклады в таком смысле, вопрос снова поднимается в четвертый раз. С большой вероятностью можно тут предполагать настояния герцога Георга Мекленбург-Стрелицкого, который не может допустить, чтобы у нас что-либо было лучше, чем в прусской армии.

После доклада пробыл я некоторое время в Академии Генерального штаба на лекции одного из офицеров дополнительного курса, а затем снова возвратился во дворец, где в час пополудни назначено было представление государю разных предметов солдатского снаряжения, не окончательно еще утвержденных. Между прочим показано на людях всё неудобство нынешнего способа пригонки шанцевого инструмента, тесака, сухарного мешка, шинели (через плечо) и всего остального груза, обременяющего плечи и спину бедного солдата. Давно уже мы домогаемся окончательной отмены тесаков и возвращения к прежнему способу носки свернутой шинели на ранце; но государь, несмотря на очевидные неудобства теперешнего снаряжения солдата, [все-таки с упрямством] оставляет всё по-прежнему, не приводя другой причины, кроме той, что «так носили прежде» или что «так у пруссаков…». В подобных случаях всякие логические доводы бесполезны. Иная великая государственная реформа проводится легче, чем какое-нибудь изменение цвета погона или отмена тесака у барабанщика!

В одной из зал Зимнего дворца государь занимался распределением рекрутов по гвардейским полкам. Это уже четвертая или пятая смена приводимых во дворец рекрутов, представляемых его величеству по мере прибытия их в Петербург из разных округов. Я стараюсь по возможности уклоняться от присутствия при этой операции: мне тяжело видеть владыку 80 миллионов подданных, занятого таким ничтожным делом. Сегодня я имел уважительный к тому предлог – совещание, назначенное у министра финансов по поводу нескольких сомнительных вопросов, возникших при определении на нынешний год предельной цифры нормального бюджета Военного министерства. На этот раз дело улажено совершенно полюбовно.

15 марта. Пятница. Утром смотрел в орудийной мастерской (на Литейной) изобретенное механиком Барановским скорострельное орудие 2-дюймового калибра, а также крепостные ружья полковников Гана и Снессорева; потом в манеже Артиллерийского училища показывали мне некоторые новые приспособления в полевой артиллерии: сидения для прислуги на оси, конской упряжи, четырехколесного ящика и проч. В заключение присутствовал на экзамене в Артиллерийском училище.

17 марта. Воскресенье. Совещание у государственного канцлера по вопросу о положении дел и дальнейших распоряжениях в униатской епархии Царства Польского. Участвовали, кроме князя Горчакова, граф Шувалов, Тимашев, граф Толстой, Набоков и барон Фредрихс (бывший начальник Варшавского жандармского округа)[36]36
  Речь идет о Фредериксе Платоне Александровиче. – Прим. ред.


[Закрыть]. Из всех рассуждений и объяснений одно не подлежит сомнению, что граф Толстой – плохой администратор, а граф Шувалов – легкомысленный и самонадеянный человек. Они не сумели вести такое щекотливое дело, какое задумал заведующий Холмской епархией Попель, желавший, по-видимому, разыграть роль Семашко[37]37
  Иосиф Иосифович Семашко, митрополит Иосиф (1799–1868) – архиепископ Литовский и Виленский, объединивший униатскую церковь Северо-Западного края с православной. – Прим. ред.


[Закрыть]; но роль эта оказалась не по силам ему. Затеяли разом очистить обряды униатского богослужения от всех латинских примесей, ничего не подготовив к тому. В Седлецкой губернии дело положительно испорчено, поправить его будет нелегко. Все заключения нынешнего совещания состоят из одних фраз и общих мест; серьезных мер – никаких.

21 марта. Четверг. Сегодня, в заключение весьма продолжительного доклада, опять я должен был противоречить государю и тем вызвать снова заметное его неудовольствие. Дело шло опять о замене наших штыков тесаками и о мундирах.

Проверив картографические работы, приготовленные в залах дворца к завтрашнему высочайшему осмотру, я потом был в Михайловском манеже, где представляли государю новые образцы по артиллерийской части. Вечером присутствовал на музыкальном собрании во 2-й военной гимназии. Посещение этого заведения всегда доставляет мне истинное утешение.

22 марта. Пятница. Утром государь осматривал картографические работы в залах Зимнего дворца. К обеду я был приглашен во дворец вместе с несколькими другими лицами, в числе которых были генералы Баранцов и Вердер. После обеда, расположившись у камина, государь завел речь о штыках как будто для того, чтобы вызвать Баранцова и меня на очную ставку с Вердером. Его величество предложил последнему высказать мнение по спорному вопросу, и Баранцов возражал ему смело и дельно, повторив те же доводы, которые уже не раз представлялись мною государю против примыкания штыков лишь в ту минуту, когда приходится действовать холодным оружием. Пруссаки, быть может, и могли безнаказанно держаться такого правила, воюя с датчанами, австрийцами и даже с французами (впрочем, во Франко-прусской войне генерал Вердер не участвовал), но для нас, русских, было бы стыдно брать уроки у немцев в деле применения штыка. Разве мы сами не лучшие судьи в вопросе о том, какое оружие пригоднее для русского солдата? Достаточно было побывать хотя бы в нескольких экспедициях на Кавказе или даже в Средней Азии, чтобы вполне убедиться, как необходимо солдату всегда иметь в руках оружие, пригодное для рукопашной схватки. [Мне было как-то стыдно, неловко выходить на арену с Вердером в деле, касающемся вооружения русских войск[38]38
  Генерал Вердер Бернгард-Франц (1823–1907) – военный уполномоченный германского императора в России, был видным участником Франко-прусской войны 1870–1871 годов. – Прим. ред.


[Закрыть]; поэтому во время разговора я не разинул рта.] Какое заключение окончательно вынес государь из сегодняшнего состязания – узнаю, вероятно, при завтрашнем докладе.

Прямо с обеда отправился я на музыкальный вечер в 1-ю военную гимназию.

23 марта. Суббота. La nuit porte conseil – говорят французы, утро вечера мудренее – говорят русские. Сегодня, в самом начале доклада моего, государь объявил свое решение по вопросу о штыках; он сделал важную уступку: во всей армии остаются прежние наши штыки, тесаки же взамен штыков предполагается дать только гвардии, гренадерам и стрелковым батальонам. Это, конечно, полумера, ни то ни се; но по крайней мере мы избегаем пертурбаций в заготовлении нового вооружения на целую армию и не останавливаем работ на наших оружейных заводах. Не отменяется и сделанное уже распоряжение о вооружении ныне же 1-й гвардейской дивизии малокалиберными ружьями с прежним штыком. Что будет в будущем – увидим в свое время. Время есть лучший советник.

Вообще, сегодня государь был в лучшем, чем прежде, расположении духа. Я уже и не прекословил ни в вопросе о штыках, ни в новых затеях относительно обмундирования.

Сегодня еще раз (в третий) был я на практических занятиях офицеров дополнительного курса Академии Генерального штаба. Присутствовал также и великий князь Николай Николаевич.

2 апреля. Вторник. Давно не раскрывал своего дневника: вся Страстная неделя прошла в полном спокойствии, исполнение религиозных обрядов не мешало обычному течению дел, теперь же наступило суетливое время Пасхи.

На прошлой неделе состоялось у меня совещание по поводу возникшего предположения о международной конвенции касательно прав и обязанностей воюющих сторон. Не помню, упоминал ли я прежде, что первая мысль об этом новом предположении дана была еще в прошлом году нашим молодым ученым Ф. Ф. Мартенсом, который в поданной мне записке изложил свои соображения по этому предмету. Тогда мне было не до того, теперь же в этом вопросе принял участие барон Жомини, с которым и вошел я в соглашение. Федор Федорович Мартенс взялся проектировать первоначальную канву предполагаемой конвенции. По докладу барона Жомини сочувственно принял наше предположение и князь Горчаков, доложил о нем государю, и мы принялись общими силами за разработку проекта.

Но совсем неожиданно на днях получаем из Парижа предложение от общества, которого мы не подозревали и существования; оно называет себя «Société pour l'amé, lioration du sort des prisonniers de guerre»[39]39
  «Общество улучшения участи военнопленных». – Прим. ред.


[Закрыть] и приглашает все правительства прислать делегатов в Париж к 4 мая (нового стиля) для обсуждения составленного уже проекта.

Таким образом, нам перебили дорогу и не дали сделать первый шаг в этом человеколюбивом предприятии. Но присланный из Парижа проект менее обширен, чем наш; мы задумали более широкую задачу.

Сегодня при докладе моем и князя Горчакова государь изъявил согласие на наше предположение не только принять предложение парижского общества, но даже взять это дело в свои руки. Государственный канцлер обратится циркулярно ко всем кабинетам с предложением собрать конференцию в Брюсселе для совместного обсуждения как составленного парижским обществом проекта, так и наших дополнительных к нему статей. После доклада государю я имел совещание с бароном Жомини; мы сговорились насчет редакции нашего циркулярного предложения и вообще всего направления дела.

17 апреля. Среда. Опять большой промежуток в моем дневнике, в протекшие две недели я был завален работой. Ввиду скорого отъезда государя за границу надобно было торопиться с докладом о множестве скопившихся дел. В числе их были довольно серьезные: проект новой нормальной дислокации армии, переформирование кавказских войск, предположение об особом порядке отбывания воинской повинности башкирами и крымскими татарами, о вольноопределяющихся и много других.

Кроме того, пришлось мне приложить немало личного труда по двум делам: по проекту международной конвенции о правилах и законах войны и по вопросу о Медико-хирургической академии (возражения на записку министров народного просвещения и внутренних дел). Проект конвенции окончательно выработан объединенными силами нескольких собиравшихся у меня лиц; завтра я представлю эту работу на высочайшее одобрение. Что же касается Медико-хирургической академии, то вопрос этот принимает новое направление: в последнее время сам государь уже не вспоминал об этом деле, но когда противники мои подали свою записку, на которую и я представил возражения, то его величество решил, чтобы спорный вопрос обсудили в Комитете министров. Таким образом, решение отсрочивается, вероятно, на продолжительное время. В Комитете министров едва ли найду я союзников, хотя председатель его (генерал-адъютант Игнатьев, который сам был некогда попечителем Академии по званию дежурного генерала) обещает подать голос за Военное министерство.

В одном из последних заседаний Комитета министров председатель объявил нам высочайшее повеление, чтобы впредь все министры соблюдали в точности статью Свода законов, вменяющую им в обязанность представлять ежегодно не только отчет о действиях министерства за прошлое время, но и план дальнейшей деятельности его. При этом поставлено было в пример Военное министерство, которое одно исполняло эту обязанность в точности, начиная с 1862 и до 1873 года. Объявление председателя озадачило Комитет; некоторые из министров прямо доказывали бесполезность и даже невозможность исполнения объявленного поведения. Шеф жандармов молчал и саркастически улыбался. Впоследствии я слышал, что государь был весьма недоволен, узнав, как высочайшее повеление было встречено в Комитете министров.

Еще перед заседанием Комитета, при докладе моем, государь сам объявил мне о данном им генералу Игнатьеву приказании и при этом, улыбнувшись, заметил: «Один ты исполнял это до сих пор, кроме только нынешнего года». Я не нашелся и ничего не ответил, впрочем, и неловко было бы затронуть щекотливые вопросы в присутствии великих князей; но по крайней мере теперь я знаю, что государь не пропустил без внимания моей демонстрации и, по-видимому, даже понял смысл ее. В последнее время, как мне кажется, обращение его со мной сделалось несколько менее натянутым; но вообще он имеет вид озабоченный и грустный. Говорят, есть причины семейные.

Между прочим, [я узнал по секрету, что] на днях государь был глубоко огорчен неожиданным, почти невероятным открытием вора среди самой семьи царской! Случались не раз пропажи и в кабинете императрицы и в Мраморном дворце; строго приказано было полиции разыскать украденные вещи, и что же открылось? Похитителем был великий князь Николай Константинович! Я не поверил бы такому чудовищному открытию, если б слышал не от самого Трепова и если б не видел сам подтверждения тому: мне случилось два раза быть у государя после продолжительных объяснений его по этому прискорбному вопросу с великим князем Константином Николаевичем[40]40
  Отцом великого князя Николая Константиновича. – Прим. ред.


[Закрыть]; оба раза я видел на лице государя явные признаки возбужденного состояния и даже следы слез, а вчера, при докладе моем о предположенной ученой экспедиции на Аму-Дарью, государь с досадой и гневным голосом сказал: «Николай Константинович не поедет в экспедицию; я не хочу, не пущу его! – Но затем сейчас же прибавил: – Впрочем, пока не говори об этом; я переговорю с отцом его». И вслед за моим докладом произошло опять объяснение между братьями.

Сегодня был малый выход в Зимнем дворце: высшие чины двора и свита собрались в ротонде для принесения поздравления государю с днем его рождения.

18 апреля. Четверг. Сегодня утром государь растрогал меня своим глубоким огорчением; он не мог говорить без слез о позоре, распространившемся на всю семью гнусным поведением Николая Константиновича.

Государь рассказал мне всё как было; подробности эти возмутительны. Оказывается, Николай Константинович после разных грязных проделок, продолжавшихся уже несколько лет, дошел до того, что ободрал золотой оклад с образа у постели своей матери и похищал несколько раз мелкие вещи со стола императрицы. Всё краденое шло на содержание какой-то американки, которая обирала юношу немилосердно. Всего хуже то, что он не только упорно отпирался от всех обвинений, но даже сваливал вину на[41]41
  капитана Варпаховского, состоящего при нем за адъютанта.


[Закрыть] других состоящих при нем лиц.

Государь довольно долго говорил об этом тяжелом для него семейном горе, несколько раз возвращался к нему в продолжение моего доклада, высказывал намерение исключить Николая Константиновича со службы, посадить в крепость, даже спрашивал мнения моего – не следует ли предать его суду. Я советовал не торопиться с решением и преждевременно не оглашать дела. Была речь о том, чтоб освидетельствовать умственные способности преступника: поступки его так чрезвычайны, так чудовищны, что почти невероятны при нормальном состоянии рассудка. Может быть, единственным средством к ограждению чести семьи царской было бы признание преступника помешанным (клептомания).

Сегодня состоялся парад на Марсовом поле. Погода серая и холодная; войска были в походной форме (в шинелях).

19 апреля. Пятница. По случаю предстоящего отъезда государя за границу имел я доклады два дня сряду. Сегодня государь опять говорил о Николае Константиновиче, уже с несколько бóльшим спокойствием, чем вчера. Три врача (Балинский, Карель и Здекауер) освидетельствовали преступного великого князя и доложили государю, что в речах и поступках Николая Константиновича нашли что-то странное: он не только не опечален всем случившимся, но шутит и кажется совершенно равнодушным. Ему объявлено было, что он лишен чинов и орденов и будет в заточении без срока. И это принял он совершенно равнодушно. Государь в семейном совете решил признать Николая Константиновича психически больным. Некоторые рассказанные государем случаи действительно очень странны. Женщина, с которой он связался, была арестована, но, говорят, сегодня освобождена и будет выслана из России с выдачей значительной суммы.

В 8 часов вечера государь выехал за границу с великими князьями Константином Николаевичем и Алексеем Александровичем. Великий же князь Владимир Александрович уехал еще вчера в Мекленбург к своей невесте.

9 мая. Четверг. Три недели я не заглядывал в свой дневник; в течение этого времени нечего было записывать. Текущие служебные занятия, почти ежедневные посещения экзаменов в военно-учебных заведениях, а затем домашние заботы по случаю предстоящего перемещения в казенный дом – всё это не оставляет никаких впечатлений. Не было ничего выдающегося и в заседаниях Государственного совета и Комитета министров.

Сегодня присутствовал я при церемонии освящения новых знамен, пожалованных Новочеркасскому пехотному полку. Церемония происходила перед казармами полка (так называемыми Аракчеевскими, близ Таврического дворца). Погода была холодная, и я сильно продрог.

После церковной и военной церемоний, выпив чарку водки у солдатских столов, я должен был выдержать длинный завтрак в помещении офицерского собрания. Хотя я вообще не охотник до всяких подобных торжеств, тостов, спичей, однако ж сегодняшнее торжество Новочеркасского полка оставило во мне приятное впечатление. Начальники частей 37-й пехотной дивизии и офицеры полка сделали всё, что могли, чтобы выказать мне свое сочувствие. Спичи кончились тем, что, несмотря на все мои протесты и просьбы, начали немилосердно меня подбрасывать. Насилу мог я отбиться от этих диких оваций и рад был, когда добрался до своего экипажа.

В полках 37-й пехотной дивизии состав офицеров весьма молодой; старики большей частью вышли вследствие перемещения полков из Пензенской губернии в Петербург, где дороговизна жизни и требования службы оказались им не по силам. Впрочем, в настоящее время в армейских полках уровень интеллектуальный заметно повысился. Учреждение офицерских собраний произведет благотворное действие в этом отношении. Армейские офицеры понимают, что сделано и что делается для облегчения их тяжкого положения; они ценят это и выражают свою признательность с трогательной наивностью.

13 мая. Понедельник. Три дня не выходил по причине простуды, схваченной на празднике Новочеркасского полка, и сегодня едва был в силах выехать в Государственный совет. Это последнее перед летним вакантом заседание, оно всегда бывает очень полновесно и продолжительно. Сегодня мы разъехались почти в 6 часов, и для меня было мучительно высидеть 5 часов с моими ревматическими болями во всех членах и в лихорадочном состоянии. Но по крайней мере сидели не напрасно: в числе решенных дел особенно интересовало меня новое положение о военной постойной повинности. Вопрос этот тянулся около 70 лет, и наконец удалось довести его до развязки. Отныне постой натурой для войск отменяется в мирное время, кроме немногих исключительных случаев. Можно надеяться, что на отпускаемые для найма помещений деньги мало-помалу перейдем окончательно к казарменному расположению всей армии, а это одно из важнейших условий для будущности нашей военной организации.

Другое решенное сегодня дело – упразднение в Царстве Польском мировых посредников и устройство гминных судов[42]42
  Гмина – малая административная единица Царства Польского. – Прим. ред.


[Закрыть].

В нашем министерском кружке шепчутся и толкуют о предстоящем завтра в заседании Комитета министров щекотливом обсуждении вопроса о передаче Медико-хирургической академии в Министерство народного просвещения. Граф Толстой сильно волнуется и заранее извергает желчь. Валуев подходил ко мне с примирительными предложениями, [которых, конечно, я не отверг] но при всем его ораторском и дипломатическом искусстве сомневаюсь, чтоб удалось ему уладить предстоящее крайне неприятное столкновение. Я положительно объявил Валуеву, что смотрю на это дело как на свое личное, так что от решения его зависит непосредственно и мое решение – оставаться ли на своем посту или удалиться. Валуев отвечал, что вполне понимает мой взгляд.

Из Государственного совета возвратился я совсем больным. Не могу скрыть, что и толки о завтрашнем заседании Комитета министров немало способствовали усилению моего лихорадочного и нервного состояния.

14 мая. Вторник. Не спал почти всю ночь от боли в членах и волнения. Встал поздно и с трудом собрался в роковое заседание. Пока докладывались пустые текущие дела, многие из министров вышли из залы заседания: в соседней комнате слышны были громкие споры и рассуждения, граф Толстой горячился, готовясь к битве. Я сидел на своем месте неподвижно, совсем больной. Рейтерн, обыкновенно не участвующий в закулисных соглашениях известной партии и вообще относящийся к делам несколько флегматично, на сей раз принял на себя посредничество. Вызвав меня в другую комнату, он высказал мне свое опасение, чтобы предстоящее прение между мною и графом Толстым не приняло характера слишком резкого. Все члены Комитета поставлены в крайнее затруднение и желали бы под каким бы то ни было предлогом отложить решение вопроса. Я повторил ему то же, что отвечал вчера Валуеву; тогда Рейтерн сказал, что в случае моего согласия будет сделано предложение отсрочить решение вопроса и предварительно рассмотреть его в особой комиссии.

Среди разговора нашего мы были прерваны приглашением в залу заседания, чтобы приступить к роковому делу. Валуев, как, по-видимому, было уже условлено, заговорил первый: с обычным своим красноречием, пересыпая речь комплиментами и мне, и моему противнику, оратор высказал то, о чем, в сущности, говорено было вчера и сегодня, то есть закончил предложением передать дело в особую комиссию под председательством одного из членов Комитета, стоящих совершенно нейтрально (?!) и беспристрастно (?!). Затем, переглянувшись с некоторыми из присутствующих, он назвал наконец этого беспристрастного судью – Грейга, прибавив, что он согласен принять на себя председательство. Тут, разумеется, все в один голос одобрили выбор и признали, что такое со стороны Грейга самопожертвование заслуживает общей благодарности.

После еще нескольких слов некоторых из членов и какого-то нескладного предложения принца Ольденбургского председатель обратился к обоим противникам – к графу Толстому и ко мне. Граф и тут не мог удержать своей желчи, выказал досаду по поводу того, что предлагаемая отсрочка может надолго замедлить решение, и потребовал определения срока. Что касается меня, мне ничего другого не оставалось, как согласиться на предложение, хотя и мне не совсем приятно продление неопределенного положения, которое уже так давно тяготит меня. Личность Грейга не внушает мне доверия к его беспристрастию. Несмотря на это, было бы крайне неловко перед моими коллегами отклонить придуманное ими посредничество и отвергнуть их доброе намерение устранить резкую постановку вопроса, а может быть, даже и скандал в самом заседании. После нескольких еще толков о составе комиссии, о предстоящей ей задаче и так далее постановлено ничего не предрешать и положиться на соглашение Грейга с противными сторонами. Таким образом, дело на сей раз кончилось ничем. Туча отдалилась, но гроза еще впереди.

Если спорный вопрос неизбежно должен быть решен против меня, то в настоящее время года мне всего удобнее было бы сделать решительный шаг – оставить место военного министра; однако ж я не сетую на моих товарищей, напротив, их образ действий в настоящем случае несколько примиряет меня с ними. Зато граф Толстой, как слышу, кипятится еще более, чем прежде, уверяет, что пришел в заседание Комитета до такой степени вооруженный, что победа была для него несомненна. Да, судя по тому, что передавали мне из разговоров в соседней комнате, оружие его было всё то же, какое он всегда имеет привычку применять, – ложь и искажение фактов. [И мы пропустили случай увидеть на сцене этого православного иезуита.]

15 мая. Среда. Эту ночь я провел лучше предшествующих; утром чувствовал себя гораздо бодрее, так что без труда выехал из дому в Мраморный дворец в заседание Особого присутствия по воинской повинности. Дел важных не было, и, вероятно, это последнее наше собрание до вакантного времени. Великий князь Константин Николаевич переезжает в Павловск, а потом едет в Вену. О Николае Константиновиче как-то перестали говорить.