Текст книги "Легион. Повесть"

О чем мне еще тебе рассказать? О пыльных рясах и кострах до самого неба? О свинцовом дожде с башни Сен-Жак и фонтанах Флоренции? Советском пьянице, выгнанном изо всех газет, но оказавшимся пророком? Но как? Как так случается? Последние исследования твердят наперебой, что подобным не пророками быть, не писателями и художниками, композиторами и режиссерами, но последним отребьем. Так ведь отребье и есть, в некотором смысле, – говорит Август. Исследования исследованиями, а пророки пророками. Топнуть ногой, разбить посуду, наорать как следует, даже ударить, – что сделать, чтобы ты обернулся и наконец объяснил. Ничего не надо, ты и так все знаешь, – говорит Август, пробуя на вкус. Так расскажи. Расскажи о девочке, девушке, женщине, которую с самого детства куда-то вели. Вот она после школы занимается художественной гимнастикой. А вот после гимнастики идет в музыкальную школу. А еще школа художественная, фигурное катание, театральный кружок, углубленное изучение языков, подготовка к олимпиаде по физике, балетная школа, восточных единоборств. Что там еще? Ах, да. Эти ваши любови. Которой никогда не было, но ради которой так отчаянно порой трепыхалось в груди. Девушка весьма грациозна, осаниста, прелестна в танце, не боится сцены, поддерживает светскую болтовню на многих языках и парой искусных штрихов оставит в альбоме портрет салонного зеваки. И вместе с тем подобна сквозняку. Тому, чему каждый человек может научиться только сам – дай время! – девушка научиться так и не смогла, потому что как раз времени у нее и не осталось. И вот уже не помогают ни советы подружек, ни таблетки: разбивается одна мечта за другой, лопаются пузыри и катится она в подземке от одного фонаря до другого, от станции к станции: то выходит на свет, то вновь ныряет в темноту. И все ищет чего-то. И сама не знает. И не столько кино она хочет снять, сколько доказать самой себе при помощи объектива, что она есть. Себя увидеть. И любит истории слушать потому, что своей истории у нее нет.

Август? Август! Я обошла все комнаты, она скрипнула всеми дверьми, – за каждой – ничего, кроме пыли и каплющей с потолка воды. Я легла спать одна от обиды – впервые без твоей сказки на ночь.

Мне снилось, что горит красный свет над дверью в проявочную. Слышалась возня внутри, ругань, биение посуды и стрельба. Она стоит, прислушиваясь, у двери, сама – непроявленный негатив своих надежд и страхов – в одной сорочке, в какой ложилась спать еще в детстве. Теперь я смотрю на нее – и она меня возбуждает: тонкая, хрупкая, замершая в ночной темноте, услышав мое частое дыхание. Я умыкнула ее в постель и крепко к себе прижала. Будем спать вместе, я и ты. Бедная, большеглазая девочка, Вар-ва-ра. Мне снились ее тонкие губы, снилось, как она уткнулась носом мне в грудь и тихо засопела. От нее пахнет молодыми дикими яблоками, тонкие руки прижаты к груди. От меня пахнет молодыми дикими яблоками и я плыву по темным водам, у которых мы и встретились и над которыми вместе плыли. Теперь сами воды несли меня, а по берегам стояли все твои сказки: печных дел ученый, монах погребенный и отнятый у земли, римские папы, странные русские, умеющие говорить с бесами, Клелия на Инцитате и Агасфер, Ануй, мсье Ануй стоял на берегу с опаленными крыльями! И все твои ожившие манекены. И правда: они больше похожи на людей. Я слишком отяжелела под их взглядами и пошла ко дну, и была рада, что все закончилось. Вставай, – выдернув из воды, говорит Меридиана. Вставай же!

Август?

Тишина в комнате, только запах гороховой каши доносится откуда-то и душистого чая. Я вскакиваю, она вскакивает и бежит босиком по всем комнатам, распахивая одну дверь за другой. Ни манекенов, ни следов чаепития. На столе какая-то круглая жестяная коробка. Август! Это предательство! Это предательство! И она плачет навзрыд, срываясь на крик. Был ли ты? Был ли ты хоть секунду рядом? Я понимаю, что говорю о себе в третьем лице, что сама себя выдумала, что выдумала и Августа, выдумала человека, который был бы по-настоящему рядом, который любил бы меня, которого я могла бы назвать своим. Сколько там ударов сердца у меня осталось? Кажется, больше ни одного. И ни к чему они. Пересечь темный, скользкий город, укрыться от дождя в каком-то заброшенном доме – фабрике ли? – уснуть где попало – и это оказалось куда лучше, чем жить прежней жизнью, в которой ничего – ничего! – ради чего стоило растрачивать свои драгоценные удары сердца. Так уж ли они драгоценны? Что в них драгоценного? Что драгоценного во мне, чтобы меня по-настоящему любили? Целое полчище выдуманных, легион их – и те живее меня. В их груди бьется не зря, а я-то что? Чаю так чаю. Ведь помню теперь, она помнит, я помню, что сама готовила. Сама топила камин, чтобы согреться, долго оттиралась от золы, склонившись над умывальником и переживала – дура! – вдруг за дверью кто-то есть, прислушивалась к каждому шороху. Хоть бы был кто! Садись, Вар-вар-ра, и ты садись, Вар-вар-ра, будем пить чай, будем теперь холодны как лед, потому что мертвы теперь на́верно.

Я села за стол и налила в чашку. Разум иногда выделывает с нами странные штуки. Я где-то читала, что он вполне способен превратить в реальность то, чего мы так отчаянно желаем. Чего желала я? Очевидно, чтобы меня любили. Чтобы я была нужна для чего-то большего, чем быть чьим-то приятным партнером по постели; чем выполнять работу, которую не хочу выполнять; быть свадебным генералом, подружкой невесты и что там есть еще фальшивого в такой большой жизни? Все фальшиво. Все верно. Я не хотела быть ряженой. Наверно, стоит показаться врачу. Но если показаться, так уж точно упрячут. Нет уж, она останется здесь, потому что здесь вполне уютно. Она благодарна даже разуму за столь милое наваждение. Так с ней еще никто не обращался, не удивлял и не рассказывал сказок.

Впрочем, это все еще я. Меня зовут Варвара. Имя существительное, собственное, склоняемое. Варварвар. Barbarbar. Я поднялась, чтобы разогреть камин, свернула обрывок газеты и швырнула в темное зево. Раздался оглушительный чих. Весь в золе и чумазый, кряхтя и охая, из камина вылезает Август. Смотрит на меня, пытаясь разгадать, почему мои глаза полны слез. Извини, – говорит Август, – заспался. Будем смотреть твой фильм? Он готов. И чай будет кстати. Впрочем, лучше откроем вина, хоть и утро еще, кажется.

Кажется, у меня еще миллионы ударов сердца. Август! Милый Август!