Текст книги "Иран от Хомейни до Хаменеи"

Помолившись под руководством пятничного имама, который подавал знак, когда всем вместе, касаясь локтями друг друга, чтобы почувствовать общность, надо склоняться, верующие разошлись. Почти все они были в современных костюмах, но ни у одного из них не было галстука, ни у одного мужчины в Иране, как бы наперекор всемирной моде, в знак протеста против удавки. У всех бороды, но у молодых это что-то, вроде сильной небритости, ставшей модной и на Западе, не осознающем, откуда что пошло.

Женщины молились отдельно под навесом и одеты были все в просторные платья, скрадывающие соблазнительное изящество фигуры. Головы покрыты большим платом, хиджабом, чадрой, не закрывающей лица. Впрочем, косметика позволительна и плечики тоже, а мешковатость или приталенность платья, как меня уверяли мужчины, зависит от того, насколько жена любит мужа и не хочет или хочет нравиться другим мужчинам.

Многоженство? Попробуй содержать четырех жен одинаково хорошо по современным понятиям. В Иране меня с каким-то затаенным ужасом спрашивали – неужели многоженство, по слухам, сохранилось у мусульман России? Поскольку еда очень дешева (своя, не привозная, правительство тратит около 2 миллиардов в год, чтобы цены на нее и на бензин не поднималась), а к столу не подают спиртных напитков, то ходят в многочисленные ухоженные рестораны семьями, с выводками ребятишек, которых обожают, и нетрудно было заметить, что верховодит все-таки в семье супруга «ханум», а муж поспевает и сопли подтереть дитятке и метнуться по ее подсказке к официанту, чтобы уточнить заказ. А насчет легкости развода, когда мужчине достаточно, по шариату, трижды заявить об этом публично, то это еще вилами на воде писано…

И это после исламской революции, о которой наговорили столько ужасов по части угнетения женщины. Кстати, студенток в университете никак не меньше чем студентов.

Иранцы удивительно добродушны и приветливы.

Улицы двенадцатимиллионного Тегерана до отказа забиты машинами с, видимо, лучшими в мире водителями, которые при малочисленности светофоров и совсем незаметной полиции, умудряются очень быстро рассеивать пробки, сворачивать, как кому в голову взбредет, проходя в считанных миллиметрах друг от друга, договариваясь на ходу едва заметными движениями рук и мимикой без скрежета сминаемого металла и ругани. У меня, привыкшего к московской неуступчивости и вечно дурному настроению водителей, то и дело падало сердце…

Скажут, это не показатель, но у меня было немало случаев удивляться, как такие незлобивые люди, сбившись в неистовую толпу, шли с голым руками на американские танки в революцию, не говоря уже о гладкоствольных ружьях охраны русской миссии, не отстоявшей посла Грибоедова. Но тут уже замешана политика и религия, наглость американских прихвостней, о чем скажу позже…

Догадки мои в случае с Грибоедовым подтвердились. Были наслоения всех перечисленных причин, провокации, подогревшие ярость толпы, как и горделивое поведение поэта, памяти которого досталось от нашей лени и нелюбопытства. Трусливый персидский монарх тогда тотчас послал принца в Петербург с подарком царю – одним из крупнейших в мире алмазов, и в шуме приемов и балов великая империя предпочла худой мир доброй ссоре.

Ведут иранцы свое летоисчисление с 26 июля 622 года н. э., когда пророк Мухаммед со своими приверженцами совершил хиджру, переселился из Мекки в Ясриб, впоследствии названный Мединой (Городом Пророка). У мусульман принято летоисчисление по лунному календарю, в котором год меньше нашего, и потому исламская революция совпала с наступлением 15-го века хиджры. Но в самом Иране больше пользуются солнечным календарем, по которому у них сейчас на дворе 1376 год, начавшийся в марте. Был еще введенный последним шахом календарь, начинавшийся в 5 году до н. э., по которому, если бы он не был отменен в предреволюционной обстановке, сейчас был бы 2527 г. При таком обилии календарей, хотя существуют всякие сравнительные таблицы, даже ученые мужи часто путаются, стараясь дать одну и ту же дату по разным мерилам, что автоматически переносится переводчиками на иностранные тексты сообщений об имаме Хомейни, в чем я не раз убеждался. А стрелки часов, вылетая из Москвы, приходится переводить на полчаса назад, хотя в наших бывших закавказских республиках разница в час.

На языке азери в Иране говорит больше людей, чем в постсоветском Азербайджане. Но ислам национальностей не признает. Как для христианской церкви «несть ни эллина, ни иудея», так и перед лицом Аллаха все равны – что перс, что тюрок, что курд… На фарси, от которого в свое время иностранцы произвели Персию, говорят почти все, как по-русски общаются все «тюркоязычные братья», от якутов до туркмен, не понимающие родственных наречий.

Раз уж мы заговорили о древнем летоисчислении, то не грех вспомнить, что во II или III тысячелетии до н. э. на великое пространство южнее моря, которое позже назвали Хазарским или Каспийским, пришли арийские народы. От них и пошло название страны – Иран. Не оттого ли тут часто встречаются темноволосые люди с серыми и зелеными глазами и европеоидными чертами лиц, а в музыке, наряду с восточными, встречаются мелодии, напоминающие вагнеровские и украденные Дунаевским? Право же, стоит прислушаться при случае к иранскому гимну…

* * *

Имам Хомейни повторил за Цицероном, что история – учительница жизни, и часто прибегал к примерам из прошлого, а порой оно просто вторгалось в современную жизнь, вызывая кипение умов и отнюдь не схоластические споры. Сами иранцы свою древнюю историю воспринимают, как отражение мифов и легенд, запечатленных в «Ведах», «Махабхарате», «Авесте» и особенно в «Шахнамэ» («Книге шахов»).

Древние греки и римляне наполнили историю лязгом оружия, восхвалением своих побед и уничижительными характеристиками персидских владык. Она смутно помнит мидян, расправившихся с Ассирией и, в свою очередь, покоренных персами, жившими на юго-западе Ирана, в районе цветущего и поныне города Фарса (Персиса по-гречески) в середине VI века до нашей эры во главе с царями из династии Ахеменидов. Кир Великий завоевал Центральную Азию и ближний Восток, блистали его столицы Сузы, Экбатан, Пасаргад. Цари Камбиз и Дарий раздвинули пределы империи от Индии до Балкан, подавив сопротивление лидийцев, вавилонян, египтян и построив Персеполис, величественные руины которого мне посчастливилось увидеть и запомнить навсегда.

Каждый из покоренных народов сохранял свой язык, религию, нравы, законы, но во главе его стоял персидский сатрап, следивший за тем, чтобы благосостояние подданных не гасло и налоги поступали исправно, хотя само слово, подаренное миру тоже через древних греков, имеет негативный оттенок. Персы щеголяли великолепными одеждами и вооружением, в них воспитывали воинственный дух, чувства чести, правдивости и любви к славе.

Государственной религией был зороастризм, основанный мифическим пророком Заратустрой, который утверждал, что мир есть арена борьбы бога света Ормузда и бога тьмы Аримана. Это оттуда почерпнули мировые религии эсхатологическую идею конца света, воскресения из мертвых и даже рождение будущего спасителя Девой, но падшему ангелу рядом с Богом места не стало.

Однако Дарий и его сын Ксеркс обломали зубы о Грецию при Марафоне и Саламине, а через полторы сотни лет Александр Македонский, разгромив огромное персидское войско всего с 40 тысячами бойцов при Гранике и Гавгамелах и празднуя победы в Персеполисе то ли демонстративно, то ли по пьянке сжег его. Не помогли персам боевые колесницы, великолепная почтовая служба, покровительство искусствам, инженерные достижения, ознаменовавшиеся соединением Нила и Красного моря каналом. Цивилизация хрупка, когда за дело берется решительность и полководческий гений.

Минуем достаточно известных Селевкидов, парфян, битвы с римлянами и дойдем до династии Сасанидов из того же Фарса, правившей лет четыреста в Иране, то благоденствующем, то сотрясаемом междоусобицами. Шах Хосров Парвиз даже захватывал Иерусалим и вывез оттуда «подлинный крест», на котором распяли Иисуса Христа.

Но тут налетели арабские всадники с победным зеленым знаменем ислама. Пророк Мухаммед скончался в 632 году, а наместники халифа уже через десять лет управляли Ираном, и большая часть населения, как категорично говорят немусульманские историки, «нашла выгодным принять ислам». Наместников не очень любили, но ислам был демократичнее зороастризма. Беспокойный и талантливый народ, иранцы присоединялись к безгрешному имаму Али и его потомкам из духа протеста против халифов, и в народных волнениях простолюдины создавали новые мелкие династии, а гениальные поэты и ученые, несмотря на смуту, оставили неизгладимый след в мировой культуре и науке в то время, когда Европа прозябала в своих темных веках.

При турках-сельджуках, хлынувших из Туркестана, была крепость Аламут, до которой, к сожалению, я не мог добраться, когда ехал в Казвин, по возрастной причине, невозможности карабкаться по горным тропам. Я много читал о грозе халифов, о гнездившихся там убийцах, бросавшихся в пропасть по мановению руки повелителя с надеждой попасть прямо в рай прохлады, фонтанов и прелестных гурий, порожденном воображением арабов, живших в безводной знойной пустыне, и ныне признаваемом мусульманскими учеными с оговоркой, что игра воображения еще не рисует картины трансцендентного мира. Ассасины-убийцы, получившие название от употребления одурманивающего гашиша, прочно вошли в лексикон большинства европейских языков, породив глагол, означающий покушение со смертельным исходом.

Было и страшное нашествие монгольской военной машины, когда воины внука Чингисхана истребили ассасинов, а заодно и добрую толику жителей Ирана, которые в ужасе ложились на землю при появлении одного-единственного кривоногого монгола. За его жизнь предали бы смерти жителей целого города. Но монгольская династия Ильханов, удовлетворила свою страсть к убийствам и разрушениям, приняла ислам и правила, по свидетельству Марко Поло, побывавшего в столице улуса Тебризе, весьма цивилизованно.

Тамерлан, пожелавший возродить монгольскую империю, громоздил трупы до самой Москвы, а в Иране сложил пирамиду из 70 тысяч отрубленных голов. Его же потомок Улуг-бек стал замечательным астрономом, поэтом и покровителем литературы.

Всех династий и войн не перечислишь, но странное дело – лишь они остаются в писаной истории, отодвигая на обочину народ, который пахал, строил, ремесленничал, торговал, растил новые поколения. В XVII веке при Сефевидах и особенно при шахиншахе (царе царей) Аббасе I Великом именно он преобразил Исфахан, который называют в Иране «половиной света» за его прекрасные мечети, самую большую в мире площадь, ажурные мосты… Тогда фарси стал государственным языком, как и возобладал шиизм. Правда, обласканный государством, он потерял свою вольнодумную прелесть, стал догматичнее, а шиитское духовенство – нетерпимее.

Через сто лет тюрок шах Надир уже преследовал шиитов, уничтожал целые города за неприятие суннизма, покорил Бухару, Хиву и Индию, откуда привез знаменитый «Павлиний трон» великих Моголов, который усыпан драгоценными камнями, но, на мой взгляд, совершенно безвкусен, что не помешало короноваться на нем последним шахам Ирана во дворце Гюлистан (Розовый сад), сплошь отделанном неровными кусочками зеркал, нарядно глядящихся и в старинных мечетях. Но личная резиденция самого последнего шаха Мухаммеда Резы на севере Тегерана забита эклектическим смешением подаренной европейцами мебели, и запоминается лишь революционный юмор – отрезанные от большой статуи шаха бронзовые сапоги в человеческий рост у входа во дворец, на которые можно взбираться и фотографироваться.

Однако пора приступать к династии Каджаров, которую основал жестокий скопец Ага Мухаммед, перенесший столицу из Исфахана в Тегеран в конце XVIII века, счастливо воевавший с Россией, приказавший раздать в рабство 20 тысяч женщин города Кермана, а мужчин ослепить. Ему было доставлено 7 тысяч глаз, и он сам считал и взвешивал их. Ему наследовал племянник Баба-хан, который правил Персией под именем шаха Фетх Али, вел две неудачные войны с Россией из-за Закавказья, и едва не случилась третья война из-за расправы над Грибоедовым.

Вот при Каджарах-то и пришла Персия в полнейший упадок, отстав в промышленном отношении от многих стран и к XX веку оказавшись в зависимости от двух крупнейших империй, Британской и Российской, которые поделили страну на сферы влияния, помыкали шахским двором, меняя по своему усмотрению министров и военачальников. Впрочем, в стране не было никакого порядка и даже регулярной армии.

Первую конную бригаду, соответствующую требованиям своего времени, сформировали русские по образцу казачьих войск в 1879 г., поставив во главе ее русского полковника, офицеров и урядников и вооружив берданками. Практичные англичане прибирали к рукам добычу нефти.

Шах Музаффараддин, правивший, когда имам Хомейни был еще ребенком, дважды брал деньги в долг у русских для поездок в Европу, уступая им за это таможенные доходы на севере и рыбные ловли. Англичане пользовались таможенным правом на юге. Банкротство было полное.

Все это не могло не унижать гордый иранский народ и не сказаться на настроениях шиитского духовенства, которое старалось напоминать о былой славе и культурной уникальности.

Взгляды имама Хомейни на необходимость вмешательства улемов в политику взросли не на голом месте. Когда одна английская компания в конце XIX века монополизировала производство и сбыт табака, вызвав возмущение народа, аятолла Ширази издал фетву, в которой проклял англичан и объявил бойкот товару фирмы. Во время иранской Конституционной революции 1905–1911 года, добившись ограничения прав монарха, аятоллы обратились к народу с коллективным декретом, утверждая, что «принятие конституции угодно сокрытому имаму и не противоречит Корану».

Часть вторая: Биографическая

Будущий имам, подписывавшийся полным именем Рухолла Аль-Мусави Аль-Хомейни, родился 20 джамади аль-тани 1320 года по лунному календарю хиджры или 30 шахривара 1281 г. по солнечному, принятому в Иране, что приходится на 24 сентября 1902 г., в городке Хомейн, находящемся в центральной части Иранского нагорья, километрах в трехстах к югу от Тегерана.

Уже в самом имени для иранца-шиита заключено много сведений. Рухолла значит «Божий дух». Мусави, перешедшее из имени отца сейида Мустафы Мусави, говорит, что его род восходит к седьмому святому и непорочному имаму Мусе Казему, а следовательно, к пророку Мухаммеду. Фамилия Хомейни появилась в 1935 году, когда предпоследний шах Реза Пехлеви заменил привычное для европейцев название страны Персия на древнее Иран во всех официальных документах и завел паспорта с фамилиями, чего прежде не было. Сперва имам выбрал себе фамилию по имени отца – Мустафави, как это делают и наши мусульмане, но потом образовал ее от названия родного города, что тоже очень часто бывает со знаменитыми людьми на Востоке, и тем самым в конце концов прославил Хомейн на весь мир.

Мне довелось побывать в этом городке, жители которого добывают себе пропитание, качая воду с глубины 60 метров и выращивая бобовые, пшеницу и виноград, а всякой зелени снимая с огорода по четыре урожая в год. На берегу русла речки, которая наполняется водой, сбегающей с остроконечных гор лишь в период таяния снегов, и по сию пору стоит просторный родительский дом, с массивными дверями, переходами, закутками, двориками, украшенными маленькими бассейнами причудливой формы. Это типичный мусульманский дом, какие можно встретить и сейчас в нашей, еще недавно, Средней Азии. В толстых глинобитных стенах – камины и ниши для одежды, книг и нехитрого скарба. Полы кирпичные и глиняные, покрытые коврами, у стен толстые подушки, к которым прислоняются спинами, сидя на полу.

Дед будущего имама сейид Ахмед, скончавшийся в 1868 году, имел прозвище Хинди (Индиец), потому что родился в Кашмире. Он изучал богословие в священном городе Неджефе (Ирак), а потом осел в Хомейне, женившись на сестре местного помещика Юсеф-хана. Он-то и построил дом, поскольку был человеком зажиточным, сочетая религиозные обязанности с ведением хозяйства.

Деда и отца, родившегося в 1861 году, сейчас называют аятоллами, хотя в XIX веке такого звания еще не было, но это недалеко от истины. Сейид Мустафа Мусави тоже закончил высшую богословскую школу в Неджефе и имел диплом муджтахида, дающий право заниматься фикхом или мусульманской юриспруденцией. До Неджефа он учился в Исфахане, где был вхож к известному богослову с пышным званием и именем ахунд хадж мулла Хусейн Хонсари, на дочери которого Бану Ходжар он и женился. Она родила ему трех дочерей и трех сыновей. Рухолла был самый младший. Когда ему было всего пять месяцев, а отцу – 47 лет, случилось несчастье. По дороге в ближайший город Арак, у деревни Хасанабад, отца застрелили, по словам местных жителей, наймиты местного хана Али Бахроми, с которым не ладил строптивый факих.

Есть много других версий этого убийства, в результате которого Рухолла, как и пророк Мухаммед, рано остался сиротой. Есть даже легенда, что будто бы его убил Реза-хан, будущий шах Ирана, династию которого низвергнул Хомейни, но это не более чем красивая выдумка…

Во всяком случае, вдова убитого оставила младенца на попечении его тети Сахибы-ханум, которую Рухолла поминал добрым словом всю жизнь, и отправилась с родственниками в Тегеран искать правды и отмщения. Три года понадобилось, чтобы, наконец, через одного из шахских министров добиться повешения киллера. Голова его была выставлена на главном базаре.

По возвращении вдова взялась за воспитание сына, проча ему ученую карьеру отца и деда. Мальчик оказался очень способным. В мактабе (начальной религиозной школе) и дома с помощью старших братьев он учился каллиграфии и арабскому языку, постигал азы богословия и персидской литературы. Система начального образования в Персии всегда строилась на заучивании огромного количества текстов, исторических сведений и дат.

Но спокойно учиться было совсем непросто в условиях постоянной смуты, когда то и дело восставали племена, а банды воров и грабителей нападали на села и небольшие города. Семье доводилось уходить из города и прятаться.

Не выдержали такой жизни мать и любимая тетя Рухоллы. Они скончались одна за другой, когда ему было пятнадцать лет.

В 1915 году в Персию ввели русский экспедиционный корпус. Рухолла видел русских солдат в Хомейне. Но войска приходили, уходили, а бандиты оставались. Имам Хомейни вспоминал об их налетах на город:

«В Хомейне обычно строили укрытия. У меня, почти ребенка, была винтовка. Нам их выдавали к 16–17 годам и учили стрелять. Из своих укрытий мы отстреливались от нападавших. Хаос царил повсюду. Центральное правительство было бессильным. Однажды его солдаты захватили часть Хомейна, но люди вышибли их оттуда. Народ взялся за оружие, и мы, дети, были вместе со всеми».

Старшие братья поддержали тягу к ученью круглого сироты и в 1920 году помогли ему устроиться в Араке, где была школа знаменитого богослова Хаери Язди, который в следующем году перебрался в священный город Кум, куда потянулся и Рухолла.

* * *

Он застал Кум в запустении, а стены духовной семинарии Фейзие, в которых ему предстояло провести более сорока лет, превратились в развалины и стали убежищем для нищих и сумасшедших. Сейчас Кум представляет собой внушительное зрелище с его тесно сгруппированными мечетями и замкнутыми прямоугольниками богословских школ. В учебных классах и у бассейнов в благоухающих розами дворах занимаются десятки тысяч талибов (студентов), и можно представить себе, какие усилия понадобились великому аятолле Хаери Язди и его сподвижникам, чтобы возродить этот оплот шиитской культуры, которой положил начало шестой непорочный имам Джафар Садек. Здесь находится и могила Фатимы Масумэ, дочери седьмого и сестры восьмого имамов шиитов, мавзолей которой был всегда притягателен для массы паломников.

Для Рухоллы потекли годы напряженного учения.

Он поставил себе за правило во всем следовать примеру пророка и праведных имамов, которые стремились к обретению наибольшего знания, искореняли в себе дурные побуждения, вели себя достойно, были терпимы и даже добродушны, прекрасно разбирались в людях, их чувствах и инстинктах, которые надо было научиться правильно направлять. И при этом приучаться к аскетической жизни, делиться знанием терпеливо, повторяя непонятное по нескольку раз, чтобы лучше запоминалось, не перекладывать на плечи других свою работу, «не высовываться», как сказали бы теперь, то есть не выскакивать прежде всех со своим мнением и не стараться занять важное место в собрании…

Серьезный не по годам, Рухолла не тратил ни минуты зря.

Хаери Язди привлек в богословский центр в Куме авторитетнейших педагогов. Иранцу их имена сами по себе внушают глубокое уважение. Весь список наук настолько внушителен, что его не охватить, но кроме богословия и права, надо упомянуть риторику, этику, арабскую и персидскую литературу, математику, астрономию, философию, просодию и рифмику, теорию познания…

Педагоги семинарии Фейзие не могли не заметить аскетические наклонности и усердие молодого человека. На дочери одного из них Мухаммеда Сакафи Техрани он женился в 1929 году. Разумная и спокойная Батул-ханум пережила своего мужа, а в молодости родила ему семерых детей, двое из которых умерли в младенчестве. Сыновья сейид Мустафа и сейид Ахмед, а также три дочери радовали отца.

Труды Рухоллы Мусави были вознаграждены. Он добился признания как муджтахид в 27 лет. Годом раньше вышел его объемный труд на арабском языке об утренней молитве, в котором он, опираясь на стихи Корана, пытался разобраться в сложных вопросах мистики и мусульманского богословия. В частности, там затронута проблема, которую он часто обсуждал с одним из своих учителей аятоллой Шахабади. В мистике существует противоречие: если истинно верующий в своих молитвах связан непосредственно с Богом, не подрывает ли это институт священнослужителей?

Это говорит о гибкости его ума и пытливости, что обычно приводит к переходу количества накопленных знаний, как учит диалектика, в новое, творческое качество.

Он уже и сам преподавал, писал на арабском том за томом комментарии к преданиям, труды по этике, мистике и мусульманской юриспруденции.

На фарси он сочинял мистические стихотворения, подписывая их псевдонимом «Хинди». Хомейни был не чужд пантеизма в его суфическом осмыслении, поскольку восхвалял в стихах знаменитого мистика X века Аль-Халладжа, который утверждал, что священной правды нет в мечетях и семинариях, и будто бы воскликнул свое знаменитое: «Ана-ль-хакк!» («Я – Истинный, т. е. я Бог»), за что багдадские улемы приговорили его к сожжению, а прах его был брошен в реку Тигр.

Но это говорило лишь о сложности размышлений о пути человека к Богу и о живости воображения, которое мусульманские мыслители считают целым миром, находящемся между миром материальным и миром божественным. Вся персидская классическая лирика, проникнутая благородством и воспевающая нежный цветок любви и женскую красоту, создавалась людьми глубоко верующими, и литературный псевдоним поэта Хафиза переводится, как «тот, кто знает Коран сердцем». В одном из лирических стихотворений Хомейни есть такое:

 
Милая! Помни, что юных желаний тебе не унять,
В старости будешь годиться на то лишь, чтоб спать!
 

Некоторые коллеги относились к его опытам неодобрительно, и он еще столкнется с начетчиками, придерживавшимися буквы, но не духа ислама.

* * *

После большевистского переворота в России случилось много важнейших для Ирана событий. Выведен русский экспедиционный корпус. Англичане, оберегая интересы своей Англоперсидской нефтяной компании, полностью подчинили своему влиянию молодого шаха Ахмеда, подкупали членов каджарской семьи и правительства, вовлекали в масонство компрадорскую буржуазию. Подписанное тогда же кабальное соглашение, нацеленное на превращение Персии в английский протекторат, вызвало общенародное движение, заставившее вывести британские войска.

Но их командующий генерал Айронсайд, подготовил путч. Сперва он хотел было заменить в казачьей дивизии, в которую уже превратилась бригада, ушедших русских офицеров английскими, но это не удалось. Тогда он нашел в ней лихого человека, вступившего в казацкое войско в четырнадцатилетнем возрасте. Это был Реза-хан, быстро пробившийся в офицеры и прославившийся своим бесстрашием и жестокосердием. Получив современное оружие, он со своей частью совершил бросок из Казвина на Тегеран, захватил его без боя 21 февраля 1921 года, произвел нужные ему аресты и стал «сильным человеком».

Англо-иранский договор все-таки был отменен, но и советско-иранский заключен такой, что Ирану уступили все концессии и имущество, принадлежавшее Империи и русским подданным. Будучи военным министром, а потом премьером, Реза-хан заигрывал с шиитским духовенством и, в частности, покровительствовал великому аятолле Хаери Язди. Он рассыпал заверения, что желает способствовать независимости и процветанию Персии, наводил порядок, подавлял восстания племен, ездил в Кум, где договорился с шиитскими лидерами о преждевременности установления республики.

В конце 1925 года с согласия парламента Каджары были низвергнуты, и на престоле появился новый шах Реза, принявший претенциозную фамилию Пехлеви, которая ассоциировалась у иранцев с Сасанидами. На дочери Йездегерда, последнего царя этой династии, был женат, по преданию, имам-мученик Хусейн. Сразу же проявились диктаторские замашки шаха Резы и страсть к обогащению. Он грабил всех и вся и даже замахнулся на земли шиитской общины (к 30-м годам он уже владел двумя тысячами деревень).

У нового шаха был пример секуляризации и подражания западному образу правления. Он во многом копировал Ататюрка, незримыми узами связанного с мировым масонством, которое под многими личинами старалось перенять власть над душами людей любой религиозной принадлежности. Шах Реза запретил многие религиозные церемонии, провел закон, разрешавший женщинам не носить чадру, поощрял ношение европейского платья. А главное – ущемлял духовенство материально, реквизируя земельную собственность и другие источники дохода, которые жертвовали и завещали верующие религиозным учреждениям на нужды духовного образования, постройку и содержание мечетей, самих священнослужителей, на помощь бедным, что вменялось Кораном мусульманской общине.

Это не могло не вызывать возмущения Хомейни, как и всего прочего духовенства. Ему приписывают слова, будто бы сказанные еще молодым студентом в 1925 году:

«Иран примирится сам с собой лишь с исчезновением династии Пехлеви».

Известен такой случай: шах Реза публично ударил хлыстом по лицу аятоллу Бафки в Куме, когда тот сделал резкое замечание супруге шаха, явившейся в мечеть при мавзолее святой Масумэ с непокрытой головой. Молодой преподаватель Хомейни призывал своего наставника аятоллу Хаери дать отпор шаху, но у того не хватило духу сделать это. Недовольно было исламское духовенство и желанием шаха прославлять величие доисламского Ирана, а также возрождением зороастризма. Кроме мусульманского календаря лунной хиджры, был введен солнечный календарь. Детей стали называть древними арийскими именами, заговорили о чистоте арийской расы, разрабатывалась национальная идеология, которая претила аятоллам, исповедовавшим исламский интернационализм.

Иранское духовенство, на которое влияла официальная пропаганда, не отстаивало свои взгляды. Ансари, директор Института по изучению трудов Хомейни, пишет: «Даже изучение и преподавание мистицизма (эрфана) и философии, которое подстегивало процесс мышления, пробуждение сознания, было запрещено крючкотворами и отдельными ленивыми представителями духовенства. Положение было таково, что на имама Хомейни началось гонение, его вынудили прекратить чтение лекций по философии, мистицизму и этике».

В 1937 году Хомейни совершил паломничество в Мекку и Неджеф. К тому времени минутах в пятнадцати ходьбы от семинарии Фейзие у него был просторный дом для разросшейся семьи, часть которого и стена сада выходят на узкую улочку. Ныне он не носит мемориально-музейного характера, а поддерживается и убирается соседями, использующими его для собраний и совместных молитв.

Живущий неподалеку аятолла Нури в свое время учился у Хомейни. Сидя на ковре за низеньким письменным столиком в своем кабинете с книжными полками вдоль всех стен (думается, что такая же обстановка была и у Хомейни), он рассказал мне много подробностей последующей бурной жизни своего учителя, характеризовал его как человека чрезвычайно нравственного, спокойного и терпеливого в обращении с учениками, со светлым, по его выражению, лицом. Несмотря на погруженность в теорию, имам любил поговорить о политике, считая, что роль ислама в обществе и государстве надо поднимать, воздействуя на мораль и судьбу каждого человека.

В 1937 же году скончался великий аятолла Хаери Язди, которого Хомейни почитал, как замечательного исламского ученого, талантливого хранителя духовных ценностей, предпочитавшего, однако, не вмешиваться в политику. Почитал он и другого улема, Модарреса, который весь жил в политике с 1910 года, когда его уполномочили богословы в числе пяти муджтахидов контролировать работу парламента, а потом сам стал его членом, не допустил принятия кабального договора с Англией, сидел в тюрьме и достиг такого влияния в народе, что справиться с ним шах Реза мог лишь, отдав приказание убить… В постный месяц Рамазан 1937 года во время ночного разговения его отравили, а для верности еще и задушили, придумав для народа какую-то нелепую историю.

У Хомейни накопился к шаху большой счет…

* * *

От будущих союзников в войне с гитлеризмом не ускользнуло внимание Германии к стране, где появился культ древнеперсидских империй, исключительности арийцев и оказалось немало немцев. После нападения Германии на Россию Черчилль предложил Сталину совместную военную кампанию в Иране.

Уже в сентябре 1941 года советские войска с севера, а английские с юга вошли в Иран. Шаха заставили отречься в пользу своего сына Мухаммеда Резы Пехлеви, которому было всего 22 года.

Объявленный уже в детстве престолонаследником, он соответствующим образом воспитывался английскими и немецкими гувернерами, учился в Швейцарии, а потом закончил военное училище в самом Иране. Характером был в отца, но долгие годы скрывал свою склонность к деспотизму. Бывшего шаха отправили на английском корабле в Южную Африку, где он и скончался через три года от огорчения.