Текст книги "Парадоксы футурологии. Мир глазами политолога"

Президент-очевидность. Прерванная

Один мой давний приятель любит выступать в самом конце конференций или круглых столов. И обычно начинает свой текст словами: «Сказали все, но не всё». И вот у меня такое же ощущение после многодневных обсуждений «белорусского феномена».

Несмотря на беспрецедентное внимание к этой ситуации, всё же некоторые моменты остались в тени. Причём моменты важные, концептуальные, системообразующие. О них я и попробую поразмышлять…

Я, конечно, не считаю «Батьку» ни диктатором, ни, тем более, уникальным госуправленцем. Так, «крепкий хозяйственник», которого то ли белорусская карма, то ли закон Паркинсона забросили за пределы компетентности. Хотя личных достоинств у него немало.

Сегодня в мировой политике очень мало «крепких» руководителей. Тем более с «хозяйственным» бэкграундом. Всё больше пьющие хипстеры с альтернативными наклонностями. На их фоне, конечно, Батька симпатичен. Особенно сейчас – драма нависшего краха ему более к лицу, чем самодовольный успех.

Но не будем отвлекаться. Итак, в начале девяностых явилось белорусское политическое чудо. Почти простой человек, чуть ли не от сохи, кондовый «бугор», эталонный образец глубинного картофельного государства стал его бессменным лидером.

Я много раз бывал в Белоруссии, пытаясь понять суть этого феномена. Ведь не номенклатура, не забугорные «партнеры», не кланы, не силовики, не даже местная «семибанкирщина», а именно колхозные «красные шеи», фермерские реднеки, мозолистые трудяги с гибнущих заводов вызвали к политической жизни неуклюжий дух «хозяина» страны. (Только не путайте «хозяина» с «домохозяйкой».)

Тогда я пришел к парадоксальному выводу, что президентом Лукашенко сделали именно его необразованность, наивность, неотёсанность, неизощренность.

Вот что такое в обычном понимании «образованность»? Это навыки постоянного усложнения мира. Мы от детского непосредственного восприятия мира переходим к его многомерному, многоплановому, усложненному представлению мироздания. Иногда – слишком усложненному. Ведь далеко не всякая простота хуже воровства.

Помню на личном опыте. Я был весьма начитанным школьником. Поэтому все диктанты писал на два балла. Моя учительница русского Гита Лазаревна недоумевала: ты пиши, как я диктую, и всё будет правильно. А я всё не мог поверить, что она произносит слова точно так же, как они пишутся. Мне везде виделся подвох, коварство и учителя, и языка. Я не мог поверить в их подсказывающую простоту.

А Лукашенко с ходу принял редкую в наше время политическую парадигму: как слышится, так и пишется. Другие лидеры забрасывали свои сонары в немыслимую дипломатическую высь и разведывательную даль.

Прослушивали перед каждым своим решением громадные геополитические пространства. А Лука (как его по-свойски звали бывшие сотрапезники) просто прикладывал ухо к груди государства и слушал, что там у него внутри.

Так он услышал в девяностые, что Белая Русь неровно дышит в сторону Великой Руси. И даже во сне бормочет на русском. Тогда он, единственный из национальных политиков, предложил проект союза, фактического объединения наших держав. Это была не зрелая политическая смелость, а детская вера в очевидность. Так вот в глубине народ думает! А у политиков на языке должно быть то, что у народа на уме.

Признаюсь, меня восторгала очевидность его дел и проектов. Например, очевидно ведь, что лидер страны должен иметь надежный кадровый резерв. И его «ловцы голов» искали по всей стране одаренных, образованных, честных молодых людей вне зависимости от их происхождения и социального статуса.

Мне довелось проводить конвенции с этим президентским кадровым резервом. Умные и светлые ребята. Всё ловили на лету. Запомнилась их реакция на один сюжет. Спросили меня насчет будущего белорусской социально-экономической модели. Я предложил им продумать варианты футурологии самим – при следующих вводных.

На въезде в столицу справа и слева от магистрали виднеются часовой завод и киностудия. Завод – «лялечка». Ухожен, обустроен, с кипучей жизнью. Киностудия мрачна, запущена, необитаема. (Так, по крайней мере, было в то время.)

Спрашивается: что производят эти объекты? Завод – штамповку по китайской лицензии. Киностудия – смыслы бытия для своей страны, образы её будущего. Наверное, по состоянию этих объектов и можно прогнозировать перспективы страны. Долго и тяжело потом молчали.

А молчали, наверное, потому, что чувствовали, как их владыка прервал очевидность бытия. Таланты собирал и учил. Очевидная необходимость! Но потом почему-то не направлял на, безусловно, значимую практику. Скажем, не руководить цехами часового завода, а создавать «белорусский Голливуд» – фабрику глубоких смыслов, высоких стилей и сладких грёз.

Эх, быстро же «хозяин» научился прерывать очевидность. Вот очевидная идея объединения братских народов. Но сразу же десятки причин, почему этого сделать нельзя. Вот очевидная идея отбора способной молодежи. Но сразу же десятки причин, почему их нельзя допускать до смыслообразующих ресурсов. Вот очевидное место русского языка в обществе. Но сразу же – бюрократические нюансы…

Кстати, ещё о белорусской молодежи. Растрогала очаровательная девушка-экскурсовод в музее Брестской крепости. Рассказывала подробно о защитниках. (Именно от неё я впервые узнал, что среди героев крепости было много моих земляков – чеченских воинов.)

И вдруг разрыдалась. Вытирая слезки, объяснила, что не может об этом спокойно говорить. В сотый раз разревелась. А я подумал, что в последний раз видел столь красивую плачущую диву у себя дома, когда она на парковке поцарапала папкину «Бентли».

Сейчас Батька опять вспомнил о Брестской крепости как о великом символе стойкости. Это тоже очевидно. Но почему же он столько лет поощрял создание в стране националистических «осередков», которые ставили под сомнение и нашу Победу, и общую нашу историю, и подвиг наших ветеранов? Опять прерванная очевидность.

Вот это поразительное умение принять очевидные вещи, а потом их разрушить объясняет загадку чуть было не сложившейся дружбы молодого и инфантильного украинского президента Зе и такого матерого зубра, как Батька.

Была у меня экзотичная версия, что их сближают общие аллюзии очевидности. Как ни парадоксально, оба они ощущают себя реинкарнацией былинных российских имперских правителей. (Вообще, чем сильнее русофобия, тем острее ностальгия по русскости.)

Зе явно «косит» под императора-реформиста Петра I. Такое же радикальное обновление придворной челяди, рубка «окна» на Запад. Опять же, характер, типа, нордический. Правда, без петровского высокого роста, большой силы и искренней веры. И конечно, умения пить. А так – вылитый Пётр. Ну или Петрушка…

Батька тяготеет к образу Ивана Васильевича Бунши… В смысле, Ивана Грозного. Такой же дерзкий, неумолимый, беспощадный. Правда, Иоанн сына своего порешил ради государства. А Батька ради сына готов был своё государство… Ну, вы понимаете. А так – вылитый Иван. Ну или Ванька-встанька..

Конечно, сбивает с толку то, что белорусы, в отличие от украинцев, ценят наше общее прошлое. Но это совсем не значит, что они так же ценят наше общее настоящее и, тем более, будущее…

Насколько всё же проще с Украиной. Здесь столько подсказок от самого бытия. Смотрю, например, на новые русские и украинские дороги. Всё сразу становится ясным.

Украинские шляхи – это убитое дорожное полотно, но прекрасно обустроенные обочины. Особенно у сельских домов. Тут всё понятно. При всей своей генетической близости или даже тождестве русский ментально стремится вложиться в общее, которое может стать личным. А украинец – только в личное, которое никогда не станет общим.

А ресторации на тех же обочинах? Роскошные шинки на украинских дорогах и сиротливые сосисочные на русских. Тоже понятно. Для украинца дорога – неудобный подъезд к заведению. Для русских закусочная – досадная пауза в вечном пути. Иначе говоря, Украина в контексте этих аналогий – сплошной затейливый пикник на обочине. Россия – неуемное стремление нестись в какую-то заоблачную даль. Страна-обочина. Страна-магистраль.

А Беларусь? Их шашы (шоссе) совсем неплохи. И хлебосольны обочины с драниками, капытками и колдунами. И ехать быстро хочется, и засесть плотно в придорожном шалаше.

И так очевидно, что национальной идеей страны должен стать её национальный характер – глубинное стремление объединять всё хорошее, а не разрушать достигнутое путем разъединения.

В подтверждение этой очевидности ещё и водочка. Вроде общеславянский национальный продукт. Но как она выдает уже по названию марок различие внутренних ментальностей. Лучшая украинская водка называется «Гетманская». В названии закодирована извечная хуторская мечта по «панству» – быть выше, богаче, круче других.

В этой мечте – и лычка на погонах, и покладистые наложницы, и холопы у ног. Лучшая русская водка – «Белуга». Здесь органическая Емелина мечта о чуде: морское чудо-юдо, черная икра, говорящая щука, праздник без похмелья.

А вот лучшая белорусская водка «Презент»: это ведь мечта-дарить всем радость широко, душевно, по-русски. Правда, уже с легким европейским жеманством: «Выпьем?» – «Чиз!»

Короче, столько ещё очевидностей вокруг, юзая которые, Батька смог бы продержаться немало лет. Но то ли он утратил свой детский дар веры в очевидность, то ли ломка последней ему приятнее её холения.

Что будет дальше? Пока Беларусь – это белая страница. На ней ещё не написаны все знаки судьбы, кодексы, и символы. России просто. Её душа раскинута по немыслимым просторам. Где-то ей колко лежать на острых хребтах, грязновато на нечерноземной хляби, стыло на полярных островах… Но не тесно!

Точнее, теснота «квартирного вопроса» здесь всегда компенсировалась безбрежностями путей. Отсюда и щедрость души, и её расхлябанность, и бескрайняя отвага, и безграничный пофигизм.

Беларусь, сжатая потными плечами и острыми локтями соседей, рвется на простор, то спасая свою душу незаурядным пространством прошлого, то вверяя её унылому и заурядному пространству местечкового национализма. (Любой национализм – самая душная и тесная оболочка национальной души.)

Лукашенко сам подсказал молодежи выход из удушающей тесноты (идей, технологий, творчества, судьбы): мол, дружно идем на Запад. Но там он персонально – по-советски чудаковатый, по-постсоветски архаичный, нескладный, нестильный – никому не нужен вместе со своей несомненной национальной прелестью. Там он персона нон грата.

Заводчанам же он объяснил: лучше необидно потесниться дома, чем сближаться с коварной Россией. Оказалось, что и на родном хоздворе он не особо любим: «Уходи!»

Официальную прессу он учил патриотизму, который более смахивает на однобокую ксенофобию. Журналисты и ринулись в другой бок. Он вдруг вспомнил совсем уж очевидную вещь: что белорусы – «русские люди». А Россия уже ему и не верит…

Вряд ли Лукашенко знаком со стратегией русофобии Финляндии стопятидесятилетней давности. Но он последние десять лет выполнял её буквально пошагово. Но вот опять сыграть в очевидность и дружески повернуться на Восток ему уже не дадут…

Не так давно мне пришлось дискутировать с другим президентом – лидером Молдовы – по поводу геостратегии. Он, как его белорусский коллега, искренний сторонник многовекторности и мобильности политики.

Я же говорил, что сильная политика всегда одновекторна, последовательна и непрерывна. Я говорил, что его концепция «моста» между Западом и Востоком – крайне опасна. Это в мирное время можно стоять на мосту и брать маржу за провоз хоть газа, хоть креветок. А в военное время – а сейчас идет геополитическая война – мосты бомбят первыми. Чревато в это играть. Будет – труба. Хотя нет, трубы как раз не будет. Будет беда…

Страшно за мелких. Утешает только то, что это последний конфликт такого рода уходящего старого мира. Здесь все выложатся по полной, обнуляя отработанные схемы переворотов, нелепых заговорщиков, неуклюжую власть, сонных чиновников, тугодумные медиа, истеричных экспертов, бессмысленных активистов и прочий театр теней. В наступающем новом мире всё будет по-другому. Но это и история другая…

В общем, прерванный половой акт не дает начала новой жизни. Биологической. А прерванная очевидность способна убить самую зрелую жизнь. Политическую.

Под крышей Коперника. Заметки с геопсихологических фронтов

Несколько лет назад мне предложили прочитать небольшой цикл лекций для польских дипломатов. Мероприятие было запланировано в небольшом приграничном городке Олыптыне. Я, конечно, согласился. Когда ещё представится возможность побывать в знаменитом Ольштынском замке, которым пять лет руководил сам Николай Коперник. Ну и посмотреть вблизи польское «глубинное государство» тоже был соблазн.

Так получилось, что мы вылетели в один день с сыном. Только в строго разных направлениях. Я на Запад. Он на Восток. Я – выступать перед коллегами. Он – снимать фильм о китайской корпорации «Хуавей». И вот всю дорогу мы с ним обменивались эсэмэсками. До сих пор сохранились в телефонном архиве. Я: «Все в порядке. Вылетаем по расписанию. Уже в самолете. Фирма Wizz. Поэтому немного тесновато». Он: «У меня тоже все в порядке. В самолете. В бизнес-классе просторно. Уже разносят французское шампанское и ангорские пледы».

Потом по прилете. Я: «Уже сел в электричку. Всего пять часов до Олынтына. Немного холодно, шумно и грязновато. Не сочинская Ласточка, конечно. Зато приятная ностальгия – такое впечатление, что перенесся в советское время». Он: «Меня встретил их минивэн. Ехать пару часов. Но не утомительно – видеосистема, вай-фай, кофе-машина, мини-бар с пятью сортами виски».

Наконец приехали. Я: «Добрался отлично. Заселяюсь. Уютное общежитие. Жаль, вид из окна в стенку соседнего дома. Туалет и душевая рядом – всего на этаж выше». Он: «Я тоже заселился. Гостиница, двухкомнатный люкс. Терраса с джакузи. Вид на океан. В мини-баре уже дюжина сортов вискаря».

И самые последние сообщения. Я: «Люди здесь замечательные. Главный организатор – бывший посол, говорит на шести языках. Жарим во дворике сосиски на костре. Типа, барбекю. Пиво отличное». Он: «Меня тоже пригласили на ужин. Тут в основном рыба и моллюски. Блюда меняют так часто, что уже сбился со счета. Понравились трепанги – их готовят как бы не целые сутки. Тут все говорят только по-китайски, но говорить особо некогда. Виски… папа… виски… Хиджин хен хао… Цай теен…»

Дальше переписка обрывалась. И тогда я не выдержал. Посмотрел наверх – туда, где определяются все наши планы, поступки и сами судьбы. Сказал: «Я понимаю, Господи, что и у вас бывают ошибки. Тем более что мы с сыном под одной фамилией. Но нельзя же так путать форматы встреч отца и сына!» В ответ – тишина…

Но сейчас не об этом. Сейчас я хотел бы подумать вместе с читателем, о том, почему Польша – не самая крупная, провинциальная страна, со скромной геополитической массой имеет зачастую большее притяжение для своих соседей, чем могучая и необъятная Россия. Почему это она создает нам проблемы хоть с Украиной, хоть с Белоруссией, хоть с газом, хоть с безгазом. Хотя всё вроде должно быть строго наоборот. Да сама Белоруссия в геооборонном плане (военный потенциал – техника, организация, обучение) мощнее Польши во столько раз, во сколько больше население последней. Случаются такие парадоксы. Но вот в геопсихологическом аспекте Варшава явно доминирует.

У меня навскидку две версии. Первую я только обозначу, так как она вторгается именно в те заоблачные сферы, откуда «в ответ – тишина». Польша, как и все остальные западные страны и их послушные ученики, не по внешней риторике, а по латентным убеждениям глубоко марксистская страна. По крайней мере, в области понимания политики. Для них политика – продолжение экономики. Маркс – их «главный пиар-менеджер». А раз так, то и нет никаких ограничений, «красных линий» в достижении результата. Если бизнес ради трехсот процентов прибыли готов пойти на любое преступление, то чем «хуже» производная от него политика? Тем более вечно голодная и алчная геополитика?

Россия же, не успев стать конченой капиталистической державой, ещё мучается фантомными античными болями. Это когда политику считают продолжением не экономики, а этики. Открывает иной российский политик ладонь, а там не чек на предъявителя, но эта римско-афинская метка. А экономика всегда переиграет мораль. В краткосрочной тактической перспективе. Этика никогда не победит экономику. Разве что в стратегическом плане. Как выйти из этой «уловки 33»? Я знаю. И вы знаете. Но ещё не время об этом говорить. Хотя уже можно многое былое объяснить: и сопки Маньчжурии, и безоблачное небо Испании, и «вежливых людей» в Сирии. Это – не борьба за безопасность. Это зуд античной этики внутри российской политики…

Но поговорим-ка о более приземленных и очевидных вещах. Относительное, но благополучие Украины снесли за «волшебный кофе» в Братиславе. Среди прочих, конечно, это был самый сильный аргумент. И озвучивался он постоянно главным трубадуром Порошенко. Да, кофе в этом городке, конечно, классный. Самый лучший, пожалуй, в кофейне «Е(еппелин». Там даже повезло как-то покофейничать с Лехом Валенсой. Тоже ценитель братиславских купажей. Я не бариста, но смею заверить, что благородный напиток у них не сильно хуже, чем в coffeeshop Домодедово или Шереметьево. Правда, чего уж сравнивать – у владельцев последних собственные элитные плантации в Бразилии. А скромные словаки покупают зерна подешевле у посредников. Но не об этом сейчас речь.

Речь о том, что главной мировоззренческой (идеологической, пропагандистской и пр.) силой Европы выступает сегодня «образ прошлого». И главный вчерашний клич украинской молодежи, сегодняшний – белорусской, и завтрашний – молдавской, можно дополнить одним словом: «Мы хотим как в Европе! ВЧЕРА!»

Согласен. Если правильно выбирать маркеры прошлого, то можно создать просто убойную картинку. Тот же хороший кофе в недавнем московском прошлом можно было выпить в считаных местах. Помню из своего аспирантского прошлого, как приходилось ехать на метро через полгорода в гостиницу «Орленок», чтобы насладиться парой дивных глотков. А в Вене он был тогда везде. Ну как сейчас в Москве, Питере или Торжке. И вот ныне скрупулезно, как Кай в «Снежной королеве», неистовые западнофилы создают прекрасный образ сказочной Европы из осколков, волшебных кристаллов минувшего. Вчерашний образ, который подают как сегодняшний.

Вернусь-ка в Польшу. Я искренне люблю эту страну. Пусть и обзывают её геополитики и геостратеги «шакалом Европы», «государственным гермафродитом», «оранжевой наводчицей»… Да, не красавица. Но мне такие больше нравятся. Я влюбился в неё, ещё работая в юности киномехаником в глухом лесном гарнизоне. Просто часто крутил советско-польские фильмы. «Зоею» прогнал раз сорок. Её героиня – в исполнении Полы Раксы – поразила в самое сердце. Признаюсь, покромсал десятки метров целлулоида, вырезая

лучшие кадры. Ничто так не красит очаровательную женщину, как справедливость в нежном сердце и автомат в ухоженных руках. Писал ей безответные романтические письма… Позже заценил польское тонко-ироничное кино, вершиной которого стала лента «Ва-банк». Ещё был очарован польской литературой. От могучего философа Станислава Лема до великого пересмешника Ежи Леца. Потом добавилась польская прикладная социология и психология. Театр, наконец…

Конечно, хотел бы в эту дивную страну, где, кроме перечисленного, вечно звучит мазурка и полонез, где жили бременские короли и дерзкие астрономы, где Сейм неподкупен и аристократичен, где все мужчины элегантны, а «все женщины умны и поэтессы, ну а в крайнем случае красивы». Только всё это – причудливая смесь из отретушированной реальности, очаровательных фантазий и канувшего прошлого. Причём в значительной мере прошлого советского. Остыл их кофе. А хочется…

Не спорю, несомненный шарм, устоявшиеся стереотипы, стойкие мифы, богатая история, архитектура, наконец, за них. Как великолепен изысканный дом в Торуне, бывшем Королевстве Пруссии, где родился тот же Николай Коперник. Ребенок, воспитанный в таком восхитительном жилом пространстве, не может иметь рядовую судьбу.

А вот жалкий учительский домишко в глухом горном уезде Чженьнин, где родился Жэнь Чжэнфэй – основатель глобальной корпорации «Хуавей», не сохранился. Поэтому, наверное, великий менеджер и не зациклен на образе прошлого. Он строит образ настоящего. Сын как раз и рассказывал после съемок об этом. О громадном собственном городе фирмы с космическими по оснастке цехами, заводскими стерильными ресторанами, обильными магазинами, собственными вежливыми регулировщиками на собственных же широких проспектах… Хуавей их так..

Итак, мои любимые (в прошлом) поляки стенобитно двинули на Белоруссию образ своего прошлого. Сработало. Частично. Там многие ещё хотят «как в Польше». Те, кто ещё не обескуражен китайским образом настоящего. Кто ещё не сравнивал хотя бы провинциальную будку варшавского аэропорта с запредельными «социальными пространствами» шанхайского авиадворца. Или пекинского. Или гонконгского. Или… Собьёшься перечислять.

Китай ещё даже не начал крыть как бык овцу образ европейского прошлого своим образом (образищем, скорее) настоящего. Он, в отличие от Польши или Литвы, ни куда не торопится. У последних образ истончается, тает как с белых яблонь дым. А у него только наливается сокрушительной драконовой плотью. Белорусские мальчишки-айтишники еще бредят Ашшуу Admin – удаленным доступом к западным компьютерам. И бросаются за эту мечту на ОМОН, как легкая гусарская конница. А на Востоке силиконовая гора уже собралась в гости к белорусской компьютерной мышке…

Итак, многое из того, что будоражит наш мир, связано с вызревающим противоречием между западным образом прошлого и восточным образом настоящего.

Но где здесь Россия? А Россия мучительно вынашивает образ будущего. Ей, кстати, больно, как и Польше.

Польша натужно пытается стать империей. Не понимая того, что империи покоряют крепости как берсерки: они кидают вверх на крепостные стены «кошки» и подтягиваются к ним. Только «кошками» служат образы будущего. А у поляков на ногах висит неподъемными гирями мифология прошлого.

Россия, напротив, всё ещё боится заявить о своей имперской сути, хотя главное, что она умела всегда делать лучше других, – это создавать образы будущего (социальные утопии, реальный атом, дальний космос, Арктика – Антарктика…) и подтягиваться к ним. Как Польшу убивает имперское перенапряжение, так Россию губит недонапряжение имперского начала. Ситуацию в Хабаровске можно по-разному трактовать. Но там были и лозунги с требованием объяснить, почему в строй не вошли обещанные атомные суперледоколы. Наши люди интуитивно понимают, что образу настоящего, который Китай уже построил прямо за Амуром, можно противопоставить только великий русский образ будущего с Арктикой у ног и Аляской на горизонте.

В крохотной тесной Белоруссии сейчас разворачивается драма эпической борьбы отшлифованного до блеска образа прошлого (в польском варианте с привкусом клубнички); неуклюжего ещё образа настоящего (с непонятными китайскими чайными церемониями); только-только проклевывающегося русского образа будущего (с внутренним саботажем и алармистскими воплями). Получается, что здесь чуть ли не судьба нового мира решается…

Кстати, я после лекции в Ольштынском замке не поленился подняться на его чердак. Был поражен, что самый знаменитый и безупречный купол в Польше держится на немыслимом чердачном хаосе кирпичных переборок, балок, стропил, растяжек и клиньев. Сильна Европа – умеет же за строгой красотой спрятать груды брутального строительного хлама. Я пытался раскрыть тайну этого умения в архитектурных заметках Коперника. Но он не писал на польском…