Текст книги "Убить миротворца"
Автор книги: Дмитрий Володихин
Жанр: Космическая фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
Глава 10
Милосердие
30 мая 2125 года.
Московский риджн, Чеховский дистрикт.
Виктор Сомов, 29 лет, и Дмитрий Сомов, 32 года.
–… Прости, брат… Нескоро ты меня увидишь. Если, конечно, увидишь. Не в этом месяце, и не в следующем, и не через два. Расстаемся надолго.
– Отчего же?
– Не могу. Нет, никак не могу…
– Витя, почему?
– Противно мне у вас тут. Как в могиле. И люди вокруг есть, но, выходит, они вроде мертвецов… Спят мертвым сном, а если просыпаются, то немногие и ненадолго. Ты, брат, не принимай на свой счет. Я же понимаю, жизнь у вас так устроена: все вы вроде бутылочных пробок, и каждый, кто сверху, имеет полное право вонзать в вас штопор. Вот и тебя продырявили. Какая грустная жизнь: ни любви, ни веры, ни надежды… одна сухая мудрость помногу и без закуски.
Тут «близнец» рассердился: лицо у него сделалось красным, прямо-таки пунцовым. Видно, как-то иначе надо было реагировать на его слова. А как тут иначе? Дрянь ведь какая несусветная. Лежат под чужим сапогом, целуют подошву и чувствуют себя счастливыми.
– Да что ты понял! – закричал на него двойник, – ты не понял ничего! Ты вообще ничего в нашей жизни понять не можешь! Терра твоя! Рай земной! У вас будто бы нет никакой социальной ответственности! Будто вы живете там все вольные, как волки в лесу! Чушь! Нонсенс! Тупость, серость, нелепость!
А Сомову и впрямь сделалось очень грустно. Смотреть на такое, слушать такое и не печалиться – невозможно.
– Знаешь, брат, есть у нас, конечно, и долг, и ответственность тоже есть… Но мы все вроде братьев друг другу… Или не братьев, может быть, а каких-нибудь дальних родственников. Одним словом, родня. Представь себе: весь планетоид – родня. Кроме женевцев, конечно. И как мы после этого будем друг другу смертно пакостить? Мы не можем. Специально не нафантазируешь… Конечно, есть уроды, уголовники или совсем безмозглые люди, но ведь они исключение. Нас там очень много. Одних русских больше миллиарда уже, плодимся нещадно… Во всей Российской империи столько не наберется, скоро не Россия Терре, а Терра России будет старшей сестрой. Но… пойми ты, как бы много нас не развелось, мы все – вроде очень большой семьи, а не куча отдельных людей. Латино или, скажем, поляки – тоже семьи. Семьи хороших соседей, с которыми мы ладим как сильные с сильными.
– Я не верю тебе. Ложь и глупость.
– Ну и не верь. Дела это не меняет.
– О, разум всемогущий! Наше общество приучилось жить в рамках жесткой иерархии, естественным образом подталкивающей наверх достойнейших. Так сказать, интеллектуальная меритократия. Почти идеальная конструкция. Почти утопия во плоти. И только в нижней части социальной лестницы происходит…
–…большой всепланетный крематорий.
– Как ты смеешь! Это ведь моя жизнь! Я во многом разделяю идеалы… э-э…
–…душегубства.
– Недомыслие! Невежество и недомыслие! Хорошо. Попробуем рассмотреть с точки зрения неразрешимых проблем демографии…
– Воняет.
– Что?!
– Воняет! – гаркнул Сомов. Вся его прежняя сонливость слетела.
Двойник на секунду растерялся, пожух, словно трава под палящим солнцем. Он даже как-то странно засопел… Плакать собирается или какая еще муха его укусила? Чертовщина! Но затем «близнец» как будто собрался, перегруппировал мысли и доводы. Вновь попытался перейти в наступление. На этот раз он взял тоном ниже:
– При всех перекосах системы сельские получают от общества весьма значительный комплекс…
–…похоронных услуг.
– Как об стену! Ты совсем не слушаешь меня! По сути, все, что для сельских делается, надо оценивать как своего рода милосердие.
– Господи, до чего же все тоскливо и глупо выходит… Милосердие и то – на веревочке: то под нос сунул, то отдернул.
– Ты это мне говоришь! Ты, вояка! Да я уверен, что у вас смертная казнь применяется массово! Как иначе может быть в тоталитарном мире, да еще и милитаристском! Это же азы! А у нас ее просто нет. У нас этим, ненужным, дают хоть как-то жить.
«Кричит он… Храбрости я ему подкинул с гулькин нос, да и та вся в дурь пошла».
– Напрасно ты воздух сотрясаешь… И у нас ее нет. Ни тайной, ни явной. И никогда смертной казни не было на Терре. Да и в России давно под запрет попала, – были на то свои соображения…
Не стал он объяснять двойнику, как это было. Еще бисера пометать перед кое-кем! Все равно не сумеет взять смысл. Просто не пожелает, как нашкодивший малец не желает слушать, в чем он виноват, и все отвергает – с первого до последнего слова. А ведь до чего красивая история… Государь император Даниил III при восшествии на престол, держал перед подданными речь. Среди прочего, он сообщил об отмене смертной казни, вновь, после долгого перерыва, начавшей применяться в 2023 году. Отмене – безо всяких исключений. И объяснил свои действия предельно просто: «Интересы государства и народа требуют сохранения смертной казни. Разнообразные опросы говорят о том, что 75 процентов россиян не желают расставаться с нею. Большинство общественных движений поддерживают ее, а многие требуют большей строгости. Не существует никаких основательных аргументов для отмены смертной казни, и здравый смысл требует даже не задумываться об этом. Но я своей монаршей волей уничтожаю это зло в пределах Российской империи, потому что Господь сказал: „Не убий“».
А «близнец» замолчал и сник. Когда-то, давным-давно, родители водили Виктора в зоосад земных видов. Очень их немного приспособилось к терранским условиям. Совсем недавно завезли чудо-птицу ворону, единственную на весь планетоид. Наверное, каждый десятый в Ольгиополе выкроил время, чтобы прийти и поглазеть на инопланетное диво. Птицы не водились на Терре, а изо всех земных прижилось лишь три или четыре вида… Ворона сидела, нахохлившись, косила круглой черной кнопочкой глаза на толпу зевак и делала вид, как будто ее никто и ничто здесь не интересует; тем более, она ни в ком не испытывает надобности. Было вороне, скорее всего, до крайности тоскливо. А ветер, никогда не утихающий в этих широтах Терры, бесстыдно ерошил ей перья, – как будто заглядывал под юбку. Так и двойник сейчас: нахохлился, будто старая продрогшая птица, а внутри у него варилась каша-малаша, которую Катенька поименовала бы дамским словосочетанием «смятение чувств».
Тогда Сомов подошел к нему, обнял по-мужицки крепко и сказал:
– Ты не грусти, Дима. Не могу я, уж больно мне тошно. Отойду – может, еще свидимся.
Сидит дерево-деревом.
– Хочешь, буду у тебя на Рождество? – и тут Виктор по унылому взгляду собеседника понял, что тот не понимает значение слова «Рождество».
–…В общем, через полгода. Между пятым и десятым января. Раньше вряд ли. Прости, омерзение такое, аж ознобом продирает. Прости, брат.
И двойник напоследок немножечко оттеплился:
– Ты… приходи. Как-нибудь. На твое Рождество, например…
– Я постараюсь.
* * *
Так не сработал «зарайский джокер».
…Тем временем два наблюдателя, пребывающие в весьма удаленной точке, продолжали свою неторопливую беседу.
– Вам, видимо, в ближайшем будущем придется искать другого напарника.
– Отчего же, по-моему мы неплохо работаем вместе…
– Не спорю. Но я чувствую себя настолько взвинченным! Вчера мой личный врач констатировал нервное истощение. Каждый раз, когда Ведущий и Ведомый рядом, мне кажется: вот-вот, еще чуть-чуть, и дело сделало… Провал! Опять провал! Помните, они беседовали про мировтворцев? Ну, что любому из них теоретически стоило бы оторвать голову?
– Помню.
– Я, наверное, потерял килограмм веса. Наша парочка разочаровывает меня. Ведущий… с такими настроениями… да… с такими настроениями он малопригоден для использования в наших целях. Как жаль, что мы не можем вмешаться в события! Как жаль! Как жаль, что мы умеем только открывать ворота перед Ведущими, а сами обречены оставаться наблюдателями…
– Э-э… может быть, подобное положение не столь уж трагично…
– И, знаете ли, меня все раздражает. Буквально все! Их нелепые сентенции, медлительность Ведомого, а особенно нелепый язык Ведущего… Отвратительный акцент! Я понимаю через слово.
– Батенька… Так ведь иначе и быть не могло. У них там – сто двадцать пятый год, а у нас здесь – сто пятьдесят восьмой… Язык не стоит на месте. К тому же для нас Ведущий, по большому счету, чужак. Чего ж вы хотели?
– Да знаю я, знаю, знаю! Хорошо кое-кому с темпераментом флегматика наблюдать из заоблачных высей метания холерика. Поймите, я не считаю правильным контролировать эмоции, подчинять их рассудку. Для меня мои чувства – ценность…
– Порой, глядя на вас, я с необыкновенной глубиной чувствую правоту наших предков, которые отказались от любого милитаризма в принципе, от любой полиции и от любой армии… Полагаю, холерики нашли бы способ использовать и то, и другое, отстаивая неприкосновенность своих эмоций.
– Вы желаете ссоры? Извольте, черт возьми, я как раз в настроении!
– О, нет. Простите, если я задел вас. И… у меня, кажется, есть чем вас порадовать. Надеюсь это несколько поубавит пищу для вашего раздражения. Итак, мы перестали быть резервом, запасным вариантом, номером шесть. Я поинтересовался ходом дел у других двоек. Так вот, Дэвис из сто тридцатого года сдал своего Ведущего-10 гражданской милиции…
– Уму непостижимо!
– Ромашов, то бишь 1-й, закатил истерику и выгнал двойника из дому. Он, видите, не хочет больше встречаться. Так что этот вариант тоже, наверное, можно считать отработанным. Если помните, Оганесян – 2-й, кажется, – отпал раньше…
– Да, еще на прошлой неделе. Э-э… перспективный вариант Уильямсона из девяносто седьмого года?
– Знал, что спросите. Ведущий-3 взят людьми Братства по дороге в Гвианский резерват. Не догадался моментально дать команду на обратный ход. Не знаю точно, какая муха его укусила, но тем, кто его брал, показалось, будто он пытается оказать сопротивление… Одним словом, он так и не пришел в сознание.
– Печально. Мы не думали, что будет… так.
– Элеонора Эспартеро, 5-я, больше не интересуется своей Ведомой. У нее личные проблемы, и это надолго.
– Выходит, наша двойка сейчас в фокусе внимания? Самая перспективная на данный момент?
– Единственная перспективная. Номера четыре, семь и восемь ни у кого не вызывают особой надежды. Девятый «завял» еще в самом начале.
– Что ж, я горжусь ответственностью, которая на нас теперь свалилась… Но до чего же странные люди! Психологи предсказывали гораздо более продуктивный результат альянса двойников.
– Вряд ли их можно назвать странными, если сравнивать с нами… Ради благородной, но несколько расплывчато сформулированной цели народ высказался за самоубийство двумя третями голосов против одной… Помните: триста два общинника против ста шестидесяти. Это ли не странно!
– Вы не смеете так говорить! В конце концов, мы с вами здесь ради…
– Ради того, чтобы выполнить общую волю. И мы ее выполним, если возможно… Но говорить я смею все, что пожелаю. Для меня мои мысли – ценность…
– Признайтесь, вы голосовали против! Для вас высокое стремление духа – пустой звук!
– Право, это гораздо хуже и опаснее, чем пустой звук. Но я голосовал за…
– А?
– Боже, какое у вас сейчас лицо… Я голосовал за в надежде на естественный ход вещей. Мы сделаем все возможное, не получим искомого, но наверняка избавимся от массового комплекса, будто все мы, потомки ушедших, предатели и отщепенцы.
– Логика труса.
– Логика здравомыслящего человека. Кроме того, мы получим бесценные сведения… Вот, хотя бы точка расхождения! Послушайте-ка. Ведущий и Ведомый сошлись на выборах 2024 года. Но ведь было какое-то событие раньше, возможно, намного раньше, оно-то и привело к моменту бифуркации на выборах… Я поискал… не могу с уверенностью сказать… Возможно, 1999 год, а возможно, 2002-й. Самое позднее – 2003-й, дальше ветвление очевидно…
– Коллега! Занимаетесь чепухой.
Часть 3
Обмен невозможен
Глава 1
Мужчина и женщина. № 2.
8 января 2126 года
Терра-2, Ольгиополь.
Виктор Сомов, 29 лет, и Екатерина Сомова, 36 лет.
Терранцы знали о существовании пальмы, ели и омелы только по учебным программам. Местная флора последовательно отторгла и то, и другое, и третье. На единый языческо-христианский праздник нового года/Рождества Христова здесь украшали молодые деревца остролиста шипастого – гибрида крыжовника, терранского груздя бешеного и карликовой березы…
Сомов совершал немыслимо грубое нарушение устава, но его поддерживал весь – до единого человека – экипаж крейсера «Сталинград». Он не видел жену вот уже семьдесят шестые сутки, а она – тут, рядом, на соседнем планетоиде, можно сказать, в двух шагах…
Один малознакомый человек подменил его на вахте. Другой малознакомый человек скрыл этот факт, рискуя карьерой. Третий малознакомый человек, выдав чудовищно секретные разведданные, уверил Виктора в том, что противник не совершит нападения в ближайшие несколько часов; этот рисковал чуть ли не головой – в условиях военного времени. Начальник флотилии броненосных крейсеров командор Бахнов застал его в транспортном ангаре в самый разгар преступного действия: Сомов как раз готовил ко внеплановому вылету казенный шлюп. Увидел командора и застыл. Не врать – так тут и конец его службе, а соврешь, – выйдет глупо, неправдоподобно, бесчестно. Он молчал.
А у командора застыл в глазах целый набор соленых флотских словечек. Если бы – стояло у него в очах – серьезный человек, капитан «Святого Андрея», не рекомендовал ему взять к себе этого раздолбая старпомом на броненосный крейсер «Сталинград», если бы старпом не оказался неожиданно толковым, если бы он, командор, самолично не повесил ему на грудь Синявинский крест, с некоторым опозданием прибывший с Русской Европы, если бы сам Вяликов не отзывался о нем благожелательно, если бы не крайне нервная обстановка за шаг до войны с Женевой, когда на счету каждый офицер с настоящим боевым опытом, своими бы руками задушил негодяя!
Бахнов:
– Разрешить не имею права. Запретить не поворачивается язык. Попадешься – отмазывать не стану. Лети. У тебя четыре часа…
Когда капитан-лейтенант добрался до дома, у него оставалось, с учетом обратной дороги, совсем чуть-чуть. Просто смешно.
Она открыла дверь растрепанная, босая, в халатике, ничуть не скрывавшем третьего месяца беременности. От изумления пошатнулась. Подняла на него глаза. Там, за карими радужками, пылала доменная печь, и в ней медленно плавились флоты всех великих держав мира, особенно воюющих.
– Я счастлива, что ты жив, балбес. Я люблю тебя. Я не могу без тебя жить. – Катенька всегда умела выбрать самое главное. «Гарнир» сути нимало не интересовал госпожу Сомову.
Ее руки легли ему на плечи. Сомов, чуть отстраняясь, выиграл несколько секунд; Катенька никогда не считала достойным делом – сдерживаться.
– Катя, это самоволка. У меня сорок минут. Я не мог не рискнуть…
– Что же ты медлишь, пень бесчувственный!
Его жена и возлюбленная никогда не отличалась особой физической силой. Но иногда Катеньку посещала «священная ярость». Так она это называла. Сегодня приступ «священной ярости» начался двумя стремительными движениями. Первым из них Катенька сорвала со своего супруга форменный офицерский китель. Не расстегивая. Блестящие пуговицы со святыми Георгиями единым брызгом полетели во все стороны. Вторым она выдернула Сомова с порога в спальню и бросила на постель. Катенька на секунду прижалась виском к животу Виктора, а потом жадно поползла по его телу.
Но тут он остановил жену.
– Не одна ты соскучилась, бешеная кошка!
Сомов притянул Катеньку к себе и вложил в поцелуй столько энергии, что перекрыл, по всей видимости, залп крейсерского главного калибра.
Его супруга плевать бы хотела на беременность. Она изогнулась настоящим кошачьим движением, переворачивая Сомова на себя, а потом под себя. Постель оказалась им мала. Они упали на пол, поднялись и вновь покатились, нещадно комкая покрывало, но так и не разжали губ. Наконец, вновь стали двумя.
Она:
– Проклятое чудовище!
Он:
– Мужеубийца…
И опять соединились.
–…чертов брючный ремень…
То, что происходило дальше, не имеет ни малейшего отношения к эротическому искусству. И к исполнению супружеских обязанностей тоже. И, разумеется, к таким вещам как нега, удовлетворение, наслаждение… Самую малость похоже на mortal combat. Чуть больше – на разлив кипящей стали в литейные формы. Еще больше – на непредвиденное двойное извержение вулкана во время испытаний нового ракетного оружия и с аккомпанементом в виде цунами. Физиология мешала Виктору и Катеньке стать андрогином, однако порой они подходили к этому состоянию намного ближе всех живущих и живших.
Но как это было красиво!
Представьте себе два пестрых тропических цветка, сросшихся бутонами. Вот они зацвели одновременно и необыкновенно быстро. Их соседи раскрылись и обрели полную силу в течение суток, а то и более того, но этим двойняшкам хватило десяти минут. Лепестки двух живых радуг проросли друг друга насквозь, не причинив боли и неудобства. И встретили налетевший ветер гордым трепетом единства…
Их любовь неизменно бывала гневной и восторженной.
Когда все закончилось, она резюмировала вышесделанное четырьмя предложениями:
– Одевайся живее, у тебя три минуты: не смотри на часы, я чувствую время… Сашка в яслях, может, увидишь его в следующий раз. Когда сможешь, будь со мной опять – я хочу тебя, я люблю тебя, я жду тебя. Теперь наклони голову… вот так… – и влепила мужу оглушительную пощечину.
– Знаешь – почему?
– Знаю. Я не был дома слишком долго.
Глава 2
Билет наверх
9 января 2126 года.
Московский риджн, Чеховский дистрикт.
Дмитрий Сомов, 33 года, и некто Падма, возраст не имеет значения.
–…Пора вставать.
В первое мгновение Дмитрий не испытывал ничего, помимо животного, панического ужаса. От этого он на секунду потерял представление о том, где находится.
– Ну-ну. Что же дергаешься так, дружок… Нет причин пугаться. И нет времени, кстати.
– Кто?! Кто вы?
– Быстро же ты забыл мой голос, голубчик… Это я, Падма. Бьюсь об заклад, ты ждал меня и желал моего прихода. Вот, я здесь, и у меня к тебе дело.
Было два часа ночи. Сомов покосился на дверь.
– Нет-нет. Дверь заперта. Неужели ты мог подумать… Ха. Хе-хе. Не нужно колдовать с замком тому, для кого открыта любая дверь этого мира.
Ужас отпускал его медленно, очень медленно. Ледяными пальчиками пощекотал горло, ледяным дыханием поморозил веки, ледяные клыки вытащил из сердца. Никогда прежде Падма не являлся вот так, среди ночи, деловитым призраком. Дмитрий подумал, что ему, видимо никогда не удастся до конца постигнуть весь масштаб возможностей той странной организации, которая приняла его два десятилетия назад под свое крыло. Непонятливый рядовой – вот он кто. Столько лет прошло, а он все еще рядовой, и даже среди рядовых, скорее всего, новобранец, салага…
Пока Сомов продирал глаза, Падма устроился в кресле, у изножия. На нем был какой-то длинный балахон, то ли плащ с длинными полами, то ли… не разобрать. И еще старомодная шляпа с полями, самую малость опущенными книзу. Настоящий музейный экспонат двухсотлетней давности.
– Не проявляешь удивления? Одобряю.
– Добрый де… Здравствуйте. Что же вы так поздно?
Падма сделал паузу. Вопрос Дмитрия как-то сам собой превратился в нелепость. А его собеседник явно не собирался тратить время на нелепости.
– Начну с того, что ты застрял, Сомов.
– Я… отказываюсь понимать.
Он, конечно же, понял. Должность линейного инспектора, внимание слабой, проигрывающей консорции, латаный-перелатаный бюджет, полный проигрыш в борьбе за лидерство с Мэри… Да, он застрял. Но такие вещи должен произносить кто-то другой. Пусть они звучат подобно вердикту, иначе невозможно ни до конца осознать их, ни, осознав, поверить в их власть над твоей судьбой. Падма высказал вслух самую сокровенную печаль в его жизни; к тому же, Падма сделался грубее, чем раньше. Сомов никак не мог отделаться от ощущения, что голос его собеседника звучит как-то… чуть-чуть по-хамски.
– Ты все отлично понимаешь. Тебе нужен билет наверх, а судьба тебя туда не пропускает. Скажем, должность директора, для разнообразия… Самую малость деньжат. Умному человеку приличествует более послушная и терпеливая женщина… Либо ты, Сомов поставишь своей девочке прямо на рот заплатку из евродолларов, либо она всегда будет с тобой… в позе сверху. А для закрепления успеха – членство в консорции «Черная звезда», эти, кажется, у вас делают погоду?
Риторический вопрос, прозвучавший с оттенком крайнего пренебрежения… Дмитрий не решился отвечать; разговор занимал его, хотя и унижал. Должность директора – это очень много. Во всем офисе на четыреста человек лишь три директора, и никто из них, по общему ощущению, не намеревался уходить со своего места. Никого не двигали наверх, никого не смещали, никто не подавал признаков желания сменить работу. Прыгнуть в директорский кабинет из линейных инспекторов – настоящий триумф… но как?
– Представь себе, дружок: ты явишься к своей… этой… Мэри… в одежде, которая стоит больше, чем ее жилая кубатура, сообщишь о переменах в карьере и разложишь цыпочку прямо здесь же, у входа. А если не пожелает, сменишь ее на более сговорчивую даму. Уровень твоего интеллекта должен давать тебе кое-какие права сверх штатных… Не ты ли тащишь на себе работу целого управления?
Разумеется, так оно и было. Он выполнял обязанности как минимум трех бездельников, – помимо собственной нагрузки. И дела шли лучше, чем если бы бездельники разом взялись за ум и принялись работать с утра до ночи… Про Мэри, в общем, тоже правда. Он не хотел всегда быть на лопатках. Повышение наверняка помогло бы кое-что изменить. Но он не мог не защитить ее хотя бы формально:
– Не стоит в таком тоне говорить о женщине, которую я…
– Дурак!
Сомова охватило замешательство. Он еще посмел открыть рот, намереваясь договорить, но пошевелить языком ему уже не хватило смелости.
– Послушай меня, дружок, – продолжил Падма, – во-первых, она бы слова не сказала в твою пользу. А ты… ведешь себя как патентованный подкаблучник. Во-вторых, ты обязан слушать меня и повиноваться. Когда я рядом с тобой, чувствуй себя, как червяк, над которым занесли ногу с явным намерением раздавить. Пока ты осознаешь свое положение в полной мере, тебя не раздавят. Твои главные добродетели – смирение, исполнительность и покорность. Все. Понял?
– Да. Да-да. Конечно.
– Наклонись и поцелуй мой ботинок.
Дмитрий выполнил команду Падмы без тени колебания.
– Хорошо. Ты не безнадежен, хотя твои родители, кажется, недопустимо мало занимались воспитанием своего единственного наследника… Признаться, я несколько переоценил твою, так сказать, готовность… Еще раз, на бис, дружок: каковы твои главные добродетели?
– Смирение, исполнительность и покорность.
– Вернемся к делу. Твой билет наверх, можно сказать, у меня в руках. От тебя, дружок, требуется самая малость. Убрать директора Лопеса. Собственно, тебе не придется особенно напрягаться, ситуация созрела, потребуется лишь маленькое корректирующее усилие… Готов слушать меня?
– Да.
– В самом скором времени местной коллегии понадобится помощь линейного инспектора Дмитрия Сомова… разумеется, не его одного… поскольку, как ты понимаешь, любая игра на уничтожение крупной фигуры – итог сложной комбинации. Просто некто Сомов должен сыграть решающую роль на последнем ее этапе. Итак… замечено, что вы обедаете в одном и том же кафе. Совсем маленькое кафе, слышимость великолепная… Перед тобой, дружок, поставят простейшую задачу: подсчитать, сколько спиртного выпивает мистер Лопес… Задача пешки, по сути. Но плоха та пешка, которая не мечтает пройти в ферзи. Когда потребуется, ты с трясущимися губами – смотри, губы действительно должны трястись, постарайся, – сообщишь: мол, директор пил кофе, смотрел новости по микроинфоскону и ненароком чертыхнулся. Один раз: «Чертовы цветные…». А другой раз: «Чертовы мутанты, что они себе позволяют!» Усвоил? Повтори!
Дмитрий не отважился перечить. Он еще не решил внутри себя, послушается ли он Падму. Малая частица его сознания мятежно трепетала. Но… требовалось хорошенько подумать и взвесить, чем обернется бунт, нет ли какого-нибудь компромисса, может быть, наконец, стоило бы просто отойти в сторонку и не лезть на рожон? Билет наверх, конечно, отличная вещь, но…
– Возможно, ты ждешь сейчас неких доказательств того, что директор Лопес на самом деле ксенофоб и трайбалист. Напрасно. Его образ мыслей и само существование противоречит нашим планам. Достаточно. Я тебе никаких фактов предъявлять не намерен. Ты обязан «Братству» всем, но, главное, мы можем в один день забрать это самое все. В лучшем случае, ты не лишишься своей памяти, – если это будет просто неповиновение, а не безответственная болтовня.
– Я… подумаю.
– О, нет! Так не пойдет. Дружок, сейчас ты твердо пообещаешь мне сделать все в точности так, как сказал тебе старина Падма. Кем ты себя считаешь? Уважаемым членом общества? Чистеньким? Ты дерьмо. Самое настоящее вонючее дерьмо, усвой это, пожалуйста. Но ты – наш. И пока ты наш, ты неплохо живешь. Нам достаточно известно о твоей особе, поверь. Хватит для самых радикальных выводов.
– Известно? – отрешенно переспросил Дмитрий.
– Ты, наверное, задумывался над вопросом, можно ли заставить твой родной чип работать на должности коллекционера сведений о тебе? Так вот, – можно. И совсем нетрудно. Впрочем, достаточно будет и менее радикальных мер. Собственно, не стоило сомневаться по поводу вашей с Мэйнардом беседы. Я с интересом прослушал запись. Старый обрюзгший прометей все еще речист… В смысле, был речист. Он умер как раз через несколько дней после твоего визита. И, кстати, напомни мне, я запамятовал: каким из гнуснейших каналов ты пользовался полтора года назад? 74-м? 75-м?
– Это случайно! – невольно вырвалось у Дмитрия.
Падма изобразил смех двумя сопящими звуками.
– Но почему же я еще… пользуюсь правами… почему я до сих пор в городе?
– Чистых нет и никогда не было. Истинные пути власти в мире сем грубее, злее и проще, нежели представляется умникам. Настоящей власти наплевать на твои мысли и на твои слова… кроме, конечно, тех случаев, когда слова следует оценивать как дело. Ты можешь хранить в сердце тонну мятежа. Ты даже можешь разрешить себе время от времени побалтывать лишнее. Но ты не смеешь делать две вещи. Первая – перешагивать через запреты, установленные властью. Вторая – не выполнять ее приказания. Вселенская аксиома: не болтливый раб вызывает желание наказать, а строптивый. Тот, кто повинуется, получает некоторое послабление и надежду впоследствии самому встать над стадом. Надеюсь, я понятно изложил суть, и впредь нам не понадобится возвращаться к вопросу о границах дозволенного. Итак, теперь мне требуется твое твердое обещание.
«Хорошо хоть про двойника ничего не знает. Про двойника – ничего».
– Я… готов повиноваться. Но если они допросят мой чип, там же не будет… Понимаете?
…Ему не удавалось по-настоящему разглядеть Падму. Кажется, темнота не была непроницаемой, но черный силуэт совершенно скрадывал детали, и его… как будто лихорадило. Дмитрию казалось: перед ним лист бумаги, из которого вырезали человекоподобную фигуру с голосовой приставкой, спрятанной где-то за вертикально стоящей плоскостью. Добро бы только это! Контур «листа» расплывался, а черная гуща «плоскости» то и дело шла волнами… Сомов все пытался отыскать глаза собеседника – чуть ниже треугольных выступов, обозначающих поля шляпы. Случайные отблески… – Больше ему ничего не удавалось разглядеть. Тусклое подобие света едва тревожило белки Падмы… А тут вдруг этих отблесков стало слишком много: словно на том месте, где у людей два глаза, у ночного посетителя было две грозди глаз!
«Разум всемогущий…» – знал бы транспортный менеджер Дмитрий Сомов, как это – перекреститься, – непременно перекрестился бы. Но навык подобного рода был ампутирован еще у его отца.
– Правильный ответ, дружок. Разумный ответ. Все ведь просто. Лопес потеряет статус социально ответственного человека и отправится в рустику, а ты окажешься на его вместе. Да… и, конечно, войдешь в коллегию. Так сказать, дополнительная нагрузка, от которой не стоит отказываться. Я не советовал бы. А все остальное – дело нескольких недель… Насчет чипа не беспокойся: не тот случай, чтобы его допрашивать. Это я тебе гарантирую.
Повисло молчание. Падма, по всей видимости, считал, что покончил дело. Но все еще не уходил.
– Знаешь, чего-то не хватает дружок. Последнего мазка. Мы с тобой, вроде, все расставили по местам, но, кажется, какая-то ерунда еще не отыграна… Ах, да. Чуть не забыл. Слезай с постели и становись на колени.
Дмитрий заставил себя считать стыд отжившим понятием. Он покорился. Он ждал, когда сегодняшняя напасть дойдет до финального занавеса, и ему вновь будет возвращена утлая свобода одиночества.
– Целуй ботинок еще раз.
Поцеловал.
– Итак, ты встал на путь и проходишь вратами унижения. Помни, дорога, владеющая тобой, не знает оттенков и полутонов. Рабы возвысятся… Все. До следующего раза.
Дмитрий не помнил, как ушел Падма, или, может быть, как он растворился, исчез. Совершенно так же он не помнил, как добрался до кровати и залез под одеяло. Отключился. С утра ему показалось, что все жутковатое ночное приключение – сон, бред, фантазия. Но коленки-то грязные…
«Черт знает что! Сколько пыли скопилось! Так можно и захворать чем-нибудь».
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.