Текст книги "Русский бунт навеки. 500 лет Гражданской войны"

Сын за отца

Крайне характерно, что самый выдающийся памятник эпохи Иоанна Васильевича – Покровский собор, возведенный в честь взятия Казани, – народ прозвал храмом Василия Блаженного. Прозвал в честь юродивого, носителя Правды опальных нестяжателей, защитников Святой Руси.

Возвышать свой голос, обличая царя, можно было, только приняв на себя подвиг юродства. Так старец Никола во Пскове, где ожидался такой же погром, как и в Новгороде, предложил царю откушать сырого мяса. «Я христианин и в пост мясного не ем», – сказал Грозный. «Ты пьешь кровь человеческую», – ответил святой и тем самым остановил уже занесенный карающий меч. Царь отменил «зачистку».

Но тем, кто пытался аргументировать свою позицию, а не прибегал к практике прямого травматического воздействия на психику царя, приходилось несладко.

Один из вождей нестяжателей, игумен Троице-Сергиевского монастыря Арсений скрылся от преследований в Литву. Его духовным сыном стал Андрей Курбский. Там на древней западнорусской земле стал формироваться очаг оппозиции.

Оттуда же, из Литвы, двинулся в свой победоносный поход Лжедмитрий I, реализуя, между прочим, давний план все того же мятежного князя-правдоискателя. Если свой орден учредил царь Иван, то почему нечто подобное не могли создать Курбский и прочие его оппоненты, осевшие в Литве?

В целом совсем не бездарный царь Борис Годунов был обречен. Неведомый претендент на престол был силен, по выражению Пушкина, «мнением народным». Годунов никак не совпадал со «святорусскими» представлениями о монархе. Темная угличская история лежала на его царских бармах несмываемым пятном.

В отличие от прочих последовавших за ним самозванцев, Лжедмитрия I никак нельзя считать банальным проходимцем и авантюристом. Согласно свидетельствам современников, этот загадочный персонаж и в самом деле был убежден в том, что является сыном Грозного. Даже на пороге смерти он не отрекся от того, во что безусловно верил.

А и в самом деле, не был ли он настоящим наследником? Странно, что этот вопрос по сей день не рискуют задать? Ясно, что историки романовского периода не могли себе такой крамолы позволить. Советским это ни к чему было. Но не ставится под сомнение его «ложность» и сейчас. А между тем оснований для этого достаточно.

Судите сами. Обстоятельства «убийства» царевича Дмитрия более чем загадочны. Картина описывается так. 15 мая 1591 года у палат, где проживали в почетной ссылке Мария Нагая (последняя жена Грозного), ее сын и некоторые их родственники, раздается крик и плач.

Заслышав его, сбегаются жители Углича. И обнаруживают экс-царицу рыдающей над телом ребенка, у которого перерезано горло. Появляются агенты Годунова Битяговский и Качалов, официально надзиравшие за царицей. И она тут же указывает на них как на убийц Дмитрия.

Естественно, толпа их немедленно разорвала. За ними пришла очередь Волохова – сына царевичевой мамки, который якобы и был непосредственным исполнителем. После чего в городе начинаются массовые беспорядки. Странное для убийц поведение – дожидаться, пока над ними учинят суд Линча, вместо того чтобы скрыться подобру-поздорову с места преступления.

Да и неужели, находясь постоянно в непосредственном контакте с царевичем, нельзя было измыслить иной – не столь вопиюще-откровенный способ ликвидации?

Только через пару дней из Москвы прибывает «следственная бригада» во главе с Василием Шуйским. Князь – член враждебной Годунову боярской партии. И, тем не менее, он вскоре заявляет, что Дмитрий, да, мертв, но зарезался он сам, в результате неосторожного обращения с колюще-режущими предметами.

Мать Дмитрия постригают в монахини, родню ее отправляют в ссылку. Над жителями Углича учиняют расправу.

И вот, когда через годы власть берет человек, именующий себя Дмитрием, тот же Шуйский заявляет, что на самом деле убит был не он, а некий другой ребенок, царевич же спасся. Мать тоже опознает «Лжедмитрия».

Заметим, что в версии «выживания» нет ничего неправдоподобного. О том, что над сыном Грозного нависает угроза, Нагим, конечно, было прекрасно известно. Ведь даже англичанин Флетчер, опубликовавший на родине свои записки о Московии, писал об этом. Писал до того, как убийство произошло.

Нагие в этой ситуации вполне могли сыграть на опережение и инсценировать покушение на царевича. Его самого вывезти в Литву, принеся в жертву и в самом деле просто внешне похожего на него ребенка. В подобном сюжете нет ничего неправдоподобного.

В любом случае человек, свергший Годуновых, был не случайным. Складывается ощущение, что его кто-то долго готовил к взятию власти. Он был образован и достаточно сведущ в государственных делах. Думские бояре отмечали его несомненные дарования. А сев на трон, он начал реализовывать программу, до странности созвучную с требованиями Курбского и его сторонников.

Есть мнение, что «воспитателями» его были иезуиты. Однако, воцарившись, он вовсе не проявил готовности включить Россию в папскую орбиту. Хотя «римский» след в этой темной истории тоже явно присутствовал, но, судя по источникам, представители курии, и в целом латинства, все же имели дело с уже законченным «продуктом». Они пытались его приватизировать. Однако не они его «произвели».

Обратим внимание, что Лжедмитрий (будем называть этого неизвестного закрепившимся за ним именем) впервые проявляется в качестве «царевича» в замке Вишневецких. Но один из виднейших представителей этого рода был, между прочим, связан с Избранной Радой царя Ивана.

Князь Дмитрий Вишневецкий, которого считают основателем Запорожской Сечи (по крайней мере, именно он построил в 1552 году на острове Хортица замок), в 1558 году перешел на службу к царю Ивану и был пожалован землями в окрестностях Москвы.

В том же году Вишневецкий участвовал в походе против Крымского хана, лоббировавшемся Курбским со товарищи. Однако когда обнаружилось, что Грозный, начав свою Ливонскую авантюру, отказался от планов войны с басурманами, князь отъехал на историческую родину и продолжил уже без господдержки борьбу всей своей жизни.

В итоге он был взят в плен. И закончил свою геройскую жизнь в Стамбуле, повешенный за ребро на крюк. По легенде, висел он так три дня и поносил беспрерывно веру магометанскую. Так что турки не выдержали подобного глумления и расстреляли его из луков.

Лжедмитрий же, придя к власти, за какой проект рьяно берется? За создание чуть ли не общеевропейской антитурецкой коалиции, что было мечтой Дмитрия Вишневецкого. И ее пытался реализовать «сын» Грозного, «воспитанный» «политэмигрантами».

Никоим образом не утверждается, что вышеизложенная версия происхождения и целей Лжедмитрия истинна. Но она не менее правдоподобна, чем любая иная, массово распространенная. В том-то и дело, что могло быть как угодно. Фигура Лжедмитрия I – это ключ, отмыкающий врата русского национального ада – Смуты.

После его смерти люди русские оказались в ситуации, когда не только Правда, кажется, окончательно была утрачена, но и Вера оказалась под ударом. Царская власть, призванная выступать защитницей этих абсолютных ценностей, оказалась тотально дискредитирована.

Годунов, избранный Земским собором, обвинен в убийстве невинного царственного отрока. Но последний чудесным образом «спасается», чтобы оказаться в итоге «самозванцем и еретиком». Так его именует новый царь – Василий Шуйский. Но это тот самый человек, который сначала клятвенно подтвердил самоубийство царевича в результате несчастного случая, потом признал «Лжедмитрия» истинным государем, благополучно ускользнувшим от убийц, и назвал «заказчиком» преступления Годунова. И Шуйский же организует заговор по свержению «сына Грозного».

Самого Шуйского не избрали, как поносимого им царя Бориса, а просто «выкрикнули» в нужный момент, по свидетельству современников, его сторонники. Никакого собора созывать и не думали.

Он, таким образом, был уже просто откровенной пародией на царя, что по святорусским, что по третьеримским понятиям.

«Муромец» против Шуйского

Лжедмитрия погубил «либерализм». Отказываясь принимать во внимание доносы, он проморгал боярский заговор.

Но стоило Василию Шуйскому утвердиться на престоле, как на него немедленно ополчились все многочисленные искатели Правды – от казаков Болотникова до дворян Ляпунова. И началась Смута. Это мутное наименование призвано затушевать смысл того крайне острого этапа гражданской войны.

Тогда государство оказалось на краю гибели вовсе не по причине нашествия иноплеменников. Проблема была в том, что, утратив надежду вернуть государство к идеалам Святой Руси, огромные массы наших предков готовы были вовсе уничтожить Московскую державу. Ведь «если Правды нет, то всего нет», чего ж ее жалеть-то? Мучительно и тяжко искали русские люди выход из кризиса веры в возможность возрождения державы святорусской.

Попытки объяснить мотивы, двигавшие теми или иными группировками, исключительно некими социально-классовыми причинами, явно неадекватны. Характерный пример. Интересный набор оппозиционеров возглавлял бунтовщиков, отражавших в Туле атаки войск Шуйского. Это были: беглый холоп Иван Болотников, князь Шаховской и казачий самозванец лже-Петр. Последний называл себя сыном Федора Иоанновича. В реальности же отрока сего вовсе никогда не существовало.

То есть Шуйский в глазах представителей этих очень разных социальных групп был в равной степени нелегитимен, притом, что формально (Шуйский вел свой род, как и князья московские, от Александра Невского) на трон он права имел. И даже откровенный самозванец, которого можно было использовать для утверждения Правды, был предпочтительнее многократного клятвопреступника, пусть и Рюриковича по крови.

Именно в Смуту казаки впервые заявляют о себе как о политической силе. Разумеется, и многие современники, и большинство потомков полагают, что двигало ими чистое «воровство». Но «воровство» было именно политической позицией. Это был последовательный государственный нигилизм, вполне, надо сказать, исторически мотивированный.

Казаки разуверились в третьеримском проекте. И даже не потому, что он мог казаться чисто технически не реализуемым на фоне опустошения, царившего кругом (а главное – в сердцах русских людей). Дело в том, что казаки, похоже, почуяли (об осознании речь вести, конечно, вряд ли оправданно, это было именно физическое ощущение), что по мере реализации доктрины Третьего Рима с неизбежностью будет убывать Правда, что Империя станет «пожирать» Святую Русь.

Все Лжедмитрии, которые появлялись после Первого, были очевидные и бесспорные самозванцы. Причем, что характерно, казаки, их поддерживавшие, нисколько в их фальшивости не сомневались. Это был своего рода демонстративный жест отказа от осифлянского самодержавия. Отказа признавать легитимность этой модели. Причем опротестовывалась она с позиций святорусской Воли.

Философ эмигрант первой волны, «евразиец» Николай Алексеев писал: «Казацкие общины, как и древние русские народоправства, были республиками, имевшими своих князей и царей; и в то же время их можно назвать монархиями, власть в которых принадлежала народу. Когда русский крестьянин в 1917 году иногда утверждал, что он хочет республику, да только с царем, он, по-своему, не говорил никакой нелепости. Он просто жил еще идеалами русской вольницы, идеалами казацкого «вольного товарищества», ибо идеал этот глубоко вкоренился в русскую народную душу. Он стал одной из стихий русской народной толщи, стихией также подземной, вулканической».

Казацкая «программа» лучше всего отражена в русских былинах. По мнению С.М. Соловьева, «наши богатырские песни в том виде, в каком они дошли до нас, суть песни казацкие, о казаке. Богатырь-казак!.. Эти два понятия равносильны».

В русском былинном эпосе нет единого «осифлянского» государства. В нем Русь, как и в период, предшествовавший торжеству третьеримской доктрины, есть совокупность самостоятельных земель, городов и княжеств.

В пространстве между ними, а также на внешних границах Руси присутствуют постоянные угрозы – разбойники, басурмане. Тот же Алексеев констатирует, что в былинах «единственно соединяющей Русь силой является православная вера. Русь едина, поскольку она православная, святая Русь».

И князь Владимир Красное Солнышко, призывающий к себе на службу Илью Муромца или Добрыню Никитича, никак не похож на грозного самодержца. Это он зависит от богатырей, а не они от него. Он правитель вовсе не Божьей милостью, а исключительно в силу того, что умеет ладить с вольным воинским братством.

Именно оно – надежда и защита православных. А князь – фигура зависимая и даже не столько уважаемая, сколько просто терпимая. Он правитель для «трудников», а для казаков он – наниматель.

Таким образом, у казаков было хотя и не вполне осознанное, но абсолютно конкретное представление о «правильной» общественной системе. И, разумеется, оно никоим образом не совпадало с программой «государственников».

По большому счету казачье братство тоже было своеобразным воинским орденом, осознававшим себя защитником как Веры, так и Правды. В их системе координат казаки-кшатрии – гаранты безопасности свободных землепашцев и православного священства. И в ней нет места ни боярам, ни самодержцу.

Особенно ярко эти орденские тенденции проявлялись тогда в Запорожье у «черкасов», как называли представителей низовой вольницы. Что неудивительно: ведь у истоков славного товарищества мы видим доблестного рыцаря князя Вишневецкого.

Кстати, в войске короля Речи Посполитой Сигизмунда, вступившего в пределы Руси, преобладали именно они, запорожцы. «Подписались» они идти на Москву в надежде на признание их вольностей. Чего в итоге не случилось, но это уже другая история.

Для нас же важно, что казачий фактор в Смуте был во многом определяющим. Это была первая весьма серьезная заявка на историческую роль – на реализацию альтернативной самодержавию святорусской программы.

Убить Ляпунова

В невнятную весеннюю пору 1611 года Москву, где в Кремле засел польский гарнизон, обложило первое ополчение. Деяния его неизменно оказываются в тени подвигов второго, победоносного, которое – Минина и Пожарского. Что вполне объяснимо. Однако творившееся тогда «во стане русских воинов» и вокруг не просто занимательно и поучительно, но и крайне значимо для судьбы «Русской Идеи». А точнее, идей – веками непримиримых и друг к другу беспощадных.

Дворяне и казаки объединились в первое ополчение, чтобы выбить из Москвы призванных туда боярами поляков. Но союз этот был крайне непрочным. Тут надо заметить, что, собственно, обе интервенции Смутного времени – польская и шведская – случились, во многом, по причине олигархических интриг.

Шведское войско пришло по зову боярского царя Василия Шуйского на помощь от царя казацкого – «Тушинского вора» Лжедмитрия Второго. А поляки, находившиеся в состоянии войны со шведами, не преминули в ответ перейти российскую границу. Впрочем, бояре даже при помощи новых варягов с нарастающими вызовами и угрозами справиться не сумели и, разочаровавшись в Шуйском, послали бить челом Сигизмунду польскому, чтобы тот дал им в цари сына своего Владислава. Так вот, вкратце, паны в Кремле и оказались.

Ополчение, намеревавшееся их оттуда выбить, возглавляли дворянский лидер рязанец Прокопий Ляпунов и казацкие вожаки Дмитрий Трубецкой и Иван Заруцкий. Казалось бы, русское воинство по численности превосходило польский гарнизон в десятки раз. Между тем стояние под Москвой закончилось ничем. Нет, ополчение не было разгромлено подоспевшей неприятельской подмогой. Оно распалось само. Исключительно из-за несхожести программ дворянской и казацкой. В ходе одной из бурных идеологических дискуссий казаки, исчерпав аргументы, просто зарубили Ляпунова.

Главным образом не по нраву пришлось им дворянское намерение вернуть «заказаковавших» холопов хозяевам. Надо заметить, что у последних была своя правда. Без прикрепления к земле народных масс выйти из разрухи было немыслимо. Но у казаков был иной угол зрения. «Кто записывает людей в работу навеки – угождает дьяволу», – это еще Пересветов писал (служилый человек, не казак, кстати). То есть крепостническое решение хозяйственной проблемы далеко не только «гулящими людьми» воспринималось как нелегитимное.

При этом отметим, что строить государство фактически заново, в ситуации, когда «тяглое» население готово в любой момент попросту разбежаться, и в самом деле невозможно. Однако до «опричной революции», учиненной Грозным, никто никуда (по крайней мере, массово) не убегал. Именно начавшаяся в стране с подачи самодержца гражданская война заставила людей отправляться в дальние и опасные края. Выходило так, что татарская сабля была предпочтительнее родного русского беспредела.

Но дворянам недосуг было вникать в причины и следствия. Им нужны были твердые гарантии того, что холопы в перспективе будут пахать, а не разбойничать. Но последние, может, и «перековали бы мечи на орала», но им-то никто гарантий от беспредела давать не собирался. Короче, стороны не поняли друг друга.

После гибели предводителя служилые люди разбрелись кто куда, а казаки остались у стен Кремля, но на штурм так и не пошли, им хватало их собственной вольной воли. За державу обидно не было. Их поиск Правды в условиях Смуты все чаще оборачивался банальным бандитизмом.

Впрочем, разумеется, далеко не все были настроены столь отчаянно. Немало было и тех, кто знал – пока есть Вера, есть надежда вернуть Правду. Есть надежда все-таки построить подлинно святорусский Третий Рим.

Русский марш гражданина М.

Характерно, что патриарх Гермоген, чьи пламенные послания и побудили нижегородцев затеять ополчение номер 2, призывал не вступать впредь в союз с казаками. Чем и руководствовались Минин с Пожарским, предельно настороженно относившиеся к представителям вольницы, гулявшей под Москвой и ставшей в значительной мере на тот момент чисто деструктивным элементом. А потому в итоге и выбили из столицы поляков, а затем обеспечили избрание родоначальника новой национальной династии.

Эти три идейные программы (служилых людей, боярско-олигархическая и казацкая) то явно, то скрыто проявляли себя затем из века в век. Но ярко и отчетливо обозначились впервые они именно тогда, под стенами Москвы.

Бояре-олигархи издавна рассматривают государство как совокупность принадлежащих им вотчин, которыми они распоряжаются безраздельно и бесконтрольно, используя на благо свое и своих «семей». Высшая власть, будь то царь или президент, для них объект разводок и прямого подкупа, гарант их права эксплуатировать «холопов» в сугубо личных интересах. Неуклонное повышение жизненного уровня «лучших людей» и есть, с их точки зрения, цель и смысл существования «великой и обильной» Земли Русской.

Дворяне вплоть до реформ Петра III и Екатерины, превративших их фактически в новую олигархию, освободив от обязательной службы, были людьми чисто «государственными». Владели они поместьями не безусловно, а в награду за постоянную готовность к ратному труду и подвигу. Их интересы полностью совпадали с целями растущей и крепнущей державы. Идеологией этого сословия был принцип тотального служения высшему смыслу, в ней воплощенному, всех – от «холопов» до князей. Здорово вроде бы, только во имя чего это величие и могущество, если опять же обретается оно ценой утраты и забвения Правды. За эту забывчивость в 1917-м дворянам пришлось дорого заплатить…

А вот их оппоненты, от убийц Ляпунова до Емельяна Пугачева, желали принципиально иного – «свободы для всех быть вольными казаками». Однако уже Смута показала, что при попытке безоглядно воплотить этот идеал в жизнь государство рушится, а его осколками завладевают иноземцы, которые отнюдь не гарантируют Правду, но при этом откровенно покушаются на Веру. То есть уже в Смуту стало ясно – спасение в синтезе вольности «святорусской» с державностью «третьеримской». Решающую роль в создании победоносного второго ополчения сыграла Православная церковь и прямая народная инициатива. Русский марш на Москву увенчался успехом именно потому, что это предприятие было зримым воплощением мечты о единстве Веры и Правды – «Третьеримской» и «святорусской» идей.

Первый Романов – Михаил несколько лет правил, стараясь строго придерживаться этой формулы национального спасения. А помогал ему в этом заседавший в Москве Земский собор – русский всенародный парламент.

Но поверили Романовым далеко не все. Часть казаков во главе с Иваном Заруцким не смирилась. Они надеялись посадить в перспективе на престол сына Лжедмитрия II и Марины Мнишек.

Однако «воровская» удача им изменила, и в июне 1614-го Марина с сыном и атаманом Заруцким были схвачены в Астрахани и отосланы в Москву. Казацкий лидер был посажен на кол, а трехлетний Иван удавлен (повешен около Серпуховских ворот). Чем он мог угрожать новому царю?

Конечно, расстрел семьи последнего русского императора – чудовищное преступление, более того, ритуальный акт. Но не стоит забывать, что и само царствование Романовых началось с детоубийства…