Текст книги "Невидимый страж"

18

Когда похороны закончились, все пришедшие на кладбище люди как будто испарились, оставив после себя лишь облако густого тумана, поднявшегося от реки Бастан. Этот туман длинным языком вытянулся вдоль долины и расползся по улицам Элисондо, погрузив их в еще более глубокую грусть, если только это было возможно. Закоченевшая от холода Амайя топталась у входа в цех, пока не увидела приближающуюся к ней сестру.

– Ого, сеньора инспектор! Какая честь! – насмешливо произнесла Флора. – Ты, случайно, не убийцу здесь разыскиваешь?

Амайя улыбнулась и ткнула в сестру пальцем.

– Именно этим я и занимаюсь.

Флора застыла с ключом в руке. Слова Амайи ее взволновали и, похоже, даже несколько испугали.

– Здесь, в Элисондо?

– Да, здесь. Обычно эти убийцы оказываются людьми довольно близкими к своим жертвам. Если бы только мы имели дело с одним убийством, – вздохнула она. – Но их уже три. Он просто обязан жить здесь или где-то совсем рядом.

Они вошли в цех, и их встретил знакомый аромат, который Амайя вдыхала с детства. Ей казалось, что стоит ей закрыть глаза – и она увидит отца в белых брюках и майке, который огромной стальной скалкой раскатывает листы слоеного теста, пока мать руками, испачканными мукой, смешивает ингредиенты начинки в глиняной миске, источая аромат анисовой эссенции, который для Амайи с детства ассоциировался только с ней. Она посмотрела на ларь с мукой, и по ее спине пополз холодок, а к горлу подступила тошнота.

На нее внезапно нахлынула темная волна тягостных воспоминаний, и эхо прошлого полностью заслонило от нее настоящее. Она закрыла глаза и с силой зажмурилась, пытаясь закрыть распахнутую этим зрелищем дверь, в которую уже ринулся ужас.

– О чем ты думаешь? – спросила Флора, удивленная исказившимся лицом сестры.

– Об айте и аме, о том, как они тут работали и какими счастливыми выглядели, – солгала Амайя.

– Это верно, они работали… – отозвалась Флора, моющая руки под струей воды из крана. – Но их было двое, а мне теперь приходится делать гораздо больше работы, но в одиночку… Хотя непохоже, чтобы тебя это особенно беспокоило, верно, сестра?

– Флора, я понимаю, что у тебя много работы, но ты не обратила внимания на вторую часть моего предложения: они были счастливы, выполняя эту работу. Вне всякого сомнения, это было ключом к их успеху, точно так же, как твоя любовь к своей работе привела к успеху тебя.

– Ах, вот как? Что бы ты понимала… Ты думаешь, что я счастлива, занимаясь всем этим?

С этими словами Флора резко развернулась к сестре, одновременно поднимая жалюзи на окнах кабинета.

– Ну, у тебя все так хорошо получается… Я бы даже сказала, изумительно. Ты пишешь книги, собираешься делать передачу на телевидении, бисквиты Саласар известны половине Европы, и ты богата. Я бы назвала все это признаками успеха.

По лицу ее сестры было заметно, что она внимательно вслушивается в слова Амайи, оценивая степень их искренности и наверняка пытаясь уловить фальшь.

– Я думаю, что ты не стала бы преуспевающей бизнес-леди, если бы не вкладывала в свою работу душу, – продолжала Амайя. – У тебя есть все основания быть довольной своей жизнью, а от этого и до счастья рукой подать.

– Да, – согласилась Флора, приподнимая брови, – возможно, сейчас это так, но прежде чем к этому прийти…

– Флора, каждый из нас должен пройти свой путь.

– Да ну? Неужели? – возмутилась Флора. – Позволь полюбопытствовать, какой путь пришлось пройти тебе?

– Уверяю тебя, мне пришлось немало потрудиться, чтобы достичь того, что я имею, – ответила Амайя тихим и спокойным голосом, так раздражавшим ее сестру.

– Да, но ты сама выбрала себе профессию, а мне мои дела были навязаны. Я не могла рассчитывать ни на чью помощь, меня все бросили. Ты уехала, Виктор начал закладывать за воротник, а твоя сестра…

Несколько секунд Амайя хранила молчание, размышляя над упреками, которые менее чем за одни сутки она выслушала от обеих своих сестер.

– Ты тоже могла сделать свой выбор, если это было не то, чего ты хотела.

– И кто меня спрашивал, чего я хочу?

– Флора…

– Нет, ты мне ответь, кого интересовало, хочу ли я остаться здесь и всю жизнь месить тесто для слоек?

– Флора, ты могла выбирать, как любой другой человек, но ты предпочла не выбирать… Меня тоже никто ни о чем не спрашивал. Я приняла решение и выбрала свой путь.

– Наплевав при этом на всех остальных.

– Флора, это неправда. От моего отъезда никому хуже не стало. В отличие от тебя и Роз, цех мне никогда не нравился, даже когда я была совсем маленькой… Я пользовалась любой возможностью, чтобы убежать, и удерживали меня здесь только силой, и тебе это известно не хуже, чем мне. Я не хотела здесь работать и уехала учиться. И родителей это вполне устраивало.

– Аме это не очень-то и понравилось. Но, как бы то ни было, мама с папой были спокойны, потому что для продолжения семейных традиций у них были Роз и я.

– И все же ты имела право на свой выбор.

Флора взорвалась.

– Ты даже представления не имеешь о том, что такое чувство ответственности, – воскликнула она, разворачиваясь к сестре и указывая на нее пальцем.

– Прошу тебя… – взмолилась Амайя, которой до тошноты надоел этот спор.

– Не надо меня просить… Ни ты, ни твоя сестра, ни этот забулдыга Виктор даже не догадываетесь о значении этого слова.

– Я поняла, сейчас нам всем достанется. – Она устало улыбнулась и, не повышая голоса, продолжила: – Флора, ты меня совсем не знаешь. Я уже не девятилетняя девочка, увиливающая от работы в цехе. Смею тебя уверить, что на моей работе каждый день…

– На твоей работе, – перебила ее сестра. – Кто тут говорит о твоей работе? Только ты, сестричка. Я говорю о семье, кто-то из членов которой должен был продолжать заниматься бизнесом.

– О господи, тоже мне, Майкл Корлеоне… Бизнес, семья, мафия. – Амайя насмешливо помахала в воздухе рукой со стиснутыми пальцами, и это вызвало еще более сильное негодование ее сестры.

Она швырнула на стол полотенце, которое продолжала держать в руках, и уселась в кресло так резко, что освещавшая кабинет настольная лампа задрожала. А Амайя продолжала говорить:

– Флора, вы обе, Роз и ты, жили здесь и с раннего возраста проявляли интерес к нашей кондитерской. Вы могли находиться тут часами. Роз было всего три года, когда она научилась делать пончики и кексы…

– Твоя сестра… – презрительно пробормотала Флора. – Ее любви к кондитерской хватило ненадолго. Роз испарилась, как только убедилась в том, что это по-настоящему тяжелая работа. Или ты, возможно, считаешь, что этот бизнес продержался бы сколько-нибудь долго, если бы я оставила все так, как это было при родителях? Я тут все модернизировала, от фундамента до крыши. Я сделала бизнес современным и конкурентоспособным. Ты и представить себе не можешь, какой контроль качества должна проходить продукция, чтобы ее выпустили в Европу. Единственное, что сохранилось, это название, «Бисквиты Саласар», и надпись, которой наши прапрадеды известили народ об открытии кондитерской.

– Флора, но ты сама только что подтвердила мою правоту. Только ты могла совершить подобные перемены, потому что ты обожаешь этот бизнес.

Ее последние слова дошли до сознания Флоры. Амайя с удовлетворением отметила, что искаженное возмущением и презрением лицо сестры разгладилось. Негодование уступило место горделивому самодовольству. Она огляделась вокруг и выпрямилась в кресле.

– Да, – согласилась она, – но дело было вовсе не в том, обожала я этот бизнес или нет, и не в том, что, как ты выразилась, это занятие принесло мне счастье. Кто-то должен был это делать, и, как всегда, это выпало мне, тем более что ни у кого, кроме меня, не хватило бы способностей достичь того, чего удалось добиться мне. Так что это чистой воды здравомыслие и чувство ответственности. Но в любом случае это тяжелая ноша, и на меня ее просто взвалили. Я была вынуждена сохранить родительское наследие, предприятие, в которое айта и ама вложили столько сил, а также его репутацию и традиции. Я потратила много сил, но я горжусь тем, чего достигла.

– Ты так говоришь, как будто вынуждена держать на своих плечах тяжесть всего мира. Как ты думаешь, что бы произошло, если бы ты посвятила свою жизнь чему-то другому?

– Я тебе уже сказала – кондитерской уже не существовало бы.

– Возможно, дело продолжила бы Роз. Ей всегда нравился этот бизнес.

– Нет, ей нравился не бизнес. Она любит делать печенье, а это совсем другое. Я не хочу и пытаться представлять себе, как все было бы, если бы тут всем заправляла Роз, ты просто не понимаешь, что говоришь… Она и себе не даст ладу. Роз – это воплощение безответственности и инфантильности. Кажется, она до сих пор уверена в том, что деньги падают с неба. Если бы родители не оставили ей дом, ей сейчас было бы негде жить. Да еще этот ублюдок, которого она взяла себе в мужья, наркоман и бездельник, только и знающий, как тянуть у нее деньги и морочить голову барышням. Это она, по-твоему, способна двигать этот бизнес вперед? У нее для этого ничего нет и негде взять. А если я ошибаюсь, то скажи мне, где она сейчас? Почему она не спешит продемонстрировать свои таланты здесь, в кондитерской?

– Возможно, если бы ты не была к ней так строга…

– Жизнь – это суровая штука, сестра, – презрительным тоном оборвала ее Флора.

– Я думаю, что Розаура хорошая девочка, а ошибиться в выборе супруга способен кто угодно.

Флора вспыхнула, как будто ее осветил луч света. Она молчала, пристально глядя на сестру, и Амайя поняла, что она думает о Викторе.

– Флора, я не имела в виду Виктора.

– Понятно! – прозвучало в ответ, и Амайя почувствовала, что сестра готовится пустить в ход всю свою тяжелую артиллерию.

– Флора…

– Да, вы обе такие хорошие и хотите только добра, но скажи мне одну вещь, хорошая девочка, где была ты, когда ама заболела?

Амайю даже передернуло от отвращения. Она сокрушенно покачала головой.

– Флора, давай не будем об этом?

– Что случилось, хорошая девочка? Тебе неприятно говорить о том, как ты покинула свою больную мать?

– Черт возьми, Флора. Кто тут болен, так это ты, – возмутилась Амайя. – Мне было двадцать лет, я училась в Памплоне и каждую неделю на выходные приезжала домой. А ты и Роз все время находились здесь. Вы здесь жили и работали и уже были замужем.

Флора поднялась из кресла и подошла к ней.

– Этого было недостаточно. Ты приезжала в пятницу, а в воскресенье уже уезжала. Тебе известно, сколько дней в неделе? Семь. А при них семь ночей, – произнесла она, поднося к лицу Амайи раскрытую ладонь и два пальца второй руки. – И знаешь, кто находился у постели амы каждую ночь? Я. Не ты, а я. – Она яростно ударила себя кулаком в грудь. – Я кормила ее с ложки, купала, укладывала, меняла пеленки и снова укладывала. Я ее поила, а она мочилась снова и снова. Она отвешивала мне затрещины, оскорбляла меня и проклинала. Меня, единственную из своих дочерей, кто был с ней рядом. Единственную, кто всегда был с ней рядом. Утром приходила Роз и везла ее гулять в парк, а я открывала цех, проведя всю ночь на ногах. А когда я возвращалась домой, все повторялось сначала. Изо дня в день одно и то же. Я ни от кого не видела помощи, потому что на Виктора тоже нельзя было положиться. Хотя, в конце концов, это была не его мать. Он ухаживал за своей матушкой, когда она заболела и умерла. Но ему повезло больше. Это была пневмония, которая унесла ее за два месяца. Мне пришлось сражаться три года. Так что, хорошие девочки, скажите мне, где вы были, а также имею ли я право обвинять вас в безответственности.

Она отвернулась от Амайи и медленно вернулась к столу, где снова села в кресло.

– Я думаю, что ты несправедлива. Насколько я помню, Роз брала дополнительные ночные смены, чтобы сменить тебя утром, и ты сама настояла на том, чтобы ама жила с тобой, когда умер айта. Ты всегда хорошо с ней ладила. У вас с ней были особенные отношения, которых у нее не было с Роз, не говоря уже обо мне. Кроме того, ты и Роз – старшие дочери, а я была совсем девчонкой и к тому же жила в другом городе. Я всегда приезжала, когда могла, и ты знаешь, что мы обе согласились поместить ее в больницу, когда ее состояние ухудшилось. Мы единодушно тебя поддержали, когда пришлось признать ее недееспособной. Мы даже предложили деньги, чтобы оплатить ее содержание в центре.

– Заплатили, и все в порядке. В этом наглядно проявилась ваша безответственность. Заплатили и свалили проблему на меня. Нет, дело было не в деньгах. Ты отлично знаешь, что когда умер айта, денег осталось предостаточно. Просто вы не захотели исполнить свой долг. И идея признать ее недееспособной принадлежала не мне, а этому проклятому врачу, – срывающимся голосом произнесла Флора.

– О господи, Флора, мне трудно поверить в то, что мы снова об этом говорим. Ама была больна. Она была не в состоянии позаботиться о себе, не говоря уже о бизнесе. Доктор Салаберриа предложил это, потому что знал, к каким проблемам приводит эта ситуация. У судьи тоже не было ни малейших сомнений по этому поводу. Я не знаю, почему это так тебя беспокоит.

– Этот врач полез туда, куда его никто не приглашал, а вы дали ему зеленый свет. Вы не должны были позволять класть ее в лечебницу. Этого не произошло бы, если бы мы лечили ее от пневмонии дома. Я это знала. Я знала, что она очень ранимая и что больница – это плохая идея. Но вы и слушать ничего не хотели, и все получилось очень скверно.

Амайя смотрела на сестру с глубокой грустью, которую всегда испытывала, становясь свидетелем подобной злобы и злопамятности. Раньше она уже бы подскочила, как пружиной подброшенная, и позволила бы втянуть себя в этот обмен упреками, обвинениями и попытками оправдаться. Но работая в полиции, она научилась контролировать свои эмоции и ситуацию в целом, руководствуясь, прежде всего, здравым смыслом. Эти навыки ей уже сотни раз приходилось пускать в ход, имея дело с такими ужасными созданиями, по сравнению с которыми Флора казалась всего лишь упрямой и легкомысленной школьницей. Она еще сильнее понизила голос и почти шепотом произнесла:

– А знаешь, Флора, что я думаю? Я думаю, что ты одна из тех женщин, которые самозабвенно жертвуют собой во имя блага семьи, несмотря на то что никто их об этом не просит. Ты делаешь это только для того, чтобы сделать остальных виноватыми и получить право осыпать их упреками, напоминая надгробную плиту, которая в конце концов упадет и похоронит всех, кто тебя окружает. И тогда ты останешься наедине и со своим самопожертвованием, и со своими упреками, которые никто не хочет слушать. Вот что с тобой происходит. В своем стремлении морализировать, манипулировать и лезть не в свои дела ты добьешься только того, что всех от себя оттолкнешь. Тебя никто не просил становиться героиней или мученицей.

Флора смотрела куда-то в пространство, опершись локтями о стол и прижав обе ладони ко рту, как будто пытаясь заставить себя молчать. Но это молчание длилось недолго. Ровно столько, сколько было необходимо, чтобы улучить момент и метнуть свое отравленное копье. И вот тут уже на пощаду рассчитывать не приходилось. Когда она заговорила, ее голос обрел прежнюю уверенность и присущую ему требовательную интонацию.

– Я полагаю, что ты пришла не только для того, чтобы изложить, что ты обо мне думаешь. Так что если у тебя есть какие-то конкретные вопросы, задавай их сейчас. Если нет, тебе придется уйти. Я не могу позволить себе терять время понапрасну.

Амайя извлекла из сумки маленькую картонную коробочку, открыла крышку и, прежде чем извлечь содержимое, посмотрела на сестру.

– То, что я тебе покажу, является уликой, обнаруженной на месте преступления. Я обращаюсь к тебе за помощью как к консультанту. Надеюсь, ты понимаешь – то, что ты увидишь, необходимо сохранить в тайне. Ты ни с кем не должна это обсуждать, включая членов семьи.

Флора кивнула. Выражение ее лица изменилось, и теперь на нем был написан живой интерес.

– Вот и хорошо. А теперь посмотри на это и скажи мне, что ты думаешь, – произнесла Амайя, извлекая из коробочки пакет, в котором лежало ароматное пирожное, обнаруженное на теле Анны.

– Чачингорри? Вы обнаружили его на месте убийства?

– Да.

– Последнего или на других тоже?

– Флора, я не имею права тебе это сказать.

– Возможно, убийца его ел?

– Нет, скорее похоже на то, что он хотел, чтобы это пирожное там нашли. Кусочек, которого не хватает, мы отослали в лабораторию на анализ. Так что ты можешь мне сказать?

– Мне можно к нему прикасаться?

Амайя протянула пакет Флоре. Она извлекла пирожное, поднесла его к носу и несколько секунд нюхала. Держа его большим и указательным пальцами, она ногтем отковырнула крошечный кусочек.

– Оно может содержать какие-то отравляющие вещества или яд?

– Нет, в лаборатории сделали анализ. Опасности нет.

Флора положила крошку в рот и попробовала на вкус.

– Ну что ж, в таком случае тебе, наверное, уже сообщили, какие ингредиенты использовались при его изготовлении…

– Да, и я хочу, чтобы ты рассказала мне все остальное.

– Ингредиенты самого высокого качества. Свежие и смешанные в правильной пропорции. Выпекли это пирожное еще на этой неделе. Я бы сказала, что ему не больше четырех дней. Судя по цвету и пористости, думаю, его пекли в традиционной дровяной печи.

– Невероятно, – не скрывая восхищения, произнесла Амайя. – Как ты можешь все это знать?

Флора улыбнулась.

– Просто я хорошо разбираюсь в своем деле.

Амайя решила не обращать внимания на завуалированное оскорбление.

– Кто, кроме кондитерской Саласар, печет эти пирожные?

– Ну, я думаю, это может делать кто угодно, у кого есть рецепт. А это не тайна. Я опубликовала его в своей первой книге как рецепт от айты. Кроме того, это традиционное для нашей местности лакомство. Полагаю, что в нашей долине наберется с десяток вариантов его рецепта… Хотя подобное качество с такими выверенными пропорциями встретишь нечасто.

– Я хочу, чтобы ты составила для меня список пекарен, кондитерских и магазинов, которые их производят или продают.

– Это несложно. Пирожные такого качества делаю я и еще Салинас из Туделы, Санта Марта де Вера и, возможно, цех в Логроньо… Ну, честно говоря, последние несколько хуже. Я могу дать тебе список моих клиентов, но, насколько мне известно, здесь, в Элисондо, их покупают не только местные, но также гости и туристы. Так что я не знаю, чем это может вам помочь.

– Пусть это тебя не волнует. Просто составь список. Когда он будет готов?

– Только к вечеру. У меня слишком много работы, и ты уже знаешь, благодаря кому.

– Меня это устраивает. – Она не собиралась реагировать на провокационное замечание и попадаться в расставленную Флорой ловушку. Протянув руку, Амайя забрала пакет с остатками пирожного. – Спасибо, Флора, инспектор Монтес зайдет за списком…

Флора продолжала невозмутимо смотреть на нее.

– Мне сказали, что вы уже знакомы.

– Что ж, приятно слышать, что ты в кои-то веки хорошо проинформирована. Да, я его знаю, и он очень симпатичный. Инспектор Монтес заходил засвидетельствовать мне свое почтение, я как раз закрывалась, и он вызвался меня проводить. Я немного показала ему город, мы выпили кофе, он обрушил на меня все свое обаяние, и мы болтали обо всем на свете, включая тебя.

– Меня? – удивленно переспросила Амайя.

– Да, тебя, сестричка. Инспектор Монтес рассказал мне, как тебе пришлось изощряться, чтобы тебе поручили это дело.

– Он так и сказал?

– Другими словами. Он очень образованный человек, и у него доброе сердце. Тебе повезло, что ты работаешь со специалистом такого уровня. Может, чему-то и научишься, – улыбнувшись, добавила Флора.

– Это тебе тоже Монтес сказал?

– Разумеется, нет, но это сразу видно. Да, сеньора, он бесподобен.

– Я тоже так думала, – отозвалась Амайя, вставая, чтобы поставить чашку в раковину.

– А у тебя все сотрудники ничего… Сегодня утром я видела тебя на кладбище с одним красавчиком.

Амайя улыбнулась, забавляясь коварством сестры.

– Вы стояли, очень близко склонив головы, и он, кажется, что-то шептал тебе на ухо. Я спросила себя, что сказал бы Джеймс, если бы он это увидел.

– Я тебя не видела, сестра.

– Я не стала заходить. Я не смогла присутствовать на отпевании, потому что у меня была назначена встреча с представителями издательства. А потом я пешком пришла на кладбище. Там еще никого не было, и я увидела, что вы стоите у какой-то могилы… Ты наклонилась над склепом, а он тебя обнял.

Амайя закусила губу изнутри и, улыбнувшись, покачала головой.

– Флора, Хонан Эчайде гомосексуалист.

Флора не сумела скрыть ни свое удивление, ни свою досаду.

– Я наклонялась только над могилой одной моей учительницы из начальной школы, Ирен Барно. Ты ее помнишь? Я поскользнулась, и он меня поддержал.

– Это так мило с твоей стороны, – поддела ее Флора. – Ты ходишь на ее могилку?

– Нет, я наклонилась, чтобы поправить перевернутый ветром цветочный горшок, и только после этого прочла имя.

Флора пристально посмотрела ей в глаза.

– Ты никогда не заходишь к аме.

– Да, Флора, я никогда не захожу к аме. Но скажи мне, кому это сейчас нужно?

Флора отвернулась к окну и прошептала:

– Теперь уже никому.

Возле магазина взревел мощный мотор, и лицо Флоры на мгновение омрачилось.

– Это наверняка Виктор, – прошептала она.

Они подошли к задней двери цеха, где бывший супруг Флоры уже искал место для старого мотоцикла.

– О, Виктор, какой чудесный аппарат! Где ты его раздобыл? – воскликнула Амайя вместо приветствия.

– Я купил его на свалке Сори. Но смею тебя уверить, когда я его оттуда извлек, он выглядел совершенно иначе.

Амайя обошла мотоцикл с другой стороны, чтобы получше его разглядеть.

– Я не знала, зять, что ты этим увлекаешься.

Она продолжала называть его зятем и нисколько не сомневалась в том, что будет делать это всегда.

– Это относительно недавнее увлечение. Я заинтересовался мотоциклами всего пару лет назад. Я начал с «Бультако Меркурио» и «Монтеса Импала-175 Спорт». С тех пор я отреставрировал четыре мотоцикла, включая этот. Это «Осса-175 Спорт»… Один из мотоциклов, которыми я особенно горжусь.

– Я и не догадывалась, но результат просто потрясающий.

Флора фыркнула, демонстрируя свое негодование, и направилась к двери со словами:

– Когда закончишь играться, заходи, я буду у себя… Займусь делом.

Она с грохотом захлопнула дверь и скрылась внутри.

Виктор с извиняющимся видом улыбнулся.

– Просто Флора не любит мотоциклы. Для нее мое увлечение – это пустая трата времени и денег. – Он пытался оправдать ее грубость. – До женитьбы у меня была «Веспа», и мне даже удавалось уговорить ее прокатиться со мной.

– Точно! Я помню этот мотоцикл. Он был белый с красным! Ты заезжал за ней прямо сюда, к магазину, а когда вы прощались, она всегда говорила тебе одно и то же: чтобы ты был осторожен и чтобы ты… – Она осеклась, не закончив фразу.

– …чтобы я не пил, – договорил за нее Виктор. – Как только мы поженились, она уговорила меня продать мотоцикл. Как видишь, я выполнил только первую часть ее просьбы.

– Виктор, я не хотела тебя обидеть.

– Не переживай, Амайя, я и сам знаю, что я алкоголик. Мне понадобилось время, чтобы это признать, но это часть меня, и я с этим живу. Я как диабетик, только вместо того, чтобы отказаться от тортов, я остался без твоей сестры.

– Как твои дела, Виктор? Тетя сказала, что ты живешь в усадьбе своих родителей…

– Все хорошо… Кроме усадьбы мать оставила мне ежемесячную ренту, на эти деньги я и живу. Я езжу на встречи анонимных алкоголиков в Ирун, реставрирую мотоциклы… Одним словом, грех жаловаться.

– А что с Флорой?

– Видишь ли… – Он улыбнулся, глядя на дверь магазина. – Как обычно… Ты же ее знаешь.

– Но…

– Амайя, мы так и не развелись. Она и слышать об этом не хочет, мне это тоже не нужно, хотя, наверное, по другой причине.

Амайя обвела взглядом Виктора, который стоял перед ней, опершись на мотоцикл. Он был чисто выбрит, одет в свежевыглаженную синюю рубашку и благоухал одеколоном… Она помнила его женихом сестры, которым он когда-то был, и ее охватила уверенность, что он все еще любит Флору, что, несмотря ни на что, он никогда не переставал ее любить. От этой уверенности она даже смутилась немного, и на нее тут же нахлынула волна нежности к зятю.

– Честно говоря, я очень осложнил ей жизнь. Ты и представить себе не можешь, что способен вытворять человек под воздействием спиртного.

«Лучше скажи, что ты не знаешь, до чего может довести человека двадцать лет жизни с ведьмой запада[18]18
  Ссылка на персонажа сказки Л. Ф. Баума «Удивительный Волшебник из Страны Оз» (1900).


[Закрыть], – подумала Амайя. – Если бы ты не пил, ты ее вообще не смог бы выносить».

– Почему ты ездишь на собрания в Ирун? Неужели нет ничего поближе?

– Конечно есть, при церкви. Но я предпочитаю оставаться для здешних жителей известным забулдыгой.

ВЕСНА 1989 ГОДА

Это, вне всякого сомнения, был самый безобразный школьный портфель, какой она когда-либо видела. Темно-зеленого цвета с коричневыми пряжками. Уже много лет никто с такими портфелями в школу не ходил. Она к нему не прикоснулась. Во всяком случае, в этот день. К счастью, учебный год подходил к концу, и она с облегчением подумала, что до сентября им можно будет не пользоваться. Но в этот день она к нему даже не притронулась. Она стояла и молча смотрела на этот ужас на кухонном стуле. Совершенно безотчетно она подняла руку и провела ладонью по своим коротким волосам, подравнять которые ее тете стоило больших трудов. Казалось, теперь ее волосы служат своеобразной точкой отсчета, с которой начинались все обиды и оскорбления. Ее глаза наполнились слезами девочки, которую в день рождения постигло горькое разочарование. Обе ее сестры наблюдали за ней, широко раскрыв глаза и пытаясь спрятаться за огромными мисками с дымящимся молоком. Девочки молчали, хотя иногда, когда Росарио набрасывалась на Амайю, Розаура принималась тихо плакать.

– Можно поинтересоваться, что с тобой на этот раз? – раздраженно спросила мать.

Она хотела сказать так много. Что это ужасный подарок. Что она не надеялась получить джинсовый комбинезон, но и не ожидала ничего подобного. Что некоторые подарки делают для того, чтобы позорить, унижать и причинять боль, и что не должна девочка усваивать такой урок в тот день, когда ей исполняется девять лет. Амайя все это знала и в отчаянии смотрела на этот кошмар, и слезы сами собой катились по ее щекам. Она сумела понять, что этот жуткий портфель не является результатом небрежности или поспешного, а потому неудачного выбора. В нем даже необходимости не было. Парусиновая сумка через плечо, в которой она носила учебники, была в превосходном состоянии. Нет, этот подарок выбирали с величайшим тщанием, стремясь достигнуть определенного, заранее задуманного эффекта. Полный успех.

– Он тебе не нравится? – спросила мать.

Она так много хотела ей сказать: все, что она знала и чувствовала и что ее детскому мозгу не удавалось осмыслить и упорядочить.

– Он мальчиковый, – только и сумела выдавить из себя она.

Снисходительная улыбка Росарио красноречиво говорила о том, какое удовольствие доставляет ей вся эта сцена.

– Не говори глупостей, портфели делают для всех одинаковые.

Амайя не ответила. Она медленно повернулась и направилась к двери.

– Ты куда собралась?

– Я пойду к тете.

– И не думай, – резко ответила мать. – Ты что же, думаешь, что можешь побрезговать подарком, который сделали тебе родители, а потом пойти и нажаловаться своей тетке-сорхинье? Ты хочешь, чтобы она предсказала тебе будущее? Хочешь узнать, когда у тебя будет такой комбинезон, как у твоих подружек? Об этом можешь забыть. Если тебе не нравится здесь, отправляйся в цех помогать отцу.

Амайя продолжала идти к двери, не осмеливаясь даже посмотреть на мать.

– Прежде чем выйти из дома, отнеси подарок к себе в комнату.

Амайя продолжала идти не оборачиваясь. Она ускорила шаги, но все равно услышала, что мать окликнула ее еще два раза. А потом она выскочила на улицу.

Цех встретил ее сладким ароматом анисовой эссенции. Отец перетаскивал мешки с мукой к ларю, с тем чтобы затем их в него высыпать. Увидев дочь, он резко остановился и подошел к ней, отряхнув муку с фартука, прежде чем обнять девочку.

– Что за грустная мордашка?

– Ама сделала мне подарок, – пробормотала она, пряча лицо на груди отца и тем самым заглушая собственные слова.

– Не переживай, все уже позади, – начал утешать Амайю отец, гладя стриженые волосы, все, что осталось от роскошной шевелюры. – А ну-ка, – произнес он, отстраняясь, чтобы посмотреть ей в лицо, – хватит плакать. Беги, умой свое личико. Я еще не вручил тебе свой подарок.

Амайя умылась в расположенной возле стола раковине, не сводя взгляда с отца. Он держал в руке конверт, на котором было написано ее имя. В конверте лежала новенькая банкнота в пять тысяч песет. Девочка закусила губу и испуганно посмотрела на отца.

– Ама у меня их заберет, – встревоженно произнесла Амайя. – А тебя будет ругать, – после короткой паузы добавила она.

– Я об этом подумал, – улыбнулся он, – поэтому в конверте есть кое-что еще.

Амайя заглянула внутрь и увидела, что там лежит ключ. Она вопросительно посмотрела на отца. Он взял у нее конверт и вытряхнул ключ на ладонь.

– Это ключ от цеха. Я подумал, что ты могла бы хранить деньги здесь. Когда тебе понадобится какая-то сумма, ты сможешь войти сюда, когда ама будет дома. Я уже договорился с тетей. Она купит брюки, которые ты хотела, в Памплоне, а эти деньги для тебя, чтобы ты могла покупать себе, что захочешь. Постарайся быть осторожной и не трать все сразу, или твоя мать обо всем догадается.

Амайя огляделась вокруг, предвкушая свободу и преимущества, которые давало ей обладание ключом. Отец продел в отверстие в головке ключа тонкий шнурок, завязал его и, прежде чем повесить на шею дочери, прижег зажигалкой концы, чтобы они не растрепались.

– Постарайся, чтобы ключ не увидела ама. Но если она его увидит, скажешь, что он от дома тети. Выходя, убедись, что дверь заперта, и все будет хорошо. Ты можешь хранить конверт за этими графинами с эссенцией. Мы их не трогали уже много лет.

Скоро Амайя накопила в своей школьной сумке множество маленьких сокровищ, которые она покупала за свои деньги в магазине канцелярских товаров. Здесь была записная книжка, на обложке которой был изображен хорошенький Пьеро, сидящий на роге убывающей луны, шариковая авторучка, украшенная цветочным узором, краски с розовым ароматом, пенал, имитирующий верхнюю часть брюк с карманами и молниями, печать в форме сердечка с тремя коробочками краски разных цветов.