Текст книги "В тени богов. Императоры в мировой истории"

Это напоминает нам, что император был не просто человеком, а лидером. Многое из того, что говорят о лидерстве в школах бизнеса и пишут в мемуарах и биографиях современных президентов и директоров, относится и к императорам. Манфред Кете де Врис преподает в INSEAD[5]5
  INSEAD (Elnstitut europeen d’administration des affaires) – Европейский институт управления бизнесом. (Прим. ред.)


[Закрыть], одной из лучших в мире бизнес-школ, но также практикует клинический психоанализ, имея докторскую степень по психологии. И как профессор, и как психиатр, он прежде всего сосредоточен на лидерстве. В своей последней книге The CEO Whisperer (“Заклинатель директоров”) он сравнивает свою роль советчика и аналитика при директорах с ролью придворного шута в эпоху Возрождения: он имеет право говорить власть имущему правду. Власть – суть лидерства. Злоупотребления властью и связанные с ней искушения – старейшие мотивы в политическом мышлении. Анализируя прочитанное о нацистских лидерах, а также свой опыт работы с директорами, Кете де Врис пишет, что “печальная истина состоит в том, что нашего внутреннего волка не нужно уговаривать, чтобы он вырвался на свободу и начал пожирать всех, кто стоит у него на пути”. При подготовке императора немало внимания уделялось тому, чтобы приручить этого волка и даже превратить его в послушного пса⁶.

Некоторые директора, которых описывает и разбирает Кете де Врис, похожи по характеру на целый ряд прославленных монархов. Французский король Людовик XIII (1610–1643) правил в важнейший период истории Франции и Европы. При нем французская монархия вернула себе величие, заложила многие основы современной французской государственности и успешно возглавила европейское сопротивление возможному установлению гегемонии Габсбургов в Европе. Решающая победа в битве при Рокруа, одержанная всего через пять дней после смерти Людовика XIII и восшествия на престол его сына, вовсе не положила конец процессу, который привел к тому, что Франция сместила Габсбургскую монархию с пьедестала мощнейшей державы Европы, но ознаменовала, выражаясь словами Уинстона Черчилля, произнесенными после победы при Эль-Аламейне в ноябре 1942 года, “начало конца”. Успехами на внутренней и внешней аренах Людовик был обязан своему первому министру – кардиналу Ришелье. Первая половина войны Франции с Габсбургами вызвала огромное напряжение во французском обществе и привела к появлению множества несогласных. Успех нередко висел на волоске и без Ришелье был бы невозможен. Его влияние определялось исключительно поддержкой со стороны короля. И монарх, и министр были преданы королевской власти и триумфу Франции. Но министру также приходилось виртуозно обращаться с хрупким и непредсказуемым характером монарха⁷.

Людовику XIII было трудно жить, а управление государством стало для него мучительным испытанием. Свою роль играли и физические дефекты: из-за слишком длинного языка он порой пускал слюни. Сильнейшее заикание каждый день напоминало о его внутренней нервозности и недостатке уверенности в себе. Он боготворил своего отца, Генриха IV, и, несомненно, испытал огромное потрясение, когда его убили в 1610 году, после чего и без того растерянный девятилетний наследник неожиданно стал королем Франции. Его мать, Мария Медичи, не скрывала, что отдает предпочтение младшему брату Людовика, Гастону Орлеанскому, и возглавила аристократическую оппозицию политике короля. Людовик был бисексуален. В его жизни случались пылкие романы с придворными – как женщинами, так и мужчинами, – но все отношения заканчивались плохо. Король отчаянно нуждался в эмоциональной поддержке, презирал себя за эту слабость и остро ощущал, к чему его обязывает монарший статус.

Неумолимое стремление достичь тех целей, которые он поставил для Франции, и защитить королевскую власть от любых посягательств стало определяющей чертой правления Людовика XIII. Кете де Врис описывает подобное сочетание внутренней хрупкости, всепоглощающего желания защитить свою власть и глубоко укорененного упрямства в характерах некоторых директоров. Учитывая “шаткое психическое равновесие этих упрямых людей, в общении с ними нужно чрезвычайно тщательно подбирать слова и выбирать момент, когда они должны быть сказаны. Когда наступит время высказать иное мнение, делать это нужно со всем уважением”. Кете де Врис называет работу советником для таких лидеров “тренировкой по эмоциональному дзюдо”.

Пользуясь своим положением кардинала и видя, что король нуждается в поддержке и духовном руководстве, Ришелье со временем взял на себя роль его наставника и отца. Показав себя великолепным психологом, он изучил характер Людовика, научился различать его настроения и “всячески старался не допустить и подозрения, что он пытается посягнуть на власть короля”. Ришелье был не только министром Людовика, но и выполнял такие же функции, как Кете де Врис. В его случае, однако, ставки были гораздо более высоки – на кону стояла не просто судьба компании, а будущее Французского государства и баланс сил в Европе⁸.

Среди множества ценных рекомендаций в книге Кете де Вриса содержится и предостережение, что почти во всех иерархических организациях “подчиненные склонны говорить [лидерам] то, что те хотят услышать”. В связи с этим успешные лидеры должны создавать культуру, в которой устраняется этот недостаток. С этим согласился бы любой здравомыслящий император. В своих мемуарах с этим соглашается и Барак Обама. Большинство императоров также поддержали бы Обаму, прочитав в его мемуарах о непостоянстве политической дружбы, роли удачи и везения в политике, одиночестве верховной власти, а также необходимости сохранять внутреннее и внешнее спокойствие в тяжелые времена и необходимости принимать сложные решения. Некоторые императоры проходили тем же путем, что и Тони Блэр, когда уставали от мелочности и слабости внутреннего правительства и направляли внимание на международную арену, которая сулила больший размах и более глубокое удовлетворение. Армии и дипломаты прошлого, как и сегодня, обычно находились под непосредственным контролем лидера и подчинялись его приказам, в то время как во внутренней политике каждый преследовал свой интерес. Монарх, не говоря уже об императоре, практически всегда стоял значительно выше современных британских и американских политиков и директоров и обладал гораздо более заметным ореолом власти. Это гарантировало, что подчиненные крайне редко противоречили ему, но вместе с тем и повышало шансы не услышать из уст подданных неприятную правду. Самоуничижаться перед монархом на публике, а затем в кулуарах идти против его воли, служа своим интересам и интересам заказчиков, – вот старый как мир трюк из политики императорских элит и дворов⁹.

Чтобы хорошо справляться с управлением государством, император нуждался во многих современных атрибутах успешного лидера. Политика и администрирование – тяжелое дело: правителю необходимы были выносливость, психическая и физическая сила, а также уверенность в себе. Он должен был иметь устоявшиеся суждения о проблемах и людях, и отчасти они складывались сами собой, а отчасти становились продуктом образования и опыта. Чтобы расставлять приоритеты, оценивать противоречащие друг другу рекомендации и определять цели в соответствии с потребностями, императору нужна была хорошая голова на плечах. Чтобы внедрять меры, сопротивляясь инерции и оппозиции, ему было не обойтись без решимости. Не менее важен был и эмоциональный интеллект, который позволял ему выбирать мудрых и верных советников и помощников, а также руководить ими. Ни в одной администрации, не говоря уже об огромной империи, ни один лидер не может обойтись без таких последователей. Назначение на должности подчиненных, которые, как известно монарху, превосходят его по некоторым параметрам, требует не только уверенности в себе, но и скромности.

В отличие от современных лидеров мира политики и бизнеса, положение императора предполагало, что он хотя бы мог не рассматривать этих людей в качестве потенциальных соперников или преемников. В одной сильной работе о лидерстве подчеркивается, как важно, но при этом сложно директору нащупать “желаемый баланс между теплотой в отношениях и соблюдением дистанции”. Императорам это давалось и того тяжелее, ведь они были одновременно и священными фигурами, и людьми, глубоко вовлеченными в администрирование и политику. Тем не менее самые успешные императоры умели вдохновлять людей, руководить ими и сохранять их расположение.

В своем исследовании британских и американских премьер-министров и президентов последних лет Дэвид Рансимен пишет, что “самопознание, вероятно, можно считать самым ценным ресурсом в политике”. Кете де Врис согласен с ним и приводит в подтверждение цитату из Конфуция: “Тот, кто побеждает самого себя, – самый сильный из воинов”. Это относилось и к императорам. Пробыв у власти много лет, некоторые современные лидеры и директора теряют связь с реальностью и становятся жертвами надменности и мегаломании: “… их грандиозное чувство собственной важности и уверенность в том, что им многое позволено, в конце концов оборачиваются им во вред”. У императоров было куда больше оснований поддаться таким искушениям. Но для императора прямым путем к катастрофе была вера в официальную идеологию, которая провозглашала его благодетельным, всемогущим, всевидящим и практически богоподобным¹⁰.

Если современные исследования лидерства, проводимые в школах бизнеса, могут многое сказать о том, как быть успешным императором, то мемуары Людовика XIV содержат прекрасные советы для любого, кто хочет стать лидером. Его воспоминания – золотая жила для людей, которым интересно ознакомиться с представлениями прекрасно осведомленного человека о том, как быть великим монархом. Эти мемуары не предназначались для публикации, а были написаны как руководство по управлению государством для наследника короля. Людовик писал, что монарх великой страны обязан ставить перед собой большие и амбициозные цели, а затем направлять свое внимание и ресурсы на их достижение. Интересы монархии всегда должны стоять выше удовольствий и склонностей короля. Искусство управления государством требует четкости при постановке целей, но гибкости при выборе тактики. Обстоятельства в политике меняются час от часу, и правитель должен уметь подстраиваться под них. В вопросах внешней политики и ведения войн, – которые Людовик считал ключевыми в правлении великого монарха, – к выбору тактики следует подходить рационально и осторожно, но считать положение и величие Франции важнейшими стратегическими ориентирами. Решения следует принимать с учетом всей доступной информации. Выбор талантливых министров – “главная задача монарха”. Он должен подталкивать своих советников к честности, поощряя и продвигая тех, кто расходится с ним во мнениях и говорит ему то, чего он слышать не хочет. Монарху следует без колебаний назначать на должности сильных, амбициозных и умных министров. Его положение, возможность покровительствовать достойным и вознаграждать лучших дают ему контроль над подчиненными. Но чтобы эффективно управлять ими, он должен быть грамотен и сведущ. Это требует и усердной работы, и открытия множества каналов информации. Но главное – монархи должны знать самих себя и “уметь судить себя со всей строгостью”. Людовик занимал высочайшее положение и одновременно был глубоко погружен в реалии человеческой природы и политики. Он предупреждал наследника, что монарха осаждают просители, жаждущие покровительства. Проще всего давать им желаемое, делая комфортной собственную жизнь и получая репутацию щедрого правителя, но никакая государственная казна не выдержит натиска всех, кто ищет благосклонности. Одна из сложнейших задач монарха – сберегать казну, но делать это с достоинством, чтобы не оскорбить гордых аристократов, обычно первыми стоящих в очереди просителей¹¹.

Разумеется, Людовик XIV был не только политиком и администратором. Он совмещал современные роли гаранта власти, главы государства и главы правительства. Он правил с верой в то, что он божий помазанник, а его семья владычествует во Франции более семисот лет. Не все монархи были столь же уверены в себе. Пожалуй, самой известной книгой о королевской власти можно считать “Государя” Никколо Макиавелли. Она имеет ценность для любого лидера. Джеффри Скиллинга, бывшего директора корпорации Enron, сегодня отбывающего долгий тюремный срок, “порой называли «Государем» в честь знаменитого трактата Макиавелли. Новых сотрудников даже обязывали прочесть «Государя» от начала до конца в рамках инструктажа при выходе на работу”. В некоторых отношениях мир, где человек человеку волк и где процветала Enron, напоминал мир новоявленных деспотов и династий, правивших итальянскими городами-государствами XVI века, в котором жил Макиавелли. Он походил и на мир римских императоров, откуда Макиавелли черпал множество примеров для своей книги. Сам Макиавелли отмечал, что были и значительные различия между политикой итальянского деспотизма и Римской империи, с одной стороны, и давно установившейся и легитимной династии – с другой. Например, Макиавелли не советовал государю назначать премьер-министра главой правительства, а генерала – командующим армией, опасаясь захвата власти. Чтобы обеспечить выживание империи и династии, императорам без этого было не обойтись. Большинство династий и императоров, изучаемых в этой книге, были достаточно легитимными и потому практиковали такие назначения. На примере Людовика XIII и Ришелье мы увидели, насколько это важно. Если Франция смогла стать лидером в Европе благодаря их отношениям, то в Пруссии аналогичную роль сыграли отношения Отто фон Бисмарка с королем и впоследствии императором Вильгельмом I¹².

Императоры, которые в наибольшей степени соответствовали модели Макиавелли, были основателями династий. В отличие от подавляющего большинства императоров, о которых я пишу, они не унаследовали ни престол, ни легитимность, а их власть не была основана на инерции или силе привычки. Они, по сути, вели собственную битву в змеином гнезде политики, а не стояли выше него, что в определенной мере позволялось легитимному императору из старой династии. Основателям династий необходимо было владеть всеми темными искусствами Макиавелли. Обычно им нужна была и некоторая харизма. Понятие харизмы в политическую дискуссию ввел Макс Вебер – самый известный социолог начала XX века. Определение, которое дал харизме Вебер, было нечетким, и впоследствии понятие стало шире. Оно зародилось в Древней Греции, откуда и пришло его название. Его применяли к человеку, который обладал такими сверхчеловеческими качествами и творил такие великие дела, словно боги ниспослали ему особый дар. Харизма была тесно связана с героизмом в бою. Она была главным образом свойственна мужчинам. В представлении Be-бера харизматиками были ветхозаветные пророки. Харизма лидера привлекала к нему сторонников – особенно в беспокойные времена, когда ломались устоявшиеся институты, законы и нормы¹³.

Вебер проводил четкое различие между господством, основанным на личной харизме, и господством, укорененным в древних традициях, институтах и иерархических структурах. Несомненно, он знал, что некоторые наследственные монархи тоже обладали немалой личной харизмой и эксплуатировали ее, – и самым ярким примером здесь служит Александр Македонский. Тем не менее различие, проведенное Вебером между двумя типами господства, существует и имеет важность. Харизматическое господство – это господство личное, преходящее и часто представляющее собой как причину, так и следствие дестабилизации. Наследственный монарх, напротив, должен ставить свою личность ниже интересов коллективов – семьи, к которой он принадлежит, и владения, которое он унаследовал от предков и за чью судьбу несет ответственность. Наследственная монархия обычно основывалась на порядке, стабильности и традиции. Классический древнегреческий герой стоял выше всех законов и норм. Он был прототипом европейского романтического гения XIX века. Один автор говорит о “безумии и переизбытке харизмы”. Такой человек мог использовать свою харизму, чтобы вдохновлять массовое неповиновение и даже бунт против устоявшейся династической власти. Но еще опаснее для правителя была найденная Вебером связь между харизмой и свойственной или приписываемой пророку способностью служить посредником между человеком и Богом. Массовые милленаристские восстания, спровоцированные пророками, были кошмаром для императоров. Они случались время от времени, например в Китае. Последнее из них – восстание тайпинов – продолжалось с 1845 по 1864 год и описывалось как крупнейший бунт в истории человечества, который, как считается, унес больше жизней, чем Первая мировая война. Харизматичные пророки представляли особую угрозу для исламских империй. Один из них, сефевидский шах Исмаил, преобразовал ближневосточную политику в начале XVI века и сделал Иран родиной шиитской веры¹⁴.

В этой книге я уделяю относительно немного внимания основателям династий. По определению они отличались от подавляющего большинства императоров, которых видела история. У них были другое воспитание, другое мировоззрение и другие таланты, чем у наследственных монархов, которые стали объектом моего исследования. Наследственная власть – третий из четырех ключевых элементов в портрете императоров, которых я изучаю. Политика, специфичная для наследственной монархии, – одна из основных тем моей книги. Наследственная монархия предполагает, что семьи передают власть из поколения в поколение, то есть формируют династию. Стоящие у власти семьи по динамике схожи с обычными, но в их случае динамика может иметь важные политические последствия. Братья могут быть как близкими друзьями, так и соперниками. Тенденция, преобладавшая между братьями королевской крови, существенно влияла на стабильность и даже на выживание династий. В монархиях, где система престолонаследия предполагала, что сыновья императора будут бороться за престол, ожесточенной вражды было не избежать, поскольку проигравшие погибали. Такой традиции придерживались династии Османов и Великих Моголов. Как в обычной жизни, так и при королевском дворе матери и дочери могли соперничать за влияние на своих сыновей и мужей. Даже в первые годы XX века соперничество между женой и матерью последнего российского императора Николая II (1894–1917) имело важность главным образом потому, что женщины придерживались полярно противоположных политических стратегий и продвигали разных кандидатов на высокие должности. В первые десять лет правления на Николая больше влияла мать. В остальные годы он больше прислушивался к жене¹⁵.

В императорских монархиях, как и во всех обществах до наступления Нового времени, женщины обычно подчинялись мужчинам. Они редко оказывались у власти. Не считая нескольких небольших африканских государств, престол нигде не наследовался по женской линии. Тем не менее в силу базовых реалий наследственной монархии женщины получали немалую власть. Им было доступно крайне мало официальных должностей, но в большинстве династических государств покровительство значило не меньше, чем собственно власть. При дворе женщины часто становились влиятельными покровителями, которые оказывались в центре сетей, образованных королевскими и аристократическими семьями и формирующих ядро политической системы. Монарх был верховным источником благодеяний и власти. Доступ к нему считался величайшей из наград. Любой придворный мечтал о возможности часами оставаться с монархом наедине. Естественно, больше всего шансов на это получали сексуальные партнеры правителя. Преемственность всегда лежит в основе политики. В современных демократиях политики одержимы опросами общественного мнения и выборами. В наследственных монархиях преемственность определялась биологией. Суть здесь, впрочем, проста. Исторически женщин несложно было держать на расстоянии от армий, государственных аппаратов и судебных органов, но никто пока не придумал способ отлучить их от семейных дел и вопросов продолжения рода¹⁶.

Врагам наследственной монархии женская власть казалась еще более коварной, поскольку была отчасти неформальной и скрытой за стенами личных покоев короля. Как и британские пуритане XVII века, французские якобинцы связывали монархию с женскими интригами и злоупотреблениями, грехами и излишествами двора. Они противопоставляли этот мир своему исключительно маскулинному идеалу честных и добросовестных республиканцев, вооруженных граждан. Многие министры в наследственных монархиях разделяли недоверие якобинцев к женщинам. Официальная конфуцианская идеология была не менее пуританской и мизогинистской, чем якобинство. В глазах конфуцианских чиновников император, который тратил время, любезничая с наложницами, не говоря уже о том, чтобы прислушиваться к их советам относительно политики и назначения на должности, попирал вселенский порядок. Китайцы испытывали к женскому влиянию особую неприязнь, поскольку оно осуществлялось за стенами гарема, вход в который был закрыт для всех мужчин, кроме императора и евнухов. Тем не менее, хотя министрам и претило женское влияние, они понимали, что им не остается ничего, кроме как налаживать отношения с женщинами, имеющими подход к их императору¹⁷.

Оценка женского влияния быстро привлекает внимание к противоречию между структурой и биографией, лежащему в основе этой книги. В большинстве империй мать императора стояла выше его жены. Так всегда было в китайских и османских гаремах. Королева-консорт в Европе теоретически занимала более сильное положение не только в сравнении с османскими, могольскими и китайскими наложницами, но даже в сравнении с китайскими императрицами в большинстве династий. В христианских монархиях правитель мог иметь лишь одну жену, получить развод было чрезвычайно сложно, а наследниками престола становились только законнорожденные дети. В Китае императрица-консорт занимала более низкое положение, чем ее свекровь, жен можно было списывать со счетов, а некоторые династии даже не давали их сыновьям преимуществ перед сыновьями наложниц при наследовании трона, хотя в некоторых случаях императрицам позволялось “усыновлять”, то есть некоторым образом экспроприировать, сыновей наложниц. Тем не менее такие обобщения – в лучшем случае лишь часть истории. Влияние женщины прежде всего зависело от того, в каких отношениях она состояла с мужчиной, обладающим верховной властью. Из всех аспектов жизни ни один, пожалуй, не поддается обобщению так плохо, как отношения между мужчиной и женщиной. Положение и статус жены Людовика XV, Марии Лещинской, делали ее в некотором роде неприкасаемой: она была пожизненной королевой и матерью наследника престола. Ни у кого, однако, не возникало сомнений, что в сфере покровительства и политики она имела гораздо меньше влияния, чем фаворитка короля маркиза де Помпадур¹⁸.

Теоретически наибольшим влиянием из женщин обладали консорты-христиане, которых мужья любили и которым хранили верность. В совокупности институциональное положение королевы-христианки и монополия на сексуальную и даже эмоциональную жизнь монарха были мощной комбинацией. Влияние таких женщин на распределение благ и политику неизбежно вызывало недовольство. Здесь сразу вспоминаются Генриетта Мария, жена английского короля Карла I (1625–1649); Мария-Антуанетта, жена французского короля Людовика XVI (1774–1792); и Александра Федоровна, жена российского царя Николая II (1894–1917). Все перечисленные женщины в свое время пользовались дурной славой, и их непопулярность стала одной из причин падения их мужей¹⁹.

Разумеется, британская, французская и российская монархии потерпели крах не только потому, что их правители пребывали под излишним влиянием своих жен, но некоторая связь с этим все-таки прослеживалась. Чтобы эффективно управлять, монарху необходимы были многие качества укротителя тигров. Он должен был быть в состоянии главенствовать над сильными, целеустремленными и порой беспощадными мужчинами, которые часто поднимаются на верхние ступени в политических системах. Складывалось впечатление, что Карл, Людовик и Николай не могли держать в узде даже собственных жен, а это в глубоко мизогинистских культурах подрывало их авторитет. Огромную роль играло и то, что Генриетта Мария, Мария-Антуанетта и Александра Федоровна были иностранками, которые все же занимали центральное место в политической системе и играли ключевую роль в воспитании своих сыновей, будущих монархов. Когда политическая напряженность нарастала, этих женщин клеймили как агентов иностранных держав. Ксенофобия сочеталась с мизогинией. Это обвинение было в некоторой степени обоснованным в случае с Марией-Антуанеттой, практически необоснованным в случае с Генриеттой Марией и совершенно необоснованным в случае с Александрой Федоровной. Еще меньше причин было для того, чтобы обвинять их в сексуальной распущенности. В последние годы правления Романовых императрицу Александру Федоровну, стыдливую внучку королевы Виктории, и вовсе сплошь и рядом называли любовницей Распутина. Такие обвинения были не в новинку. Еще в XIII веке, когда только зарождалось то, что можно назвать парижским общественным мнением, королева Бланка Кастильская, бесконечно благочестивая мать Людовика IX Святого (1226–1270), обвинялась в разврате и государственной измене. Ходили слухи, что ее главным любовником был папский легат – идеальная объект для ксенофобии и похоти²⁰.

Существенное влияние на политику наследственных монархий оказывали брачные стратегии правящих династий. В одних династиях браки заключались с представителями аристократии. Это увеличивало влияние и подстегивало заносчивость благородных вельмож и их приближенных, вызывало огромную зависть аристократических элит, порой это даже приводило к узурпации власти родственниками короля. Чтобы уберечь себя от этих опасностей, некоторые династии заключали браки с более низкими по статусу людьми. До Петра I Великого (1682–1725) российские цари обычно женились на девушках из уважаемых семей мелкопоместных дворян. Благодаря этому среди аристократии не возникало соперничества и ревности. Скромные родственники не представляли угрозы для царя, но могли, напротив, стать верными союзниками, в которых он нуждался. До крайности этот принцип довели Османы, которые вообще не вступали в брак, а наследниками делали детей рабынь-наложниц. На пике могущества Османов каждой наложнице позволялось иметь лишь одного сына, и тот из сыновей, который побеждал в борьбе за право наследовать своему отцу, убивал всех своих единокровных братьев. В конце концов османская придворная политика превратилась в особенно жестокую версию антагонистической игры.

На противоположном конце спектра пребывала традиция европейских монархов вступать в брак только с равными себе. Это было возможно лишь в многополярной международной системе, где соперничающие монархи тем не менее считали друг друга (и никого более) равными. Заключая браки только с представителями королевских семей, европейские монархи подчеркивали свое превосходство даже над самыми благородными аристократами. Но королевские браки между правящими династиями разных государств были также сопряжены с определенными рисками, и обвинения в государственной измене в адрес иностранных консортов – лишь один из них. Многократные родственные браки между династиями порой становились причиной кровосмешения и бесплодия. Вкупе с христианской моногамией это иногда приводило к тому, что династии пресекались по мужской линии. Ближайшие родственники по женской линии в таком случае по определению оказывались иностранными герцогами. В результате часто вспыхивали войны за наследство, которые в XVIII веке сеяли раздор на большей части земного шара²¹.

В подавляющем большинстве императорских династий власть переходила от отца к сыну. Это придавало огромный политический вес отношениям отцов и сыновей. Наследник был гордостью и отрадой отца, с ним было связано будущее его династии, а отчасти также и место самого монарха в веках. От него, однако, могла исходить и большая угроза. Когда монарх старел и терял хватку, придворные вполне могли переключать внимание на принца, который олицетворял будущее. У самого принца могло нарастать нетерпение из-за затянувшегося правления отца. В смене монарха было преимущество, ведь новый правитель мог принести новые идеи и новую энергию, а также привести новых людей в системы управления и распределения благ, сложившиеся в династии. Но случалось и так, что высший пост занимал молодой человек, в котором видели лишь бледную копию отца. Как и во всех политических системах, передача власти часто сопровождалась нестабильностью и интригами. Степень нестабильности во многом зависела от установленных династией правил и принципов престолонаследия.

Одну из крайностей воплощала господствующая в Европе система майората по мужской линии. Она обеспечивала максимальную стабильность, но приводила к тому, что порой на престоле оказывались дети или некомпетентные люди. Другой крайностью была практика Османской империи и государства Великих Моголов принуждать сыновей правителей бороться за трон. В этом случае власть всегда переходила к опытным генералам и политическим лидерам, но ценой были периодические гражданские войны. С точки зрения правителя, европейская система, уже к XVII веку укоренившаяся в законе и традиции, ограничивала его влияние на своего наследника, но снижала вероятность, что он сам окажется свергнутым, когда его сыновья вступят в борьбу за право наследовать ему. Такое иногда случалось с османскими султанами и могольскими падишахами. Даже если им удавалось этого избежать, последние годы их правления становились мучением, поскольку борьба за наследство подрывала политическую стабильность и верность суверену.

Некоторые династии выбирали компромиссное решение дилеммы о передаче власти, позволяя императору выбирать наследника. Теоретически благодаря этому у них появлялась возможность учитывать заслуги преемника, снижая риск конфликта. Для этого императору необходимо было делать выбор в пользу наиболее компетентного из своих сыновей, а не в пользу того, кто больше нравился ему самому, его любимой наложнице или главным придворным фракциям. Это случалось далеко не всегда. Кроме того, ни одна система не могла гарантировать, что после смерти императора его воля будет исполнена, особенно если избранный наследник был еще ребенком. Во всех наследственных монархиях стабильность оказывалась под угрозой, если монарх терял разум или умирал таким молодым, что наследник был совсем мал. При всей их мизогинии, в большинстве политических культур мать признавалась законным опекуном своего сына и становилась регентом. Культурные нормы подкреплялись и прагматическими соображениями: вероятность узурпации трона матерью была гораздо ниже, чем одним из братьев отца. Но в периоды регентства наследственные монархии обычно становились слабыми. Для новых и менее легитимных династий регентство могло обернуться крахом²².