Текст книги "Закон монолита"

Выстрел разорвал казалось на секунду сгустившуюся ночную тишину. Боец со сломанным носом дернулся, словно под током – и рухнул простреленным лицом вниз, в лужу собственной блевотины.

– Вопрос номер раз решен, – сказал Пианист, засовывая пистолет обратно в кобуру. – Остается вопрос номер два.

И повернулся ко мне.

Глаза «борга» горели яростью. Странно, что с такими эмоциями он пистолет в кобуру затолкал. Обычно в состоянии боевого психоза народ стреляет не думая и не рассуждая. А этот, значит, свою дурь в руках держит. Контролирует. Не спускает с поводка, хотя та рвется с него, как бойцовый пес, учуявший свежую кровь.

– Ты, рыло сталкерское, мне еще с нашей первой встречи не понравился, – сказал Пианист. – Да-да, с той самой, когда мне с моей сменой пришлось вокруг блокпоста территорию убирать, кучу разодранных в хлам волкопсов собирая по частям. Снайпер хренов, легенда Зоны. Я, конечно, в курсе, сколько ты стоишь. Но сейчас я на это плевать хотел. Один мой боец стоит сотни вонючих сталкеров, и сейчас его не я, а ты, падла, в расход пустил. Так что по моему мнению, любой вонючий сталкер не стоит даже пули. Вас не стрелять, вас забивать надо до смерти. А трупы на капоте распинать, чтоб другим неповадно было в Зону соваться.

Он говорил, а его бойцы тем временем неторопливо так отмыкали магазины от своих автоматов, двигаясь в мою сторону с явным намерением окружить. Понятно зачем. Без магазина АКМ с деревянным прикладом становится еще более удобной дубиной для зачистки Зоны от тех, кому отказано в пуле. Мягко скажем, нехорошая смерть. Те, кто имеет опыт в такого рода казнях, стараются не бить жертву по голове. И тогда процесс убийства человека может занять неопределенно долгое время, крайне мучительное для убиваемого. Когда твои же собственные переломанные кости рвут плоть изнутри, это очень больно…

– А что, Пианист, один на один слабо? – усмехнулся я. – Кулак на кулак? Или ты умеешь только дерьмо за сталкерами подчищать, да убивать их чужими руками?

Честно говоря, не знаю, на что я надеялся. Убежать всё равно не получилось бы – ночи в Зоне светлые, подстрелят в спину как зайца. Взять на понт Пианиста? Слабореально. Мы, сталкеры, для «боргов» – нечисть. Мутанты, от которых Зону надо зачищать любыми способами. Да даже если и поведется Пианист на мою подколку – здоров больно. Раза в два в плечах шире меня, и двигается правильно, по-кошачьи. Не иначе, бывший спецназовец СБУ, или что-то в этом роде.

Но Пианист повелся. Видимо, не захотел рисковать авторитетом.

– Стоять, нах! – рявкнул он своим мордоворотам, и те замерли на месте, сжимая в руках автоматы хватом за ствол. Мигни шеф – и замолотят приклады по моей тушке, никакая рукопашка не спасет, когда тебя в несколько дубин обрабатывают хорошо подготовленные и добросовестно откормленные бойцы.

Но шеф, по ходу, решил всё сделать сам. Что ж, я на это и рассчитывал. Какой-никакой шанс… на что? Даже если я и уделаю Пианиста, его пристяжь следом уделает меня – чисто чтоб за командира отомстить, это на их рожах написано. Но я ж по простому помереть не могу, мне всегда надо посопротивляться неизбежному. Такой вот у меня сложный характер…

Пианист бросился молча. Руки сжаты в кулаки, рыло кирпичом, непроницаемое, только на краях губ пена выступила. И это очень плохо. Значит, спустил «борг» с поводка свое боевое безумие. Теперь ему боль по фиг, и пока он меня голыми руками не порвет, в себя не придет однозначно.

Конечно, был у меня соблазн достать из кармана нож – глядишь, так бы хоть шанс появился. Но не достал. Сам предложил «кулак на кулак», так что как бы оно не повернулось, слово было сказано. И не фиг от него отступать, за язык никто не тянул. Иначе даже если и выживешь, как себя потом уважать-то? Да никак. Привыкать, что ты чмо позорное, и жить с этим. Некоторые, кстати, и живут, много чего зная о себе и не парясь по этому поводу. Но не мой случай. Совершенно не мой.

Всё это промелькнуло у меня в голове за те полсекунды, что Пианист летел в мою сторону со скоростью, нереальной для обычного человека. Бред, что берсерки остались в далеком прошлом древних скандинавов. И сейчас у многих бойцов в бою напрочь рвет крышу, и та же легендарная пена изо рта идет, и взгляд безумный, и силы прибавляется значительно, и скорости… Просто никто сейчас об этом саги не слагает. На хрена они нужны, когда Интернет в разы интереснее?

Однако есть у боевого безумия свои минусы. И главный из них – потеря гибкости сознания. Если берсерк немедленно не завалил намеченную жертву, он на долю секунды «подвисает». Вот и сейчас стормозил Пианист, когда я вместо того, чтоб попасть к нему в лапы или под удар, вдруг исчез из поля зрения. А именно – шагнул влево и вбок, по диагонали к линии атаки, поднырнул под огромный кулачище, и оказался у «борга» за спиной. И пока Пианист, затормозив разбег, вертел башкой, соображая, куда я делся, я со всей дурацкой мочи саданул ему носком «берца» по коленному суставу. Пусть помешанные на войне психи и не чувствуют боли, но если сломать им одну подпорку, то на оставшейся ноге много не навоюешь.

Но мне не повезло. Не сломал. Вроде хрустнуло там что-то в колене, но подпорка осталась с виду целой. Может броненаколенник помог, зафиксировал сустав… Не знаю. Только Пианист вдруг резко закончил подвисать, развернулся, и прыгнул. С места, как огромный дикий зверь, твердо решивший прикончить законную добычу.

Он летел эдаким живым снарядом, а я уже вновь ушел вбок, готовясь зарядить боргу с ноги как только тот приземлится. И вроде хорошо так ушел, качественно, и даже ногу уже выбросил в ударе, который по моим расчетам должен был прийтись Пианисту точно в рыло…

Не пришелся.

«Борг» каким-то немыслимым образом извернулся, перехватил мою ногу в воздухе, подсек вторую, и я в таком вот раскоряченном виде грохнулся на спину. И увидел на фоне звездатого неба, как на мое лицо опускается рифленая подошва «берца».

Бац!..

Звезд на небе ощутимо прибавилось, при этом левый глаз взорвался тупой, пронизывающей болью. Твою дивизию… Это ж надо так лопухнуться! Вот что значит недооценить противника. Не исключено, что Пианист просто придуривался, разыгрывая из себя тормоза. И у него получилось! Подловил он меня классически. Башка гудит, словно колокол, левый глаз ни хрена не видит. Цел ли вообще? Да кто ж его знает, не время разбираться.

Я катнулся в сторону, и услышал за моей спиной второй тяжелый удар рифленой подошвой об землю. На этот раз Пианист промахнулся, но мне от этого не легче. Я вскочил на ноги – и чуть не упал. Похоже, сотрясение. Которое в моем положении означает смерть. Когда противник шатается, как пьяный, совершенно ничего не сто́ит вдумчиво и неторопливо забить его до смерти…

Чем Пианист и занялся.

Уйти от второго удара у меня не вышло, и я поймал его «солнышком». Хорошо что на выдохе, а то б такой привет с правой запросто мог порвать мне желудок.

Меня согнуло пополам, но это было еще не всё. Третий удар сверху вниз, похоже, нанесенный локтем, бросил меня обратно разбитым лицом в грязь.

– Так будет с каждым, кто посмеет поднять руку на бойца группировки «Борг», – проревел надо мной голос Пианиста. Где ж ты, зараза, так рукопашку освоил? Неужто и вправду придется помереть сегодня, изображая из себя боксерскую грушу?

Я попытался подняться, но новый удар ногой в лицо отбросил меня назад.

И тут меня накрыло…

Странно, но боли я больше не чувствовал. Бывает такое, когда тебе в башке сотрясают какой-то участок, ответственный за боль, страх, разум, чувства и тому подобные неприятности, отравляющие человеку жизнь. И становишься ты чем-то вроде тупой торпеды. Ни черта не соображающей, ни о чем не думающей, кроме одного – вот этого урода я должен убить. Весь ты становишься одной вот этой мыслью, и никто ты больше, и ничего нет вокруг тебя, кроме одного – убить, убить, любой ценой убить, и ничего нет на свете, и даже тебя нет, а есть только мысль – и он. Которого быть не должно…

Где-то очень далеко, на краю вселенной раздался совершенно жуткий, нечеловеческий вой. Наверно это выл я, а может и нет. Какая разница? Главное я еще видел одним глазом полуразмытый силуэт Пианиста, и этот силуэт приближался. То ли я бежал к нему, то ли он ко мне. Какая разница? Главное, что я врезался в него – и эта гора мышц пошатнулась, сделала шаг назад. Правда, тут же восстановила равновесие, но я, перебирая руками, словно волк лапами, уже добрался туда, куда хотел добраться.

Шея «борга» была защищена стальным воротником бронекостюма, поэтому я вцепился зубами в небритую щеку. Рванул, ощутил, как на губы брызнуло соленое, выплюнул выдранный клок колючей плоти, и вновь дернулся вперед. Мне очень нужно было разорвать это лицо с зияющей раной под глазом, внутри которой были видны окровавленные зубы…

Но у меня не получилось.

На моей шее сомкнулись ручищи Пианиста, и я понял, что еще секунда – и огромный «борг» раздавит ее вместе с дыхательным горлом…

Это сделал не я. Это сделало мое тело без участия напрочь отбитого сознания. Тело сталкера, слишком долго шастающего по Зоне и само научившееся тому, о чем я и не подозревал.

Моя правая рука резко дернулась вперед. Пальцы погрузились в рану на лице Пианиста. Рывок, треск разрываемой плоти – и я увидел, как с лица «борга» книзу свесился широкий лоскут с раззявленной щелью посредине. Так выглядит изнанка человеческого рта, содранного с лица, словно кусок коры с дерева.

Пальцы Пианиста на моей шее ослабли, и он страшно закричал. Нет, страшен был не его крик боли – подобные крики я слышал не раз. Страшно было видеть, как раскрывается рот, лишенный губ, и как брызжет кровь из десен, разодранных моими ногтями.

Но я по-прежнему был той мыслью, единственно важной во всей вселенной. Да она и была вселенной, заполняющей самые отдаленные уголки мироздания. Поэтому как только ослабла хватка на моей шее, я вновь рванулся вперед и с силой воткнул большие пальцы в глаза Пианиста.

На самом деле это очень больно – выбивать глаза человека пальцами. Хорошо там, в глазницах, всё продумано природой. Плотные скользкие шарики не так-то просто раздавить, и сломать себе пальцы при этом можно запросто. К тому же оказалось, что слишком много сил я потратил на отрывание лица от черепа, да и зверски побитый организм в самый решающий момент отказался сработать на сто процентов…

В общем, не смог я выдавить глаза Пианиста. Ударить ударил, а пальцами почувствовал – не лопнули подвижные шарики, лишь внутрь глазниц вдавились…

Но организм «борга» отреагировал на мой удар. Глаза и гениталии это те органы, которые тело спасает само, рефлекторно, без участия сознания. Поэтому Пианист, продолжая орать и брызгать кровью, мощно отшатнулся назад…

К борту БТРа.

К тому самому борту, на котором были распяты все еще живые мертвецы…

Затылок Пианиста с чавканьем впечатался в полуразложившуюся плоть мертвеца, который незамедлительно вытянул шею и впился зубами в кровоточащий лоскут, свешивающийся в лица «борга». Впился, рванул, чавкнул – и выронил. Выпал кусок небритого мяса из пасти, лишенной более чем половины зубов. Труп аж зашипел от досады.

Пианист же, осознав, что произошло, рванулся назад, стряхнул меня с себя и заорал дурным голосом:

– Пацаны, он… Он оторвал, но не укусил меня! Не укусил!! Не укусииииил!!!

Бойцы молча стояли, глядя на своего командира. А тот упал на колени, поднес ладони к тому, что осталось от лица, держа руки в сантиметре от страшной раны и боясь до нее дотронуться. По его лицу из глаз, травмированных моим ударом, катились слезы.

– Да не, считай, укусил, – произнес один из бойцов. – Мертвячья слюна-то по-любому на рану брызнула. Так что ты теперь тоже скоро переродишься.

– Не хочу, – простонал Пианист. – Не хочу так умирать… Пацаны, помогите…

– Это запросто, – негромко сказал боец с сержантскими нашивками на погонах. Он стоял ближе всех к командиру, поэтому ему потребовалось лишь сделать два шага, одновременно размахиваясь автоматом.

Удар был мощным. Он пришелся точно по шее Пианиста, чуть ниже затылка. Видимо, сержант знал толк в рубке дров… и голов. Попал точно, точнее некуда. Даже я услышал, как хрустнула шея. Пианист упал лицом в грязь, где его настиг второй удар – по затылку. И потом третий, от которого с треском лопнул череп.

Сержант стоял над телом своего командира, а с приклада его автомата на землю Зоны медленно стекала густая кровь, перемешанная с вылезшей наружу из черепа мозговой тканью.

– Зачем… так? – спросил еще один «борг», по ходу, самый молодой из оставшихся. – Почему не пуля, или не нож?

Сержант не торопясь вытер ладонью кровь с приклада, стряхнул ее с руки. Потом темной от крови рукой примкнул магазин, дослал патрон в патронник.

– Каждый получает то, что заслужил, – негромко проговорил он. – Пианист всегда животным был, и подох как собака.

Потом посмотрел на меня и добавил:

– А этого сталкера я уважаю. Он честно заслужил свою пулю.

…Я смотрел, как медленно поднимается ствол автомата, как невидимая, но кожей ощутимая линия выстрела ползет от моего живота по груди, как скользит по подбородку, как наконец останавливается, ледяной точкой замерев на переносице…

На мгновение над дорогой, на которой замер БТР и фигуры людей вокруг него, повисла мертвая тишина. Даже трупы, распятые на броне, перестали хрипеть. А может, это мое личное время остановилось на мгновение перед тем, как кануть в вечность?..

Точка на моей переносице из ледяной стала огненной. Так вот что чувствуют люди, в которых целится стрелок перед тем, как нажать на спусковой крючок. Неприятное ощущение предвкушения смерти…

Хлесткий одиночный выстрел разорвал тишину. Мерзкое ощущение между глаз исчезло… и я увидел, как АК сержанта дернуло в сторону, при этом у автомата в щепки разлетелась газоотводная трубка. Странная неисправность, никогда такой не видел…

Правда, через секунду я понял, что дело не в автомате. В ночи раздались еще несколько выстрелов, и «борги», стоявшие полукругом, попадали словно сбитые кегли. Один лишь сержант остался стоять, держа в руках изуродованный автомат и озираясь вокруг, словно волк, попавший в западню.

– Ты ствол-то опусти, – сказала темнота смутно знакомым голосом. – А то ненароком и без газоотвода выстрелит, на то он и «калаш». И тогда придется тебя израсходовать, как твоих сослуживцев.

Сержант колебался недолго. Отбросил в сторону оружие и зло ухмыльнулся.

– Ваша взяла, банкуйте.

Высокие сорняки на обочине зашевелились, и из них на дорогу вышли два темных силуэта.

– На колени, воин, а руки за голову. Тогда может договоримся, – спокойно произнес тот же голос. Блин, где ж я его слышал?

В груди сержанта аж заклокотало что-то от ненависти. Но когда ты только что видел, как быстро и неотвратимо погибли твои товарищи, выбирать не приходится.

– Вот и молодец, – сказал силуэт, вступая в полосу света от фар БТРа. – По ходу, поживешь еще.

Я прищурился, пытаясь рассмотреть лицо незнакомца – и, рассмотрев, аж присвистнул. Потому как незнакомец оказался знакомцем. Причем очень и очень давним.

– Ну, здравствуй, Снайпер, – сказал знакомец, кладя себе на плечо тупорылый АКС74у – в это время его напарник, оставаясь в тени, связывал за спиной руки пленного.

– Ну, привет… Эдвард, – сказал я, несколько запнувшись.

Тот, кого я назвал Эдвардом, рассмеялся.

– Знаешь, я тут нашего общего знакомого встретил, и он мне маленько мозги вправил насчет того, что нечего отказываться от своего позывного. Мол, Зона не простит и всё такое. Только помни – второе свое прозвище я не люблю.

– Ну, тогда здравствуй, Меченый, – улыбнулся я левой стороной рта – правая после удара Пианиста распухла в пельмень и улыбаться не могла физически.

– Давно не виделись, – заметил сталкер, пожимая протянутую руку.

– Да уж, – заметил я. – С самой Америки. А я думал ты всё там же, в своем институте штаны просиживаешь.

– Надоело, – скривился Меченый. – Зона позвала. Будто ломка началась – хочу обратно из теплой лаборатории в эту грязищу с ее аномалиями, бандитами, группировками и прочей нечистью вроде тебя, например.

Он расхохотался над собственной шуткой. Хмыкнул и я. А вот напарник Меченого, закончив вязать пленного, остался недоволен, наставительно заметив:

– Хорош ржать, молодь зеленая. Не ровен час на наш гогот припрется какая-нибудь погань.

В полосу света вступил лесник, степенно оглаживая бороду. Так вот, значит, какого знакомого встретил Меченый.

– Ишь ты, живой, – без удивления в голосе сказал лесник, посмотрев на меня. – Только рожа расплылась и слегка увеличилась в размерах, особенно справа. А так почти не изменился с нашей последней встречи.

– Блин, он еще и издевается, – проворчал я, ощупывая лицо. Так, кости, похоже, целы. Зубы тоже. Правый глаз из-за отека видит еле-еле, но главное – видит! И отлично. Остальное – мясо, которое со временем по-любому заживет.

Меченый полез в подсумок разгрузки и вытащил оттуда что-то, завернутое в тряпку.

– На, к фейсу приложи, – сказал он. – К утру забудешь, что тебе в табло настучали как в боксерскую грушу.

– Что это? – поинтересовался я, разворачивая тряпку. В ней лежал кусок чего-то похожего на мясистый ломоть не очень свежей говяжьей печени.

– Чернобыльская бодяга, – ответил Меченый. – Первейшее средство от набитой морды. Так я и не понял, растение это или артефакт.

– Никогда такого не видел, – сказал я, осторожно прикладывая к глазу неприятно мягкую и склизкую хрень. – И где ж ее собирают?

– Ее не собирают, а догоняют, – сказал лесник, разводя костер прямо на обочине дороги, более-менее свободной от сорняков. – Бегает больно быстро. А иногда, если сталкер хилый или больной, может и за ним побегать. Прыгнет на затылок, присосется, и давай исцелять от всех болезней разом, пока от человека мумия не останется.

Признаться, после такого рассказа мне как-то расхотелось лечиться. Но бодяга была прохладной, и на том участке, куда я ее приложил, боль вроде немного утихла, словно пористая субстанция впитала ее в себя.

– Ты не боись, – подбодрил меня лесник. – Если у нее лапы и голову отрубить, то она сразу смирной становится. Так что лечись, молодь зеленая, не сумлевайся. А я пока костерок разведу.

– Кстати, а не подскажешь, с чего это ты меня спасать вздумал? – ехидно поинтересовался я. – Ты ж лицо незаинтересованное, и вообще за то, чтобы меня поскорее грохнули.

– А я свои взгляды пересмотрел, – пожал плечами бородатый сталкер. – Вспомнил, как мы вместе воевали, да и, если честно, ты ж мне тогда в сторожке жизнь спас, когда из окна выпрыгнул и на себя отвлек этих… как их… вормов что ли? Типа, должок у меня перед тобой образовался. Неочевидный, конечно, но я считаю, что он есть. Короче, взгляды мои, хочу их придерживаюсь, хочу пересматриваю. И точка. В общем, некогда мне тут с тобой базары разводить, дела поважнее есть.

И ушел собирать сухие сорняки и всякий горючий мусор, который мог бы сгодиться для растопки.

Пока лесник занимался костром – а получалось у него это на редкость ловко, – мы с Меченым собрали оружие убитых, и параллельно немного повспоминали о прошлом, не забывая при этом приглядывать за пленным.

«Борговец» сидел смирно на пятой точке, порой бросая взгляды на трупы товарищей. Понимаю его мысли. Но ничего не попишешь – в Зоне хоронят только очень близких друзей, на других просто нет ни сил, ни времени, ни – чего уж там греха таить – желания. У нас не было ни первого, ни второго, ни третьего. Так что как только мы уйдем, а костер погаснет, мертвецы немедленно будут похоронены в желудках мутантов. Или же встанут и пойдут себе шляться по окрестностям в поисках живой крови… Хотя нет, эти не встанут. Что Меченый, что лесник, если стреляют, то в голову, а трупы с вынесенными мозгами встают очень редко, разве что если погибнут в «роженице» – очень редко встречающейся аномалии.

Тем временем лесник развел костер, но оказалось не для того, чтобы приготовить ужин. Вынув шомпол из автомата, сталкер сунул его в огонь. Потом достал из кармана какой-то порошок и сыпанул в пламя. Костер загудел, взметнулся кверху, языки огня из красных стали желто-белыми.

Удовлетворенно кивнув, лесник повернулся к пленному и поинтересовался:

– Слышь, парень, ты как, на вопросы ответишь? Или мне подождать, пока шомпол раскалится?

– А если не отвечу? Пытать будешь? – прищурился «борг».

– Не, не буду, – покачал головой лесник. – Пытки это ваше развлечение, для молодежи. У нас, стариков, времени мало. Вот раскалю для гигиены, чтоб заразу какую не занести, и если не уважишь, на вопросы мои не ответишь, потихоньку выжгу тебе один глаз. А потом снова в костер, потому как шомпол остынет. Пока он разогреваться будет, снова вопросы задам. Не ответишь – значит, не научился стариков уважать. Придется второй глаз выжечь. И снова поспрашивать. Если ж и после этого ума-разума не прибавилось, значит, придется тебе по-настоящему больно сделать. Но, думаю, ты парень умный, себе вредить не захочешь…

Я невольно поежился. Система экспресс-допроса по принципу «приставил нож к глазу – задал вопрос – не получил ответа – минус один глаз – приставил нож ко второму – снова задал вопрос» популярна во всех армиях мира. Но неторопливое выжигание шомполом по живому – это совсем другое. Это и страшнее, и больнее в разы. И оттого обстоятельный голос лесника нагонял еще больше жути. Понятно было одно – сталкер не шутит. И не пугает. Просто рассказывает, как оно будет, если пленник не захочет говорить.

И пленник проникся.

– Чем время терять, просто спросить не проще? – буркнул он.

– А ты прям так вот всё как на духу и расскажешь? Не соврешь? – приподнял брови лесник.

– Что знаю расскажу, – пробормотал «борговец». – А чего не знаю – не обессудь.

– Ну, давай попробуем, – покладисто кивнул сталкер. После чего надел на руку перчатку, чтоб не обжечься, и поправил медленно розовеющий шомпол, дабы тот равномернее нагревался в неестественно гудящем пламени – не иначе какой-то толченый артефакт лесник в него всыпал. – Скажи вот мне, например, с чего это ваши такую сумму денег за голову Снайпера выставили?

– Так он скольких наших убил… – начал было «борговец» – и осекся, когда лесник, поправив на руке перчатку, вытащил из костра раскаленный добела шомпол и принялся его пристально рассматривать.

– Неправильный ответ, – покачал головой сталкер. – Ничья голова в Зоне столько не сто́ит. Даже ради самой что ни на есть крутой мести не расстанется ваш генерал Грачев с такими бабками. Так что подумай, паренек, еще пару минут. А уж как железо прогреется до нужной кондиции, тогда уж не прими в ущерб. Получится, сам ты виноват в том, что глаза лишишься, более винить некого.

– Ладно, черт с вами, – зло бросил «борговец». – Вы ж тут, небось, все в Зоне думаете, что скурвилась наша группировка вконец. Мол, радиоактивные отходы в Зоне закапываем, людьми торгуем, с фанатиками Монумента корешимся.

– Есть такое дело, – прищурился Меченый. – А что, не так?

– Так, – зло бросил пленный. – А почему всё это происходит, не задумывались?

– А чего тут думать-то? – пожал плечами лесник. – Денег хотите, вот и весь секрет. И потому последнюю совесть потеряли. Старая как мир история.

– Плохо же вы о «Борге» думаете, – скрежетнул зубами сержант. – Началось всё с того, что полковник Павленко попытался с «монументовцами» контакт наладить, втайне от группировки. Потом, когда это вскрылось и начались разборки, внезапно пропал наш главнокомандующий, генерал Грачев. Вечером еще был в штабе, а утром исчез. После чего к нам на базу прибыл урод в черном экзоскелете с официальным письмом от Грачева, заверенным его личной печатью. В письме говорилось, что генерал временно передает полномочия командующего полковнику Павленко, а сам находится с дипломатической миссией на базе группировки «Монумент». Грачев призывал нас вести себя разумно и слушаться его приказов, которые он будет передавать через Павленко и этого хрена в черном.

– Иными словами, вашего генерала «монументовцы» захватили в плен и решили управлять «Боргом» от его имени, – заметил Меченый.

– Точно, – кивнул сержант. – Наши немедленно принялись орать на тему, что надо прикончить и Павленко, и этого черного, а после освободить генерала. На что черный совершенно спокойно заметил, что в руках Грачева сосредоточены все каналы связи с теми большими людьми за кордоном, которые прикрывают группировку на Большой земле и снабжают ее всем необходимым. И что, мол, если он и Павленко погибнут, Грачев будет убит, а личные дела всех членов группировки будут переданы СБУ. Понятное дело, в Зоне безопасникам нас не достать, но у многих на Большой земле остались близкие… К тому же мы не «Воля», у которых гетманы меняются как перчатки. Для нас генерал ближе отца родного, почти у каждого из «боргов» перед Грачевым Долг Жизни имеется…

– Понятно, – кивнул лесник. – Не врешь, по глазам вижу. То есть, Снайпер нужен не вам, а «монументовцам», которые и предложили за него такие деньги. Просто их в Зоне ненавидят еще больше, чем «Борг» и «Волю» вместе взятые, поэтому они решили действовать через вас. Так?

– Верно излагаешь, борода, – не стал спорить сержант.

– Занятно, – хмыкнул Меченый. – «Борг» на побегушках у фанатиков. И я даже догадываюсь, с чего это они так усердно за тобой гоняются. По Зоне ходят слухи, что ты Монументу жизнь задолжал.

– Было дело, – кивнул я. – Только списался тот долг.

– Как это ты умудрился с аномалией рассчитаться, и при этом в живых остаться? – поднял брови лесник.

– Так умер я, – пожал я плечами. – Пристрелил меня Кречетов, пулю в лоб вогнал. Каждый в Зоне знает, что с мертвого все долги списываются, так что мы с Монументом в полном расчете.

Меченый наморщил лоб, пристально глядя на меня.

– Слышь, Снайпер… Не прими в ущерб, но по ходу ты сейчас какую-то дичь несешь. Тебя тот покусанный «борг» так приложил, или ты раньше с катушек успел соскочить?

Вместо ответа я подошел к сталкеру и протянул ему свою раскрытую ладонь.

– Присмотрись.

– Ну чего, – хмыкнул Меченый. – Лапа как лапа, грязная, в мозолях… Стоп. Ну, что линии ума на ней нет я не удивлен, безбашенный ты на всю голову. А где остальные? Судьбы, жизни и так далее? Свел что ли? И папиллярных линий на пальцах нет. Что за черт?

– Это не мое тело, – улыбнулся я. – Биологическая копия, которую сделал Кречетов, и в которую вкачал мое сознание. Или копию моего сознания. Короче, я сам не до конца всё понимаю, но то, что меня грохнул тот чокнутый профессор, есть стопроцентный факт.

– Чудны дела твои, Зона, – покачал головой лесник, вытаскивая из костра шомпол и с силой всаживая его во влажную землю Зоны. Раскаленный металл зашипел рассерженной коброй. – Ну, так-то ты, Снайпер – если это ты, конечно, – прав по всем человечьим понятиям. А как всё это аномалии разъяснить, у которой на этот счет явно свои соображения?

– За Снайпером не аномалия охотится, а вполне себе конкретные люди, – заметил Меченый. – А люди, как известно, смертны.

Кустистые седые брови лесника полезли на лоб.

– Да ты никак собрался со всеми фанатиками Монумента воевать?

Меченый усмехнулся.

– Так это в монолиты Зоны стрелять не рекомендуется, а насчет людей я что-то не слышал такого закона. Да и, если разобраться, чем сильны мы, сталкеры? А тем, что когда мы вместе одно дело делаем, мы и есть единый монолит, в который стрелять точно опасно для жизни. Так что если фанатики в этом простом законе сомневаются, пусть попробуют его нарушить.

– Да уж, высокопарно прозвучало, – проворчал лесник. – Но в одном ты прав: бросать товарища в беде нехорошо. Особенно когда на него вся Зона ополчилась. Иначе какие мы к лешему сталкеры?

– Вы реально собрались втроем наехать на «монументовцев»? – не поверил услышанному пленный.

– А что такого? – удивился Меченый. – Им нашего товарища прессовать можно, а нам им ответку дать нельзя что ли?

– Ну, вы реально чокнутые, – покачал головой сержант.

– Ну, какие есть, – в тон ему ответил Меченый. – Так что сейчас ужинаем, спим сколько получится, а с рассветом выдвигаемся в Припять.

– Зачем вам в Припять? – удивился пленный.

– Чего непонятно, молодь зеленая? – подал голос лесник, который, вставив охладившийся шомпол обратно на свое место под стволом автомата, теперь аккуратно размещал рядом с костром консервные банки, извлеченные из рюкзака. – Каждому ясно, что там в Доме Культуры «Энергетик» у «монументовцев» основная база. И предводитель их там же. Удастся его завалить, считай, миссия выполнена. Я вот лично уверен, что от него все козни и исходят.

– Это почему? – удивился я.

– Да потому, что помимо всего прочего ты ему обещал заплатить своей жизнью за наши. Помнишь бой у речного вокзала, когда ты нас всех, считай, от смерти спас?

– Вот оно что… – протянул я.

– То-то и оно, – хмыкнул лесник. – Я об этом сам только недавно узнал, и потому сейчас здесь. Теперь, стало быть, наш черед твою жизнь спасать. Не привык я, чтоб Долги Жизни за мной числились.

– А откуда ты узнал… – начал было я, но лесник не дал договорить.

– Неважно откуда. Важно что узнал. И всё. Короче, кто жрать и спать не хочет, может дальше языками молоть. А кто хочет – кушать подано.

Костер продолжал странно гудеть белым пламенем, и было видно, что консервы разогрелись почти моментально. Меченый полоснул ножом по путам пленника и кивнул на огонь:

– Присаживайся.

– А вдруг убегу? – хмыкнул тот, разминая запястья.

– Беги, – пожал плечами Меченый. – Только после того, как ты своего командира прикладом до смерти забил, сомневаюсь, что в «Борге» тебя примут с распростертыми объятиями.

– Так он же укушенный был!

– Вот об этом ты там у своих и расскажешь, – кивнул лесник. – Авось поверят.

– Твою ж душу…

«Борговец» сплюнул и сел к костру. Лесник носком сапога пододвинул к нему банку с тушенкой. Пленный взялся за кольцо, сорвал крышку с банки, смял ее, ковырнул дымящееся мясо. Но прежде чем начать есть, вдруг произнес:

– К ДК «Энергетик» не ходите. Нет там больше «монументовцев». И главаря их нет.

– А где ж они? – поинтересовался Меченый.

– В Саркофаге. И вокруг. Стянули все силы из Припяти и окрестностей, и закрепились плотно.

– Не врешь? – прищурился лесник.

– А смысл? – пожал плечами сержант.

– Ну да, вроде особого нет, – согласился Меченый.

– Что-то мы всё про Зону да про Зону, надоело, – бросив в кусты пустую консервную банку, проговорил лесник. – Что, больше поговорить не о чем?

– А о чем например? – удивился я.

Трапеза подходила к концу, а после ужина, по моему мнению, самое лучшее это поспать. Но в то же время не уважить товарища, которого пробило на потрепаться, тоже как-то нехорошо.