Текст книги "1916. Война и Мир"

Глава XXIX. Вена. Падающего подтолкни

– Я полагаю, рассказ далеко не окончен, – сказал Конрад фон Хётцендорф. – Прошу вас, продолжайте.

Начальник австрийского Генерального штаба приказал адъютанту на время беседы с Ронге не пускать к нему посетителей и ни с кем не соединять по телефону.

Фон Хётцендорф был военным до мозга костей. Его учили: солдаты должны воевать, а интригами пусть занимаются политики. На склоне лет генерал не собирался переучиваться, однако анализ Максимилиана Ронге представлял очевидный интерес. В скором времени Австрию ждёт война с Россией, и почему бы не облегчить задачу армии, если есть такая возможность?

Им принесли кофе.

Ронге польстило неожиданное внимание начальника штаба, а густой ароматный напиток добавил бодрости. Спросив разрешения курить, он вынул коробку папирос, но хозяин кабинета щедро раскрыл перед ним настольный, из инкрустированного испанского кедра, хьюмидор с сигарами.

Ронге выбрал толстую «гавану», фон Хётцендорф взял такую же. Окутавшись клубами дыма, они продолжили беседу.

– Царь Николай на российском троне нам сейчас удобен, – повторил Ронге. – Он не в состоянии адекватно оценивать подготовку армии к войне. С нами сотрудничает военный министр Сухомлинов, и для проверки сведений есть ещё достоверные источники в его окружении. Все в один голос сообщают, что царь никогда не отказывает Сухомлинову в расходах. Как говорит сам Николай, если балканский пожар потушить не удастся, он никогда не простит себе, что отказал в военных кредитах хотя бы на один рубль. Поэтому, когда министр запрашивает денег – их каждый раз выдают. И это при том, что кредиты расходуются чудовищно неэффективно, частью разворовываются, а большей частью – их просто не успевают потратить, но всё равно требуют новых.

– Ваши агенты отлично потрудились, Ронге! Я читал финансовые отчёты Сухомлинова. Если мне не изменяет память – а она мне пока не изменяет! – за прошлый год не израсходованы сто восемьдесят миллионов рублей прежних кредитов…

– Около десяти процентов бюджета – можно себе представить инфляцию!

– Да, сумма огромная – без малого полмиллиарда крон. Австрию это разорило бы… И на будущий год Сухомлинов хочет получить ещё восемьдесят миллионов рублей. Прорва, бездонная прорва! Я благодарю бога за то, что это происходит не в нашей стране! Странно, что царь Николай не слушает главу кабинета министров.

– Коковцова? Наши аналитики говорят, что он довольно хорош, хотя до Столыпина ему, конечно, далеко, и в сельском хозяйстве мало смыслит… Если позволите, у меня не укладывается в голове: каким образом согласуется желание русских укрепить фронт на границах с нами – и размещение военных заказов на наших предприятиях.

Фон Хётцендорф в недоумении воззрился на Ронге.

– Вы это серьёзно?

– Абсолютно. Например, чиновники из России обеспечивают регулярными заказами завод «Шкода».

Монокль выпал из глаза начальника Генштаба и, качнувшись на длинном шнурке, тихо звякнул о пуговицы мундира.

– Если бы я узнал такое о любом из моих подчинённых, расстрелял бы на месте собственной рукой. Это же диверсия! Самая настоящая диверсия! Признайтесь, Ронге, в какие деньги нам обходятся такие агенты в России?

– Вынужден вас разочаровать, – с притворным сожалением ответил тот, – если не считать моего жалованья – весьма скромного, кстати, – за это его величество император Франц-Иосиф не платит ни кроны. Ни за мёртвые военные кредиты, ни за выгодные контракты наших заводов. Мы обязаны этим обычному русскому разгильдяйству.

– Что ж, похоже, русских и вправду можно расшатать, – помолчав, сказал фон Хётцендорф, снова налил себе кофе и положил в чашку несколько кусков сахара: он любил сладкое.

Капитан Ронге согласился:

– Расшатать можно. Тем более, в этом нам очень помогает Государственная дума. Её председатель, партийный лидер Гучков, прямо с трибуны официально обратился с речью к великим князьям и потребовал – представьте себе, именно потребовал! – отказаться, как он выразился, от некоторых земных благ и некоторых радостей тщеславия… э-э… принести себя в жертву насущной потребности возрождения военной мощи.

– Что он имел в виду?

– По его мнению, члены императорской фамилии должны выйти из руководства армией.

Фон Хётцендорф пожал плечами.

– Прямо скажем, странное требование. Родственники императора в верховном командовании – обычная практика. К тому же большинство великих князей – очень неплохие военные специалисты.

– Однако их особенный статус и, самое главное, их окружение серьёзно мешали проведению военных реформ, – пояснил Ронге, а начальник Генштаба продолжил:

– Что было нам на руку… Вы хотите сказать, что последние изменения в русской армии происходят по вине Гучкова?

– Вряд ли по его вине, но совершенно точно – после его выступления. Вообще-то и он, и многие депутаты полагали, что царь просто распустит Думу. Николай действительно возмутился до крайности, однако, к нашему огорчению, доводы Гучкова оказались весомыми. А может быть, царь использовал ситуацию для того, чтобы усилить собственное влияние в армии – или хотя бы уменьшить влияние родственников.

– И теперь великие князья стали генерал-инспекторами, то есть могут контролировать армию, но не распоряжаться ею, – заключил фон Хётцендорф.

– Совершенно верно. Как вы понимаете, ни о какой симпатии между царём и Думой во главе с Гучковым речи быть не может. Великие князья, ограниченные в правах, тоже не испытывают к Думе большой любви. Тем более, депутаты всё чаще в своих обсуждениях посягают на области, ранее от них закрытые. Третируют императора депутатскими запросами, постоянно конфликтуют с правительством, живут внутренними дрязгами – и представляются мне внушительной дестабилизирующей силой. Вроде псов, которые облепили кабана. К тому же основные думские партии декларируют, что форма правления в государстве для них не принципиальна: это может быть и конституционная монархия, и республика…

– Дело зашло так далеко? Они открыто обсуждают возможность изменения строя?!

– Не обсуждают. Пока – не обсуждают. Но такие заявления содержатся в партийных программах, уставах и так далее. Это добрый знак для нас: престиж Николая падает, происходит девальвация власти.

– Согласен с вами. Русские солдаты всегда воевали за веру, царя и отечество. Если вера пошатнулась, и если царя может не быть – остаётся совсем немного, а, Ронге?

– Для солдат, для народа я тоже кое-что готовлю. С началом войны в России, естественно, начнётся пропаганда против нас и наших союзников. Думаю, мы должны активно в ней участвовать.

– Я слышал про вашу идею – поддерживать антинемецкую кампанию. Мне она не нравится. Мало того, что русских будут подогревать по ту сторону фронта, так вы ещё и по эту хотите добавлять? По моему опыту – солдат, который ненавидит противника, много опасней, чем просто солдат. А русские на одной силе духа способны творить чудеса, я это видел не раз.

– Силой духа можно управлять. Я хочу воспользоваться склонностью русских к погрому. Если заразить их шпиономанией, они сами произведут внутри России такие опустошения, о которых наша армия может только мечтать.

– А-а, понимаю! Охота на ведьм! Полагаете заставить их искать немцев среди своих? Искать внутреннего врага?

– Искать и по возможности истреблять… или хотя бы изгонять. Я готов пожертвовать двумя-тремя агентами в Петербурге. Подбираю кандидатуры с достаточно высоким положением, но чтобы их арест не нанёс нам серьёзного ущерба. Вероятно, позже подставим ещё нескольких русских предателей. В нужное время где-нибудь в Швейцарии произойдёт случайная утечка информации от германцев к французам. Те по-союзнически передадут её в Петербург и, думаю, русские это проглотят. Разоблачение высокопоставленных шпионов не останется незамеченным…

– …а дальше – стихийный рост ненависти ко всему немецкому, так? – Фон Хётцендорф вернул монокль на место и окинул Ронге орлиным взглядом. – Удар по военному командованию, интеллигенции, промышленности… Солдатские волнения на фронте и погромы в тылу…

Начальник австрийского Генерального штаба откинулся в кресле, хищно ухмыльнулся и потёр жилистые руки.

– Отлично придумано!

– Благодарю вас. Тем более, нам поможет Государственная дума.

– Даже так? Агенты среди депутатов?!

– Почти, – Ронге презрительно усмехнулся, – националистическая фракция. Например, депутат Пуришкевич – он довольно бойко и широко распространяет подходящие для нас мысли. Такие вообще любят выступать. Националисты примитивны, иначе не были бы националистами. А примитив несложно просчитать, поэтому и манипулировать ими легко.

– Вас послушаешь, так нам предстоит не война, а приятная прогулка. Не забывайте, что говорил Фридрих Великий! Русского солдата мало убить, его ещё повалить надо.

– Я не говорил, что победа будет простой. Но Россия сама расшатывает себя, зачем же пренебрегать возможностью это использовать? Как говорится, падающего – подтолкни!

– Любите Ницше? Что ж, на ближайших заседаниях штаба мы рассмотрим ваши предложения. – Фон Хётцендорф дал понять, что аудиенция подходит к концу. – Расскажете про охоту на русского кабана и про свору, которой собираетесь его травить…

– Тем более, в этой своре есть один пёс, который может стоить многих, – поспешил добавить Ронге. – Я ещё не продумал в деталях, как его использовать, но потенциальные возможности представляются мне колоссальными. Этот человек близок ко двору, притом нелюбим императорской семьёй, его ненавидят министры и депутаты… Странным образом он не слишком популярен в народе, хотя сам – крестьянин из Сибири. Некто Распутин.

Глава XXX. Санкт-Петербург. Возможность выбора

Ужин был отменный: в отличие от большинства рестораторов, которые норовят втридорога продать вино и фрукты, Кюбá брал немалые деньги за кухню, превращённую в настоящее искусство. Великий князь Дмитрий Павлович и князь Юсупов в этом искусстве знали толк, а потому блаженствовали. Они воздали должное стараниям повара и за едой едва обменялись парой фраз.

После нескольких ложек протёртого грибного супа-пюре, начинавшего ужин, второй переменой фрачные молодцы в белых перчатках доставили к столу по кусочку рыбы: Дмитрий Павлович насладился тающей на языке осетриной под белым соусом, Феликс предпочёл нежнейшую форель.

Блюда выносили торжественно и неспешно. Каждое таилось под сияющей серебряной полусферой: нельзя было раньше времени ни увидеть его, ни хотя бы вдохнуть аромат. Лишь после того, как для очередной перемены заново сервировали место перед обоими гостями, – официанты синхронным движением снимали серебряные крышки, отвешивая сдержанный поклон и желая bon appétit.

Третьим и основным блюдом великий князь избрал воспетый Пушкиным ростбиф. Юсупов заметил, что ростбифом окровавлéнным он сыт после трёх лет в Англии, скаламбурил насчёт своих азиатских кровей и откушал баранины.

Четвёртой переменой оба заказали дичь с салатом, пятой стали трюфеля, спаржа и артишоки. После непродолжительного совета приятели перешли к фруктам, мягким сырам и птифурам. Дмитрий Павлович спросил себе коньяку, Феликсу принесли бокал тягучего десертного «Пино-Гри».

Тем временем зал ресторана заполнили гости. У «Кюба» обычно сиживали сенатские и министерские тузы, финансовые воротилы, сливки аристократического общества… Знакомые, завидев молодых людей, лишь приветствовали с лёгкой улыбкой: причуды Феликса всем были известны, и об их детской дружбе с великим князем здесь тоже знали.

Со сцены уже звучала скупая на поэзию модная песенка.

 
Милый шепчет уверенья,
Ласково в глаза глядит,
А она полна смущенья:
Что-то ей любовь сулит?
 

Это петербургская этуаль, властительница дум Анастасия Вяльцева в двенадцатом часу сменила приуставший румынский оркестр. Виолончельным голосом Вяльцева струила в зал незатейливый эстрадный шедевр «Гайда, тройка, снег пушистый».

 
Так с тревожными мечтами
Вдаль всё мчалася она,
И не помнит, как с устами
Вдруг слились её уста.
Ах, надолго ль это счастье?
Не мелькнули бы, как сон,
Эти ласки сладострастья
И вина бокала звон!
 

Официанты быстро и бесшумно убрали со стола, а Юсупов заново подкрасил губы и принялся разглядывать строгое тёмное платье Вяльцевой. Грудь певицы украшал неизменный кулон на тонкой цепочке – белый слоник, приносящий счастье…

– Скажи-ка мне, о высокомудрый учитель, – прищурился Дмитрий Павлович в дыму очередной папиросы, – что тебя вдруг понесло? Анна Павлова, гетеры, авлетриды – к чему это всё?

Феликс отвлёкся от сцены и глянул на великого князя.

– Я думал, ты сам догадаешься, – сказал он. – Кругом только и разговоров, что про твою помолвку с Ольгой Николаевной…

О предстоящей женитьбе великого князя Дмитрия Павловича на старшей дочери Николая Второго и вправду судачили немало. Событием был не столько брак троюродных брата с сестрой – государь и государыня состояли в таком же родстве. Брачный союз выглядел необычно потому, что нарушал традицию: членам императорской фамилии – и великим князьям, и великим княжнам – обычно подыскивали партию за границей.

– Всё равно не понимаю, какая связь, – пожал плечами Дмитрий Павлович. – Сделай милость, объясни.

Феликс круто развернулся к нему и наклонился ближе, навалившись грудью на стол.

– Изволь. Твой дядя Ники…

– Я просил его не трогать!

– Нет уж, задал вопрос, так имей мужество выслушать ответ! Кто-то должен тебе об этом сказать, и кто, если не я?

Потяжелевшее вмиг лицо и сведённые к переносице брови совсем не вязались с голубым платьем в блёстках и вечерним макияжем Феликса.

– Твой дядя Ники, – повторил он, – смотрит много дальше всех. Вы недооцениваете его – и его комбинацию…

– Не надо было до ужина пить шампанское, – сказал Дмитрий Павлович, ломая в пепельнице окурок. – У тебя теперь мозги набекрень. О какой комбинации ты говоришь?! Я Ольгу знаю сызмальства! Сейчас у нас… возникло чувство, и дядя Ники просто…

– Да ничего не просто! Просто – не бывает, когда речь идёт о династии! А династия рушится!

Они быстро глянули по сторонам: обоим показалось, что слова прозвучали слишком громко. Но нет, в ресторане по-прежнему бесшумно скользили официанты, со сцены продолжала томно страдать Вяльцева, и гости за столиками сосредоточились кто на семи, кто на восьми, а кто и на десяти переменах утончённых блюд.

– Ты в своём уме? – после паузы вполголоса спросил Дмитрий Павлович.

– Я-то в своём, – откликнулся Феликс, – и тебя призываю к тому же. Ты ведь не намерен всю жизнь оставаться двадцатилетним кавалеристом?

– Мне скоро двадцать два.

– Ненавижу говорить банальности, но придётся. Династический брак по любви – это… это такая чушь, что просто смешно!

– Дядя Ники женился по любви!

– Вспомни, чего это стоило. И как ему это удалось – тоже вспомни. А главное, вспомни, к чему это привело теперь. Несколько раз он хотел отречься, его сын тяжело болен – только не говори, что это не так! – и её величество давно не в себе. Чуть что – истерики, с нею и общаться уже никто не может, рядом только врачи да упырь этот, Распутин!

– Распутин для того и нужен, чтобы лечить Алексея и сохранять рассудок Аликс. В конце концов, они вправе сами выбирать себе окружение. Это семейное дело, которое никого не касается.

– Ошибаешься, дорогой мой! Это дело касается всех, потому что речь идёт не об этих вот, – Юсупов небрежно махнул кончиком боа в сторону гостей за столиками, – и не о соседях родителей моих по даче, а об императорской семье! И так будет до тех пор, пока на троне – Николай Второй, а наследник престола – его сын! Поэтому твой кузен затеял эту свадьбу. Пытается спасти гибнущую династию.

Великий князь выпрямил спину.

– Династии триста лет, и она сильна, как никогда!

– Да проснись же ты, наконец! Николаем Вторым династия заканчивается. Не дай бог, с ним случится что-нибудь, – Юсупов мелко перекрестился. – Можешь себе представить, что будет? Кто окажется на троне? Больной мальчик при полоумной матери-регентше? Ты же понимаешь, что это бред!

– Конечно, бред. Регентом или императором станет великий князь Михаил.

– Михаил?! Ты знаешь, я всегда повторяю, что миром правит любовь. Но она же рушит государства и губит героев. Вспомни Самсона с Далилой, Париса с Еленой, Цезаря с Клеопатрой – и потом родню свою вспомни… Уж прости меня, но не ведёт любовь к добру ни императоров, ни великих князей.

Дмитрию Павловичу нечем было возразить Феликсу: любовные похождения его родственников и традиции их морганатических, неравнородных браков были слишком хорошо известны.

Ещё сын Павла Первого, великий князь Константин, доставил Европе неудовольствие и привёл семью в ужас. Он развёлся со своей супругой Анной Фёдоровной, принцессой земли Саксен-Кобург, и женился на любовнице – польской графине Жозефине Грудзинской.

Такой мезальянс лишил великого князя российского трона. Константин Павлович наследовал своему бездетному старшему брату, императору Александру Первому. Но хотя Жозефина и получила в браке имя княгини Лович, род Грудзинских не принадлежал ни к королевским, ни к владетельным. Константин Павлович нарушил отцовский закон о престолонаследии, а потому новым императором стал его младший брат, взошедший на престол под именем Николая Первого.

Старший сын императора Николая, цесаревич Александр, взял в супруги принцессу Гессен-Дармштадтскую. Когда он стал императором Александром Вторым, она превратилась в императрицу Марию Александровну, в честь которой лучший театр Петербурга назвали Мариинским. Но однажды в Ливадии государь увлёкся небогатой княжной Екатериной Долгорукой, которая ко всему прочему была тридцатью годами младше его. Сбылись слова древнегреческого поэта о поздней любви, которая жарче горит!

Роман длился полтора десятилетия. Императрица тяжело болела, а княжна повсюду сопровождала императора и родила ему четверых детей. Тех, кто смел обсуждать двусмысленность ситуации, Александр сурово карал, считая свою частную жизнь закрытой от посторонних. Он повторял: Я государь и единственный судья своим поступкам.

По смерти императрицы государь женился на княгине Долгорукой столь поспешно, что даже не предупредил о том цесаревича, бывшего в отъезде. Так что если бы не страшная смерть от бомбы террориста всего через полгода после свадьбы, терпеливая любовница вполне могла получить от Александра Второго награду – корону императрицы Екатерины Третьей – и дать новую ветвь династии.

Воцарившийся сын убиенного императора, Александр Третий, хранил верность своей супруге Марии Фёдоровне до последнего часа и мезальянсов решительно не признавал. Чего нельзя сказать о других членах фамилии, а в первую очередь – о великом князе Павле Александровиче, самом младшем брате императора Александра Третьего, любимом дяде императора Николая Второго…

…и отце Дмитрия Павловича. Похоронив жену-принцессу, великий князь завёл бурный роман со светской красавицей Ольгой Пистолькорс. Она была замужем – и при этом воспитывала двоих детей, как и Павел Александрович. Но никто и ничто не помешало любовникам добиться развода, бежать за границу и сочетаться браком. Со своей новой супругой Павел Александрович жил теперь в Европе как частное лицо, а не как член императорской фамилии: за самовольную женитьбу на неравнородной невесте император лишил его всех титулов и званий, включая звание великого князя, запретил видеться с детьми – и возвращаться в Россию.

Генерал Эрик Пистолькорс, бывший муж Ольги, служил адъютантом у великого князя Владимира Александровича. Среди всей родни тот слыл главным оппозиционером Николаю Второму, но приветствовал наказание, определённое государем – конечно, не из особой симпатии к генералу Пистолькорсу, а от искреннего возмущения поступком младшего брата.

Тем больнее оказался удар, нанесённый Владимиру Александровичу его сыном Кириллом. Молодой великий князь соблазнил Викторию Мелитту Саксен-Кобург – жену брата императрицы, герцога Эрнста Людвига Гессенского. Владимир Александрович вынужденно подал в отставку с поста командующего петербургским гарнизоном. Кирилл Владимирович тоже лишился многих своих прав и привилегий: исключение из службы, запрещение въезда в Россию, лишение удельных денег и потеря звания великого князя были в подобном случае наказанием обязательным.

Сестра императора Ольга Александровна состояла в браке с принцем Петром Ольденбургским. Человек он был милейший во всех отношениях, но любил, однако, лишь особ своего пола. Так что великая княгиня жила в мужнином особняке с гвардейским офицером из синих кирасир и ждала разрешения брата на развод и новое замужество.

Но героем самого сокрушительного скандала из всех оказался великий князь Михаил Александрович. Он стал наследником престола накануне нового века, после того, как умер следующий за императором по старшинству великий князь Георгий Александрович. Брат государя умер от туберкулёза – болезни лёгких преследовали семью. И вот на кавалерийском смотре новый наследник влюбился в пепельноволосую волоокую Наталью Вульферт. Пассией Михаила Александровича оказалась даже не княгиня или графиня – Вульферт была дочерью простого адвоката, к тому же состояла во втором браке и растила дочь от первого.

Император сделал всё возможное, чтобы разлучить любовников, но они оказались хитрее. Мало того, что Вульферт поспешила развестись с мужем, гвардейским ротмистром, и родила великому князю сына. Воспользовавшись случаем, парочка улизнула за границу. Теперь они жили в Австрии под присмотром местных властей и специально откомандированных жандармов…

Да, ни к чему хорошему для страны любовь императоров и великих князей не привела. Феликс Юсупов был прав сто раз.

– Думаешь, Наталья всё же окрутит Мишу? – спросил князя Дмитрий Павлович. – Ведь умоляла его Мария Фёдоровна не жениться! И дядя Ники письма государям по всей Европе разослал – просил помешать свадьбе. Генерала отправил с приказом…

Юсупов сделал крашеные губы дудочкой.

– Ночная кукушка дневную всегда перекукует. Представляешь, как Вульферт стелется, чтобы не упустить такого жениха? А жандармы… От них и здесь толку немного, что уж про заграницу говорить! Живут в своё удовольствие на казённый счёт и только знай донесения строчат. Я скажу тебе, как поступит Михаил. На полчаса запутает слежку, подкупит сербского православного батюшку…

– Почему именно сербского?

– Потому что они в Австрии! И потому что если их с Натальей обвенчает серб, наш Святейший Синод не сможет расторгнуть брак: тамошняя церковь ему не подвластна. Словом, ещё немного – и его императорское величество лишит его императорское высочество прав на престол. Кто же наследник?

Кровь бросилась в лицо Дмитрию Павловичу. Как зачарованный, следил он за красиво очерченными яркими губами Феликса, который всё говорил, подкрепляя свою речь округлыми жестами:

– А вот он! Всем известный великий князь, которого воспитали государь с государыней и которого частенько называют двоюродным сыном. Великий князь Дмитрий Павлович, за которого выходит старшая царевна. Двоюродный сын, любимый зять… Станешь если не императором, то уж наверняка регентом при Алексее или вашем с Ольгой первенце. А почему, собственно, не императором? Вполне, вполне… Ты спрашиваешь, зачем я тебе напомнил про Павлову и Кшесинскую? Затем и напомнил. Что они делили-то? Вдумайся: сцену Мариинского театра! Двести квадратных саженей затоптанного деревянного настила. Таких сцен что в Европе, что в Америке – пруд пруди. А Россия – одна! И представь, какая драка за неё начнётся. Драка внутри страны, драка снаружи… Но даже это – лишь половина дела… Тебе нехорошо? Может, воды?

Дмитрий Павлович отрицательно помотал головой и раскрыл портсигар.

– Анна очень кстати рассказала, как водкой торгуют, – криво ухмыльнувшись, продолжил Феликс. – Вот этот ресторан – не Россия. И остальные рестораны, и даже нелюбезный тебе Соловьёв по полтиннику с рыла… Россия – это как раз казёнки. Стены с красными кружкáми от бутылок, бабы верхом на чугунках и мужики, хлебающие из мерзавчиков. Полтораста миллионов мужиков, по сравнению с которыми Распутин – и впрямь агнец божий. Добавь сюда ещё нашу озверевшую интеллигенцию, которая роняет слюни от любви к народу и дожидается, пока этот народ ей кишки выпустит. Плюс министры-казнокрады и болтуны в Думе, норовящие побольней укусить государя. А он, стиснув зубы, должен терпеть – и управлять всей этой сволочью. Только твой дядя Ники терпеть уже не может, вот и надумал… Хочешь по любви жениться? Так ведь женишься-то на Ольге Николаевне, а получишь в жёны Россию! Вот и ответь мне… нет, себе ответь: нужна тебе такая жена?

Слушая князя, Дмитрий Павлович уже сломал над пепельницей несколько папирос. В горле у него пересохло.

– Я, пожалуй, воды выпью, – сказал он сиплым голосом.

– Никакой воды! – отрезал Феликс и знаком приказал метрдотелю подать счёт. – Я просто пытался объяснить, как я понимаю, почему император – это помазанник божий. Не нам решать, кому… и не здесь. Только там! – Он указал пальцем вверх. – И давай на этом закончим. Заедем сейчас ко мне, я переоденусь, и двинем на «Виллу Родэ». Найдём тебе авлетрид хорошеньких – или, может, гетера наконец-то попадётся… Такая ночь пропадает, жалко!