Текст книги "Русский бунт навеки. 500 лет Гражданской войны"

Война с Царем-Ерохой

Вождь казацко-старообрядческого движения сопротивления Игнат Некрасов был ближайшим соратником Кондратия Булавина, лидера мощного антипетровского восстания. Непосредственным поводом для выступления стал запрет со стороны оккупационных властей принимать на Дону беглых крестьян и правительственные акции по их поимке.

Булавин и его сподвижники сочли их грубым нарушением «перемирия» между защитниками Русской Правды и имперцами. Однако далеко не все казаки поддержали повстанцев. Уже тогда сформировался слой «домовитых», «ответственных патриотов», готовых мириться с тем, что Русь на глазах пожирается Россией. Мириться, выторговав лично для себя право жить в резервации более-менее по исконным русским законам.

Непреклонный старообрядец Некрасов был правой рукой Булавина. После его гибели атаман Игнат со своими отрядами приходит на Волгу, где атакует Саратов и Царицын. Но силы не равны, и он принимает решение уходить за кордон.

Историк Донского войска с оккупантской фамилией Ригельман пишет: «Игнашка Некрасов прибежал в свою Есауловскую станицу и, взявши жену и детей, ушел со всеми товарищами на Кубань, и там, с сообщниками и со всею их шайкою, в подданство Крымскому хану отдался».

Татары предоставили им полную свободу в делах веры и внутренних порядков. У казаков осталось свое управление, свои выборные власти. Во главе казачьей общины стоял войсковой атаман и «казачий круг» или сход полноправных представителей общины.

Некрасовцы осели тремя городками – Блудиловским, Голубинским и Чирянским на Таманском полуострове между Копылом и Темрюком. В тех местах, которые некогда были центром царства Босфорского.

Некрасовцы на занятой ими территории совершенно свободно строили церкви и даже скиты и монастыри. Здесь, на земле басурманской, на Русскую Веру и Правду никто не посягал. Не то что на оккупированной родине…

Но казаки, разумеется, не только молитвы творили. Занимались они, конечно, прежде всего воинским своим делом. И поскольку хан в их внутренние дела не совался, некрасовцы стали ему надежными союзниками.

Они использовались, например, для подавления местных оппозиционных выступлений. Но не только…

Некрасовцы охотно, с неприкрытым энтузиазмом участвовали в набегах на Россию. И явно не считали себя изменниками. Скорее наоборот, бывших земляков они рассматривали как предателей и коллаборационистов.

Вот лишь некоторые воинские свершения или военные преступления (зависит от угла зрения) казаков под водительством атамана Игната. В 1708 году они осели на Кубани, а уже в 1711-м, во время неудачного похода Петра на Прут (в своих песнях «игнат-казаки» называют его «Царем-Ерохой»), некрасовцы вместе с татарами совершили набег на русские селения в Саратовской и Пензенской провинциях.

Ответом стал рейд российских подразделений на правый берег Кубани, в ходе которого были разорены несколько некрасовских станиц. Но уже через два года сам Игнат и его ближайшие сподвижники Сенька Кобыльский и Сенька Ворыч возглавляют казаков в их совместном с татарами набеге на Харьковщину.

А в 1715 году Некрасов засылает целый отряд шпионов на Дон и в украинские города. Около 40 лазутчиков, ведомых беглым монастырским крестьянином Сокиным, под видом нищих и иноков вели антиправительственную агитацию в верховьях Хопра, в Шацкой провинции и Тамбовской губернии. Подговаривали крестьян к побегу на Кубань. Многие из них были схвачены и казнены.

Тем не менее гибнут они не напрасно. К некрасовцам бегут целыми станицами.

Еще через два года казаки во главе с Игнатом снова лютуют в селениях по Волге, Медведице и Хопру. Причем и с абсолютно мирным населением обходятся абсолютно беспощадно. То есть никакого чувства этнической общности уже нет.

И чем дальше, тем его меньше. Есть немало свидетельств того, что некрасовцы продавали пленных подданных Российской Империи своим союзникам – татарам, туркам, горцам.

Не раз уже после смерти Игната некрасовцам поступают предложения вернуться. Но каждый раз они выдвигают требование, помимо гарантий безопасности, предоставить им право жить по своим законам, то есть по Старой Вере и по Русской Правде. Но на это правительство, разумеется, пойти не могло. А некрасовцы не собирались отрекаться от заветов Игната.

По мере продвижения Империи на юг меняют свою дислокацию казаки-староверы. И, наконец, уходят во владения турецкого султана, на Дунай. Туда же после разорения Екатериной II Сечи переселяется часть запорожцев. У них начинаются конфликты – по поводу рыболовных угодий, за землю. В итоге некрасовцы наголову разгромили конкурентов.

Но в связи с неумолимым приближением границ Империи они покидают и дельту Дуная, переселяясь в Малую Азию. «Царизму не покоряться, при царизме в Расею не возвращаться» – так завещал Некрасов. Так и вышло. Только после падения Дома Романовых его последователи решаются вернуться на родину. Впрочем, она всегда была с ними. Они несли ее в себе. И просто никак не желали «сдать» ее Империи.

Заветы Игната

Снова, как и в конфликте Курбский – Грозный, мы сталкиваемся с принципиально различной трактовкой этого священного для имперских пропагандистов понятия – «родина». Для них – это территория, березки, а главное – Кремль (или Зимний дворец) и, разумеется, его обитатели. Для их оппонентов – все иначе.

Родина у русских особая. Она «внутри есть». Как царство Божие. Она ведь не Франция какая-то, она – Святая Русь.

Каковы же ее характеристики по версии Некрасова? Они очень четко и недвусмысленно сформулированы в его заветах. Может, они и плод коллективного разума общины казаков-старообрядцев, но сами они называли их автором легендарного первого атамана.

Высшим органом власти у некрасовцев был казачий круг. Он избирал атамана. Его решения были обязательны для всех. У казаков имелся серьезный «общак». Заветы предписывают: «Третью часть заработка казак сдает в войсковую казну». На эти деньги и строили храмы, школы, вооружение закупали.

Некрасовцы никоим образом, разумеется, не толстовцы. Насилие допускалось не только по отношению к иноверцам или жителям оккупированной территории. Членов общины тоже запросто лишали жизни за проступки, несовместимые с правом ходить по земле. О чем свидетельствуют такие, например, установления: «За измену войску расстрел без суда» (войско стало для них истинной родиной), «за брак с иноверцами – смерть», «за изнасилование – бить плетьми до смерти». За измену мужу женщину топили, а за убийство члена общины казака могли живьем в землю закопать.

Характерно, что, согласно установлениям Игната, сход мог приговорить к телесному наказанию даже самого атамана. И тот после порки должен был отблагодарить казаков за науку. А те в ответ испрашивали у него прощения.

В сходе принимали участие все казаки, начиная с 18 лет. С тридцати они могли занимать командные посты, с пятидесяти – атаманские.

За особо тяжкие проступки виновного могли лишить казачьих прав, и он, таким образом, оказывался вне закона, со всеми вытекающими последствиями – вплоть до того, что любой желающий невозбранно мог лишить его жизни.

Характерна социальная политика общины. Только круг имел право гласно помогать кому-либо. Частное лицо – только тайно, строго в соответствии с евангельскими заповедями, чтобы гордыню не спровоцировать.

Заповеди Игната отстаивали не только Правду, но и Веру и предписывали: «Попов никонианского и греческого рукоположения на службу не принимать», «за богохульство расстреливать».

Исследователь В.П. Иванов-Желудков (Кельсиев), побывавший у некрасовцев два года спустя после отмены в России крепостного права, обнаружил, что принципы русской военной демократии соблюдаются ими неукоснительно: «Атаман решает, виноват или не виноват обвиняемый, а наказать или не наказать – приговаривает круг. Если круг прощает, то виноватый кланяется атаману, потом старикам, потом на все стороны; и тем дело кончается. Если круг приговаривает поучить, то учат…»

Тем не менее сами казаки подозревали, что не сохранили святорусскую Правду в чистоте, завещанной им первым атаманом. И верили, что есть где-то тайный город Игната – новый Китеж. Вот только дороги туда и самые древние старики не знают…

Добыча преторианцев

Со святорусской точки зрения, вся деятельность Петра, безусловно, чистый негатив. Однако на нее можно взглянуть и с другой позиции. И тогда обнаружится, что царь-выродок привнес и кое-что перспективное. Нет, речь не о европейской науке-технике. С этим спешить никакой нужды не было, тот же Китай в XX веке только их освоил. И что – хуже ему от этого? Речь о некоторых «фашистских» элементах его властной конструкции.

Петр был безусловным русофобом. Он просто хотел реально переделать доставшийся ему народ, сделать его хотя бы наполовину «немецким». Причем именно весь, сверху донизу. Налог за ношение бород брали отнюдь не с одних высших сословий (видимо, до поры только крестьян да духовенство от него освобождали). А немецкое платье было обязательным для всего городского населения.

И в этой ситуации тотального глумления над всеми буквально национальными традициями общего возмущения не происходит. Только самые последовательные защитники святорусских традиций – казаки-старообрядцы бунтуют. Более того, император добивался и добился необходимой ему тотальной мобилизации нации. Но исключительно террористическими методами решить эту задачу невозможно. Требуется создать реальную мотивацию. И он ее создал…

Будучи сам пассионарным до психопатии, Петр дает шанс каждому пассионарию радикально изменить свой статус, создав систему кадрово-сословных лифтов.

Он давал людям разного происхождения, находящимся на разных этажах общественной пирамиды, ощущение включенности в общее гигантское дело. По такому чувству сегодня ностальгирует, например, Проханов, ассоциируя его со Сталинским, прежде всего, проектом. Но первым подобным образцом был, конечно, Петровский.

И энтузиазм людей типа Меншикова (которые реально «из грязи в князи»), конечно, был сродни тому, что обуревал «индустриализаторов» и «коллективизаторов».

Дворянин, поступая на военную службу, начинал солдатом, наравне с рекрутами из крестьян. И у последних тоже был шанс стать офицерами и, соответственно, выбиться в дворяне.

Известный историк С.Ф. Платонов отмечает: «Так вполне сознательно Петр поставил основанием службы личную выслугу вместо старого основания – родовитости».

Он упразднил прежнее деление воинского сословия на детей боярских, дворян московских и городовых и заменил его лестницей чисто служебных чинов, зафиксированной в знаменитой «Табели о рангах».

Однако после смерти Петра то немногое, что было в его реформах благом для нации, было похерено. Зато разрушительные тенденции только усилились.

Владычество немецких оккупантов – Бирона, Миниха и прочих – этому способствовало. И в их утверждении у власти, и в свержении, да и вообще, во всех дворцовых переворотах, которые становятся просто нормой в XVIII веке, решающую роль неизменно играет гвардия – преторианцы нового Рима, как и в древнем, именно они – делатели императоров. В российском случае, главным образом, императриц.

И опять же, как во времена Гелиогабала и ему подобных, они получают за свои «подвиги» награду. Вот только в Древнем Риме преторианцы были замкнутой военной кастой, а в России – представителями дворянства, поэтому отстаивают они интересы не конкретно, к примеру, Преображенского полка, а всего своего сословия.

И с каждым новым переворотом оно получает все больше прав. И все меньше у него обязанностей. Неуклонно сокращается срок службы, чтобы, в итоге, была и вовсе провозглашена «вольность дворянства». Зато параллельно крестьяне столь же неуклонно превращаются в рабов. Уже при восшествии на престол Елизаветы в тексте присяги императрице, каковую приносили представители всех сословий, крепостные отсутствовали. То есть за людей их уже не считали.

Ограничение свободы перемещения земледельцев в постопричные годы было обусловлено государственной необходимостью – требовалось спасти Землю Русскую от запустения. Хотя тогда уже было ясно, что бегут в опасные «украинные земли» бывшие землепашцы не от желания побродяжить, а из-за оскудения Правды в Царстве Московском.

Власть, в свою очередь, все дальше уходя от святорусского идеала, год от года усугубляла репрессивно-заградительные меры.

И к середине XVIII века крестьянин (безотносительно земельного надела) становится личной собственностью дворянина. Когда-то «дворянский идеолог» Иван Пересветов писал, что те, кто «записывают людей в работу навеки, угождают дьяволу». И именно этим «угождением» с увлечением занялись некогда «служилые люди» через 200 лет после создания его челобитных.

Добычей преторианцев, как и в Древнем Риме, становятся рабы.

А представители оккупационного режима фактически использовали дворян как полицаев. Именно крестьянство оставалось хранителем потенциально опасных традиций Руси. И этот чуждый Петербургской монархии элемент ставился под двойной контроль хозяев и госадминистрации.

Так пропасть между русскими людьми из разных сословий становится практически бездонной. Дворяне мало того что пользуются всеми прелестями свободной от государственных обязанностей жизни, так еще и выглядят как представители иного народа, и даже говорят на другом языке. Они откровенно предают Русь.

Поэтому, если во время восстания Разина казаки казнили только «облихованных» представителей власти и высших классов, то Пугачев вешает всех, а с некоторых даже живьем кожу сдирает…

Ворон еще летает…

Правда убывает на обоих полюсах. В гражданской войне (на Руси по крайней мере именно так) не бывает абсолютно правой стороны, не бывало до сих пор и тотально виноватой.

Емельян Пугачев резко отличается от своих предшественников. Разин – легендарный атаман и до восстания. Персидский поход – деяние былинное. Он во весь голос говорит от своего имени. И им подписывает свои «прелестные письма». В войске его были самозванцы (лже-Никон, например), но это большой роли не играло. У Стеньки имелась своя казацкая программа. И он, похоже, всерьез рассчитывал если и не утвердить ее по всей Руси, то отвоевать для ее реализации некую территорию.

Булавин и Некрасов до своего выступления против «Царя-Ерохи» – тоже люди известные, уважаемые казачеством, – причем не только донским. У них имелись контакты с гетманом Мазепой. Соответственно, замысел был стратегический. Конечно, всю Россию в Русь обратить они не надеялись, но саблями отстоять казачью вольность и отсечь от Империи юго-западное ее «подбрюшье», похоже, в виду имели.

Пугачев, в отличие от своих предшественников, человек из ниоткуда. Буквально, как у Пушкина в «Капитанской дочке», порождение степного бурана, посланник Хаоса. Самый натуральный бродяга, которого земляки-станичники подозревали в конокрадстве, становится вождем движения, поколебавшего основы Империи. Так исторической фигурой становится абсолютный маргинал. Такое, пожалуй, только в Смуту было…

Он просто появляется в нужное время в нужном месте – на Яике. Мстительная Екатерина после разгрома восстания переименует реку в Урал. И запретит поминать само имя Пугачева. Впрочем, он и сам его при жизни не афишировал. А назывался государем Петром Федоровичем, тем самым, каковой умерщвлен был по приказу наипросвещеннейшей своей супруги.

Пугачев позже утверждал, что не сам додумался до самозванчества, что яицкие казаки на то его подбили. Правды мы не узнаем, потому что потом те же казаки его и «сдали». «Возмутиться» же их подвигли меры администрации по урезанию казачьего самоуправления и прочие притеснения со стороны Империи, оставлявшей все меньше пространства для вольного житья.

Бибиков, возглавлявший правительственные войска, писал: «Пугачев не что иное, как чучело, которым играют воры, Яицкие казаки: не Пугачев важен; важно общее негодование». Да, очень точно – «общее негодование».

Сам будущий «Петр III» впервые попал в поле зрения «компетентных органов» и подвергся заключению именно как «праздношатающийся». То есть в праздности пребывать теперь дозволялось только дворянству.

Несмотря на беспрецедентную масштабность движения, ощущение такое, что на победу его зачинщики не рассчитывали изначально. А что же ими двигало? Наверное, опять же прав классик, который «наше все». У него Пугачев говорит: «Чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст!»

Война, которую он ведет с «оккупационным режимом», протекает против всех тактическо-стратегических правил. Это война самого Хаоса против сил Порядка. Где-то там, на другой планете, блистательный петербургский двор, императрица, переписывающаяся с Вольтером, а здесь то снега по колено, то непролазная грязь и разлившиеся реки. И регулярные части никак не могут угнаться за все время ускользающим противником.

Ко времени Екатерины «немецко-фашистская оккупация» периода Анны Иоанновны трансформируется в достаточно устойчивый русско-немецкий симбиоз, сложившийся в рамках дворянского сословия. Весьма характерны в этом смысле фамилии генералов и офицеров, возглавлявших войска, сражавшиеся с пугачевцами, – Рейнсдорп, Кар, Бибиков, Михельсон, Суворов.

Они бросают в бой гренадеров, кирасиров, егерей. А на них с диким воем летят казаки, калмыки, башкиры, киргизы, вооруженные чингисхановских времен луками. Это война уже не двух программ, не двух смыслов, как прежде. Это – битва народов. Европеизированная Россия пытается привести к покорности все глубже погружающуюся в Азию Русь.

Дикие, беспощадные орды налетают на крохотные крепости, эти островки Империи в океане почти первобытной анархии. И после себя они оставляют лишь пепелища и смерть. Никакого альтернативного порядка не просматривается…

Вспомним, что разинцы принципиально не покушались на монастырское имущество. А после пугачевских погромов в церквах – ободранные иконостасы, конский и человеческий кал. И это не какой-то религиозный протест. Хотя сам Пугачев и старообрядец, однако никакого «древлего благочестия» в нем незаметно.

Примеры осквернения храмов – это народный глубинный нигилизм – «коли правды нет, то всего нет». Раз Вера Правду не защитила, то пропадай все пропадом, «кровью напьюсь…». Сам вождь восстания прекрасно понимал, кстати, свою роль. На первом допросе он откровенно заявил: «Богу было угодно наказать Россию через мое окаянство». Он – воистину бич Божий.

При боестолкновениях с регулярными армейскими подразделениями Пугачев практически всегда, даже имея многократный численный перевес, терпит сокрушительные поражения. Он вступает в бой во главе тысяч, а после разгрома растворяется в степи едва с парой десятков уцелевших соратников.

И тем не менее буквально в считаные недели вокруг него снова собираются «тьмы, и тьмы, и тьмы». Кажется, что оживший Хаос просто немедленно проявляется в любом месте, которое покинуто силами Порядка. Это концентрированная ненависть не просто к господам, а к людям фактически иной природы, ничем даже внешне не похожим на русских (одни парики напудренные чего стоили). Очень характерно, что при взятии Казани «резали всех, кто попадался в немецком платье».

После революции 1917-го в эмиграции философ права Николай Алексеев писал, что этот раскол этнического поля и породил тот самый пресловутый «правовой нигилизм» русских. Мужики жили по двойной морали. Если кражу у соседа скошенного сена они считали величайшим преступлением, то «умыкнуть» что-нибудь у помещика вовсе не воспринималось как грех.

Просто дворян уже в пугачевщину явно воспринимали как тотально «чужих».

Пушкин в своей «Истории Пугачева» так описывает диалог плененного атамана с екатерининским вельможей, диалог двух, непримиримых уже миров: «Пугачева привезли прямо на двор к графу Панину, который встретил его на крыльце, окруженный своим штабом.

– Кто ты таков? – спросил он у самозванца.

– Емельян Иванов Пугачев, – отвечал тот.

– Как же смел ты, вор, назваться государем? – продолжал Панин.

– Я не ворон , – возразил Пугачев, играя словами и изъясняясь, по своему обыкновению, иносказательно. – Я вороненок, а ворон-то еще летает…

Панин, заметя, что дерзость Пугачева поразила народ, столпившийся около двора, ударил самозванца по лицу до крови, и вырвал у него клок бороды».

Ворон прилетит в Петербург в октябре 17-го. И клюнет, как Петушок золотой, из сказки все того же Пушкина…