Текст книги "Дневник. 1873–1882. Том 1"

15 декабря. Суббота. Сегодня во время моего доклада в присутствии великого князя Владимира Александровича государь сам завел речь о вчерашнем совещании и явно желал смягчить впечатление, произведенное на меня поспешным его решением. Едва только начал я объяснять затруднения, представляемые передачей этого обширного заведения в другое ведомство, государь поспешил высказать, что вовсе не настаивает на этой передаче, а желает только, чтобы поставленный им вопрос был обсужден в подробности; если окажется, что неудобства превышают выгоды предположенной передачи, то, конечно, должно всё остаться по-прежнему.

Затем государь опять перешел к необходимости единства учебной части и совершенного подчинения Медико-хирургической академии одинаковым с медицинскими факультетами университетов положениям и правилам. Принципа этого, конечно, я не отрицал, но напомнил о том, как вчера поставлен был вопрос великим князем Константином Николаевичем. Приняв за основание, что Медико-хирургическая академия действительно должна быть поставлена в одинаковые условия с медицинскими факультетами университетов, великий князь задал вопрос: следует ли и медицинские факультеты подчинять одинаковым условиям с другими факультетами университетов? Иначе говоря, специальное медицинское образование, где бы оно ни давалось, в университете или в Академии, не есть ли одна из специальностей образования реального? Еще раз решился я высказать государю свое мнение об односторонности, с которой нынешний министр народного просвещения проводит свою систему, и о тех невыгодных последствиях, которые будет иметь безусловное применение такой системы.

Хотя объяснения эти не имели никакого практического результата, однако ж я вышел из государева кабинета с более спокойным духом, чем вошел в него. Как нарочно, сегодня же назначен был мною осмотр новых построек Медико-хирургической академии и ветеринарного ее отделения. Я рад был, что мог при встрече с Николаем Илларионовичем Козловым и прочим академическим персоналом сказать им несколько успокоительных слов.

После того заехал я в Артиллерийское училище. В училищном манеже показали мне проектированную для полевой артиллерии новую конскую сбрую.

16 декабря. Воскресенье. В честь приехавшего в Петербург генерала Кауфмана дан был сегодня большой обед по подписке. Собралось до 300 участников. Как обыкновенно, говорились речи, возглашались тосты, и выражено было, как кажется, чистосердечное сочувствие замечательному подвигу русских войск, с которым связано имя Константина Петровича Кауфмана[11]11
  На должности командующего войсками Туркестанского военного округа генерал Кауфман руководил многократными победами русского оружия над бухарцами, хивинцами и кокандцами, а также взятием Самарканда и Хивы. – Прим. ред.


[Закрыть].

17 декабря. Понедельник. Сегодня в Государственном совете закончено дело о воинской повинности. Возбуждено было несколько вопросов второстепенных (как-то: о евреях, меннонитах, о некоторых учебных заведениях); прозвучало несколько неуместных речей, но всё окончилось благополучно и, к общему удивлению, без всякого разногласия. Председатель наш вел мастерски всё это обширное дело и умел согласовать мнения, казавшиеся первоначально непримиримыми. Генерал Веригин вздумал было произнести заключительную речь и наговорил много пустяков. Великий князь, возразив ему несколькими словами, достойным образом закончил это великое государственное дело.

21 декабря. Пятница. Сегодня в Совете министров происходило совещание об усилении надзора за народными школами. Государь открыл заседание объяснением цели его: он указал на обнаруженные в последнее время прискорбные факты, показывающие, что злонамеренные люди занимаются среди простого народа и в народных школах пропагандой самых гибельных и преступных учений, подрывая основы государственного, общественного и семейного союза. Затем граф Шувалов добрый час говорил на эту тему, читал справки и выборки из нескольких следственных и судных дел, представил в самых мрачных красках картину растления народа злоумышленниками-пропагандистами и закончил предложением некоторых неотложных мер к установлению надзора за народными школами. Главнейшей мерой предлагалось обращение к русскому дворянству и возложение на него, в лице его предводителей губернских и уездных, наблюдения за школами. Прочитали готовый проект высокопарного рескрипта на имя министра народного просвещения…

Заявленную мысль, разумеется, поддерживали граф Толстой, граф Пален и Валуев. Очевидно, между ними и графом Шуваловым заранее состоялось соглашение. Тимашев не присутствовал по болезни. Из прочих же присутствовавших в Совете, все выступили против предположенной меры. Граф Строганов, прежде поддерживавший графа Толстого, теперь явился главным оппонентом его: он объяснил, что предположенная мера идет вразрез и с учреждением училищных советов, и с положением о земских учреждениях. Даже князь Горчаков, князь Урусов, граф Игнатьев высказались против предложения, каждый со своей точки зрения.

Но сильнее и дельнее всех говорил великий князь Константин Николаевич: он ясно доказывал, как мало обдумана предложенная мера и что громкие фразы рескрипта останутся без всякого практического применения; «С’est un coup d’épée dans l’eau»[12]12
  Дословный перевод фразы – «Удар шпаги под водой». Подразумевается устойчивое выражение «напрасные усилия». – Прим. ред.


[Закрыть], – повторил он несколько раз. В особенности странно объявлять теперь в рескрипте о том, что не облечено еще в положительную законодательную форму и не согласовано с другим, находящимся на рассмотрении Государственного совета представлением министра народного просвещения о преобразовании училищных советов. Эти объяснения великого князя весьма убедительно выказывали, что новая шуваловская затея есть незрелая, необдуманная выходка дворянской партии.

Но всё сказанное нисколько не повлияло на решение вопроса. Государь, дав великому князю докончить, обернулся к наследнику цесаревичу и строгим тоном спросил его: «А ты – сочувствуешь ли предлагаемой мере?» Наследник вовсе не был готов к такому вопросу; никогда еще не случалось в прежних заседаниях Совета, чтобы государь спрашивал его мнение. С некоторым смущением, но довольно решительно наследник ответил: «Нет, не сочувствую…» Тогда государь грозно сказал ему: «А я одобряю предложенную меру и считаю ее необходимой. Я делаю это не столько для себя, сколько для тебя и для твоего сына, для будущего вашего спокойствия и безопасности…»

Объявив затем свое окончательное решение, государь встал, а мы все вышли из Совета молча, в грустном раздумье.

Если всё сказанное против предложенной меры не могло повлиять на высочайшую волю, если после разумного и энергичного протеста председателя Государственного совета и заявления наследника престола все-таки взяла верх всесильная шуваловская шайка, то можно ли после того бороться с нею такому одиночному противнику, каков я теперь в среде враждебного мне состава правительственных властей!

Мысль эта, как мне казалось, выражалась на многих лицах, когда мы вышли из государева кабинета. Князь Горчаков не скрывал своего негодования; даже боязливый, осторожный князь Урусов, надевая шубу в сенях дворца, решился произнести: «C'est une sottise, une bêtise qu'ils font»[13]13
  «Это нелепость, это глупость, которую они совершают». – Прим. ред.


[Закрыть]. Великий князь Константин Николаевич в коридоре дворца имел горячую стычку с графом Шуваловым, которому он прямо сказал, что образ действий его недобросовестный… [Страшно становится, когда подумаешь, в чьих руках теперь власть и сила над судьбами целой России!]

22 декабря. Суббота. После доклада в Зимнем дворце заехал я к великому князю Константину Николаевичу, чтобы переговорить с ним насчет предстоящих распоряжений по обнародованию нового положения о воинской повинности. Невольно разговор перешел на вчерашнее совещание; мы передали друг другу вынесенные нами тяжелые впечатления. Великий князь вполне разделяет мой взгляд на нынешнее прискорбное положение дел и не менее меня обескуражен (не нахожу другого подходящего русского выражения).

Я заговорил о пользе учреждения, под его председательством, особого высшего комитета по делам, касающимся предстоящего введения всесословной воинской повинности, наподобие Главного комитета по крестьянским делам. Со всей искренностью выразил я, что желал бы учреждения такого комитета не иначе как под его председательством и что, кроме других соображений, считаю это необходимым для обеспечения правильного ведения дела – потому, что, по всем вероятиям, я недолго останусь в своей должности, и неизвестно, в какие руки придется мне передать Военное министерство. Великий князь убеждал меня не покидать места; но разговор этот был прерван входом Павла Николаевича Игнатьева.

От великого князя заехал я к Александру Алексеевичу Зеленому, чтобы в дружеской беседе облегчить сердце, переполненное досадой и желчью.

Перед обедом я был удивлен нежданным посещением шефа жандармов. Он приехал, чтоб объяснить мне непредвиденный исход истории с юнкером Михайловского артиллерийского училища Циммербергом, исключенным несколько недель тому назад из училища и арестованным в III Отделении по поводу найденных у него бумаг и книг преступного содержания (разные прокламации, возмутительные песни и т. п.). Его заподозрили в участии в раскрытой недавно шайке пропагандистов, но по расследованию оказалось, что юноша был легкомысленной жертвой злоумышленников.

Сегодня, по докладе об этом графа Шувалова, государь приказал привезти во дворец несчастного юнкера, который со страхом и трепетом предстал пред царем. Расспросив его, государь объявил ему полное прощение, приказал идти обратно в училище, чтобы докончить образование, даже подал руку изумленному и смущенному юноше, сказав, что уверен в том, что подает руку честному человеку и верному слуге. Тот упал к ногам царя, и можно быть уверенным, что такое движение великодушия со стороны государя спасло молодого человека от увлечений на будущее время.

Позвав к себе юнкера и поговорив с ним, я отправил его к генералу Баранцову при письме, в котором просил зачислить его снова в училище и забыть всё прошлое.

24 декабря. Понедельник. У великого князя Константина Николаевича происходило чтение журнала Государственного совета по делу о воинской повинности. При этом находились, кроме меня, граф Толстой, адмирал Краббе, государственный секретарь Сольский и помощник его Перетц, редактировавший журнал так же, как и весь проект закона. По окончании чтения, когда граф Толстой вышел, великий князь снова завел речь о вопросе, затронутом мною в разговоре с его высочеством третьего дня, то есть об учреждении особого присутствия или комитета по делам о воинской повинности наподобие существующего Главного комитета по делам крестьянским. Я, со своей стороны, повторил прежние свои слова, что буду очень рад учреждению подобного комитета только при условии, чтобы председательство принял сам великий князь. Мне кажется, что подобный комитет обеспечит дальнейший ход дела в том же духе и направлении, которые даны ему Государственным советом. Сколько ни было поползновений пошатнуть крестьянское дело и провести тайком, под сурдинку, противоположные тенденции, Главный комитет под председательством великого князя Константина Николаевича держался стойко на страже крестьянского положения и не допустил искажения его. То же самое желательно сделать и в отношении нового закона о воинской повинности.

Великий князь сначала отклонял от себя новую обузу, но согласился с моими доводами; а чтобы не возбудить тревоги в лагере всесильной шуваловской партии, мы пришли к заключению, что вместо учреждения нового комитета лучше испросить высочайшее соизволение на сохранение при Государственном совете временно прежнего Особого присутствия по делу воинской повинности с некоторым лишь изменением его состава. Этим путем цель будет достигнута вполне, не возбудив никаких толков.

25 декабря. Вторник. Несмотря на схваченную мною простуду, я все-таки поехал во дворец; необходимо было мне сделать доклад до четверга – дня, назначенного для торжественного открытия клиники Вилье[14]14
  Яков Васильевич Вилье (1768–1854) – известный петербургский врач; перед смертью завещал всё свое состояние на устройство больницы при Медико-хирургической академии. – Прим. ред.


[Закрыть]. Государь был разговорчивее, чем обыкновенно; прочел мне письмо, написанное им собственноручно к императору австрийскому Францу-Иосифу по случаю 25-летнего юбилея со времени назначения его шефом Кексгольмского полка. После доклада я представился принцу Альфреду Эдинбургскому, жениху великой княжны Марии Александровны, а потом поклонился императрице и прочим членам императорской фамилии. Во время же прохождения их в церковь поспешил уехать из дворца домой.

27 декабря. Четверг. Вчера просидел весь день дома и сегодня чувствую себя лучше. Утром ездил во дворец с докладом, а потом был на открытии клиники Вилье. Государь, наследник цесаревич, несколько других особ императорской фамилии и небольшое число приглашенных лиц после обычного молебствия осматривали строение. Всё обошлось благополучно и прилично. Когда же все разъехались, я объявил о наградах, пожалованных душеприказчикам баронета Вилье и всем, участвовавшим в постройке клиники. Как самое здание, так и внутреннее его устройство в самом деле прекрасны. Заведение это останется прочным памятником покойному лейб-медику императора Александра I.

Сегодня опубликован высочайший рескрипт на имя министра народного просвещения, читанный в прошлую пятницу в Совете министров. Хотя редакция рескрипта значительно изменена против прежней, однако ж сущность осталась та же. Это жалкая мистификация, которая, впрочем, может обольщать разве что самых наивных приверженцев аристократизма. Уже сегодня некоторые лица, прочитав рескрипт в газетах, издевались над ребяческой затеей. В числе их был даже наш градоначальник генерал Трепов.

31 декабря. Понедельник. В последний день года невольно мысли обращаются назад и быстро пробегают через целый ряд сохранившихся в памяти впечатлений. Для меня 1873 год прошел в виде темной полосы; от него остались только грустные впечатления. Ни в один из предшествующих годов не выносил я столько неприятностей, досад и неудач. Давно уже начатая против меня интрига созрела и разразилась во всей своей гнусности. Врагам моим не удалось вполне достигнуть своей цели; они не могут считать себя победителями, но все-таки успели повредить мне в глазах государя и сделать почти невозможным мое положение в составе правительства. Видя на каждом шагу нерасположение и недоверие со стороны того, чья воля окончательно, безапелляционно решает все дела, я парализован в своей деятельности. После печального исхода бывшего в начале года секретного совещания по военным делам и с установлением нормального бюджета Военного министерства мне уже невозможно вести дело военного устройства с той самостоятельностью и энергией, с которыми вел я его до сих пор в течение более 12 лет.

Что же касается общих дел государственных, выходящих из круга военного ведомства, то в этом отношении я совершенно устранен. Всё делается под исключительным влиянием графа Шувалова, запугавшего государя ежедневными своими докладами о страшных опасностях, которым будто бы подвергаются и государство, и лично сам государь. Вся сила Шувалова опирается на это пугало. Под предлогом охранения личности государя и монархии граф Шувалов вмешивается во все дела, и по его наушничеству решаются все вопросы. Он окружил государя своими людьми; все новые назначения делаются по его указаниям. Таким образом, уже теперь в Комитете министров большинство членов действует всегда заодно с графом Шуваловым, как оркестр по знаку капельмейстера. Тимашев, граф Толстой, граф Пален, Валуев – послушные орудия графа Шувалова. Эта клика собирается для предварительного соглашения во всяком предпринимаемом деле. В заговорах ее участвуют Грейг и граф Бобринский.

Министр финансов Рейтерн хотя и стоит более независимо, избегает, однако же, столкновений с всесильной шайкой и часто делает ей уступки, не совсем честные. Еще менее осмеливаются перечить Набоков и князь Урусов: у этих людей нет и капли того мужества, которое называется courage civique[15]15
  Гражданское мужество. – Прим. ред.


[Закрыть]. Абаза искусно лавирует, пользуясь своим нейтральным положением. Более всех мог бы держаться самостоятельно князь Горчаков по своему положению в свете и пред государем и по значению, приобретенному его именем в Европе; но он вовсе устраняется от дел внутренней политики, а подчас его аристократические инстинкты сближают его с ратоборцами обскурантизма и помещичьего режима.

Наконец, для полноты счета, надобно добавить графа Александра Владимировича Адлерберга и адмирала Николая Карловича Краббе. Первый вполне сочувствует аристократической партии и, быть может, готов бы был пойти гораздо далее шуваловских идеалов; но он прежде всего человек придворный, притом апатичен и лично не любит Шувалова, а потому не станет в ряды его шайки, хотя часто помогает ей, пользуясь своим исключительным положением в семейном кругу царского дома. Что же касается адмирала Краббе, то его едва ли можно считать в числе министров: принятая им на себя шутовская роль и эротические его разговоры ставят его вне всякого участия в серьезных делах государственных.

Вот та среда, в которой обречен я действовать. Есть ли возможность одному бороться против целой могущественной шайки? Какое поразительное и прискорбное сравнение с той обстановкой, при которой вступил я в состав высшего правительства 13 лет тому назад! Тогда всё стремилось вперед; теперь всё тянет назад. Тогда государь сочувствовал прогрессу, сам двигал вперед; теперь он потерял доверие ко всему, им же созданному, ко всему, окружающему его, даже к себе самому. При таком положении дел возможно ли мне одному устоять на обломках кораблекрушения и не будет ли извинительно, если я решусь сложить с себя оружие?.. Один в поле не воин.

Под влиянием этих грустных размышлений заканчиваю год с тоской в сердце. Невесело встречаю и наступающий 1874 год.

1874 год

1 января. Вторник. По заведенному порядку отправляясь в 10 часов утра к докладу в Зимний дворец, я взял с собою целый чемодан с подробным отчетом по Военному министерству за 1872 год и с планами крепостей. Краткого же отчета или обзора деятельности министерства за истекший год, обыкновенно представляемого мною в первый же день каждого года, на этот раз не было. Хотя государь и заметил это, однако же не спросил, почему нет означенного отчета, который двенадцать лет сряду представлялся мною аккуратно и на который всегда обращалось особенное внимание его величества.

Признаться, я доволен, что государь не вызвал меня на объяснения по этому предмету. При настоящем моем настроении я мог бы высказать много лишнего, неуместного. Пришлось бы объяснять, что до сих пор представляемые мною ежегодно всеподданнейшие доклады о ходе дел вверенного мне министерства являлись не столько отчетами за прошлое время, сколько программами дальнейшей деятельности министерства; что в этом ряде программ, удостаиваемых каждый год высочайшего одобрения, и заключался общий план произведенных в течение последних двенадцати лет обширных преобразований и улучшений по военной части; что постепенный, правильно соображенный ход этих преобразований разом обрывается с 1873 годом: военный министр лишается собственной инициативы, ему навязывают чужую программу, ему связывают руки сметой и, что всего важнее, он лишается мощной поддержки свыше. Какую же программу может он представить на наступивший 1874 год?..

Вот в каком смысле могли быть мои объяснения. Хорошо, что я воздержался от них. Государь сегодня, еще более чем во всё последнее время, озабочен и невесел: его встревожило нездоровье императрицы, которая со вчерашнего вечера слегла в постель. Его величество поздоровался со мною так же, как обыкновенно в новый год: обнял меня, пожелал счастливого года, но[16]16
  приветствие его было особенно холодно и натянуто.


[Закрыть] сейчас же заговорил о болезни императрицы, а затем объявил, что подписал и пометил нынешним числом манифест о новом законе воинской повинности и рескрипт на имя его высочества председателя Государственного совета. Мне же – ни одного даже доброго слова! При всей моей философии, есть ли возможность оставаться равнодушным к такой явной несправедливости [и неблагодарности].

Новый закон о воинской повинности есть дело великое, мало уступающее другим главнейшим реформам[17]17
  прославившим Александра II.


[Закрыть] настоящего царствования. Оно велось три года под непосредственным моим руководством; продолжительные прения, происходившие в Особом присутствии Государственного совета и в Общем собрании, положительно вынесены на моих плечах. И что же? Все члены бывшей Комиссии получили щедрые награды, председателю Комиссии дан великолепный рескрипт (правда, по моему же только настоянию), теперь дается рескрипт председателю Государственного совета, объявляется высочайшая благодарность некоторым лицам, которые приглашались в заседания только в качестве экспертов… Один я позабыт, как будто дело вовсе до меня и не касается! Даже не сказано короткого «спасибо».

Со стесненным сердцем вышел я из кабинета императора и в приемной комнате нашел целую толпу раззолоченных сановников, приехавших благодарить за разные милости: кто по случаю назначения, кто за полученные награды. В числе первых был Александр Аггеевич Абаза, назначенный председателем Департамента экономии и произведенный в действительные тайные советники. Александр Аггеевич[18]18
  хороший человек.


[Закрыть] – умный, даровитый человек и умеет жить в свете. [Вот единственные его достоинства, конечно, недостаточные для того, чтоб оправдать такое быстрое повышение.] С небольшим год тому назад он был частным лицом и, кажется, не имел даже генеральского чина (действительного статского советника), который получил только по званию гофмаршала при дворе великой княгини Елены Павловны. И вот уже занимает он такой пост, на котором привыкли видеть старых, заслуженных сановников. Таким чрезвычайно быстрым повышением он обязан великому князю Константину Николаевичу и поддержке Рейтерна. Впрочем, он человек, приятный для всех партий, не исключая и шуваловской: он умеет говорить спокойно, всегда в примирительном смысле; никогда ничего резкого; С’est un homm comme il faut[19]19
  «Это человек хорошего тона». – Прим. ред.


[Закрыть], – говорят наши салонные государственные мужи.

Кроме Абазы, сиял радостью юродивый Делянов, назначенный членом Государственного совета. На место его товарищем министра народного просвещения назначен князь Ширинский-Шихматов.

Сходя с лестницы дворца, встретил я великого князя Константина Николаевича. Он был очень доволен рескриптом, которым обязан Сольскому. Без инициативы последнего, может быть, не было бы сказано спасибо и нашему председателю, который поистине заслужил его вполне. Он председательствовал отлично во всех отношениях; благодаря его умению вести дела коллегиально закон о воинской повинности прошел необыкновенно удачно. Сколько ни было попыток испортить дело – проект Комиссии сохранил вполне свои существенные черты.

После обычных в Новый год поздравлений я провел остальной день[20]20
  в семье и, сознаюсь, в самом грустном настроении духа.


[Закрыть] спокойно дома.

3 января. Четверг. Сегодня в заключение обычного моего доклада государю я прочел целиком записку о финансовом положении Военного министерства на 1874 год. Сущность записки заключается в том, что при установленном с нынешнего года нормальном бюджете и при тех цифрах расходов, которые доселе уже выяснились, нет никакой возможности приступить к исполнению новых предположений об усилении наших вооруженных сил и обороны. Единственная мера, которую необходимо принять неотлагательно, есть преобразование местного военного управления в губерниях и уездах; мера эта вызывается введением нового закона о воинской повинности.

Государь выслушал доклад со вниманием; не только не было заметно неудовольствия или удивления, но, напротив, он отозвался одобрительно, подтвердив, что следует действовать осторожно и не предпринимать что-либо новое, пока не выяснится в течение года действительное положение финансовых средств Военного министерства.

Опять перемена в форме обмундирования: возвращение генералам прежних неуклюжих шарфов с кистями, и аксельбанты особого вида полковым адъютантам. [Какими соображениями можно оправдать подобную новую прихоть!]

Встреча на вокзале железной дороги принца и принцессы Валлийских[21]21
  Альберта-Эдуарда и его жены Александры. – Прим. ред.


[Закрыть] и принца Артура.

Сегодня в газетах напечатаны манифест, указ и часть положения о воинской повинности, а также рескрипт на имя великого князя Константина Николаевича.

4 января. Пятница. Совет министров по поводу предложения великого князя Константина Николаевича оставить при Государственном совете Особое присутствие по делу о воинской повинности – для рассмотрения дальнейших работ по этому предмету и согласования действий разных министерств по введению в действие нового закона. Предложение это было уже заранее одобрено государем и, стало быть, в Совете не о чем было и говорить. Тем не менее заседание продолжалось около часа; переливали из пустого в порожнее; но, слава богу, на сей раз кончилось всё благополучно, без всякой неожиданной засады.

5 января. Суббота. По окончании доклада подал я государю записку, в которой объяснены все неудобства передачи Медико-хирургической академии из военного ведомства в какое-либо другое. Государь оставил записку у себя, не сказав ни слова.

Обедал у Константина Карловича Грота, в приятельском кружке.

6 января. Воскресенье. Сегодня утром скончался фельдмаршал граф Берг после кратковременной болезни, продолжавшейся всего 4 дня. Старик до конца года всё еще был необыкновенно бодр, сохранял обычную свою живость и в самый день Нового года был утром в церкви во дворце. Но вечером того же дня почувствовал себя нехорошо. Я видел его 3-го числа; застал его хотя в халате, но сидящим в кресле за чашкой чая; говорил он со мной о делах совершенно так, как обыкновенно, только заметил я в его руке несколько усиленную температуру. Он жаловался, что доктора имеют привычку преувеличивать болезнь пациентов и за Боткиным послали без надобности. После этого я уже не видел его. Слышал, что болезнь приняла серьезный оборот, а сегодня утром он уже был в бессознательном состоянии. Государь приехал к нему (в гостиницу Демута, с Канавы[22]22
  Очень быстро утвердившееся в народе название Обводного канала. – Прим. ред.


[Закрыть]) и присутствовал при его агонии.

Неожиданная эта смерть не помешала совершению обычным порядком всей крещенской церемонии. Нынешний выход, хотя и без дам, получил особенный колорит из-за присутствия английских принцев и свиты. Погода была теплая, градуса 2 выше нуля. После церемонии государь позвал меня в кабинет и заговорил о кончине фельдмаршала. «У него были свои недостатки, – сказал он, – много мы смеялись над его слабостями, но тем не менее мне жаль его, я огорчен его смертью».

Затем государь сказал, что желал посоветоваться со мной насчет замещения открывшегося важного поста. Такое внимание меня удивило, потому что я уже давно отвык от него. Однако же оказалось, что государь желал не столько узнать мое мнение, сколько объявить готовое уже решение: выбор пал на генерал-адъютанта Хрущова, о котором государь выразился с большими похвалами. Мнения этого я не оспаривал, согласился вполне, что Хрущов пользуется общим уважением в армии; но не мог не прибавить, что при всех его достоинствах он едва ли подготовлен к управлению Царством Польским по части гражданской и политической; притом это человек простой, без того образования, которое требуется на предназначаемом ему посту в Варшаве, где он будет поставлен лицом к лицу перед Европой. [Притом он едва ли обладает достаточными способностями для гражданской администрации. Впрочем, прибавил я, если государю неугодно назначить в Варшаву кого-либо из особ императорской фамилии, то едва ли найдется генерал, который мог бы вполне удовлетворить всем условиям как по гражданской, так и по военной части.]

На это государь сказал, что [он решительно не хочет назначить кого-нибудь из великих князей, что] желает низвести пост в Варшаве до уровня обыкновенного генерал-губернатора, что полагает присвоить Хрущову просто титул генерал-губернатора Привислянского края и командующего войсками Варшавского округа, так чтобы самые наименования Царства Польского и наместника теперь же упразднить. [Всему этому я вполне сочувствую, и потому разговор наш был непродолжителен.] Получив от государя еще некоторые приказания, я поспешил домой, чтобы сделать необходимые распоряжения.

Тотчас после обеда я должен был покинуть своих воскресных гостей, чтобы ехать на панихиду покойного графа Берга. К удивлению моему, служба совершалась по православному обряду, русским духовенством. Мне сказали, что так желали родственники и приближенные покойника. Не заметно, чтобы кто-нибудь печалился о смерти графа Берга. Напротив, все говорят о покойном фельдмаршале с какой-то усмешкой и припоминают смешные стороны его. Действительно, странная была личность: нельзя отказать ему в уме, способностях, необыкновенной энергичности; но все эти хорошие качества принимали отрицательное значение при его[23]23
  привычке ко лжи.


[Закрыть] гибкости характера, изворотливости, неправдивости и необыкновенной живости в движениях. Эту живость и неутомимость сохранил он до конца жизни, хотя ему было уже 85 лет.

Возвратившись с панихиды домой, я застал у себя многочисленное общество. Много говорено было о покойном фельдмаршале, сообщались разные слухи о замещении его, толковали о новых затеях и интригах шуваловской шайки и т. д.

7 января. Понедельник. Большой парадный обед во дворце для английских принцев.

8 января. Вторник. Утром отпевание покойного фельдмаршала графа Берга в протестантской церкви Святого Петра, откуда погребальная процессия направилась по Невскому проспекту и Большой Садовой к станции Варшавской железной дороги. Государь с наследным принцем Валлийским и прочими принцами провожал процессию верхом до Пажеского корпуса.

Прямо с похорон я поехал во дворец к докладу. Представив государю опечатанные бумаги, найденные в кабинете покойного фельдмаршала, я доложил о полученных из Царства Польского сведениях касательно беспорядков, происходивших на днях среди униатского населения Седлецкой губернии по поводу изменений в церковной службе. Для усмирения крестьян применены войска, были раненые с обеих сторон и один или два убитых из крестьян; тем беспорядки и прекратились. Но при этом снова встретились недоразумения в соблюдении правил при применении войск. Гражданское и военное начальства различно понимают существующие правила. Случай этот подошел очень кстати – в подтверждение необходимости единства власти в этом крае.

Однако ж когда разговор обратился снова к вопросу о замещении покойного графа Берга, оказалось, что прежнее мнение государя, так положительно высказанное в воскресенье, уже поколебалось. Я предвидел это вследствие разговора, который имел вчера утром с графом Шуваловым в Государственном совете. Он мне доказывал выгоды отделения гражданской власти от военной и указывал на статс-секретаря Набокова для занятия должности генерал-губернатора в Привислянском крае. Сегодня точно то же услышал я и от государя.