Текст книги "Полководцы Святой Руси"

Переяславль-Залесский, родовой удел

В 1276 году великим князем Владимирским стал Дмитрий, второй сын Александра Невского. Именно тогда воссиял звездный час Переяславля-Залесского.

К тому времени город представлял собой завидное владение. Основали его в середине XII века, когда на реке Трубеж появилась большая крепость с высокими земляными валами. От той древней поры в истории города до наших дней дошел кряжистый белокаменный Спасо-Преображенский собор 1152 года. Не всякий крупный город имел в ту пору собственный каменный храм, а Переяславль располагал им от рождения. Этот собор, кстати, – самое древнее каменное здание Северо-Восточной Руси, дошедшее в сохранности до наших дней. Город стоял на богатом месте: вокруг раскинулись плодородные земли, а под боком у города плескалось Клещино (оно же Плещеево) озеро с неистощимой рыбной «казной». В разное время Переяславлем владели известные личности. Князем Переяславским долгое время был Всеволод Большое Гнездо, могучий самовластец, объединитель Руси. Несколько десятилетий спустя тут княжил Александр Невский. Русь привыкла к тому, что Переяславский удельный престол нередко становится трамплином для прыжка на престол Владимирский, великокняжеский.

Дмитрий Александрович вокняжился в Переяславле за 13 лет до того, как стал великим князем и правителем «всея Руси». Именно во времена княжения в Переяславле он прославился как выдающийся полководец: в 1262 году взял на меч город Дерпт, а в 1268 году победил большое немецко-датское войско под Раковором.

Взятие Дерпта

Наступление на Дерпт предпринято было по воле отца Дмитрия Александровича, великого князя Александра Невского, вошедшего в союзнические отношения с сильнейшим на тот момент из литовских князей – Миндовгом. И осуществлялось оно большой коалицией, состоявшей из нескольких князей с их полками и ополчений вечевых республик. Старшим в русском воинстве и первым по значимости среди его вождей назван именно Дмитрий Александрович, хотя в ту пору он, скорее всего, не достиг зрелости и был подростком.

Точная дата рождения князя неизвестна. Приблизительно же – около 1250 года, годом-двумя раньше, годом-двумя позже. Итак, в 1262-м ему 12 лет или около того – годом-двумя моложе, годом-двумя старше (так что, может быть, даже 10 лет, а может быть, 14). Юноша – да, но еще и сын самого великого князя, а мальчики Рюрикова рода взрослели рано… В летописи четко сказано, что именно он возглавляет «Большой полк». Поэтому, скорее всего, он не только представлял личность Александра Невского, но и реально участвовал в военных советах и боевых действиях.

С ним идут князь Константин, зять Александра Невского (видимо, представитель дома полоцких Рюриковичей или сын литвина Товтивила), а также Ярослав Ярославич, младший брат великого князя «со своими мужи»[169]169
  Именно его нередко называют истинным лидером русской рати в этом походе: Ярослав Ярославич – взрослый человек (более 30 лет), опытный военачальник. Он участвовал в авантюре великого князя Андрея Ярославича, жестоко пострадал, бежал, через много лет вернулся (как видно, при добром согласии с Александром Невским и некотором покровительстве с его стороны), сел на тверском княжеском столе. Был ли он истинным вождем или всё же главное слово оставалось за юным Дмитрием – вопрос, на который нет окончательного ответа. Любопытная деталь: в 1264 году новгородцы прогонят Дмитрия Александровича от себя, жалуясь, что он еще слишком мал, и позовут взрослого Ярослава Ярославича на его место. Но «малость» ли тут была причиной? Или всё же смерть его отца и будущее, всем ясное, законное правление на великокняжеском престоле Ярослава Ярославича? Подростка – уже никак не ребенка – просто убрали с дороги большой политики.


[Закрыть]. Товтивил, вокняжившийся в вечевом Полоцке, привел 500 полочан и своих литвинов. С князьями – «новгородского полку без числа».

Современный историк Д. Г. Хрусталев высказал мнение, согласно которому объединенная рать состояла из 10 или даже 15 тысяч воинов. Первое из этих двух чисел выглядит вполне вероятным. Собралось, может быть, несколько больше ратников, нежели в 1242 году, во времена Ледового побоища.

Новгородский летописец, всячески подчеркивая значительный масштаб события, пишет о походе на Дерпт 1262 года следующее: «Бяше тверд град Юрьев, в три стены, и множество людей в нем всякых… но честного креста сила и святой Софии всегда низлагает неправду имеющих, тако и сий град. Ни во что же твердость та бысть, но помощью Божиею одним приступлением[170]170
  То есть оказалось достаточно одного приступа.


[Закрыть] взят бысть, и люди многы града того овыпобиша, а другы изымаша живы [то есть взяты в плен. – Д. В.], а инии огнем пожжены, и жены их, и дети. И взяша товара без числа и полона. А мужа добра застрелиша с города[171]171
  Вероятно, речь идет о каком-то знатном человеке, возможно, младшем военачальнике из княжеских войск; поэтому новгородский летописец сообщает о его гибели, но не знает его имени.


[Закрыть] и Петра убиша Мясниковича. И приде князь Дмитрий в Новгород со всеми новгородцы, со многим товаром»[172]172
  Новгородская первая летопись // Полное собрание русских летописей. СПб., 1841. С. 57.


[Закрыть]. В поздней и менее заслуживающей доверия летописи добавлены имена еще троих новгородцев, погибших под Дерптом: «Яков храбрый гвоздочник… Илья Дехтярев… Измаил кузнец… зело храбрые и вельми удалые мужи»[173]173
  Патриаршая, или Никоновская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. X. СПб., 1885. С. 143.


[Закрыть].

Итак, город пал. Спаслись только те из немцев, кто скрылся в замке (цитадели). В обороне замка местным властям помог подошедший отряд орденских рыцарей, осыпавший русских стрелами; эту крепость принудить к сдаче не удалось… Впрочем, размеры добычи, полученной в городе, оказались столь велики, что вожди русской рати не очень-то и стремились разгрызать еще один орех, более твердый и не столь богатую начинку содержащий.

«Старшая ливонская рифмованная хроника» подробно рассказывает о событиях, связанных с падением Дерпта, притом повествование наполнено тонами досады и сожаления:

 
Русское войско было замечено,
Внутрь страны к Дорпату идущее.
Это магистру стало известно.
Он сразу послал туда братьев
И других героев, что верно.
Когда к Дорпату они подошли,
Русских силы большие
У города встретили.
Они спешили очень, что правда.
Прежде, чем в бой войско вступило,
Русские многих успели
В тот день несчастными сделать.
Дорпат они захватили
И тогда же сожгли
Город почти дотла.
Рядом был замок:
Кто в него попал, тот спасся.
Домкапитул и епископ
Во дворе замка собрались.
Немецкие братья также туда пришли,
От них ведь помощи ждали.
Русское войско было очень большим,
Епископа это весьма огорчило.
Когда к подножью замка они подошли,
Попы испугались смерти очень,
Как это случалось и в старые времена,
И происходит почти повсеместно.
Они призывают стойко стоять,
А сами прочь удирают.
 

Тут просматривается явно конфликтный момент в немецком стане: орденские рыцари-братья – главные защитники немецкого присутствия в регионе. Убери их, и всё немецкое могущество здесь скоро рассыплется. Но их немного, и они негодуют на местные власти за их пассивность, за их леность, за то, что возлагают надежды на орден, а сами в делах обороны слишком бездеятельны. Сначала на исходе XIII столетия, а затем в XVI веке этот конфликт, наряду с прочими, доведет Ливонию до гражданских войн. Но пока немцы, пусть и сердясь друг на друга, все-таки не оставляют соотечественников без поддержки.

Итак, сцены недолгого вооруженного противостояния – глазами немцев.

 
Вот братья в бой вступили.
На русских стрелы они обрушили.
Других людей на помощь позвали.
Ведь были в замке и другие мужи,
Кто встал на его защиту.
Домкапитул это обрадовало.
Русские очень раздосадованы были,
Что их так сильно обстреливают.
Часто в ответ их лучники стреляли.
От замка они отступили,
Были они походом довольны.
Пленных и добычу они захватили
И спешно вернулись в свою страну.
 

В целом же известие хроники истолковывается без проблем: русским удалось нанести некоторый урон и отогнать их от стен, однако этот частный успех меркнет перед картинами общего поражения и разорения. Археологи обнаружили след «дерптского взятия» – слой пепла и головешек, то есть печать большого пожара.

Тот же Д. Г. Хрусталев точно оценил значение похода и его итоги – помимо захвата большой добычи. По его словам, «…у Ливонии сил на ответные действия не было. Бог весть, как сложилась бы история Прибалтики, если бы в следующем 1263 году Александр Невский пораньше вернулся из Орды, а Миндовг не был убит. Русско-литовский союз имел реальную возможность поколебать немецкую власть в регионе… В… контексте русско-литовской войны против Ливонии – Ордена и Рижского архиепископа – поход к Юрьеву выглядит очень логичным. Неспешный ход русского вторжения осенью 1262 г. может говорить о том, что разорению подвергся не только дерптский посад, но и окрестные поселения – земля Уганди. Следует признать, что поход 1262 года ставил перед собой локальную цель. Это была одна из атак в ходе большой кампании. Видно, что ни русские, ни литовцы не осуществляли захвата территории – шло разорение земли, подрыв базы немецкой власти, планомерно уничтожались разрозненные боевые силы противника, сжигались города и села. Надо полагать, действительно грандиозное русско-литовское вторжение в Прибалтику планировалось в последующие годы. Однако смерть в следующем, 1263 году главных инициаторов антинемецкого союза – Александра Невского и Миндовга – не позволила продолжить столь удачно развивавшуюся войну»[174]174
  Хрусталев Д. Г. Северные крестоносцы. Русь в борьбе за сферы влияния в Восточной Прибалтике XII–XIII вв. Т. 1. СПб., 2009. Глава 3. § 6. Русско-литовский союз и поход к Дерпту, 1262 г. URL: http://www.a-nevsky.ru/library/severnie-krestonosci-rus-v-borbe-za-sferi-vliyaniya-v-vostochnoy-pribaltike22.html; дата обращения 24. 08. 2021.


[Закрыть].

В это русско-литовско-немецкое батальное полотно следует, думается, добавить ордынский мотив. Отправка большой армии, в том числе великокняжеских полков, на Дерпт позволяла Александру Ярославичу сказать в Орде: «Великий хан, ты желаешь получить от меня армию для твоей войны против Хулагу. Но нам приходится защищаться от этих немцев! Вот и сейчас лучшие силы там – сражаются с врагом».

Ну и, конечно же, нельзя забывать, что помимо политических соображений – оценивая их, думается, Д. Г. Хрусталев в основном прав, – существовали также естественные, бытовые, органично присущие войне того времени цели. А именно – захват добычи, обогащение, обретение славы. Не имея достаточно сил (то ли согласия между собой), чтобы перевести под свою власть этнически эстские земли, захваченные немцами, новгородская вечевая держава и русские князья были едины в одном: это прекрасный источник богатства. И задача обогащения оказалась в полной мере выполнена.

Раковорская победа

Главное дело всей жизни князя Дмитрия Александровича, главное его военное достижение – победа в Раковорской битве, а вернее, Раковорской бойне. Это сражение 1268 года отличалось крайним ожесточением и крайней кровопролитностью. Многие специалисты, сравнивая Ледовое побоище, в котором победил Александр Невский, с Раковорской баталией, отмечают, что последняя, скорее всего, была более значительна по количеству бойцов, участвовавших в ней с обеих сторон.

Новгородская летопись содержит весьма подробное описание событий, связанных с походом 1268 года и Раковорской битвой. Началось всё с честолюбивых планов новгородской госпо́ды. Чувствуя собственную силу, боярство «со князем своим Юрием»[175]175
  Сын великого князя Андрея Ярославича, утратившего великокняжеский стол в 1252 году, но занявшего впоследствии крупный удел Городецкий.


[Закрыть] мечтало о совершении похода на соседей, очевидно, за добычей. Одни хотели ударить по литве, другие – по Полоцку, третьи – идти за реку Нарову (против немцев или датчан). Распря закончилась победой третьей группировки: был совершен поход за Нарову, к Раковору. Город находился тогда под контролем датчан. Тамошние земли подверглись разорению, однако Раковор устоял, более того, у стен его погиб боярин Федор Сбыслович и еще шестеро новгородцев. В целом – если не поражение, то и, во всяком случае, не успех.

Тогда Господин Великий Новгород принялся создавать коалицию для организации большого похода, в рамках которого боярское ополчение выступило бы рядом с княжескими ратями «Низовской Руси». Иначе говоря, республика собралась повторить удачный опыт Дерптской кампании 1262 года. Позвали в первую очередь князя Дмитрия Переяславского, и тот двинулся с войском из своего стольного города. Затем отправили послов к младшему брату покойного Александра Невского, Ярославу Ярославичу, вот уже пять лет занимавшему великокняжеский Владимирский стол. Тот прислал сыновей Святослава и Михаила с полками. Любопытно: по свидетельствам разных летописей видно, что к Дмитрию Александровичу обратились в первую очередь, притом видели в нем безусловного лидера сколачиваемой коалиционной рати. В собственном князе Юрии Андреевиче разочаровались – это, допустим, ясно. Однако совсем не ясно, отчего великому князю Ярославу дали второе место в планах большого похода? Не доверяли ему? Не видели в нем сильного военного вождя? Не желали давать великому князю решающего слова в своих политических затеях? Трудно сказать. Всего вероятнее другое: Ярослав Ярославич уже неоднократно княжил в Новгороде, он даже женился на новгородской боярыне, но всякий раз должен был уходить оттуда. Новгородцы, по всей видимости, просто не могли найти с ним общего языка, не могли договориться по делам политики: это был какой-то неудобный для них князь, возможно, неприемлемый по психологическим причинам…

Кроме призыва к воинскому сбору коалиции, готовясь к осаде Раковора, новгородцы «изыскаша мастеры порочные и начаша чинити порокы [по́роки – осадные камнеметы, а мастера по́рочные – обслуживающий персонал. – Д. В.] во владычне дворе [дворе архиепископа Новгородского. – Д. В.]»[176]176
  Новгородская первая летопись // Полное собрание русских летописей. Т. IV. СПб., 1841. С. 59.


[Закрыть].

Увидев угрозу, немцы из разных городов Ливонии отправили в Новгород посольство, «с лестью [то есть лживо. – Д. В.] глаголюще: нам с вами мир», а судьба земель, находящихся под властью Датского короля, их не интересует – новгородцы якобы могут спокойно воевать с датчанами, немцы же помощи не окажут ни Раковору, ни Колывани. Послы целовали крест в знак нерушимости своих намерений. Вслед за ними дали крестоцеловальную клятву власти Дерпта, Риги и орденское руководство.

Помимо переяславских и великокняжеских полков, а также собственно новгородской силы, в походе участвовал князь Довмонт-Тимофей Псковский, великий герой и блистательный полководец, князь Константин, зять покойного Александра Невского[177]177
  По другой версии, это князь Константин Борисович, сын и доверенный представитель могучего Ростовского князя Бориса Васильковича.


[Закрыть], князь Ярополк – видимо, из смоленских удельных правителей, а также ряд более мелких князей, коих летописец не называет по именам.

Возвращаясь к вопросу о масштабах Ледового побоища 1242 года сравнительно с Раковорской битвой 1268 года: русская сторона выставила в поле явно больше войск, чем при Александре Невском. И там, и здесь принимали участие ополчения Новгорода Великого, Ладоги, добровольцы из Пскова, дружины новгородского князя и великокняжеские полки с «Низовской Руси». Но дружины Довмонта, Константина, Ярополка, малых князей – вот силы, которые не находят аналогии в перечислении отрядов, входивших в состав армии Александра Невского 26 лет назад. Иначе говоря, рать, возглавленная Дмитрием Александровичем, оказалась значительнее – не на порядок и не в разы, но все же значительнее воинства его отца, вышедшего на лед Чудского озера.

23 января 1268 года объединенное воинство вышло в поход. Разделившись на три колонны, рать разорила неприятельскую землю. Главные силы, очевидно, под командованием Дмитрия Александровича, обнаружили некую пещеру или ущелье, набитое чудью (эстами). Русские полки осаждали это труднодоступное урочище три дня, а затем «мастер порочный хытростью пусти на ня воду»[178]178
  Новгородская первая летопись // Полное собрание русских летописей. Т. IV. СПб., 1841. С. 59.


[Закрыть]. Чудь выскочила наружу, попала под русские клинки, а богатая добыча с позволения новгородской госпо́ды перешла из «пещеры» в обоз Дмитрия Переяславского: очевидно, новгородцы считали, что в этом деле он сыграл главную роль.

Оттуда коалиционная рать пошла к Раковору и встретила на реке Кеголе многолюдный «немецкий полк». Летописец подчеркивает мощь неприятельского воинства: «И бе видети яко лес, бе босовокупилася вся земля Немецкая»[179]179
  Новгородская первая летопись // Полное собрание русских летописей. Т. IV. СПб., 1841. С. 59.


[Закрыть], – против всех прежних договоренностей и крестоцеловальных клятв.

Воинство Руси вышло за реку и поставило полки следующим образом:

на правом крыле псковичи Довмонта, несколько дальше – переяславцы Дмитрия Александровича и великокняжеский отряд Святослава Ярославича;

на левом крыле Михаил Ярославич с остатком великокняжеской рати;

в центре «железный полк» новгородского боярства и дружина Юрия Андреевича[180]180
  По данным Софийской Первой летописи, князь Новгородский Юрий со своей дружиной составил часть левого крыла, но в этих данных можно усомниться.


[Закрыть] – как раз напротив «великой свиньи» (боевого клина орденских братьев).

Где встали прочие княжеские дружины? Ладожане, выступившие в поход по зову Новгорода, – очевидно, по центру или вместе со псковичами, несколько правее. Малые князья, скорее всего, усилили своими ратниками левое крыло, гораздо более слабое, нежели правое.

Тот же Д. Г. Хрусталев сделал попытку оценить расположение и численность двух коалиционных армий, которым предстояло столкнуться под Раковором в жестоком сражении. Он, в частности, пишет:

«– 34 орденских брата из Феллина (Вильянди; земля Сакала), Леаля (Лихула (Lihula); земля Вик (Приморье) и Вейсенштейна (Пайде, земля Гервен) со своими мужами (diebrûdere undouchireman) заняли центр;

– ополчения местных жителей из орденских земель (landvolkes) расположились левее орденского войска;

– армия Дерптского епископа Александра, надо полагать, заняла позицию рядом с орденским войском (может быть, правее);

– правый фланг составили датчане (королевские мужи (deskunigesman)), которых было больше, чем немцев (dûtscher), то есть войск ордена и Дерптского епископа. Вероятно, к “королевским мужам” относилось также ополчение местных жителей из датских владений в Эстонии…

О численности немецкого войска автор ЛРХ (“Ливонской рифмованной хроники”) указывает в соотношении 1/60. Русских, как он написал, было 30 тысяч, а немцев, таким образом, 500 человек. Однако познакомившись с другими частями текста ЛРХ, можно сказать, что это даже не преувеличение, а традиционный литературный штамп. Автор ЛРХ и при описании Ледового побоища писал: “У русских было такое войско, что, пожалуй, шестьдесят человек одного немца атаковало”. Тем не менее, очевидно, что у немцев было заметно меньше войск, чем у русских. Летом 1268 г. при походе к Пскову магистр собрал войско, по указанию той же ЛРХ, в 18 тысяч всадников. Но это было общеливонское войско, включавшее ополчения ливов, латгалов, эстов и 180 орденских братьев. В него не вошли датчане и другие участники Раковорской битвы. Русская летопись называла это воинство “великим”: “придоша Немци в силе велице под Пльсков”. Однако про немецкое войско при Раковоре новгородский летописец писал еще более восхищенно: “И ту усретоша стоящь полк немецьскыи; и бе видетия кои лес: бе бо свкупилася вся земля Немецьская”. Надо полагать, автора ЛРХ интересовали собственно орденские войска. Именно ими он восхищается и с ними соотносит численность противников. По сравнению с Раковорской битвой, где участвовало только 34 брата, поход к Пскову, к которому подключилось 180 братьев, грандиозен. Но общая численность немецкого воинства под Псковом и немецко-датского под Раковором должна быть сопоставима. Вероятно, ливонцы собрали к Раковору около 18–20 тысяч воинов – против 28–30 тысяч русских»[181]181
  Хрусталев Д. Г. Северные крестоносцы… Глава 4. § 2. Раковорский поход, 1268 г. URL: http://www.a-nevsky.ru/library/severnie-krestonosci-rus-v-borbe-za-sferi-vliyaniya-v-vostochnoy-pribaltike24.html; дата обращения 24. 8. 2021.


[Закрыть].

С чем-то здесь можно согласиться, с чем-то – нет. Прежде всего, откуда взялся вывод о превосходстве русских в численности? Мы этого не знаем, источники не дают подобных данных. Немцы пишут: один против 60. И это, как заметил совершенно справедливо Хрусталев, литературный прием. Русские встревожены тем, что перед ними – огромная, как лес, – вся сила немецкой Ливонии. Одни говорят: враг силен и многочислен, другие говорят: враг силен и многочислен, кого больше, ведает один Бог. Да, самих орденских братьев немного, но старших русских дружинников и бояр также не могло быть большое число, а по вооружению и выучке именно их имеет смысл сравнивать с рыцарским воинством. Численность датского рыцарства, явившегося на защиту своих земель, вообще полностью из области догадок.

К сожалению, приходится сделать вывод: сколько бойцов выставила русская и немецко-датская стороны в поле, определить даже в самом грубом приближении невозможно. «18–20 тысяч воинов – против 28–30 тысяч» – это всё малообоснованно.

Притом надо учитывать: автора «Старшей ливонской рифмованной хроники» интересуют в основном немцы. Более того, и среди немцев он фокусирует внимание на орденских силах, а не повествует обо всех отрядах. Так же и новгородское летописание: видит в основном своих, нечасто, лишь в ключевых моментах переключаясь на действия княжеских дружин.

А вот одно ясно со всей определенностью: если на льду Чудского озера в 1242 году русских было несколько меньше, чем у Раковора в 1268-м, то немцев и датчан там собралось значительно, может быть, в разы меньше, чем под Раковором. Помимо сравнимых с 1242 годом по количеству сил выставленных орденом и епископом Дерптским, к Раковору вышли большие немецкие ополчения из разных областей Ливонии. Вместо незначительного, едва замеченного летописями отряда датчан на Чудском озере пришло большое, вероятно, превышающее численность немецкого контингента датское воинство[182]182
  По оценке немецкого источника, которой можно доверять, датчане собрали больше бойцов, чем немцы.


[Закрыть]. Плюс, видимо, собственно раковорское ополчение, а также, возможно, отряды ополченцев из иных областей, подвластных датчанам. Сколько подняли эстов – помимо немецких колонистов – сказать в принципе невозможно. Однако поднимали их, во-первых, с большей территории, чем в 1242 году, и, кроме того, без спешки, присущей той кампании. Русское войско задержалось в походе, и, следовательно, у противника имелось достаточно времени для подготовки. Особенно для сбора ратной силы.

Думается, соотношение сил у Раковора сложилось менее благоприятно для русских, чем в ходе Ледового побоища. Можно даже предполагать, что коалиционная русская рать оказалась в меньшинстве.

Войска сошлись 18 февраля 1268 года, и «…яко соступишася, бысть страшное побоище, яко не видали ни отцы, ни деди, и ту створися зло велико…»[183]183
  Новгородская первая летопись // Полное собрание русских летописей. Т. IV. СПб., 1841. С. 60.


[Закрыть]. В лобовой сшибке с орденскими братьями новгородское боярское ополчение потерпело сокрушительное поражение.

На месте погибли посадник Михаил и с ним еще 13 бояр, тысяцкий Кондрат без вести пропал, а вместе с ним еще два боярина. Летописное известие, очевидно, писалось по горячим следам, трупы трех последних знатных особ не нашлись на поле боя, а потому сохранялась вера, что они обнаружатся в плену или просто бежали… Но и они погибли тогда, в бою на реке Кеголе под Раковором. А вместе с ними много менее известных «бояр» и «черных людей без числа», псковичей, ладожан.

Катастрофа усилена была бегством князя Юрия с дружиной, и новгородцы даже усомнились в его верности: да не был ли в нем «перевет»? Но позднее, кажется, простили ему бегство и не обвиняли в измене. Князь еще повоюет за Дом святой Софии. Должно быть, столь велика была досада, что лучшие силы Новгорода посыпались под ударом немцев, как карточный домик, что первое время по умам бродило желание найти виноватых: «Как же это мы? Не могло такого быть… Может, князь, собака, нам изменил?» Но князь не изменил, просто он оказался со своими людьми ничуть не лучше боярских ратников вечевой республики.

Рыцари распороли «железный полк» новгородцев и встали, достигнув обоза госпо́ды: там было чем поживиться. В описании этой части битвы согласны между собой русский источник и немецкий. «Старшая ливонская рифмованная хроника» передает торжество немцев, нанесших разящий удар и почувствовавших вкус победы:

 
…русских увидели скачущими
Гордо в земле короля[184]184
  Имеются в виду области, находившиеся под контролем войск и администрации датского короля.


[Закрыть].
Они грабили и жгли,
У них было сильное войско…
Сам Господь захотел тогда их наказать
Из-за огромного их вероломства.
Многими сплоченными рядами
Они приближались, сверкая знаменами.
От Дорпата тогда выступил навстречу
Епископ Александр,
С ним многие другие,
Кто христианству готов был служить,
Как много раз я это слышал.
О чем я могу еще сказать?
Все мужество они собрали
Против русских, это правда.
Это то, что о них известно.
Из Феллина там было братьев немного;
Войско магистра в другом месте
С врагом воевало,
Так что мало оказалось тех, кому
С русскими пришлось сражаться.
Это было очевидно.
Из Леаля пришли туда братья,
Но немного их было, как мне известно.
Из Вейсенштейна также немного.
Если хотите знать точно:
Всего числом тридцать четыре,
Говорят, было братьев.
Местных жителей было у братьев немало.
Все они желанье имели
С русским войском сразиться.
Как только люди туда подошли
Братьям на помощь,
Тотчас начали строить их
На левом фланге:
Там довелось им сдержать наступление.
Еще больше, чем было немцев,
Королевские мужи[185]185
  То есть датское рыцарское воинство.


[Закрыть] привели туда:
На правом фланге они стояли.
Затем с честью начали битву.
Братья, а также мужи их
Во все стороны удары наносили.
Затем случилось несчастье:
Смерть епископа Александра.
Русских, двумя колоннами наступавших,
Они разбили и преследовали
По полю здесь и там.
Русские с войском своим отступали
По полю вверх и вниз;
Снова и снова они возвращались,
Но это мало им помогло:
Много мужей их там полегло.
С честью братья отомстили
За то, что терпели
От русских долгое время.
На поле широком, просторном
Были у русских потери большие,
Печальным был для них битвы исход:
Бегом и вскачь неслись они прочь.
Русских там много побили.
Господь помог в тот раз победить:
Ведь каждый немец должен был сражаться
Против шестидесяти русских,
Это правда. Знаю я это наверняка.
 

Новгородский летописец, горюя и досадуя, предлагает истинно христианское объяснение тому разгрому, который обрушился на «железный полк» новгородской госпо́ды: «За грехы наша Бог казнит ны и отъят от нас мужи добрые, да быхомся покаяли…»[186]186
  Новгородская первая летопись // Полное собрание русских летописей. Т. IV. СПб., 1841. С. 60.


[Закрыть] Но Господь не желает «грешнику смерти до конца», а потому отвратил ярость от новгородцев и «призрел милосердным… оком».

Итак, волей Божьей, как видели это средневековые новгородцы, сражение переменило характер, превращаясь из поражения в победу. Летописец, скорбя и радуясь одновременно, с торжеством сообщает: «Силою креста честнаго и помощью святыя София, молитвами святыя владычица нашея Богородица приснодевица Мария и всех святых, пособи Бог князю Дмитрею и новгородцем… и гониша их, бьюче, и до города в 3 пути на семь верст, якоже не мочи ни коневи ступити трупием»[187]187
  Новгородская первая летопись // Полное собрание русских летописей. Т. IV. СПб., 1841. С. 60.


[Закрыть].

Очевидно, князь Дмитрий Александрович со своим полком и с ратниками великого князя разметал левое крыло вражеского воинства, увлекся преследованием, рубил и рубил бегущего противника. Иначе говоря, он сделал с флангом немцев точно то же, что немецкий центр сотворил с новгородским боярским ополчением.

А потом развернулся и обнаружил лучшую часть немецкого рыцарства застрявшей в боярском обозе.

«И тако воспятишася от города и узреша инии полчища свинью великую, которая… вразилася в возникы Новгородьскые[188]188
  То есть в обоз боярского ополчения.


[Закрыть]; и хотеша новгородцы на них ударити, но инии рекоша: уже есть вельми к ночи, егда како смятемся и побиемся сами?»[189]189
  Новгородская первая летопись // Полное собрание русских летописей. Т. IV. СПб., 1841. 60.


[Закрыть] Вероятно, решение принимали тогда вовсе не вожди размазанного воинства вечевой республики, а победитель, то есть Дмитрий Александрович. Именно он, надо полагать (в летописи Новгородской князь дипломатично назван «инии», дабы не отдавать первенство в принятии тактических решений чужаку, хотя бы и столь именитому), отверг страстные призывы бояр атаковать обоз, чтобы спасти их ценное имущество, рискуя самим в темноте наступающих сумерек напороться на ловушки и баррикады, сделанные из повозок.

Этот разговор мог выглядеть примерно так.

…В сумерках на землю пал мороз. Люди утомились, кони утомились. И у тех, и у других пропал боевой задор. Конь, он когда страха первого лишится, храпит, кусается, летит во весь мах… Нынче уже не то. Кони дрожат, жилки на боках у них подергиваются, трупьё, где в один слой, а где в два всюду раскиданное, пугает их.

Князь Переяславский снимает шелом, вытирает пот. Ему восемнадцать лет. Сей день принес ему честь и славу. Дважды дружинники под его стягом разбивали стену чужого воинства, топтали немцев и данов. Сначала в первом наскоке, потом на обратном пути – заслон сбили. На первом деле одного старшего дружинника он потерял, на втором – иного. Жаль их. Но где великое дело без крови делается!

Сам с дружиною на немцев ходил, меч багрянил, рубился честно. Никто в малодушии не упрекнет. Помог Господь, одолели повсюду, токмо госпо́да новгородская, горделивая без удержу, дала немцам плечи. И потому порублена-посечена без меры, раскидана по снегу в богатых своих доспехах, и кони ее, по хозяевам печалясь, ныне носятся туда и сюда, не даваясь покамест в чужие руки.

А кто остался жив из бояр новгородских, те перед ним ныне стоят во гневе и досаде. Мало с них немец гордыни спустил, мало дерзости немецкий плотник стесал! Речи ведут, яко Хам из Священного Писания.

Этот кто? Самый горластый? А, Павша. Как его? Онаньич? Онаньинич? Не звать его по имени-отчеству, покуда в точности не вспомянется, ибо обидчивы излиху. Мал сверчок, да стрекот от него громок… А этот, потише, поумнее? Ратибор. Этот ратник от Бога, вот и не верещит, понимает. А тот, со великим чревом, яко пивная бочка? Жирослав Давыдович. Истинно, что Жирослав. Воинничек… За спиной у него Михайло Мишинич. Сей истинно умен, иным боярам новгородским не чета. Оттого и не встревает.

А вот Павша-то аж яростью налился, по последнему свету видно, яко щеки у него покраснели:

– Княже! Да сколь добра там! Оружья! Серебра! Всё пропадет. Шатры там же, утвари всякой… Как отдать? Без боя? Мы же их задрали!

«Мы же… Мы же… Дружины – моя да великокняжеская – немцев задрали. Довмонт их такожде задрал. А вы токмо бегать здоровы оказались…»

– Не пропадет, – кратко ответствует князь.

– Как? Отчего?

И тут вмешивается Ратибор:

– Почтенный Павша Онаньинич, либо до утра немцы из коша нашего уйдут, и тогды токмо то, что в руках у них уместится, унесут. Велика ли потеря? Либо утром отобьем всей силой.

– Цыц, Ратибор! – рявкает Павша. – Не по твоей чести лезть поперек меня. Сам управлюсь!

Ратибор отступил. Павша продолжал напирать:

– Княже! Не поскупимся. Веди людей своих в бой, каждого щедро серебром наделим. Веди! Да не робеешь ли ты? Не обабел ли?!

«Кровь людей моих купить хочет. О прибытке, о корысти, о животишках своих мыслит, о прочем не умеет».

Дмитрий Александрович молчал.

Тогда Жирослав Давыдович ступил вперед:

– Княже, молим тя… Порубишь немцев, и нам мир ставить способнее будет.

«Ты руби немцев, а мы потом свой мир поставим. Ясно молвил, всё до конца ясно…»

Князь всмотрелся в темнеющую даль. Может, и впрямь – додавить? Отец вон всех положил на озере на Чудском, и слава ему пришла таковая, что по сию пору не истаяла. Отец бы ударил или нет?

Немцы опрокидывают телеги. Легче им так оборону держать. Дорога пред телегами изрытая, ямистая, трупьем забросанная. Овражки вон там и вон там. Так. Само воинство новгородское душой ослабло, мало кто в бой пойдет. А своих мало не по ночной поре в рубку вести – почитай, на смерть вести. И кому Бог победу даст, Он один и ведает. Наутро с немцем в открытом бою переведаться – дело другое, тут его удобнее взять будет.

– Княже! Будь храбор!

– Столько борошнишка пропадет! Серебро, наряды… Не поскупимся!

– Княже, будь мужествен, яко лев!

Учил его отец: не токмо львиный рык нужен князю, но и здравый разум.

– Нет! – ответил он боярам новгородским и поворотил коня.

Дмитрий Александрович мудро рассудил: наступит утро, тогда дружинная конница попробует рыцарское войско на зуб еще раз: при свете дня, на ровной местности.

Но рыцари вовсе не искали нового боя, очевидно, дневная битва до крайности вымотала их. Не дожидаясь утра, они бежали из расположения новгородского обоза. «Новгородцы же стояша на костех 3 дни, и приехаша в Новгород, привезоша братью свою избьеных, и положила посадника Михаила у святой Софии…»[190]190
  Новгородская первая летопись // Полное собрание русских летописей. Т. IV. СПб., 1841. 60.


[Закрыть]

Итак, Новгородская летопись видит в основном собственное горе, собственный разгром, воспринимает удачу Дмитрия Александровича как чудо, как помощь Божью и рассказывает о его действиях с непостижимой краткостью. Не новгородец, не новгородский князь (на тот момент), так к чему уделять ему много места?! Ну, победил там, где бояре новгородские оказались разбиты, ну, так это его сам Бог послал спасать Дом святой Софии.