Текст книги "Синай и Палестина. Из путевых заметок 1865 года"

А библиотека монастыря действительно богата рукописями греческими, еврейскими и арабскими, и некоторые ученые, посещавшие монастырь, сделали уже в ней открытия, полные высокого интереса. Так, лет двадцать тому назад германский ученый Константин Тишендорф нашел в ней древнейшее собрание книг Нового Завета, относящееся ко времени императора Феодосия, царствовавшего в IV веке по Р. Х., и издал их, посвятив свой труд Императору Александру II. Роскошно напечатанный на пергаменте экземпляр этого издания с целым томом комментариев издателя на латинском языке я видел в монастырской библиотеке. Текст этого собрания древнее текста, нами принятого, целым столетием. Кроме книг, заключающихся в нашем Новом Завете, в этом собрании находятся считавшиеся доселе утраченными два неканонические послания апостола Варнавы к Коринфянам. Монахи жаловались, что Тишендорф не возвратил им подлинника, который, как известно, он принес в дар Императорской публичной библиотеке в С.-Петербурге[9]9
  Тишендорф Константин фон (1815–1874) – немецкий исследователь Библии, профессор Лейпцигского университета.
  В 1844 г., во время первого путешествия на Восток, обнаружил в Синайском монастыре фрагменты древнего пергаменного списка Нового Завета, который оказался впоследствии частью древнейшей греческой рукописной Библии. Из своего третьего путешествия, предпринятого за счет русского правительства, в 1859 г. Тишендорф привез в Россию остальную часть рукописи, известную ныне под названием Синайского кодекса (Codex Sinaiticus, IV в.), и издал ее в Петербурге в 1862 г., к юбилею 1000‑летия Руси, факсимильно, в четырех томах. В 1869 г. приобретение Кодекса было оформлено как дар Синайского монастыря императору Александру II. Памятник хранился в Публичной библиотеке в Петербурге, в 1933 г. продан советским правительством Британскому музею.


[Закрыть]. И хорошо, конечно, сделал.

Помянутое собрание составляло прежде достояние Александрийской патриархии, откуда передано в Синайский монастырь относительно в недавнее время. Кроме этого собрания, находятся в библиотеке екатерининского монастыря все творения Иоанна Златоустого, в четырех томах, писанные, как говорят, им собственноручно. Во всяком случае, рукописи эти, по предположению европейских ученых, могут быть современны автору и писаны все одной рукой. Английский путешественник Буркхардт, бывший на востоке в 1810–1812 годах, рассматривал арабские рукописи библиотеки и не нашел в них, по его отзыву, ничего особенно интересного. Могло быть, что ему всего и не показали, ибо греческие монахи вообще недоверчивы к иностранцам, и открытие Тишендорфа есть лишь счастливое исключение.

Есть у них также небольшое собрание и русских печатных книг; но все это такой хлам, что надобно удивляться, как он мог составиться. Вероятно, многие книжки занесены русскими монахами и поклонниками. Тут есть и метафизика какого-то старинного киевского профессора, и арифметика Меморского, и даже «Пансальвин, князь тьмы»[10]10
  Книга представляет собой завуалированный в виде романа политический пасквиль против выдающегося русского государственного деятеля, полководца и реформатора князя Г. А. Потемкина-Таврического (1739–1791), появившийся на немецком языке в 1794 г. и изданный в русском переводе В. А. Левшиным в 1809 г.


[Закрыть]. Я с удовольствием нашел лишь «Часы благоговения»[11]11
  «Часы благоговения» – книга религиозно-нравственных бесед немецкого писателя Генриха Цшокке (1771–1848), впервые изданная в 1808–1816 гг. Неоднократно выходила в русском переводе (Часы благоговения для споспешествования истинному христианству и домашнему богопочтению. Ч. I–VI. СПб., 1834, и др. изд.).


[Закрыть] – прекрасное творение анонимного немецкого автора, переведенное когда-то на русский язык и сделавшееся теперь библиографической редкостью. В молодости я любил это творение и теперь с удовольствием пробежал некоторые статьи. Благодарность доброму человеку, который занес эти книги в Синайский монастырь! В них говорится о Боге, о величии Его творений, и вся природа Синая громко отвечает: «Аминь!» – и библейские события, совершившиеся вблизи, а может быть, и на самых этих утесах, живой панорамой встают перед глазами… В числе книг духовного содержания я нашел несколько разрозненных томов «Воскресного Чтения»[12]12
  «Воскресное чтение» – богословский журнал Киевской Духовной Академии, основанный и возглавлявшийся в 1837–1841 гг. ректором Академии, архимандритом (впоследствии архиепископом) Иннокентием (Борисовым).


[Закрыть], «Творений архиепископа Иннокентия»[13]13
  Имеются в виду сочинения архиепископа Херсонского и Таврического Иннокентия (Борисова) (1800–1857).


[Закрыть] и т. д.; кроме того, мне показали атлас рисунков к «Путешествию на Синай архимандрита Порфирия»; текста, к сожалению, в библиотеке не оказалось.

При монастыре существует большой сад, в котором растут: миндаль, бывший при нас в полном цвету, апельсины, кислые как лимон и вместо него употребляемые, и пресно-сладкие лимоны (род цедрар), служащие вместо апельсин, но далеко не столь вкусные, рожковые деревья, гранаты, груши, смоквы, тамаринды, прекрасные кипарисы, абрикосы и сэйяль – дерево, дающее аравийскую камедь. Пальмы нет ни одной, хотя на рисунке архимандрита Порфирия и изображены две большие пальмы даже внутри монастыря. Между деревьями, в саду, поделаны гряды, на которых растут редька, лук (басала по-арабски), цветная капуста и салат-латук, служащие для продовольствия монахов. Большой и глубокий артезианский колодезь (природный) дает воду для орошения этого прекрасного сада.

В саду находятся развалины башни, о которой говорено выше, а возле нее – подземелье, где сохраняются кости усопших братий, составляющее одну из замечательностей монастыря. Несколько ступеней из сада ведут в углубление, полузащищенное от дождя и солнечных лучей плоской крышей, имеющей в средине большое квадратное отверстие. По левую руку от лестницы виден полуобрушившийся вход в подземелье, углубляющееся под башню Елены; по правую руку, подле лестницы, дверь в небольшую церковь, где совершаются отпевание и поминовение усопших; правее, прямо против входа в упомянутое выше подземелье, низкая дверь, обитая сплошь толстым полосовым железом и запертая большим висячим замком, ведет в усыпальницу. Перед этой дверью, на квадратной небольшой площадке, под крышей, видны две могильные насыпи и ящик, окрашенный черной краской, с крестом и греческими белыми надписями по стенкам, служащий для перенесения усопших братий из монастыря.

Способ сохранения тел умерших, существующий в Синайском монастыре, весьма оригинален. Когда умирает один из братии монастырской, его погребают на той площадке, где мы видели две могильные насыпи; но чрез два, иногда чрез три года тело откапывается и подвергается осмотру. Если не заметно признаков разложения, то, по мнению монахов, усопший не помилован Творцом; над ним читаются особенные на этот случай разрешительные молитвы и усопший снова возвращается в могилу. Чрез год или более его снова откапывают и, когда признаки разложения окажутся удовлетворительными, его вынимают окончательно из могилы, очищают от земли и остатков одежды, обособляют череп, руки, ноги и туловище и раскладывают их порознь, в разные кучи: череп к черепам других усопших, остальное в другие кучи, где сохраняются остальные части скелетов. Кости, более или менее пожелтевшие, считаются знаком милосердия Божия к усопшему; а кости, отделяющие при этом особенного свойства елей, – за кости праведников: они помещаются особо и им отдаются большие почести.

Нас ввел в усыпальницу один из послушников монастыря, с кадилом в руке, ибо в подземелье, несмотря на люминарий, сделанный в своде наподобие люминариев римских катакомб, воздух довольно спертый. При входе, в который иначе нельзя проникнуть, как согнувшись, мы увидели икону Симеона Пустынника, подвизавшегося в одной из пещер синайских. Тотчас же за этой иконой находится большая груда правильно сложенных черепов, которых тут по меньшей мере до семисот. У стены, противоположной входу, большое пространство занято другими частями скелетов, сложенных также в большом порядке. К своду подвешены на железном крюке кости одного из схимников, весьма темные и покрытые как бы потом, и с ними власяница из грубых пальмовых волокон, в которой подвизался умерший. Подойдя к этим костям, послушник преклонил колено, перекрестился и поцеловал их, пригласив и нас сделать то же.

Из этого отделения низкая дверь ведет в другую подобную крипту. У самого входа мы увидели по правую руку в простом четырехугольном ящике цельный скелет в сидячем положении. На плечи его накинут в виде мантии большой лоскут белой шелковой материи, из-под которого видна уцелевшая на усопшем холщовая рубашка; на шею накинуты четки, а на голом черепе надета малинового бархата шапочка, с широким золотым позументом по краю и с таким же крестом на верхушке. Это бывший привратник монастыря, умерший в сидячем положении, так погребенный и впоследствии сохраняемый. За ним значительное пространство у стены занято опять черепами, а у противоположной стены – остальными частями скелетов. Возле привратника, на земле, в простом деревянном ящике, в аршин длиною и пол-аршина шириною, сложены кости последнего архиепископа, умершего на Синае, вместе с облачением, на нем сохранившимся. Кости эти темно-бурого цвета, а голова почти нетленна и на ней сохранились даже в целости борода и волосы; из левого глаза исходит благоухание, напоминающее розовое масло. Останки эти очень уважаются, и послушник отдал им те же знаки уважения, как и костям, сохраняющимся в предшествующей крипте. Затем, на небольшом рундуке в три четверти арш<ин> вышиною, идущем вдоль стены, противоположной двери, поставлено до пятнадцати старых небольших ящиков с плохими покрышками сверху, разных размеров, в которых хранятся скелеты архиереев Синайского монастыря, с найденными на них остатками облачений. На деревянном столбе, подпирающем посредине ветхий свод крипты, возле люминария, повешены разные орудия подвижничества усопших, как-то: железные вериги, власяницы и т. д. Черепа усопших, сохраняющиеся в обеих криптах, совершенно обнажены; но остальные части скелетов по большей части покрыты кожей, и есть даже такие, которые, без преувеличения, можно назвать нетленными; особенно некоторые руки и ноги сохранились в поразительной целости, даже цвет кожи не изменился. Необыкновенная сухость здешнего климата и почти совершенное отсутствие насекомых, столь бесчисленных в других странах, препятствуют разложению, обыкновенно совершающемуся так быстро в странах влажных и обильных насекомыми.

Жизнь синайских монахов вообще довольно тяжела; при климате, требующем пищи легкой и удобоваримой, обычная трапеза их в состоянии расстроить самый здоровый непривычный организм. Она состоит из хлеба столь дурного качества, какого я никогда не видал и которого не могли даже есть бывшие здесь недавно русские поклонники. К хлебу подается чашка тюри из риса или из трав с оливковым маслом, апельсин вместо лимона и лимон, исправляющий должность апельсина, и все это запивается чаркой мастики – напитка, к которому тоже надобно привыкнуть, чтоб находить в нем какой-нибудь вкус. По праздникам дается тюря из соленой рыбы и прибавляется к обыкновенному столу чарка красного вина, весьма дурного качества. Из стен монастырских монахи выходят редко, и единственное удовольствие их – прогулка по саду, среди которого находится описанная уже усыпальница, напоминающая ожидающую их участь. Недаром наместник Патриарха в Каире говорил мне, что для греческих монахов Синайский монастырь – все равно, что Сибирь для русских: за вины их ссылают на смирение на Синай.

Вот все, что видел я интересного в стенах монастыря. Обращаюсь теперь к окрестностям. Выше уже говорилось о долине Эр-Рагах. Полная дикого величия, идущая скатом к монастырю, неравномерно выпуклая посредине и опускающаяся к краям, обставленная с обеих сторон гранитными вертикальными скалами с обрывисто осыпающимися подошвами и замкнутая вверху утесами, наполовину скрытыми за ее выпуклостью, – она видна почти на всем своем протяжении с террасы монастырских стен. Согласно с преданиями и исследованиям и ученых (Robinson, Biblical Researches)[14]14
  Robinson E. Biblical Researches in Palestine and the Adjacent Countries. V. 1–3. London, 1867.


[Закрыть], на ней стояли станом израильтяне во время пребывания Моисея на Синае. Размеры ее таковы, что могли быть достаточными для массы израильтян, достигших этого места. Средняя ширина ее около 900, длина до 2300 метров. Сверх того, к ней прилегает широкий вход в долину Эль-Шейх с одной стороны и большое ровное пространство устья долины Эль-Леджа с другой. На восток от монастыря видны величественные гранитные утесы горы Эль-Деир, а с запада стены монастыря примыкают к подошве еще более грозных утесов Хорива (Джебель-эс-Сафсафег по-арабски), за которыми на юго-западе упираются в небеса колоссальные массы Синая (Джебель-Муса по-арабски).

Монастырь стоит на высоте 1635 метров (по наблюдениям доктора Рюппеля) над поверхностью моря. Синай достигает высоты 2285 метров. Всход на эту гору, несмотря на крутые утесы, не представляет больших затруднений, ибо по всему пути до самой вершины устроен род ступеней из камней, сложенных один над другим. Через полчаса по выходе из монастыря встречается под огромным камнем ключ хорошей воды. Под этим камнем подвизался Симеон Пустынник. Арабы называют ключ Майян-эль-Джебель. Через сорок минут от этого места достигают небольшой церкви во имя Божией Матери (о ней говорит еще, как видно выше, Жан де Мандевиль), грубо сложенной из неотесанных камней. Путь поворачивает отсюда на восток и чрез пятнадцать минут приводит к порталу без двери, замыкающему узкий проход между скал. У этого прохода в прежние времена постоянно находился монах, исповедовавший поклонников, без чего последним не дозволен был вход на вершину. На перемычке прохода виден крест, по поводу которого монахи рассказывают, что на вершину Синая хотел взойти когда-то еврей, но неожиданно явившийся железный крест заградил ему путь в том месте, где теперь устроен портал, и еврей, пораженный этим чудом, принял крещение. Неподалеку от этого прохода находится другой, такой же, а за ним природная платформа, с которой открывается великолепный вид на вершины Синая и Екатерининой горы. Чрез десять минут отсюда достигают большой неправильной котловины, замкнутой отовсюду гигантскими утесами Синая и Хорива. Здесь гора разделяется на две вершины, из которых одна составляет собственно Синай, а другая – Хорив.

На дне котловины находятся развалины старинного монастыря с упраздненной церковью во имя пророков Илии и Елисея. Твердая, подобно камню, штукатурка стен исчерчена множеством имен путешественников и поклонников. Самая старинная надпись, какую я заметил, относится к XV столетию: «Io. Baptista de Imola 1489». Пещера пророка Илии представляет углубление в гранитном камне, образовавшееся вследствие выветривания, какие можно видеть во множестве других синайских утесов. Неподалеку от развалин растет прекрасный громадный кипарис и видны остатки заброшенного садика, несколько деревьев которого продолжают существовать благодаря соседству довольно обильного источника. Общий вид этой котловины производит необыкновенное впечатление. Я никогда не видел такой грозной массы монолитных утесов, встающих гигантами со всех сторон, как бы заграждая сообщение с земным миром и открывая лишь свободный доступ к лазурному небу, которое, подобно опрокинутому морю, улеглось на вершинах скал. Здесь остановился пророк Илия после сорока дней и сорока ночей бегства от мщения Иезавели. «Что делаешь ты здесь, Илия?» – спросил его Бог. – «Я исполнился пламенного усердия к Тебе, Господу, Богу брани; ибо дети Израиля оставили завет с Тобою; они сокрушили Твои алтари и побили мечом Твоих пророков; я остался один, но они ищут меня убить». И Бог сказал Илии: «Выйди и стань на горе пред Господом!» И вот Бог прошел, и ужасный ветер сокрушал горы и разбивал скалы пред Господом, и Господь не был в этом ветре; и после ветра – земля потряслась; но Господь не был и в землетрясении; и после землетрясения возгорелся огонь, и Господь не был в этом огне; и после огня послышался нежный и приятный глас. И услышавши его, Илия пал ниц и закрыл лицо плащом.

Пещера Илии выше Екатерининского монастыря на 467 метров. Через час пути от нее достигают вершины Синая. На том месте, где, по предположению, дал Господь десять заповедей Моисею, существует небольшая церковь во имя Преображения, устроенная из старинных развалин[15]15
  В настоящее время церковь на вершине горы Моисея освящена во имя Святой Троицы.


[Закрыть]. В ней спутник мой, отец П., отслужил литургию. Почти рядом с церковью видны еще развалины; это бывшая мечеть, стоявшая на месте, откуда, по мнению арабов, Магомет вознесся на небо. Не поразительно ли такое соседство света истины и тьмы заблуждения, непрерывно борящихся в жизни человека! Скалы покрыты греческими, арабскими и армянскими надписями. На вершине было очень холодно, порывистый ветер проникал насквозь.

Спустившись с вершины Синая и оставив Хорив вправо, мы продолжали спускаться по направлению на юго-восток, в долину Эль-Леджа, разделяющую Синай и Хорив от Екатерининской горы. Мы имели намерение на другое утро подняться на эту последнюю гору, самую высокую из всей группы (2619 метров, согласно наблюдениям доктора Рюппеля, и 2653 по Рюсседжеру). Путешественники ночуют обыкновенно в развалинах монастыря Эль-Арбаин («Сорока мучеников»), находящихся в глубине долины. Развалины эти лежат в чрезвычайно живописной местности, хотя и дикого характера, как вся окружающая природа. К ним прилегает большой сад, принадлежащий синайским монахам и состоящий почти исключительно из оливковых деревьев. Несколько старых темных кипарисов выделяется из сероватой зелени этих кудрявых деревьев. Между деревьями в саду расположены гряды для овощей. Несколько арабов копались в них, когда мы подошли к саду. Пожилой монах наблюдал за работами. Отец Хрисанф – серьезная и весьма симпатичная личность; это один из тех людей, к которым чувствуешь невольное влечение с первой встречи. Ум и прямота светятся в резких, но добрых чертах его лица; говорит он немного, но каждое слово его остается в памяти. Он кажется развитее других монахов и один во всей обители говорит свободно по-итальянски и понимает французский язык. Развалины отчасти приспособлены к временному в них пребыванию: прикрыты незамысловатою крышею, а несколько логовищ снабжены чем-то вроде дверей. Путешественники и поклонники обыкновенно здесь проводят ночь – как Бог послал. Для арабов же, занятых садовыми работами, конечно, эти развалины представляют дворец, в сравнении с их обычными логовищами в скалах. Помещение церкви бывшего монастыря сохраняется; в ней даже есть род иконостаса, грубо сколоченного из некрашеных досок. Это помещение, имеющее прочную дверь, служит амбаром для склада садовых инструментов и произведений. Против описанного помещения сохранился какой-то покой со сводами; передняя стена его, впрочем, давно уже отвалилась. Вероятно, это бывшая монастырская трапеза. Уцелевшие стены ее и свод покрыты по штукатурке множеством надписей; некоторые из старых еще легко можно разобрать. Привожу здесь следующие: «Michel Crene Daucerre en France 1594», «Eduardus Pusset Fe: 14, 1628», «Henricus Bludder Fe: 14, 1628», «…tuo Maff ei: Begama’co 1624», «i. Bordier 1641». Наконец, сохранилась надпись: «R. Pocock 1739». Англичанин Ричард Покок путешествовал по Востоку с 1737 по 1740 год и издал описание своего путешествия под заглавием: «Richard Pocock’s Travels of the East» (London, 1743–1748. 3 vol. In folio).

Напившись кофе и закусивши финиками, мы кое-как поместились на деревянных нарах, покрытых на вершок пылью, в одном из предоставленных нам отцом Хрисанфом логовищ и заснули тяжелым сном, ибо было холодно, а чрез отверстие вроде окна продувал ветер и импровизированная дверь беспрестанно скрипела, качаясь на плохих петлях. Ночью ветер обратился в бурю; мелкий, но чрезвычайно густой град посыпался в долину, и я, пробудившись, когда еще было темно, увидел, выйдя из комнаты, что вся земля им покрыта как снегом. Буря не переставала, но усилилась к рассвету, и наконец ветер превратился в ураган, сыпля целые тучи града. Стало очень холодно, и так как не было надежды, чтоб погода скоро изменилась, то мы решили отложить восхождение на Екатерининскую гору и возвратиться в монастырь, тем более, что и провизии с нами было немного.

Прогулка наша, как можно себе легко представить, была не из приятных. Порывистый ветер сбивал с ног и град невыносимо резал лицо. Как бы то ни было, предводимые арабом, у которого зубы стучали от холода, мы пошли на этот раз не прежним путем, через горы, который теперь был недоступен, а прямо на север, долиною Эль-Леджа, в обход Хорива. Буря ревела как на море; к свисту ветра присоединялся страшный раскатистый грохот, как бы раздававшийся изнутри гор. Этот грохот порою покрывался необыкновенным отрывистым стуком, подобным тому, как будто громадные массы скал, сорвавшись с места, в несколько скачков раздроблялись в падении. Громовой гул вслед за этим потрясал воздух…

Мне теперь понятен рассказ пророка Илии о том, как «ужасный ветер сокрушал горы и разбивал скалы», когда пред ним прошел Господь. Это было на Синае. По мнению ученых, синайская вершина заключает в себе громадные пустоты, имеющие сообщение с внешним воздухом, и этим обстоятельством объясняют страшные звуки и необыкновенный грохот во время бурь, которые не имеют себе ничего подобного в других местах.

С большим трудом добрались мы до монастыря; но так как ворота были заперты, а буря заглушала наши отчаянные крики, то мы прождали под стенами по крайней мере полчаса, пока нас услышали и впустили.

Буря еще более усилилась, так что под вечер сделалось нечто вроде светопреставления. В комнате надо было громко говорить, чтоб слышать друг друга; стены буквально тряслись от порывов ветра; казалось, здания монастырские рушились, разбиваясь на тысячи кусков… Весь другой день буря бушевала сильнейшим образом, и мы сидели в комнате, закутавшись в одеяла от ветра, несмотря на то, что двери были плотно заперты, а окна даже закрыты ставнями. На третий день, пробудившись поутру, я был изумлен необыкновенною тишиною; яркие солнечные лучи пробивались сквозь щели в ставнях… Вскакиваю, отворяю дверь – ясное, голубое небо улыбается, как будто ни в чем не бывало, воздух не шелохнется и солнце обещает порядком припечь нас, если б мы пустились в новую экскурсию.

Здесь, кстати, метеорологическая заметка. Зимой обыкновенно идут на Синае дожди, бывают сильные бури и снег, вперемежк у с жарами, какие возможны лишь разве среди лета в наших северных странах. С весны, то есть с марта месяца, дожди совершенно прекращаются, небо постоянно безоблачно и настают тропические жары, продолжающиеся до декабря и положительно невыносимые для людей непривычных. На двери нашей комнаты в монастыре я нашел, между прочим, следующие интересные отметки карандашом на английском языке: «2 мая 1857 года, в двенадцать ч<асов> по п<олу>д<ни>, 70° (по стоградусному термометру); 3–5 мая, в двенадцать ч<асов> по п<олу>д<ни>, 69–70°; 6 мая 48°; 7 мая 60°». Что же должно быть среди лета?

Во время экскурсии нашей в окрестности монастыря мой спутник простудился и сильно заболел, так что я за него серьезно опасался, и потому мысль возобновить попытку восхождения на Екатерининскую гору была оставлена. С этой горы открывается, говорят, обширнейший вид на весь Синайский полуостров: видны заливы Суэцкий, Акаба и Красное море.

6 февраля, поутру, после литургии, настоятель монастыря открыл для нас мощи св. Екатерины, Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого. Приложившись к ним и поклонившись в последний раз месту Неопалимой Купины, мы были приглашены в келью иеромонаха Григория, справлявшего в этот день свои именины. На столе были поставлены арбуз, вяленые груши, сухие финики, миндаль, несколько сортов чрезвычайно густого варенья, двух сортов ликер и неизбежная мастика, на этот раз более приятного вкуса, чем обыкновенная затрапезная. Мы должны были всего этого отведать, затем нас угостили кофеем. Отсюда мы отправились в трапезу, по стуку в доску, заменяющую здесь наши колокола. Пред начатием обеда настоятель произнес речь, в которой довольно пространно и витиевато объяснил, что отец Григорий, празднующий день своего ангела, угощает братию на свой счет прибавкою лишнего блюда. Это лишнее блюдо заключалось в свежепросольной рыбе лучшего вкуса, чем соленая лакерда, которую подают за трапезой в скоромные дни.

Выходя из трапезы, мы в последний раз посмеялись, услышав особенного рода стук в упомянутую выше доску: он призывал, по обыкновению, за трапезу монастырских котов. Навстречу нам пронеслись курцгалопом несколько легкомысленных животных, тогда как более солидные товарищи их давно уже ожидали обычного призыва неподалеку от кухни. Всех их в монастыре двадцать шесть штук.

Вскоре отец эконом известил нас, что показались вдали верблюды, и предложил собираться в путь, так как арабы до завтра ждать не будут. Мы последовали совет у отца Геннадия, который принес нам чрез несколько времени на дорогу жареного козленка и монастырского неудобоснедомого хлеба, бутылку финикового спирту, род колбасы из фиников и миндаля, плотно сжатых и зашитых в козлиную кожу, и маленькую жестяную баночку «манны», которая, по его словам, «каждые три года сходит с неба» исключительно на Синайский монастырь. Это вещество кисло-сладкого вкуса и, разумеется, не имеет ничего общего с чудесною манною, которой некогда питался в пустыне избранный народ Божий и которая, как известно, имела многие чудесные качества, сообразные с тогдашними обстоятельствами и ненужные теперь. Манна отца Геннадия есть ничто иное, как болезненный продукт растения, называемого арабами тарфа (Tamarix mannifera) и растущего свободно везде, где есть признак постоянной влаги на Синайском полуострове. Ветви этого кустарника, прокушенные насекомым (Coccus manniparus), выделяют помянутое выше вещество, которое арабы собирают и едят с своими лепешками подобно меду. Рассказывая о быте бедуинов, Диодор, по всей вероятности, разумеет это же вещество под «диким медом», который они пьют с водой. Немецкий натуралист Эренберг впадает еще более отца Геннадия в ошибку, стараясь прямо отождествить произведение тарфы с библейскою манною (Ehrenberg, Symbolae phisicae, Insecte, 1, tab. 10). Описание этого вещества под арабским названием «небесной манны» есть также в «Sammlungen Oedmann’a» (6 тетр., 1 гл.). Русские поклонники, бывавшие на Синае, не довольствуясь баночкой, которая дается каждому отъезжающему в виде благословения, покупают еще у монахов большее или меньшее количество этого вещества, по четвертаку за баночку, и продают в Иерусалиме поклонникам, не сподобившимся быть на Синае, не менее двух целковых за каждую.

Вписав наши имена в книгу (синодик), при чем сделали обычные посильные вклады, и поблагодарив монахов за гостеприимство, мы вышли в сопровождении многих из них чрез монастырскую калитку, отпирающуюся только в экстренных случаях. Наш багаж, бочонки с свеженалитою водою и палатку спускали в это время по блоку из описанного уже выше окна.

Вдруг произошла неожиданная суматоха. Арабы начали между собою спорить по поводу распределения под нас и под багаж верблюдов; от спора дошли до брани, в жару которой один из них, Гассан, выхватил свой меч, намереваясь поразить своего противника Арабию; но Арабия, с своей стороны, сделал то же, а его примеру последовали и остальные арабы, которых на этот раз тут собралось до двадцати. Я еще не успел хорошо понять, в чем дело, как увидел, что настоятель и эконом очутились среди сражавшихся, а возвратившийся из Эль-Арбаина отец Хрисанф мерным обычным шагом, молча подошел к Гассану и пытается обезоружить его дерзостную десницу. Монахам удалось разнять враждующие стороны и они, завладев зачинщиком, повели его в монастырь. Шествие замыкал отец Хрисанф с мечом Гассана в руке. Несмотря на сопротивление и громкие протесты буяна, к нему не пристал никто из арабов, и он был увлечен в монастырь, откуда вскоре возвратился один, как-то особенно, без улыбки, скаля свои белые, как сахар, зубы и молча почесывая спину. Во время его отсутствия к нам адресовался приятель его, Саид, прося вступиться за товарища, но мы отвечали, что Гассан «муш таиб»[16]16
  Араб. «нехороший».


[Закрыть], чем имели намерение выразить, что он нехорошо поступил и заслуживает исправления. Саид отошел, недовольно покачивая головой. Наконец багаж наш был навьючен, и мы, простившись с монахами, наговорившими нам много любезностей, уселись снова на верблюжьих горбах. Отец Хрисанф пожал мне руку и сказал только: «Addio, caro!»… но много хорошего слышалось в этих простых словах. Перед нами лежал снова утомительный, длинный путь.

Скажу теперь несколько слов вообще о степи от Суэца до Синая и о бедуинах. От Суэца идет голая пустыня, на которой встречается первый небольшой оазис Аюн Муса; потом другой, немного более его – уади Кхарантель. Все это пространство представляет совершенную плоскость, за исключением едва заметных возвышенностей, идущих параллельно и образующих род наших степных балок. Далее местность постепенно возвышается, песочные холмы превращаются сначала в известковые, потом в гранитные горы; эти последние становятся все выше и выше и упираются наконец в поперечный кряж самой высокой на всем полуострове Синайской группы, отделяющейся от них лишь незначительной ширины долиною Солаф. Пески, идущие от Суэца, то твердые, то сыпучие, покрыты иногда массами красной, черной или пепельного цвета лавы; вся эта часть пустыни до больших гранитных гор лишена, кроме упомянутых выше оазисов, всякого признака растительности: два-три колючих сухих куста – редкость, на которую с жадностью бросаются верблюды. С углублением в горы растительность становится заметнее, хотя нигде не покрывает почву сплошь, а разбросана кустами на значительных расстояниях; в уади Барак можно насчитать даже до полсотни деревьев сэйяля и несколько корявых смоковниц. В уади Кхарандель и уади Уэсиег есть несколько пальм и значительное количество кустов тарфы. Все растения, встречающиеся по пути, весьма хрупкие, колючие, сухие, бледно-зеленого цвета, переходящего в бледно-желтый. Собственно того, что мы называем травою, здесь нет и признака. Вся пустынная флора ограничивается не более как двумя десятками видов. На Синае присоединяется к ним лишь иссоп. Я говорю здесь о дикой природе, а не о синайских садах.

Вода встречается на всем полуострове весьма редко, в виде природных скудных артезианских колодцев, имеет вкус солоноватый, горько-соленый и, кроме источников в уади Барак и в ущелье Накб-Гауа, – совершенно негодна для употребления человека. Из насекомых мы видели несколько раз только каких-то черных жучков, скорпионов; из пресмыкающихся водятся в обилии змеи и ящерицы; из четвероногих – зайцы; кажется, есть и хищные звери; из птиц попадались черные вóроны, двух видов мелкие пташки и куропатки.

Среди этой бедной природы скитаются племена, разделяющиеся на три группы: между уади Насэб и уади Кхарандель – Алеикаты, в окрестностях приморского селения Тора – Авлад-Сулейманы и Джебелиэ (горцы).

Последние суть непосредственные монастырские рабы, гнездящиеся в окружающих монастырь скалах. У них нет положительно никакого имущества; питаются они подачками от монастыря, в котором исполняют все потребные работы: возделывают сады, служат на посылках, проводниками и т. д.

Торские арабы по большей части занимаются перевозкой на верблюдах монастырских тяжестей и путешественников; но это право они разделяют, кажется, и с алеикатами. В Торе и Раифе они ухаживают за пальмовыми садами, принадлежащими Синайскому монастырю. Таким образом, все три племени находятся в большей или меньшей зависимости от монастыря и им существуют. Это много, по всей вероятности, способствовало к укрощению в этих племенах независимого и хищного характера, столь свойственного бедуинам вообще. Например, Гассан, принадлежащий к племени алеикатов, был наказан за свою дерзость, но не только не ожесточился вследствие такой расправы, как бы следовало истому бедуину, но, возвратившись после исправления в монастырских стенах, подошел к своему шейху, вытащил конец полотенца, которым повязан красный фес шейха, завязал на нем узел и заткнул опять на прежнее место, говоря: «Я люблю этого человека и из любви к нему даю доказательство, что не буду мстить». Вся дорога поэтому от Суэца до Синая довольно безопасна. Русские поклонницы даже не боятся пускаться в этот путь. Случаи убийств, правда, бывают почти каждогодно, но в них уже виноват, кажется, русский задор. Когда я спросил архимандрита Кирилла в Джуваниэ перед отъездом из Каира: «Нужно ли нам оружие?» – то он отвечал очень серьезно: «А на что вам? У арабов есть ружья».