Текст книги "Реальный репортер. Чему не учат на журфаке"

VIP-трибуна

Столица Бразилии город Бразилиа – это фавела наоборот. Выглядит он так, как выглядел бы Санкт-Петербург, если бы Петр Первый построил его не в начале восемнадцатого века, а в середине двадцатого. Мегаполис, возведенный на голом месте волевым усилием президента Жуселину Кубичека и творческим гением архитектора Оскара Нимейера, – это искусственный город, резервация для политической и чиновничьей элиты страны.

Он построен с нуля всего за один президентский срок – еще одно подтверждение того, что при достаточном градусе страсти бразильские умы и руки способны творить чудеса. Как и Питер, город Бразилиа стал выставкой самых передовых и смелых архитектурных решений своего времени и внесен в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Как и Питер, Бразилиа должна была ознаменовать целую серию прорывов в развитии государства.

Прорыв первый – прорубить окно в континентальную часть Бразилии, чтобы страна окончательно не превратилась в подобие Чили. Прорыв второй – воспитать в стерилизованной среде новую элиту. Передовую, добросовестную, оторванную от коррупционных корней больших и лукавых городов. Насколько оправдала эти ожидания новая столица? Примерно в той же степени, в какой оправдал их город на Неве.

– Давайте встретимся в шопинг-центре, – отвечает на звонок глава департамента одного из министерств, пожелавший остаться неизвестным. Ничего крамольного он произносить не собирается, просто для общения с прессой нужно получить добро от управления общественных связей, а разрешения спросить не у кого: уже за пару недель до чемпионата мира все чиновники и депутаты разъехались по пляжам и заграницам.

– Да, собственно говоря, тут и негде особо встречаться, кроме как в шопинг-центре, – разводит руками добросовестный чиновник. – Тут вообще вся жизнь идет по кругу: работа – дом – фитнес – шопинг-центры – рестораны. Скука смертная, но постепенно привыкаешь.

Жить в городе, построенном гениальным архитектором, действительно нелегкое испытание. Улицы здесь не имеют названий, вместо них какие-то оруэлловские метки: шоссе L35, дом В20. Кроме нескольких шедевров типа парламента, президентского дворца или министерства иностранных дел, все ведомственные и жилые здания абсолютно идентичны.

– Есть тут у нас один райончик для не самых богатых людей, – переходит на заговорщицкий шепот добросовестный чиновник, – там такой нормальный архитектурный бардак. Я иногда иду туда просто так побродить, чтобы не забыть, как обычные человеческие города выглядят. Очень помогает.

Стать чиновником в Бразилии и просто, и непросто. Просто, потому что для этого даже не обязательно иметь высшее образование: на низшие должности берут и без него. А непросто, потому что, даже имея диплом лучшего университета, ты должен сдать адский экзамен. Зато уж если взяли на государственную службу – зарплата раза в два выше средней по стране, и уволить тебя практически невозможно.

– Девяносто процентов претендентов срезаются на сочинении и экзамене по логике, – чиновник смеется, и в глазах у него светится все то же «Бразил бразилейро». – Ну, не любят у нас мыслить логически. Вот скажите мне, почему в списке экзаменов нет предмета по твоей будущей специальности? На должность главы департамента развития сельского хозяйства может запросто прийти человек, который ничего не понимает в сельском хозяйстве. За тридцать лет, что я работаю в правительстве, я так и не понял, в чем тут логика.

Удар в стенку

По выходным дням вход в здание парламента свободный. Краткое содержание экскурсии по залам и коридорам законодательной власти: в палате депутатов зеленый ковер, в палате сенаторов синий, на днях был принят очень важный закон, запрещающий бить детей даже по попе, а последние дебаты посвящены частичной легализации марихуаны. Похоже, таки легализуют.

– У нас нет недостатка в гражданских правах, – занимается моим политпросвещением добросовестный чиновник. – Но не хватает понимания того, как сделать эти права инструментом улучшения жизни. Понимаете, еще в середине прошлого века восемьдесят процентов населения Бразилии проживало в сельской местности, а сейчас ровно наоборот. Такая стремительная урбанизация привела в города десятки миллионов вчерашних крестьян с патриархальным менталитетом. Они не любят власть и вместе с тем только на нее и надеются. Развитие их гражданского самосознания – процесс, который только-только начал набирать обороты. И я думаю, что чемпионат мира по футболу и последующая Олимпиада в Рио-де-Жанейро окончательно его оформят. Люди устали от того, что власти занимаются большими красивыми проектами, а элементарные вещи типа образования, медицины, инфраструктуры пребывают в убогом состоянии.

– Вы говорите так, будто не являетесь представителем власти.

– Мы, чиновничество, люди беспартийные. Я работал и когда у власти была Рабочая партия, и при социал-демократах – это две наши основные политические силы. И те и другие – страшные демагоги, разница в том, что социал-демократы больше ориентированы на бизнес и воруют с прибылей, а партия нынешнего президента делает ставку на малообеспеченные слои населения и ворует с убытков. За последние пару лет у нас невероятно расплодились всякие пособия – не работать стало выгодней, чем работать. Есть даже пособие по потере кормильца, который совершил преступление и сел в тюрьму, – порядка 400 долларов в месяц!

Перед зданием парламента красивое озеро, а за ним лужайка размером с футбольное поле – для митингов. Вот и сейчас тут проходит вялотекущая акция протеста: со всей страны съехались мелкие фермеры, которых угнетают крупные латифундисты. Проблема стара, как сама Бразилия. Собственно говоря, жители современных фавел – это большие и маленькие Дубровские, согнанные со своих земель крестьяне, мелкие землевладельцы и их батраки.

– Мы из города Дивенополис, это на севере штата Минас-Жерайс, – говорят наперебой фермеры Орланду Сантус и Адам Франсиско Перейра. – У нас кооператив, арендуем 16 тысяч гектаров земли, выращиваем овощи, фрукты, у нас даже наемных работников нет – все сами, своими руками. И вот недавно нас стали сгонять с земли, потому что правительство штата лоббирует интересы иностранных металлургических компаний – американских, итальянских. Они повадились у нас в штате эвкалипты выращивать.

– А зачем металлургам эвкалипты?

– Эвкалипты – это возобновляемый источник угля. Дерево растет очень быстро, его потом сжигают – получается уголь. Очень вредное производство. Эвкалипт – мощный насос, он вытягивает из земли огромное количество воды, которой в наших краях и без того не хватает. Эвкалиптовых плантаций вокруг все больше, и, если так дальше пойдет, нам придется оставить эту землю: она перестанет плодоносить.

Вообще-то в проекте Оскара Нимейера никакого озера перед зданием парламента не было. Архитектор был коммунистом и ратовал за общество без барьеров. Но лет двадцать назад законодательную власть отгородили от лужайки для митингов водой. Мало ли что.

Штрафная зона

Город Сантарен – самое сердце Амазонии – весь размайданен украинскими флагами. Желто-синие полотнища реют над государственными зданиями, желто-синие метки на каждом столбе и политическом плакате. Нет, это не украинская колония и даже не акция в поддержку новорожденной киевской демократии. Флагу Сантарена уже 353 года. И чтобы понять, откуда он взялся, достаточно подняться на высокий берег и посмотреть на место впадения в Амазонку одного из ее крупнейших притоков – реки Тапажос. Воды самой большой реки мира мутные, потому что она течет в основном по глинистым почвам. Воды Тапажос сверкают голубизной, потому что у нее русло песчаное. Мимо города и дальше две огромные реки, по несколько километров шириной каждая, текут параллельно, не смешиваясь. Флаг Сантарена – лишь крошечный фрагмент этого красивого явления природы.

Амазонка по тяготам жизни та еще Колыма, а штат Пара, второй по величине в Бразилии, – самая настоящая Сибирь. Разница только в среднегодовых температурах и цвете ландшафта. Эти места столь же дики, сколь же не освоены, здесь почти нет дорог и дальше речных берегов нога человека мало куда ступала. В лесах Амазонии растут 4 тысячи видов деревьев, в реках обитают 2 тысячи видов рыб. Местные муравьи способны закусать до смерти, размах крыльев у бабочек достигает 30 сантиметров, а из съедобной флоры и фауны, если верить местным суровым мужикам, что ни съешь, все виагра.

Но несмотря на такое природное буйство, развивать здесь сельское хозяйство столь же рискованно, как и в тундре: слой плодородной почвы не превышает двадцать сантиметров. Регион поднялся лишь благодаря лихорадкам – золотой, каучуковой, – которые привлекли сюда сначала переселенцев с юга США, потерпевших поражение в Гражданской войне, а потом и батраков со всей Бразилии.

– Даже телевидение к нам добралось только тридцать лет назад! – говорит местный житель Карим Абу Бакр, отталкивая лодку от берега и заводя мотор. – Зато теперь тарелка и плазма в каждой второй хижине. Бразильское правительство знает, что делает: с тех пор как туземцы стали смотреть телевизор, рождаемость у них упала в четыре раза.

Карим Абу Бакр не индеец и даже не латиноамериканский мусульманин. Карим вырос в Москве, учился в МГИМО, ушел с четвертого курса, чтобы немножечко побродить по миру. В первое же утро, проведенное в гамаке на пароходе, идущем по Амазонке, он проснулся ограбленным, но не только не возненавидел эту страну, а наоборот – воспринял случившееся как знак свыше.

На берег Сантарена первый местный русский высадился без денег, связей и даже без знания португальского языка. Но природная склонность к общению и полное равнодушие к алкоголю сделали свое дело: спустя три года Карим – один из лучших гидов по Амазонке, у него красавица жена, годовалая дочь, прекрасный португальский и связи во всех слоях местного общества. Да, кстати, чуть не забыл.

Рекламная пауза

И Бронислав Долгопят, и Карим Абу Бакр – отличные парни и прекрасные гиды. Если соберетесь в фавелы Рио-де-Жанейро или джунгли Амазонки, найдите меня в фейсбуке, я дам вам их телефоны.

Судейская бригада

– Городом управляют два типа семей, – делится своими наблюдениями Карим. – Первые – потомки американцев и вовлеченные в их дела местные жители. Эти ребята уже давно ассимилировались, об их происхождении напоминают только фамилии – Райкеры, Дженнингсы, Воны, – врожденная инициативность и чутье. Они заранее чувствуют фишку и инвестируют в будущее. Во времена золотой лихорадки занимались авиаперевозками, продажей оборудования для золотодобычи – в общем, снимали сливки с этого промысла. Потом вложились в производство джута для мешков, а когда их стали делать из синтетики, быстренько переориентировались на производство гамаков.

Пока Карим упражняется в местной социологии, мы плывем по джунглям. Да, именно плывем. Только что кончился сезон дождей, вода в реке Тапажос поднялась на пятнадцать метров, из воды торчат лишь верхушки пальм – зрелище, достойное «Аватара». Справа по борту – Обезьяний остров, на котором обитает международная община хиппи с кредитными картами. Живут без электричества и связи, понятия не имеют, от кого какой ребенок родился, дружат с обезьянами, обороняются от ягуаров, которые воруют у них кур, а деньги добывают редкими вылазками к ближайшим банкоматам и еще более редкими цирковыми гастролями.

– Второй тип семей – коренные, местные: Коимбра, Рабэлло, Мендонса-Фуртадо, – продолжает Карим. – Эти ребята не хотят ничего менять, натуральные лежачие камни. Если прийти к ним и сказать: «У меня есть суперпроект, который изменит к лучшему всю местную жизнь!» – они ответят: «Чувак, отстань, мы привыкли сидеть в креслах-качалках и смотреть на прохожих». Эти люди имеют сильные позиции в традиционных видах бизнеса: медицине, адвокатуре, сельском хозяйстве, у них в Сантарене полно недвижимости, которую они сдают в аренду и не парятся. Но и первый тип семей, и второй активно вкладываются в политиков, чтобы потом получать госзаказы. Сам город практически ничего не производит. Коррупция – норма жизни. Вы, например, поселились в гостинице, которая принадлежит начальнику департамента туризма.

Жесткая игра

На следующий день в Сантарене событие десятилетия. Правительства города и штата подписывают договор о сотрудничестве в области развития туризма. Чтобы оценить значение этого факта, нужно знать новейшую политическую историю этих мест. На протяжении последних двадцати лет город был заложником политических междоусобиц. Сначала выборы в штате Пара выиграла Бразильская рабочая партия, а в городе – Социал-демократическая. Потом они поменялись местами: к власти в Белене (столица Пара) пришли социал-демократы, а в Сантарене – их политические оппоненты. Между ними и здесь, и по всей стране непримиримая вражда. Пара – штат дотационный, деньги идут через правительство, и, разумеется, политических врагов в Сантарене финансировали по остаточному принципу.

– Даже то, что один мэр успевал сделать за свой срок, другой рубил на корню просто потому, что это «не наш проект», – расцвечивает картинку Карим. – Например, мэр от Рабочей партии заморозил стройку школы искусств, а мэр от СДП – колледж. Мэр от Рабочей партии натравил Гринпис на крупного инвестора, построившего в Сантарене портовый терминал для транспортировки сои, зато наладил в городе бесплатный Wi-Fi, который сменивший его оппонент благополучно похерил.

Короче, все эти долгие двадцать лет развитие города было парализовано. И вот наконец пару лет назад на обоих уровнях власти избрались социал-демократы. В сантаренский уезд хлынули деньги, пошли инвесторы, население растет бешеными темпами и уже перевалило за 300 тысяч, сквозь джунгли наконец-то проложили асфальтовую дорогу, соединившую амазонскую Сибирь с «материком».

Мэр города Александр Вон (семья «американцев») произносит длинную речь, скрытый смысл которой в том, что в ближайшее десятилетие Рабочей партии в Сантарене делать нечего. Заканчивается мероприятие выступлением мастеров капоэйры и сеансом общения Вона с ходоками и просителями. Те, правда, ничего не просят, а просто балакают за жизнь, показывают мэру ролики с собственными поющими и танцующими детьми, а на прощание жмут руку и хватают за живот. Какие хорошие люди, дай бог им всем здоровья.

Удар по воротам

В аэропорту Сантарена чуть не опаздываю на самолет. Забрел в какое-то подсобное помещение, зашел в туалет, захлопнул дверь и обнаружил, что ручка с внутренней стороны отсутствует. Связи нет, место безлюдное, Бразил бразилейро!

Даже не знаю, чем бы все это закончилось, если бы не дерево тауари.

Дерево тауари – самое большое в Амазонии и одно из крупнейших в мире. В высоту оно достигает сорока метров, а ствол у основания порой не могут обхватить и пятнадцать человек. Корневая система тауари настолько мощная, что, если сильно ударить по стволу тыльной стороной ладони, глухой звук раздается на многие километры вокруг. Такой метод общения туземцы используют испокон веков, его тут называют индейским телеграфом. Хорошо, что аэропорт Сантарена тих и малолюден. Отбив всю руку о несущую стену туалета, я все-таки достучался до людей, и вытащили меня отсюда.

Гол

К дереву тауари мы едем с Каримом и его приятелем Карлосом Фелизардо. Суровый амазонский мужик Карлос настолько суров, что говорит по-русски, на капоте его джипа – серп-молот и русские буквы «КГБ», а из окон льется песня «Опа, давай-давай!» в исполнении рэпера Нагано (кто не в курсе, другой нормативной лексики, кроме как в припеве, в этом рэпе нет). Карлос Фелизардо двадцать лет прожил в США, шесть – в Австралии и еще шесть – на просторах бывшего СССР, но именно там он оставил свое огромное бразильское сердце.

– Я родился и вырос в фавелах Сан-Паулу, но смог вырваться оттуда и подняться. Я объездил весь мир, зарабатывал деньги на бирже, у меня все есть, просто решил, что хочу доживать век на родине. Открыл тут небольшую фирмочку – занимаюсь организацией экстремального туризма. Не верь, когда говорят, что жизнь в фавеле – это приговор. Выйти в люди можно всегда, если есть разум, сердце и яйца.

Придерживая руль коленом на скорости под сто километров в час, Карлос наливает мне водки и выпивает сам. Но даже трезвенник Карим спокоен: Карлос знает, что делает. Не то чтобы Карлосу очень хотелось выпить. Просто Карлос – маландро. А маландро – главное слово в этом репортаже.

Непереводимое понятие маландро – это высшая степень бразильской мужской крутизны. Маландро может быть преступником, мошенником, подонком, совестью нации, гениальным писателем, политиком, рок-звездой, кем угодно, главное – чтобы он делал свое дело с маниакальностью беспредельщика. Бронислав Долгопят из Рио считает, что это явление уходит корнями в африканское язычество.

– Мне Труп однажды рассказывал, что маландро в древних культах называли человека, находящегося под воздействием духа ночи Макумбы, – говорит бразильский киевлянин. – Это состояние такого творческого неконтролируемого бешенства, в результате которого происходит очищение души. Человек себе не принадлежит – бросает весла и просто доверяется высшим силам, но при этом теряет страх и обретает полную уверенность в своих действиях.

И конечно, маландро может быть футболистом. На второй неделе жизни в Бразилии я наконец понимаю, почему бразильский футбол один из самых сильных в мире и уж точно самый красивый.

– У нас есть такое понятие – жейтиньо бразилейро, – говорит мне Ивалдо Фонсека, футбольный обозреватель местного радио RuRal, которое вещает на всю Амазонию. – Это даже не «бразильский образ жизни». Это скорее бразильский образ действия, умение добиваться своего по-бразильски. Если попробовать заменить каким-то одним словом, то самым точным будет глагол «выкручиваться». Мы все время выкручиваемся. Так устроена жизнь.

– Да, они все время выкручиваются, – соглашается Бронислав. – Хочешь жить, умей вертеться – главный закон жейтиньо бразилейро. На футбольном поле они просто делают то же самое, что и в жизни. Играют бешено и непредсказуемо, вопреки всем схемам, не мытьем, так катаньем. Только Гарринча мог стать легендой футбола, несмотря на то что одна нога у него короче другой на восемь сантиметров. Только Пеле мог выйти к пустым воротам, остановиться, дожидаясь, когда его нагонит защитник, еще раз обыграть его и только после этого забить гол. Зачем? Спроси что полегче!

Первый день Кубка мира. Бразилия – Хорватия – 3:1. И без того не самый спокойный город Рио сначала на ушах, потом на бровях, крики, визги, полицейские сирены. Под окнами отеля массовая женская драка. Дерутся на совесть. Мужики разнимают. Пока не получается. Третья ночь без сна.

Профессиональные соображения

Хочется, чтобы у нас в стране появилась журналистская премия. Настоящая, крутая, независимая, труднодостижимая. Премия-мечта. Очень хочется.

Вот только не надо выкатывать мне огромный список всяких гонгов, политпросветов и прочих недоразумений. Наши сегодняшние премии почти без остатка делятся на три типа: у первых (условное название «статуэтка») – вечный кризис жанра, никто к награде особо не рвется, и каждый год одна и та же проблема – кого бы наградить, чтобы получатель хотя бы явился на церемонию. У вторых (условное название «деньги и прочие ценности») – вечная борьба между соображениями общественной значимости и естественным желанием не обидеть «своих людей», не отдать ни рубля идеологическому врагу. Есть еще третья разновидность премий – это дары власти. Скулосводящий официоз и диктатура принципа «всем сестрам по серьгам».

Винить в такой непрухе журналистам, конечно, нужно самих себя. Во-первых, за отсутствие профессиональной солидарности, а во-вторых и в-главных – за слабое качество продукта. В нашем цеху ставить себе чисто творческие, профессиональные задачи считается делом каким-то невразумительным и недостойным. То ли дело кого-нибудь победить или хотя бы поддеть, возглавить какую-нибудь борьбу или хотя бы принять в ней посильное участие. Начинающий репортер не успевает и пару заметок написать, как профессия становится для него не целью, а средством. В результате – если награждать не за журналистский популизм, а за блестящие тексты, за трудоемкие темы, добросовестные расследования, вовремя добытую эксклюзивную информацию, то опять затык – людей, которым не западло всем этим заниматься, в России можно пересчитать по пальцам. Награждать из года в год одних и тех же – тоже не вариант.

Посмотрите, за что дают, например, Пулитцера. Вы очень удивитесь, но большинство тем – из разряда тех, за которые у нас побрезговал бы взяться даже стажер. Например, журналистское расследование, которое обратило внимание общественности на тот вопиющий факт, что зазор между платформой и подножкой поезда в Америке недопустимо широк – в результате чего тысячи граждан в него проваливаются и получают увечья. Или очерк о том, как прославленный скрипач решил в порядке эксперимента поиграть в нью-йоркском метро и заработал всего 40 долларов. Или нудный, но важный аналитический опус о «слабых сторонах в системе страхования имущества, жизненно важной для флоридских домовладельцев». Конечно, дают Пулитцера и за вскрытие язв и героические поступки, но только если они получили выражение в качественном журналистском продукте.

Еще один сюрприз от Пулитцера. Эта премия называется независимой не потому, что она независима от власти, а потому что она независима от самих журналистов. Решения по номинациям выносит не журналистское жюри, а попечители Колумбийского университета. Совет по Пулитцеровским премиям лишь предоставляет им рекомендации. Хороший способ избежать междусобойчика.

Боюсь, что до тех пор, когда в России появится такая премия, я уже не доживу. Ну и хрен с ней.

* * *

Поступил вопрос: откуда я беру темы? Боюсь, что никакого открытия я тут не сделаю, но все же…

1. Нужно регулярно просматривать региональные ленты новостей. Например, репортаж «Гора родила» и многие другие появились именно так – благодаря микроскопическому информационному сообщению. Правда, в последнее время эти ленты стали совсем дохлыми: вертикаль власти добралась и до агентств, стало слишком много официоза и слишком мало реальных событий, поэтому см. пункт следующий.

2. Нужно иметь знакомства среди региональных журналистов и время от времени с ними созваниваться. Именно так появился мой репортаж «Депутат – не крыса, должен делиться», за который я получил премию «Искра» в 2008 году.

3. Услышав о каком-то громком событии, стоит подумать, как написать о нем так, как ни за что не напишут те, кто занимается первичным оттаптыванием темы. Именно таким путем появился мой репортаж «Екатеринбург рулит» – не просто еще одно расследование громкого события, по которому уже все прошлись, а выход на новый уровень – журналистское исследование феномена этого удивительного города.

4. Нужно чуять какие-то новые общественные явления и тенденции, которые носятся в воздухе, но никем еще не зафиксированы. Поймав такое дело за хвост, можно придумать, как его репортажно выразить и предъявить аудитории. «Заборобой» и многие другие мои репортажи появились именно так.

5. Тема может быть проектом. Ты просто придумываешь интересный ход для репортажного сериала и его продюсируешь. В моем случае так появились проекты «Судьба муравейника», «Новые границы России», «Титульная национальность». Но у такого приема есть один недостаток: в газете и даже журнале «длинные усилия» не всегда приживаются. Сериалы легко начать, но трудно продолжать, причем чаще всего в этом виновато не руководство, а собственное раздолбайство. Поэтому надо запастись терпением, а главное – жестко структурировать проект и по времени, и тематически. Четко понимать, чем ты начнешь, чем продолжишь и чем закончишь.

6. Находясь в командировке по одной теме, нужно поглядывать по сторонам в поисках другой. Именно таким образом, как правило, получаются самые умопомрачительные, а главное – эксклюзивные репортажи. Например, «Жизнь после Лумумбы» или «Журналист не меняет профессию».

7. Не стоит пренебрегать обратной связью. Тему для репортажа «Бунт богачей» подсказал звонок в редакцию, а «Заговор трезвых» появился благодаря чьей-то реплике в моем блоге.

8. Бывают репортажи, которые появляются из ничего. Просто из какого-то лирического чувства к тому или иному явлению. Например, репортаж «Шрэк на тихой речке» появился всего лишь из щемящего чувства любви к старым советским провинциальным кинотеатрам. А проект «Мужик работает» полностью вырос из одного лишь названия, которое в какой-то момент вдруг вылупилось в моей голове. Но это уже тот случай, когда успех темы полностью зависит от исполнения.

Вроде ничего не забыл, хотя наверняка чего-то забыл.

Да! Есть еще один способ найти тему – получить ее от своего руководителя. На самом деле не стоит недооценивать креатив начальства; например, идея нашумевшего репортажа «Поза Ку» о буднях террористов, приговоренных к пожизненному сроку, принадлежит не мне, а Алексею Шаравскому, редактору отдела, в котором я тогда работал. Но все-таки лучше, чтобы «тем свыше» в вашем творчестве было не более десяти процентов. И не только потому, что в любой редакции ценится умение самому их находить. Просто если вы ориентируетесь на начальство, то рано или поздно поймете, что это уже не вы репортерите, а вами репортерят.

* * *

Вот все говорят: «Желтая журналистика! Желтая журналистика!»

И далее, как правило, в качестве основного видообразующего признака все называют выбор тем.

То есть типа про то, как Пугачева играет в казино, – это желтая журналистика. А про то, как Башмет на альте, – не желтая.

Я насчет желтой журналистики придерживаюсь нестандартного мнения.

Я не считаю, что писать про Пугачеву в казино – недостойно. А про Башмета на сцене – достойно.

Я вообще считаю, что желтизна поражает журналиста не в момент выбора темы, а в результате работы над ней.

Можно написать серьезный, глубокий и мозгодробительный репортаж про Пугачеву в казино. И этот репортаж на вроде бы желтую тему читатель желтой газеты не сможет дочитать до конца. Зато тот, кто даже не знает, как выглядит «Экспресс-газета», как раз его дочитает, покажет друзьям и запомнит на всю жизнь.

А можно про ту же Пугачеву в казино написать тупую поделку, в которой не будет никакой прибавочной ценности, кроме того, что вот, глядите, Пугачева в казино – ы-ы-ы! – она проиграла в этот вечер 20 тысяч долларов, напилась и обозвала бармена вонючкой.

Даже про Башмета на сцене можно написать тупую поделку, в которой не будет никакой прибавочной ценности, кроме того, что вот, глядите, Башмет на сцене – ы-ы-ы! – попиликал, в зале сидели Ксения Собчак и Путин, а я сидела в соседнем ряду – во как!

И для меня оба эти примера – желтая журналистика.

Потому что в них восторжествовал главный признак журналистской желтизны – писать о второстепенном как о главном, а о главном вообще не писать.

Короче, если достойное издание предлагает вам сделать реп о закулисной жизни программы «Большая разница» – не вставайте в позу типа «за кого вы меня принимаете?!». Очень даже может быть, что это ваш шанс.

* * *

«В тексте для меня стал важен ритм. Я пришел к выводу, что содержание текста мы постигаем не столько через значение использованных в нем слов, сколько через ритм, который начинает пульсировать в нас, когда мы читаем. На этот ритм постепенно нанизывается наше дыхание, и, в сущности, мы впадаем в транс. Каким он будет, зависит от ритма произведения…» – Реваз Резо, редактор отдела спецпроектов ИД «Коммерсант», в своей колонке в «Русском пионере».

По-моему, он абсолютно прав.

* * *

По месту действия надо погулять. Просто погулять. Потратить на это час, два или даже день – в зависимости от количества свободного времени и величины территории.

Это можно назвать творческим патрулированием. Оно никогда не бывает бесплодным.

Вы обнаружите много важных мелочей, лучше поймете мотивы действия главных героев, найдете героев побочных, а если сильно повезет – поимеете приключений на свою жопу, которые тоже не окажутся бесполезными. Правда, тут важно вовремя почувствовать разницу между приключениями и приключениями.

Очень часто в результате таких патрулей ты вдруг понимаешь, что нашел главное, чего не имел даже после самых удачных интервью и эксклюзивных наблюдений.

Но даже если такого ощущения не будет, вы как минимум почувствуете место действия. Спинным мозгом. Его запах, притяжение, логику. Даже если вы потом не сможете сформулировать эти свои впечатления, они неизбежно проникнут в ткань вашего репортажа. У любого текста есть лицо, а на лице есть морщины, и они ложатся именно там, где должны лечь. Чтобы на лице вашего репортажа появились точные морщины, нужно погулять. Просто погулять.

* * *

Еще бывает совсем не лишним в небольших городках посетить местный краеведческий музей. Иногда там узнаёшь какие-то интересные факты, которые сообщают происходящему новые смыслы. Например, в репортаже «Ставка больше, чем жизнь» музейчик мне очень даже помог – подсказал историческую связь места действия с собачьим экспериментом академика Павлова. И это далеко не единственный случай в моей практике.

Даже если ничего ценного там не обнаружите, все равно получите удовольствие. Почти в каждом таком музейчике живет тень дедушки Бессольцева, которого сыграл Никулин в фильме «Чучело». С ней всегда есть о чем поговорить.

* * *

Есть три стадии работы репортера на местности.

Первая – когда пока ничего не ясно.

Вторая – когда все уже ясно.

Третья – когда снова ничего не ясно.

Именно с наступлением этого третьего состояния и надо уезжать. Не раньше.