Текст книги "Константин Райкин и Театр «Сатирикон»"

О «внутреннем» и «внешнем» в искусстве актера

Есть актеры, склонные по природе к «внутреннему», «психологическому» освоению образа. На сцене они меняют в первую очередь характер своей душевной работы, образ мыслей, переживаний, эмоциональные реакции – настолько, насколько потребуется, чтобы передать своего героя.

Актерам «внутреннего» плана, для того чтобы сыграть другого человека, не обязательно менять внешность. Важнее расширить и переосмыслить свой душевный опыт, присоединить к нему непривычное, насытить образ героя найденными чертами – разумеется, отталкиваясь от себя самого: своих природных физических данных, темперамента и характера, актерской смелости, представления о допустимом и недопустимом. Иначе говоря, они «вписывают» себя в обстоятельства жизни своего героя. Новое душевное содержание меняет манеру поведения артиста, так что психологическая работа приводит в итоге к его внешнему «перевоплощению» – часто даже без помощи грима и бутафории.

Результат актерской работы такого направления имеет двойной эффект. С одной стороны, нам трудно представить себе героя драмы иначе, чем с лицом артиста, удачно его исполнившего. Именно таков был райкинский Валентин из драмы М. Рощина. Зрители признавались, что Валентин потом долго представлялся им с лицом и манерами молодого Райкина, а некоторые насовсем свыклись с его обликом и отвергали всех других «Валентинов».

С другой стороны, в каждом следующем сценическом образе, созданном актером психологического направления, мы любим узнавать его самого́: его взгляд, мимику, жесты. Нам нравится эта слитность героя и нашего современника-актера. Таковы были создатель «Современника» Олег Николаевич Ефремов и большинство его знаменитых коллег по труппе.

Есть актеры другой природы: актеры-«лицедеи». Для них играть другого – значит в первую очередь меняться внешне, «трансформироваться» («трансформация» – буквально «перемена формы») с помощью мимики, телесной пластики, костюма, грима, бутафории и пр. В их внутренней, психологической работе главное не в том, чтобы «вписать» себя в обстоятельства жизни своего героя. Их подход более радикален: с помощью воображения они стремятся отойти от себя самого как можно дальше, стать другим, влезть внутрь неведомой вещи, открыть в ней ее собственные законы существования, зажить по ее правилам, открыть для себя ранее неведомые источники энергии.

Изменение облика у таких артистов на сцене (при минимальном использовании грима и бутафории) настолько поражает, что выглядит как чудо. Нам нравится замечать, ка́к они не похожи на себя самих в каждой следующей роли. Но, пожалуй, главным эффектом от такой актерской игры для зрителя станет то, что театральная суть героя одержит верх над его повседневной «жизненностью» и подчинит ее себе. Например, Сэра Эндрю из «Двенадцатой ночи» мы впервые узна́ем только благодаря театру, а уж затем начнем узнавать его черты в жизни, людях нашего окружения. Утрированность, избыточная красочность, маска и т. д. – все это необходимо для театрального выявления сути таких героев; благодаря актеру-лицедею его герои предстают в образе резко очерченном, сгущенном, ярком и вызывающем мощный эмоциональный отклик в зрителе.

Именно таков по природной склонности, телесной органике и физиогномическим данным Константин Райкин: он был и остается лучшим актером-лицедеем своего поколения.

Он и сейчас любит повторять, что артист должен в совершенстве владеть самым первобытным и простым (не значит «примитивным») способом познания другого. «Познать другого» значит стать другим, совершить с помощью воображения скачок через про́пасть, разделяющую меня и моего героя, зажить по его правилам, отзываясь всем своим телом на жизненные импульсы чужой души: то есть совершить «перевоплощение» в самом точном и буквальном смысле этого слова. Этот способ познания присущ человеку с самого рождения, им прекрасно пользуются дети (чтобы поиграть в машинку, надо самому стать машинкой); для актера он должен составлять базовое профессиональное умение.

Тем удивительнее то, что Константин Райкин начал свой профессиональный путь в «Современнике» – театре, который в 1960-е годы приучил своих зрителей к тому, чтобы «жизненность» и «достоверность» в сценическом действии предпочитать яркой «театральности»; а «естественность» поведения – «преувеличенности».

Но таковы были общие установки театральной культуры эпохи «оттепели» и начала «застоя»; «Современник» был самым последовательным их воплотителем. Театр-исследователь, умный и задушевный собеседник, равный зрителю участник повседневной жизни с ее испытаниями, – таким он был в трагедии и социальной драме. Лишь в комедии он создавал ощущение театра-праздника, допуская элементы сатирического гротеска и театральной избыточности: таковы «Голый король» Е. Шварца в постановке М. Микаэлян (1960), «Балалайкин и Кo» С. Михалкова по М. Салтыкову-Щедрину в постановке Г. Товстоногова (1973) и «Двенадцатая ночь» Шекспира в постановке П. Джеймса (1975).

Само слово «лицедейство», любимое Константином Райкиным, в театральном обиходе 1960-1970-х отнюдь не было похвалой. В то время театр старательно избегал искусственного «наигрыша», стремился к слитности сцены и жизни – так, чтобы герои сцены были бы одновременно героями своего поколения, помогавшими познать себя. В работах актеров, стремившихся к «жизненности», конечно, тоже были свои штампы и навязчивые приемы (от них никуда не денешься), но тогда их принимали с большей охотой и симпатией, чем откровенные проявления театральности.

Работа в «Современнике» 70-х показала, что Райкину подвластны обе стороны актерской сущности: и внутренняя психологическая, и внешняя лицедейская. Обе вызывали у него одинаковый профессиональный интерес. Благодаря этой двоякой склонности и двоякому интересу Райкин впоследствии покажет – убедительнее, чем кто бы то ни было, – что внешнее перевоплощение («лицедейство») и внутреннее освоение роли («переживание») не противоречат друг другу.

Русский Труффальдино

В период работы в «Современнике» К. Райкин активно снимался в кино и успешно дебютировал в заглавной роли музыкального телефильма В. Воробьева «Труффальдино из Бергамо» (1976). Фильм был снят по комедии Карло Гольдони «Труффальдино – слуга двух господ». Эта роль в открывающейся сегодня исторической перспективе заслуживает специального внимания.

Труффальдино – один из многочисленных вариантов итальянской маски Арлекина, созданный легендарным итальянским актером XVIII века Антонио Сакко – последним Великим Арлекином старинного европейского театра. В 1946 году в миланском «Пикколо-театро» состоялась премьера спектакля по этой комедии Гольдони, но под измененным названием: «Арлекино – слуга двух господ». Спектакль поставил основатель «Пикколо-театро» Джорджо Стрелер. Роль Арлекина на премьере сыграл артист Марчелло Моретти, ставший легендой как первый артист XX века, которому удалось вдохнуть жизнь в древнюю венецианскую маску.

Артисты «Пикколо-театро» создали, быть может, самый знаменитый спектакль-долгожитель XX века. Его неоднократно возобновляли с меняющимися составами. После Марчелло Моретти равную с ним славу обрел еще один современный Арлекин – Феруччо Солери. Но ни Моретти, ни Солери не могли дать своей маске и своему персонажу имя Труффальдино. Слишком почтенна для итальянских актеров древняя театральная традиция, слишком крепка связь между именем Труффальдино и его изобретателем Антонио Сакко; Труффальдино было фактически его третьим именем собственным – Антонио Сакко Труффальдино.

Поэтому, как ни парадоксально, Труффальдино, из глубокого почтения к нему итальянцев, мог просто исчезнуть из мирового театра навсегда… Если бы не исконное уважение к классическому тексту, характерное для русской театральной школы.

Первым имя и роль Труффальдино возродились в легендарном спектакле Евгения Вахтангова: «Принцесса Турандот» по сказке Карло Гоцци (1922). На премьере «Принцессы Турандот» в Венеции в 1761 году Труффальдино играл великий Антонио Сакко; в Москве в 1922 году – маэстро театра XX века Рубен Симонов.

Подобное же произошло и с фильмом «Труффальдино из Бергамо». Имена оставили ровно такими же, как в пьесе Гольдони (в русском театре не могло быть иначе), и исполнителю заглавной роли Константину Райкину, конечно, надо было играть «по написанному» – то есть стать Труффальдино. Так, неожиданно для всего мира (и это одна из счастливейших неожиданностей современного искусства), в кино родился первый после Антонио Сакко слуга двух господ под именем Труффальдино. Из кинематографа он перешел в театр. После большого успеха фильма Владимир Воробьев поставил «Труффальдино из Бергамо» в Ленинградском театре музыкальной комедии (ныне Петербургская оперетта), где этот спектакль идет до сих пор.

Константин Райкин играл Труффальдино в костюме венецианского слуги (темно-серые рабочие штаны, просторная сорочка из беленого холста, короткая коричневая куртка без рукавов), без грима и без маски – во всех сценах, кроме одной. Надеясь получить двойной обед, от стола каждого из хозяев, Труффальдино на деле получил крепчайших тумаков от того и другого хозяина. Разрыдавшись от жалости к себе, Труффальдино неожиданно пускается в пляс, за которым наблюдают из окон почтенная дама и молоденькая субретка, выбивающая перину так, что перья летят во все стороны (как только что колотили Труффальдино). Этот короткий танец, длящийся в фильме не более минуты, К. Райкин – и это надо запомнить – исполняет в цветной карнавальной маске, закрывающей все лицо, и пестром наряде Арлекина со знаменитыми цветными заплатками. Это единственный раз, когда Райкин – артист-лицедей Номер Один – вышел к зрителю, закрыв лицо маской.

Главная составляющая этого танца – прыжки-подскоки и вращения, рожденные во время танцевальной импровизации, технически, быть может, не самые трудные для профессионального танцовщика. Но драматический актер Райкин умудрялся извлечь из каждого движения фонтаны энергии и огня, подобно вулкану Везувий, который хорошо виден из гавани Неаполя – родного города Антонио Сакко. Увидев этот танец, случайно возникший во время репетиций, режиссер Воробьев пришел в восторг и сразу поставил его в пример профессиональной танцевальной труппе Ленинградской музыкальной комедии: древняя итальянская маска должна внушать артисту именно такую энергию в сочетании с непривычной графичностью движений танца.

Этот танец, в одну секунду, по наитию придуманный Райкиным, стал одним из самых выразительных символов многовекового образа комического актера. Площадной комедиант; зазывала-шарлатан; легкомысленный говорун, умеющий часами держать внимание публики; искусный акробат и канатоходец; плясун, готовый исполнить самый сложный танец в мире сию секунду всего за две медных монеты – или за тарелку фасоли со стаканом вина; и воплощение непобедимой беззаботной легкости, помогающей преодолеть самые тяжелые жизненные испытания.

Так что в фильме «Труффальдино из Бергамо» действительно случилось чудо: в XX веке возродился Труффальдино. «Русским Труффальдино» назовут Райкина, правда, много позже – в 2018 году во время гастролей «Сатирикона» в городе Порденоне на севере Италии, в области, где сформировались в XVI веке первые профессиональные труппы комедии дель арте. «Русским Труффальдино» назовет Райкина самая знаменитая женщина-Арлекин в мире – Клаудиа Контин. Она произнесет важные слова: «Константин Райкин – единственный, кто воссоздал древнюю комическую маску одновременно в танце и психологическом театре». В знак признательности она подарит ему его личную маску Труффальдино, сделанную специально для Райкина в итальянской театральной мастерской «Porto Arlecchino».

В 80-х годах Константин Райкин стал использовать танец Труффальдино в своих эстрадных номерах, затем эстрадных спектаклях Театра миниатюр, затем в концертных программах. Этот танец по сей день по-настоящему умеет исполнять только он один, и никто другой. Точно так же любая старинная маска изготавливалась только для одного лица, и никакой другой актер не мог в ней играть в спектакле.

Еще одно удивительное открытие было сделано совсем недавно. После поездки в Бергамо (родина Арлекино и Труффальдино) студенты привезли в подарок К. А. Райкину блюдо, сделанное местными итальянскими ремесленниками. В центре его было изображение Труффальдино в маске, скопированное с гравюры XVIII века. Это изображение было почти точной копией лица Райкина.

Но в конце 70-х о таинственных линиях, протянувшихся от старинной маски Труффальдино к молодому артисту, никто еще, конечно же, не думал. Удивительным казалось то, что молодой Райкин чувствовал себя одинаково комфортно в традиции бытового психологического театра и традиции театра гротеска.

Райкины в Государственном театре миниатюр

Итак, взяв великолепный старт, на уверенном взлете карьеры драматического актера, о которой мечтал, Константин Райкин перешел из драматического театра в эстрадный. Для этого надо было не только отложить в сторону собственные планы в профессии, но и преодолеть сыновнюю неуверенность – страх оказаться недостойным великого отца.

Константин Аркадьевич пришел в труппу к отцу и привел за собой целую плеяду московских молодых артистов, большинству из которых едва перевалило за двадцать. Так в Театре миниатюр в год переезда в Москву рядом с актерами из Ленинграда заработала молодежная группа. Именно она дала в 1983 году первую премьеру в Москве на сцене Дома культуры Московского института стали и сплавов. Это был спектакль «Лица» по пьесе Михаила Мишина, поставленный режиссером Валерием Фокиным, также приглашенным К. Райкиным из «Современника». Главную роль в «Лицах» исполнил Константин Райкин; он же выступил в спектакле как хореограф.

Аркадий Райкин впервые за все годы существования Театра миниатюр не был на сцене; смотрел премьеру из зала, волнуясь больше всех. Смириться с тем, чтобы не выйти на сцену самому в спектакле его театра, было для А. И. Райкина непросто.

«Лица» – эстрадный спектакль, состоявший из отдельных номеров, скрепленных текстом ведущего. Действие происходило на дискотеке. Диск-жокей (Константин Райкин) включал то одну, то другую танцевальную мелодию, и ее подхватывала в танце молодежь. В спектакле звучала оригинальная музыка, сочиненная Георгием Гараняном. Каждый танец служил ответом на главный вопрос спектакля: что́ может объединить людей? Кто-то говорил, что люди объединятся только против кого-нибудь, и тогда на сцене показывали военизированный танец: все актеры действовали синхронно; кто-то утверждал, что люди будут вместе, только если выпьют, и тогда на сцене показывали танец пьяных. Новый танец рождал новую мизансцену, переходившую в миниатюру и развивавшуюся по своему сюжету. Перед зрителями представали современные характеры, ситуации и истории, полные острых наблюдений, – энергичные и смешные. Ведущий перевоплощался то в беззаботно-веселого танцовщика-солиста, то в мрачно-свирепого «организатора свадеб», пытавшегося призвать к порядку восторженную толпу гостей, окруживших молодоженов.

Казалось бы, новый спектакль был создан в привычной для Театра миниатюр эстрадной композиции, и молодежная часть труппы послушно вступила на проторенную старшими дорогу. Однако зрители сразу же разглядели новое и с восторгом приняли его. С приходом Константина Райкина и его ровесников Театр миниатюр буквально «взорвался» танцующей энергией и постепенно начал пересиливать сатирическое начало, бывшее питательным источником для самого Аркадия Райкина и его коллег-ленинградцев. Молодая часть труппы работала, подобно К. Райкину, как универсальные актеры: из драматических миниатюр они быстро переходили к танцу и легко возвращались обратно в диалог. По концертным телепрограммам разошлись номера из «Лиц». Самым популярным из них стал зажигательный танец в кружащихся цветных лучах прожекторов с солистом Константином Райкиным, исполняющим подскоки и вращения из своего «фирменного» танца Труффальдино.

Типичные спектакли Театра миниатюр в 1950-1960-е годы обязательно включали в себя знаменитые номера-трансформации Аркадия Райкина, в которых он один разыгрывал целый спектакль, в одиночку играя несколько персонажей. Это требовало от него умения за одну-две секунды менять костюм и маску, зайдя за ширму, чтобы появиться перед зрителями в другом обличье. А. И. Райкин установил «мировой рекорд» трансформаций в 1958 году в спектакле «На сон грядущий»: в эпизоде «На отдыхе» за двенадцать минут он сыграл девять персонажей, из них шесть с монологами (каждый с индивидуальным голосом и индивидуальными интонациями). Для этого ему потребовалось четырнадцать раз за двенадцать минут поменять костюм и маску; причем в финале этого мини-спектакля за полминуты перемен было пять.

В 1940-1960-е годы Аркадий Райкин был единственным артистом в мире, в совершенстве владевшим этим древним искусством. До него им владели старые мастера, выступавшие в цирке и на эстраде. Последний из них, кого Райкин застал и запомнил в Петрограде подростком в 1910-е годы, выступал под псевдонимом Никколо Луппо: о нем сегодня нам уже ничего не известно.

В 1970-е годы А. И. Райкин полностью отказался от масок в спектаклях и разве что иногда показывал номера-трансформации во время концертов: в этих номерах он менял только маски (не костюмы), и чем дальше, тем меньше их исполнял, пока не отказался совсем. Он никому не объяснял этого своего решения, но причины его, в общем, были понятны: А. И. Райкин двигался от комического гротеска к трагедии, повинуясь и возрасту, и чувству времени. Поэтому из 70-80-х он запомнился в первую очередь большими «монологами в образе»: в них со всей полнотой проявилось его уникальное дарование трагика, личность актера-мудреца, наблюдающего за жизнью.

Казалось, тысячелетнее искусство актерской трансформации ушло из Театра миниатюр навсегда. Однако легкая, подвижная, танцевально-мимическая природа Константина Райкина, соединенная с энергией вулкана Везувия, позволила ему на лету ухватить фирменное «райкинское» искусство. Он придал ему новые оттенки и приоткрыл шлюзы нового направления Театра миниатюр.

Надо подчеркнуть, что Константин Райкин никогда не вступал на отцовскую территорию моноспектакля-трансформации как артист. Он рассказывал, что в первые свои годы в Театре миниатюр попробовал «наиграть» на сцене этюды, близкие по технике к трансформациям и монологам Аркадия Райкина. Но режиссер В. Фокин отсоветовал ему увлекаться этим материалом: здесь была территория его отца, прочно связанная с его личностью. Заходить на эту территорию в качестве артиста можно было кому угодно, только не Константину, потому что здесь его цепкая наблюдательность и виртуозная техника неожиданно давали обратный эффект: работа выглядела как совершенное копирование совершенных образцов.

И все же зрители 80-х прекрасно знали ураганную способность трансформации Райкина-сына: его собственную – мимическую, лицедейскую, без масок, грима и костюмов, которую тот иногда облекал в эстрадные номера. В 1980 году в программе «Вокруг смеха» на сцене концертной студии «Останкино» К. Райкин представил наблюдения за животными. Это были всего лишь пять из сотен накопленных им наблюдений: «медведь», «фазан», «верблюд», «гиббон Чарли», «простудившийся байбак», которые стали настоящим хитом советского телевидения. Он собрал их вместе, сделав частью небольшого монолога – разговора со зрителями о том, как люди похожи на животных: медведь на просителя, фазан – на самовлюбленного глупца с красивыми перьями, но умом курицы и т. д. Объединяла их идея актерской наблюдательности – бесконечной способности превращать жизнь в материал искусства.

Эти номера легко могли бы составить К. А. Райкину «хлеб» на телевидении и на эстраде; он мог множить их бесконечно, не сходя с экрана, к радости зрителей, ибо они накапливались у него еще со времен учебы в Щукинском училище. Но после «простудившегося байбака» райкинских животных на телевидении больше не будет. Вместо этого Райкин переведет идею актерской наблюдательности в более общую тему: артист как профессия и образ жизни. Он разовьет эту тему в разговоре-монологе, который положит в основу моноспектакля «Давай, артист!» (премьера в 1985 году). Следом за «Лицами» этот моноспектакль вошел в репертуар Театра миниатюр.

В спектакле «Давай, артист!» были рассуждения о зрительских стереотипах в отношении актера, разных театральных профессиях, воспоминания о том, как Константин Аркадьевич сам поступал в Щукинское училище, как учился на артиста, работал в экзаменационной комиссии на вступительных экзаменах по актерскому мастерству и т. д. Любую из тем К. Райкин мог сопроводить моментальными мимическими трансформациями: вот абитуриент, желающий произвести впечатление; вот театральный критик, все силы полагающий на то, чтобы казаться многозначительным и т. д.

Такие разговоры в форме монолога, длившиеся в моноспектакле иногда полтора, а иногда и два часа, несли в себе чисто «райкинское» раскрытие личности через исповедальность, свободное размышление перед микрофоном в присутствии зрителей. Но если А. И. Райкин в 80-е насыщал свою исповедь грустью, мягкой мудростью, трагикомической иронией, то К. А. Райкин – скоростным остроумием, взрывной энергией, легко переходящей в танец; А. И. Райкин говорил о жизни в разных ее проявлениях, а К. А. Райкин – о театре, и его театр был величиною с жизнь; А. И. Райкин боролся с общественными пороками, а К. А. Райкин исследовал природу театральности, отведя себе роль ироничного наблюдателя, постоянно пополняющего свои записные книжки «житейских воззрений».

Недаром Константин Райкин второй половины 1980-х запомнился многим не только как танцующий мим, но и как мастер эстрадного монолога с импровизацией и эксцентрикой. Уже тогда было ясно, что он работает перед микрофоном на одном уровне с театральными актерами старшего поколения – великолепными мастерами разговорного жанра: Андреем Мироновым и Александром Филиппенко. Все трое – Миронов, Филиппенко, Райкин – кроме дара импровизации наделены легкой, танцующей природой, у каждого индивидуальной. Действительно, есть близость между «Организатором свадеб» К. Райкина и миниатюрой «Как снимают кино» А. Миронова; между «вступительными экзаменами в Щукинском» К. Райкина и миниатюрой «Помнишь джаз?» А. Филиппенко.

Есть старое понятие актерского амплуа, появившееся в театре в незапамятные времена. Амплуа – это природные данные актера (рост, сложение, осанка, тип лица, форма глаз, длина рук и ног, мимические способности и т. д.), по которым он больше подходит к одним ролям и не подходит к другим. А. И. Райкин идеально соответствовал амплуа «героя-любовника», а К. А. Райкин – амплуа «проказника» и «эксцентрика». Они настолько же не похожи друг на друга, насколько непохожи рыцарь Дон Кихот и его оруженосец Санчо Панса, дворянин Дон Жуан и его слуга Сганарель и т. д. Но, противоположные по амплуа, отец и сын Райкины имели важное сходство: и тот и другой легко выходили за пределы природных данных, так что «герой-любовник» за доли секунды растворялся в арлекинаде, а «проказник» как по щелчку мог стереть эксцентрику и окружить себя романтическим ореолом.

Итак, свернув каждый с прямого пути, в Государственном театре миниатюр 1980-х встретились и соединились два лидера своих поколений, два универсальных актера огромного дарования – отец и сын. После спектаклей «Лица» и «Давай, артист!» стало ясно (в первую очередь Райкину-отцу), что Константин Райкин профессионально прочувствовал творческую стезю старого Театра миниатюр и комфортно ощущал себя во всех его ведущих жанрах, переплавив их в новое качество.